И. Г. Фихте. НАЗНАЧЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА | ОГЛАВЛЕHИЕ Книга Вторая ЗНАНИЕ Негодование и страх грызли

Книга Вторая

ЗНАНИЕ

Негодование и страх грызли мой дух. Я проклинал наступление дня, звавшего меня к жизни, истина и значение которой стали для меня сомнительными. Я просыпался ночью, из-за снов, не дававших мне покоя. С тоской я искал какого-нибудь просвета, который помог бы мне выйти из этого ужасного мрака сомнения. Я искал и вместе с тем запутывался все более в его лабиринте.

Однажды, в полуночный час, я увидел около себя какую-то странную фигуру, обратившуюся ко мне с речью: "Бедный смертный, – услышал я, – ты громоздишь одно ложное заключение на другое и воображаешь себя мудрым. Ты дрожишь перед страшными образами, которые ты сам себе с трудом создал. Собери достаточно мужества, чтобы быть истинно мудрым. Я не приношу тебе никакого нового откровения. Что я могу тебе поведать, то ты давно уже знаешь, и ты должен только вспомнить теперь об этом. Обмануть тебя я не могу, ибо ты сам во всем со мной согласишься, и если ты будешь все же обманут, то только самим собой. Соберись с духом, слушай меня и отвечай на мои вопросы".

Эти слова внушили мне мужество. Он взывает к моему разуму – на разум же я полагаюсь. Он ничего не может вложить в меня; все, о чем я буду думать, я буду думать сам; я сам должен породить в себе всякое убеждение, которое мне предстоит принять.

– Говори, – воскликнул я, – кто бы ты ни был, странный дух, я хочу тебя слушать. Спрашивай, я буду отвечать.

Дух. – Ведь ты допускаешь, что и вот эти предметы, и вот те действительно существуют вне тебя?

Я. – Да, я это безусловно допускаю.

Д. – А откуда ты знаешь, что они существуют?

Я. – Я их вижу, я буду осязать их, если их коснусь, я могу слышать их звуки, они заявляют мне о своем существовании посредством всех моих чувств.

Д. – Так! Вероятно, потом ты возьмешь назад свое утверждение, что ты видишь, осязаешь и слышишь предмет. Пока я буду выражаться так, как ты выражаешься, т.е. как будто бы ты действительно воспринимал предметы посредством зрения, осязания и т.д., но только посредством зрения, осязания и других твоих внешних чувств. Или это не так? Ты, может быть, воспринимаешь иначе, чем посредством чувств, и для тебя существует какой-нибудь предмет помимо того, что ты его видишь, осязаешь и т.д.?

Я. – Никоим образом.

Д. – Следовательно, предметы, которые ты можешь воспринимать, существуют для тебя исключительно благодаря особым свойствам твоих внешних чувств, ты знаешь о них исключительно на основании твоего знания об этих свойствах твоего зрения, осязания и т.д. Твое утверждение: вне меня есть предметы, опирается на утверждения: я вижу, я слышу, я осязаю и т.д.?

Я. – Да, таково и мое мнение.

Д. – Но как же ты, далее, знаешь, что ты видишь, слышишь, осязаешь?

Я. – Я тебя не понимаю. Этот вопрос кажется мне даже странным.

Д. – Я облегчу тебе его понимание. Ты, может быть, видишь свое зрение и осязаешь свое осязание или имеешь какое-нибудь особое высшее чувство, посредством которого ты воспринимаешь свои внешние чувства и их свойства?

Я. – Отнюдь нет. О том, что я вижу и осязаю, а также, что именно я вижу и осязаю, я знаю непосредственно, – это ясно само собой. Я знаю это, когда это бывает, только на основании того, что это есть, но без посредничества и участия какого-нибудь другого чувства. Вот потому-то твой вопрос и показался мне странным, что он, по-видимому, ставит под сомнение эту непосредственность сознания.

Д. – Его цель была не в этом. Он должен был только побудить тебя к тому, чтобы ты хорошенько выяснил себе эту непосредственность. Итак, у тебя есть непосредственное сознание твоего зрения и осязания?

Я. – Да.

Д. – Твоего зрения и осязания, – сказал я. Ты, следовательно, представляешь себя видящим в случае зрения, осязающим в случае осязания, и в то время, когда ты сознаешь свое зрение, ты сознаешь особое состояние или модификацию себя самого?

Я. – Несомненно.

Д. – В тебе есть сознание твоего зрения, осязания и т.д. и благодаря этому ты воспринимаешь предмет. Но разве ты не можешь воспринимать его также без этого сознания? Разве ты не можешь, например, познать предмет посредством зрения или посредством слуха, не зная, однако, что ты его видишь или слышишь?

Я. – Никоим образом.

