Терапия детского нарциссизма: история одного присутствия

Мама 6-летней Саши С. обратилась ко мне с просьбой о диагностике интеллектуального развития. Поводом для беспокойства послужили результаты диагностики в детском саду.

Маме рекомендовали отдать девочку во вспомогательную школу.

Пока я разговаривала с мамой, этот диагноз вызывал у меня сомнения. Мама и дочка, обе интересные, хорошо одетые и с напряжением отчаянья во всем облике, создавали удивительное ощущение ухоженности и заброшенности одновременно. Весь облик девочки выдавал ее расторможенность. капризность, некоторую тревожную растерянность, но не умственную отсталость. Однако в первые же минуты моего с ней взаимодействия (вернее, попыток его наладить) я испытала сильный соблазн присоединиться к мнению коллег.

Ребенок вызывал не просто растерянность, а ужас и ощущение полной безнадежности. Создавалось впечатление, что девочка не слышит, не понимает, чего от нее хотят и просто  не способна сосредотачиваться долее 5 секунд. При этом она давала понять, что замечает мое присутствие, так как действовала именно с тем материалом, который ей предлагался  (лист бумаги с ручкой, кубики). Причем действовала постоянно, хаотично и не так, как я ее просила.

Так мы «общались» первые минут десять. Меня удерживали в это время исключительно любопытство и азарт: что же происходит и что я могу с этим  сделать?

Как-то постепенно Саша начала сосредотачиваться на инструкциях и показала свою полную интеллектуальную сохранность, хотя уровень развития познавательных способностей оказался довольно низким.

Все это она проделала, оставаясь в постоянном хаотичном движении, балансируя на той же грани между полным игнорированием и пассивным сопротивлением.

Что было для меня удивительно, так это то, что я после работы с ней совершенно не чувствовала усталости (времени у нас ушло больше часа). Саша же, напротив,  выглядела утомленной и обессиленной (надо сказать, утомление ей очень шло - она как-то перестала постоянно двигаться и стала похожа на ребенка, с которым можно просто поговорить или поиграть).

Конечно, я согласилась с ней работать.Сначала мама была заинтересована исключительно в развивающих занятиях, что было понятно, так как лишь призрак неумолимо приближающейся школы вынудил ее как-то позаботиться о девочке : «я и раньше видела, что не все нормально, но просто не могла ею заниматься, а перед школой все-таки надо...».

По крайней мере, радовала некоторая адекватность мамы в оценке ситуации. Однако дальнейшая работа показала, что присутствие меня в той комнате, куда приводили Сашу, было для нее единственно значимым фактором: необычным, угрожающим и притягивающим одновременно. Без сомнений, я была для нее единственной фигурой, которая собирала все ее внимание и энергию, а интеллектуальные задания оставались лишь тусклым далеким фоном. Поняв, что дальнейшая работа в этом направлении без собственно терапевтических занятий будет крайне неэффективной,  я предложила маме эти занятия для Саши.Первая сессия проводилась вместе с мамой. Ни мама, ни девочка не были этому рады, но я была в этом заинтересована.

К этому времени я уже успела поближе познакомиться с мамой, и знала, что она прекрасно осознает огромную дистанцию между собой и дочкой, но не готова приблизиться  («вырастет такая же, как я - будет чувствовать себя дурой»). Мне было важно понять, насколько это разрушает их взаимодействие и стоит ли с этим работать сейчас или отложить до лучших времен.

У меня было ощущение, что я пригласила в гости двух едва знакомых Друг другу людей, которые теперь чувствуют себя довольно натянуто и неловко. У Саши была сильно выражена тревога,  потребность в безопасности и поддержке, которые мама искусно игнорировала, что было неудивительно, поскольку потребность мамы в поддержке была едва ли не выше, чем у Саши.

Обращались они исключительно ко мне.С мамой был заключен договор о терапевтической работе с Сашей при сохранении развивающих занятий с интенсивностью 2 раза в неделю.

