Личные "шрамы" психотерапевта как источник любопытства и чувствительности к клиенту

Одиночество при этом рассматривается Хайдеггером в качестве модальности «быть с». В моем одиночестве я не знаю, кто есть другой, он также находится в такой ситуации. И именно принципиальное незнание друг друга позволяет нам объединиться. Иначе говоря, фактор, который позволяет мне интересоваться другим человеком, заключается в осознании того, что он – это не Я. Это нечто новое и лежит в основе мотивации контакта с другими людьми.

Думаю, что диалогово-феноменологическая терапия оказывается возможной именно благодаря этой мотивации любопытства к другому человеку. Более того, само по себе искреннее любопытство обоих участников терапии друг к другу выступает в некотором смысле источником, питающим терапевтический процесс. Отсутствие интереса к Другому у участников терапии, полагаю, является фактором, осложняющим терапевтический процесс или даже в некоторых случаях делающим его невозможным. Разумеется, сказанное особенно важно для психотерапевта, для которого любопытство к миру Другого выступает профессионально важным качеством, даже более того – условием его профессиональной работы.

Закономерно возникают соответствующие этому тезису вопросы. Существует ли источник любопытства и какова его природа? Или человек обладает определенным запасом любопытства к окружающим, который со временем истощается? Полагаю, ответы на эти вопросы могут иметь значительные последствия для современного понимания психотерапии.

Я думаю, что источником любопытства к феноменологическому полю Другого служит не что иное, как особенности, конфликты и парадоксы своей self-парадигмы. Иначе говоря, собственные психологические особенности, производные от специфического дизайна множественных хронических ситуаций низкой интенсивности, а также характерные для них способы организации контакта, включая формы контактирования, выходящие за рамки творческого приспособления, выступают постоянным источником искреннего любопытства терапевта к другому человеку.

Если максимально упростить этот тезис, то он будет звучать следующим образом: собственный «базовый психологический дефект» терапевта определяет его терапевтический стиль и особенности используемой психотерапевтической модели.

 Парадоксально, не правда ли? Тем не менее, именно так, полагаю, и обстоят дела. Успешность терапевта определяется тем, каким образом он обходится со своим «базовым дефектом». Наихудший вариант представляет собой игнорирование своих особенностей или попытка терапевта с ними справиться, выведя их за скобки психотерапевтического процесса. Такие тенденции не только непродуктивны , но и потенциально разрушительны, в том числе и для процесса психотерапии. Кроме того, они, разумеется, чреваты сильным токсическим стыдом, с которым мы можем встретиться в процессе супервизии у терапевта, который стремится не привнести «своего» в терапевтический процесс. Разумеется, такого рода нарциссический проект совершенно нереалистичен – ирония ситуации заключается в том, что ничего кроме «своего» у терапевта и нет.

При этом задача супервизии заключается в том, чтобы вернуть терапевта к осознаванию своих психологических особенностей, а не в том, чтобы очистить терапевтический процесс от личного self-багажа терапевта.

Если эта задача реализуется успешно, тогда токсический стыд терапевта или его рэкетная полярность в виде провокационного эпатажа («Да, я такой и тебе придется с этим считаться») теряют источник своей подпитки, а личные психологические особенности терапевта начинают выступать в качестве эффективного инструмента психотерапии.