Д. – Следовательно, непосредственное сознание о себе самом и о своих состояниях есть необходимое условие всякого другого сознания, и ты нечто знаешь лишь постольку, поскольку ты знаешь, что ты это знаешь; в последнем не может оказаться ничего, что не лежало бы в первом.

Я. – Да, я тоже того же мнения.

Д. – Итак, о том, что предметы существуют, ты знаешь лишь благодаря тому, что ты их видишь, осязаешь и т.д., а о том, что ты их видишь или осязаешь, ты знаешь лишь благодаря тому, что тебе известно, что ты знаешь это непосредственно. Чего ты не воспринимаешь непосредственно, того ты не воспринимаешь вообще?

Я. – Я признаю это.

Д. – Во всяком восприятии ты прежде всего воспринимаешь только самого себя и свое собственное сознание, и что не лежит в этом восприятии, то не воспринимается вообще?

Я. – Ты повторяешь то, что я уже признал.

Д. – И я не перестал бы повторять это во всяких видах, если б я думал, что ты этого еще не понял, не запечатлел еще в себе навсегда. Можешь ли ты сказать: я имею сознание о внешних вещах?

Я. – Никоим образом, если соблюдать точность, ибо зрение, осязание и т.д., посредством которых я воспринимаю вещи, не есть само сознание, но лишь то, что я сознаю прежде всего и непосредственнее всего. По всей строгости я могу сказать лишь следующее: я имею сознание о том, что я вижу или что осязаю предметы.

Д. – Ну, так не забывай же то, что ты теперь ясно увидел. Во всяком восприятии ты воспринимаешь исключительно свое собственное состояние. Но я буду продолжать говорить твоим языком, потому что он обычен. Ты видишь, осязаешь, слушаешь вещи, – сказал ты. Какими, т.е. с какими свойствами видишь или осязаешь их ты?

Я. – Я вижу один предмет красным, другой – синим; если я до них дотрагиваюсь, то осязаю один – гладким, другой – шероховатым; один – холодным; другой – теплым.

Д. – Ты знаешь, следовательно, что это значит: красный, синий, гладкий, шероховатый, холодный, теплый?

Я. – Без сомнения, я знаю это.

Д. – Не опишешь ли ты мне это?

Я. – Это не поддается описанию. Вот, обрати свой взгляд на этот предмет. То, что ты воспримешь зрением, глядя на него, я называю красным. Дотронься до поверхности другого предмета; то, что ты будешь тогда осязать, я называю гладким. Таким способом я достиг этого знания, и чтобы его добыть, не существует другого.

Д. – Но нельзя ли, по крайней мере, исходя из некоторых знакомых уже через непосредственное ощущение свойств, заключать о других, отличных от этих. Если кто-нибудь, например, видел красный, зеленый, желтый цвет, но не видел синего; знает вкус кислого, сладкого, соленого, но не знает вкуса горького, не мог бы он одним только размышлением и сравнением понять, что такое синее иди горькое, не видя и не пробуя ничего подобного?

Я. – Ни в каком случае. Что принадлежит ощущению, то можно только ощущать, а не мыслить: это не выведенное нечто, а исключительно непосредственное.

Д. – Странно: ты хвалишься знанием, относительно которого ты не можешь мне объяснить, как ты до него дошел. Ведь посмотри: ты утверждаешь, что одно видишь в предмете, другое ощущаешь, третье слышишь. Следовательно, ты должен уметь отличать зрение от осязания, и то и другое от слуха?

Я. – Без сомнения.

Д. – Дальше: ты утверждал, что видишь этот предмет красным, тот синим; один ощущаешь гладким, другой шероховатым. Следовательно, ты должен быть в состоянии отличать красное от синего, гладкое от шероховатого?

Я. – Без сомнения.

Д. – Также познал ты это различие не посредством размышления над этими ощущениями и сравнением их в тебе самом, как ты только что утверждал. Но, может быть, сравнивая предметы вне тебя по их красному или синему цвету, по их гладкой или шероховатой поверхности, ты познаешь то, что ты в себе самом ощущаешь как красное, синее, гладкое и шероховатое?

Я. – Это невозможно, потому что восприятие предметов исходит из восприятия моих собственных состояний, обусловливается им, а не наоборот. Я различаю предметы только потому, что различаю мои собственные состояния.

Тому, что это определенное ощущение обозначается совершенно произвольно знаком красное, а то – знаком синее, гладкое, шероховатое,- этому я могу научиться, но не тому, что они различаются, как ощущения, и как именно они различаются. Что они различны, я знаю только потому, что я знаю о себе самом, что я ощущаю себя, и что в обоих случаях я ощущаю себя различно. Чем они различаются, я не могу описать, но я знаю, что они так же различаются, как различается в обоих случаях мое самоощущение, и что различение ощущений есть непосредственное, а ни в коем случае не полученное путем познания и выведенное различение.