Маме была предложена индивидуальная терапия. Оговорюсь сразу, что первое после этого совместное занятие я предложила только через год, чем вызвала у мамы приступ ужаса.

Собственно 1 сессия с Сашей была фактически нашим знакомством. До этого занятия структурировала я, и я же удерживала девочку в этой структуре. Здесь все мои попытки обратиться к   ее внутреннему миру чувств и желаний встречали сильнейшее сопротивление. Хотя это можно было назвать сопротивлением исключительно теоретически, потому что фактически это было непрерывное бесцельное движение, течение, бегство. Она скользила постоянно, ни на чем не останавливаясь. Желания ее были неоформлены и неясны, ко мне она практически не обращалась,  на мои вопросы и реплики не отвечала.Единственное, что как-то удержало ее - предложенный лист бумаги. Она рисовала, а я присутствовала. Мое присутствие и «эмпатическое слушание»  были (и оставались на протяжении многих сессий) моей единственной техникой.Первым появился дом на колесах. Это была именно не машина, а «дом на колесах». Потом появились мужчина и женщина, а вместе с ними -враждебность, печаль, одиночество (родители Саши развелись несколько лет назад). Ее на этом рисунке не было. Она долго возилась с ними: что-то стирала, поправляла,  подрисовывала. В итоге их фигуры и особенно лица превратились в нечто истертое и бесформенное. После того, как она «разделалась» с родителями, появилась королева (уже на другом листе).

Здесь, по-моему в первый раз, Саша заметила мое присутствие и попросила отвернуться. На мои попытки предложить ей самой позаботься о своих границах девочка отреагировала вполне определенно,  а смысл сводился к следующему: «я совершенно не представляю, о чем ты говоришь! Я хочу нарисовать королеву, а не учиться прятаться.» Меня же порадовало, что она осознала хоть какую-то потребность в отношении меня и обратила ее в просьбу. Теперь я отворачивалась, пока она рисовала, и поворачивалась, когда она считала некоторый объект доведенным до совершенства. Еще мне было предложено  угадывать, что она нарисовала, но это мне было скучно, и объяснять ей пришлось самой. Суть ее рисунка сводилась к тому, что королеве нужны удобства и хочется согреться.

Результатом моих вопросов, как это связано с ее жизнью и как королева могла бы согреться, явилось солнышко на рисунке. На этом я решила, что на первый раз достаточно, и мы закончили.

Моим наиболее ясным ощущением после сессии была тревога за Сашу. Все ее поведение: постоянное скольжение, болезненность переживаний и напряжение потребностей, телесная изломанность, какая-то неудобность, «вывороченность» движений вызывали сильное желание подержать, успокоить ее. Явно выраженные психотические тенденции настораживали. В то же время ее дефлексия, нежелание входить в контакт со своими переживаниями, игнорирование моей поддержки вызывали некоторую растерянность у меня как у терапевта. Я плохо понимала, как бы я могла с ней работать, если единственное, что готов принять от меня клиент - это мое присутствие. Моя тревога гнала меня сделать как можно больше и как можно скорее, но у Саши  свой темп и свой смысл, и мне не оставайтесь ничего другого, кроме как подстраиваться под нее, просто следуя за ней в ее страну одиночества и печали.

На следующую сессию Саша пришла в состоянии крайнего утомления: красные глаза, постоянная зевота, расфокусированный взгляд. Няня хотела забречь девочку домой, но та сопротивлялась,  и мы договорились, что будем работать, пока Саша этого хочет. Первые две трети сессии Саша гнездилась, о чем-то говорила (не мне, а просто вслух), плакала («я не плачу, просто слезы текут»).

А я, по-моему, просто была рядом с ней, периодически, конечно, обращаясь к ее потребностям: чего ты хочешь? Как тебе было бы удобнее? Постепенно Саша становилась все более спокойной.

Потом заснула и спала примерно 20 минут. Когда проснулась - поза и движения были спокойны, размеренны, расслаблены. Саша встала и молча ушла.

Вечером этого дня у Саши поднялась высокая температура и держалась три дня без других симптомов. Встревоженная мама обследовала девочку у невропатолога (Саша состоит на учете по поводу повышенного внутричерепного давления) и выяснилось, что давление значительно снизилось. Я до сих пор не знаю связано ли это с нашей работой, но мне последнее занятие показалось очень важным, и сонливость - не случайной. Я первый раз видела, как Саша заботилась о себе: прятала лицо, пододвигала стул, принесла куртку, искала позу. Я первый раз видела ее спокойной. Я бы сказала - успокоенной. Возможно, мое присутствие и поддержка создали для нее то безопасное пространство, в кагором она смогла обернуться к себе. Я вполне допускаю, что ее встреча с собой могла стать для нее шоком.

А моя тревога трансформировалась в ощущение нехватки комфорта. Именно когда я работала с Сашей, мне казалось, что мой кабинет маленький, неуютный, неудобный, в нем мало игрушек и т.п.

Сейчас я думаю, что моя тревога за нее и желание позаботиться были гораздо больше, чем она готова была принять. Тогда это было на уровне переживаний, достаточно сильных и неясных,  быстро сменяющих друг друга. (Видимо, потребность их осмыслить вызвала к жизни мои записи после каждой сессии, благодаря которым я достаточно подробно могу воссоздать сейчас весь наш путь).

Следующие две сессии - путешествие в ее страну. Девочка на голой земле («Это земля. На ней ничего нет. А это девочка.») Потом появилась фигура желаний. Не как определенное желание, а как желание исполнения желаний. На голой земле вырос цветик - семицветик. Потом появилась машина, в которой она живет. На этот раз это была машина, а не дом на колесах. Машина с ней была  слева листа, а мама с папой - справа. Потом они исчезли (Саша их стерла), и мама оказалась с дочкой в машине (здесь мне пришлось поверить ей на слово, т.к. ни девочки, ни мамы видно не было, и Саша на этом настаивала). У меня было ощущение, что Саша рассказывает мне свою историю. Пробует почву под ногами в наших отношениях. В конце сессии для цветка желаний сделала кусочек земли,  где он мог бы пустить корни.К следующей сессии он пророс. Появилась тема смерти: сначала - черное солнце - «холодно, темно». Потом девочка, которая хочет умереть.

Потом - река и утонувшие люди. Сейчас -мне кажется,что это было символическое убийство тех, кто оставил ее. Появилось ощущение ее направленной энергии. Будто из-под земли забил родник, сквозь камни - наружу. В первый раз она приняла мою поддержку, рисуя, присаживалась ко мне на колени.Сразу за этим появилась реальная агрессия в нашем пространстве - как бессмысленная оккупация: попытки захвата моих вещей, разрисовывание бумаги. Меня радовало это появившееся движение, потому что оно направлено было ко мне.

До этого Саша обращалась ко мне крайне редко. На мои вопросы, предложения, реплики и действия она отвечала иногда изменениями в поведении, в рисунке, почти никогда - словами.

Взаимодействия практически не происходило.Видимо, мое присутствие и поддержка были тем необходимым условием, которое позволило девочке приблизиться к своим чувствам и желаниям.

Скорее всего, подобное поддерживающие присутствие было для Саши совершенно новым опытом, и она просто не знала, как с этим обращаться. С другой стороны, меня немного беспокоили аффективность  и неясность ее стремлений. Я предполагала, что мне понадобится много искусства, чтобы отстоять свою территорию в контакте с ней и одновременно оказать так необходимую ей поддержку.

Меня удивляло, что несмотря на тревогу за нее и очень сильный собственный отклик, я чувствовала себя с Сашей очень естественно. Иногда мне казалось, что я делаю или позволяю какие-то странные  вещи, которые не понятно, можно ли назвать терапией. Но при этом меня не покидала спокойная уверенность в верности того, что я делаю. Я хорошо ее чувствовала, ее нервный дефлексирующий стиль  больше не сбивал и не раздражал меня, я перестала думать, какие техники я могла бы использовать я ориентировалась больше на собственные желания-нежелания в нашем контакте.

Следующую сессию Саша начала с пластилина. Меня радовала ее возрастающая активность в заботе о себе. Она стала лучше понимать, чего и от кого хочет. Из пластилина появился дом.

В доме жила девочка Женя (чисто символический персонаж) с папой. Женя - отверженный ребенок с черным лицом. Она была очень плохой, и поэтому ее прогоняла Саша и папа.

Женя просто исчезала, потом появлялась, а Саша снова и снова возвращалась к ситуации отвержения. Мне казалось важным то открытое, агрессивное отвержение, которое на этой сессии впервые  появилось как фигура отношений реальных людей: Саши с папой, пусть и в символическом поле. В конце сессии Саша как-то утихла, остановилась, задумалась и сказала: «Надо слепить маму.»

Я уже не оговариваюсь, что никакие мои попытки перевести действие в пласт реальных отношений и подобные «терапевтические» ходы не увенчивались успехом.

Саша сама это делала, когда была готова и никакого насилия над собой даже в виде предложений не принимала.
 
Всю следующую сессию мы лепили дом для семьи: диванчики, креслица. Семья была целой. Меня радовало это воскрешение желания быть вместе У Саши часто не получалось, она вообще была лишена тогда той неторопливой аккуратности движений, которой требовала задуманная ею работа. Мне хотелось ей помочь, но она не просила, и тогда я сама предложила ей помощь.

Она приняла ее очень охотно, и дальше мы вместе лепили дом. Сразу после сессии мне опять казалось, что у меня слишком мало игрушек, поэтому Саша не смогла что-то отыграть,  а вместо этого пыталась сделать то, что ей необходимо для игры. Но по прошествию некоторого времени стало ясно, что именно наш первый опыт совместного действия и моя активность в этом оказались крайне важны для Саши, поскольку совместность была для нее следующим шагом за пределы ее опыта. И еще, похоже, на наших сессиях Саша училась не только тому, как можно использовать окружающих людей себе во благо, но и каким-то элементарным инструментальным и социальным навыкам.Следующая сессия началась с того же пластилина.

Но Саша как-то очень быстро потеряла интерес к этому, и начала приказывать мне, что делать. Я сказала, что мне это неприятно - она начала просить. Мне не хотелось ничего лепить -  Саша не была включена. Я понимала, что главное сейчас то, что происходит между нами. Я подозревала, что ее движение ко мне может обрести форму подавления или захвата,  и сейчас Саша явно демострировала те знакомые ей паттерны, которые «выучила» в семейном взаимодействии. Моей задачей было фрустрировать этот процесс, но сделать это так, чтобы для Саши это было выносимо. Я была очень не уверена в ее ресурсах.Я просто сказала, что мне не хочется это делать одной, и я не стала делать. Она расплакалась, хотела уйти.

Но не ушла, а начала гнездиться. Она хотела сделать себе удобное лежбище, где могла бы спрятаться, лежбище -норку. Соорудив ее, она сначала действительно спряталась, но это дичилось недолго. При моей полной пассивности Саше пришлось самой искать способы обращения, и этим способом стал голос. Она называла себя не Сашей, а невидимкой,  «золотой невидимкой», у которой проявился очень звонкий, чистый, мелодичный голос, которого я никогда раньше не слышала у Саши (сейчас, по прошествию трех лет, Саша занимается в  школе музыкой, прекрасно поет и танцует). Это было новым этапом наших отношений. Фаза преконтакта была, наконец, пройдена. Этот путь потребовал 7 терапевтических сессий и 10 развивающих встреч!

Моим предположением после этой сессии было то, что при взаимодействии Саша слишком приблизилась ко мне, и, видимо, такая дистанция была для нее очень тревожна и небезопасна, Саша чувствовала себя  слишком беззащитной. Но других способов позаботиться о своих границах, кроме приказов или физического ухода, она не знала.На следующей сессии появилась потребность в тактильном контакте,  которую Саша пыталась оформить и реализовать как игровую манипуляцию (давай мы будем играть в массажистку). Возможно, массаж, на который она начала недавно ходить, оказался первой приятной формой телесного контакта.

На следующей неделе состоялось тестирование для приема в нашу школу. По результатам Саша была принята в 1 класс. После этого состоялась последняя перед каникулами сессия.

На ней Саша осваивала и отыгрывала свои тревоги, связанные с новой ролью: страх неудачи, неуверенность, потребность в доверии со стороны мамы.

Результат и процесс тестирования, на котором Саша продемонстрировала не только более высокий уровень развития познавательных способностей, но и, главное, способность  к совместной деятельности в деловом общении и способность к принятию познавательной задачи, а также завершающая сессия, на которой стало ясно, что Сашу начали волновать проблемы, связанные с ее социальной, а не только внутренней жизнью, то, что она смогла узнать и реализовать вполне конкретные актуальные потребности в нашем контакте явилось для меня подтверждением,  что первый этап нашей работы завершен. На этом этапе было проведено 10 терапевтических и 15 развивающих занятий на протяжении 4 месяцев.Наша работа была возобновлена осенью. Саша по-прежнему  предпочитала двигаться исключительно самостоятельно, принимая (и теперь уже требуя!) от меня сопровождения. Единственное, чего мне удалось добиться - это слов «Нет, так я не хочу!» вместо обычного игнорирования по умолчанию, хотя и это было редкостью. Стало возможно применение некоторых техник, но только тех, которые предлагала она (техникой я называю некоторый  договор в отношении действий: давай я буду делать так, а ты так).Ею, например, была придумана техника своеобразного «зеркала» в рисунке и лепке. Суть заключается в том, что сначала я повторяю за ней то, что делает она, а потом она повторяет за мной. В результате появляется две очень похожих и все равно разных работы, в которых проявляются все преимущества и  безопасность   здорового   слияния:   общность   при   сохранении ивдивидуальности. Мы использовали эту технику на протяжении нескольких сессий. Фактически, это был целый этап работы,  связанный с принятием себя.Совершенно новым для Саши был опыт повторения за ней. Она испытывала сильные трудности в построении хоть каких-нибудь устойчивых отношений с людьми - неважно,  большими или маленькими. И конечно, опыта подражания у нее просто не было. Маму раздражало и пугало, если она замечала в Саше что-то, напоминающее ее саму, а для детей Саша была  не настолько популярна, чтобы кто-то хотел бы походить на нее.В какой-то момент мне опять пришлось отстаивать свое достоинство и пространство, ибо сближение у Саши было  стремительным и агрессивным, но на этот раз она не расплакалась, а задумалась и ушла - второй и последний раз ушла сама, без моего выпроваживания в конце сессии. После этого она стала  замечать и признавать меня как живого равного партнера и перестала так стоически защищаться от моей активности.

Сам процесс рисования приобрел смысл и неторопливость. Ее рисунки изменились, стали гораздо аккуратнее и четче. Вначале для Саши был крайне важен именно момент похожести. Она стремилась  его достичь буквально в каждой мелочи (и пыталась добиться этого от меня!), и страшно злилась и расстраивалась, когда не совпадала, например, ширина ствола у дерева. Со временем она не только  смирилась с неизбежностью различий, но и начала получать удовольствие от такой игры одновременной похожести - непохожести работ («они - как сестры»).

После этого она решилась на проработку такого болезненного переживания, как отвержение себя. Это была, пожалуй, самая насыщенная и аффективно заряженная наша сессия.

Только в самом конце я с облегчением выдохнула, когда Саша подошла таки к истерзанному, избитому и отброшенному коту и погладила его на прощанье. После этой сессии воспитательница стала отмечать  у Саши нехарактерные для нее проявления теплоты и привязанности к другим людям.

Еще несколько сессий я рисовала вслед за Сашей, а она пыталась смиряться с существованием моих потребностей в нашем слиянии, постепенно позволяя мне делать то же, что и она, не повторяя - мы рисовали принцесс, каждая - свою. Когда же она решила стереть свою «за несовершенство», мне свою стало жаль, и я ее оставила. В первый момент Саша была просто возмущена  таким предательством с моей стороны, но на следующей сессии, начав в какой-то момент привычно-сердито стирать лицо принцессы, остановилась, немного подумала, тщательно прорисовала глаза и рот  и попросила оставить ее рисунок до следующей нашей встречи (мы рисовали на доске в моем кабинете). После этого, на следующей сессии, Саша впервые заговорила сама о своем желании дружить с ребятами, и даже оказалась готова сделать первый осознанный шаг к ним (конечно, пока в своей агрессивно-насмешливой манере). Это был следующий этап нашей работы, на котором она смогла проговорить  и проиграть свое ощущение ненужности в отношениях, постоянный страх, что ее забудут, бросят, «уйдут без нее». На этом этапе у нее появилась первая реальная подруга: девочка из класса.

В это же время Саша как-то очень быстро и заметно изменилась -повзрослела, похорошела, движения стали более уверенными и пластичными, взглзд - осознанным и открытым.

Мы работали с Сашей в общей сложности почти два года. За это время изменилась не только Саша, но и мамино отношение к ней. С мамой мы работали эпизодически, по 5-6 сессий,  сильнее включаться она боялась, опасаясь «срыва» (несколько лет назад у нее был период, когда она полгода не могла работать и провела месяц в клинике неврозов - теперь она боялась  повторения и звонила мне только в моменты полного отчаянья и безнадежности).

Сейчас Саша заканчивает третий класс школы развивающего обучения, по успеваемости ив конца списка добралась почти до середины, с удовольствием поет и танцует,  у нее две закадычные подружки и она вполне довольна жизнью. Иногда она находит меня в школе и просит позаниматься, мы встречаемся несколько раз и она пропадает на пару месяцев.

Мама перестала переживать, что Саша становится все больше на нее похожа и, как все обычные мамы, переживает из-за тройки по математике. О том, что Саша должна была отправиться  во вспомогательную школу, все забыли.Это был первый случай работы с такими яркими нарциссическими тенденциями у ребенка 6-7 лет, показавший мне, насколько само присутствие другого человека  (в данном случае - терапевта) может быть невыносимо для ребенка, привыкшего к эпизодическим и устрашающим фигурам. Саше понадобилось 3 с половиной месяца и в общей сложности 17 (!) встреч, чтобы перейти от преконтакта к собственно взаимодействию и еще почти год терапии для того, чтобы я и отношения со мной перестали быть главной фигурой в нашем контакте, чтобы пережить  страх собственного исчезновения, когда появляется  другой,  чтобы  не  только  выдерживать  одновременное существование двух людей, но и получать в этом контакте поддержку и радость,  и чтобы использовать, наконец, других людей себе во благо не инструментально, а по-человечески.

По  моему  впечатлению,   главным  фактором,   фрустрирующим патологические тенденции, было мое присутствие. Я прикладывала все усилия, чтобы не присоединяться ни к одной из ее частей:   ни к сильной, ни к слабой, а просто присутствовать с некоторой своей целостностью (скажу сразу, давалось это очень нелегко, поскольку попыток подчинить или подчиниться Саша не оставляет до сих пор).

С одной стороны, немного обидно, что все мое искусство терапевта свелось к максимальному замещению отсутствующей мамы, а с другой стороны, это был один из самых интересных случаев в моей практике.