Д. – Которое ты можешь производить независимо от всякого познания вещей?

Я. – Которое я должен производить независимо от него, так как это познание само независимо от этого различения.

Д. – Которое дано тебе, следовательно, непосредственно в самоощущении.

Я. – Не иначе.

Д. – Но тогда ты должен был бы ограничиваться следующим утверждением: я чувствую себя аффицированным таким образом, который я называю красным, синим, гладким, шероховатым; ты должен был бы помещать эти ощущения только в самом себе, но не переносить на совершенно вне тебя лежащий предмет и выдавать за свойства этих предметов то, что, ведь, составляет только твою собственную модификацию.

Или скажи мне: воспринимаешь ли, когда ты думаешь, что видишь предмет красным или осязаешь его гладким, больше и что-то другое, чем-то, что ты аффицирован определенным образом?

Я. – Из предыдущего я ясно понял, что я действительно воспринимаю не больше того, что ты говоришь; и это перенесение того, что только существует во мне, на нечто вне меня, от которого я все-таки не могу удержаться, кажется мне в высшей степени странным.

Я ощущаю в себе, а не в предмете, так как я – я сам, а не предмет; я ощущаю, следовательно, только себя самого и свое состояние, но не состояние предмета. Если существует сознание предмета, то оно, по крайней мере, не восприятие или ощущение: это ясно.

Д. – Ты заключаешь очень поспешно. Обсудим этот вопрос со всех сторон, чтобы я убедился, что ты никогда не откажешься от добровольно признанного тобой теперь.

Существует ли в предмете, как ты его обыкновенно мыслишь, еще нечто иное, кроме его красного цвета, его гладкой поверхности и т.п., короче, еще что-нибудь, помимо признаков, получаемых в непосредственном ощущении?

Я. – Я думаю, что существует: помимо свойств есть еще вещь, которая заключает в себе эти свойства, носитель этих свойств.

Д. – Каким же чувством ты воспринимаешь этого носителя свойств? Видишь ли ты его, или осязаешь, слышишь и т.д. или, может быть, у тебя существует для него еще особенное чувство?

Я. – Нет, я думаю, я вижу его и осязаю.

Д. – В самом деле! Исследуем это бытие. Сознаешь ли ты когда-нибудь свое зрение вообще или всегда только определенное зрение?

Я. – У меня всегда есть только определенное зрительное восприятие.

Д. – И каково же было это определенное зрительное восприятие по отношению к тому вот предмету?

Я. – Ощущение красного цвета.

Д. – И это красное есть нечто положительное – простое ощущение, определенное состояние тебя самого?

Я. – Это я понял.

Д. – Следовательно, ты должен был бы видеть красное только как простое, как математическую точку, и видишь его, конечно, как таковое. По крайней мере, в тебе, как твое аффицированное состояние, это, очевидно, простое определенное состояние, без всяких составных частей, которое нужно изображать как математическую точку. Или ты думаешь иначе?

Я. – Я должен признать, что ты прав.

Д. – Но вот ты распространяешь это простое красное на широкую поверхность, которую ты, без сомнения, не видишь, так как ты видишь только простое красное. Как получаешь ты эту поверхность?

Я. – Это, конечно, странно. Но я думаю, что нашел объяснение. Я не вижу, разумеется, поверхности, но осязаю ее, проводя по ней рукой. Мое зрительное ощущение остается во время этого осязания неизменным, и поэтому я распространяю красный цвет на всю поверхность, которую я осязаю в то время, как я вижу неизменно то же самое красное.

Д. – Это было бы действительно так, если бы ты осязал только поверхность. Но посмотрим, возможно ли это. Ты ведь не осязаешь никогда вообще, не осязаешь своего осязания и вслед за этим не сознаешь его же?

Я. – Ни в коем случае. Каждое ощущение – определенное ощущение. Никогда не видят, или осязают, или слышат вообще, но всегда видят, осязают, слышат нечто определенное: красный, зеленый, синий цвет, холод, тепло, гладкое, шероховатое, звук скрипки, голос человека и т.п. Будем считать это решенным между нами.

Д. – Охотно. Следовательно, ты осязаешь в то время, когда думаешь, что осязаешь поверхность, непосредственно только гладкое, шероховатое или нечто подобное?

Я. – Конечно.

Д. – Это гладкое или шероховатое ведь такое же простое, как красный цвет, – точка в тебе, воспринимающем? И я спрашиваю, почему ты распространяешь простое ощущение по поверхности с тем же правом, с каким я спрашивал, почему ты также поступал с простым зрительным ощущением?

Я. – Но эта гладкая поверхность, может быть, не во всех своих точках одинаково гладкая, а в каждой точке гладкая в различной степени. Хотя мне и недостает умения определенно различать эти степени и словесных знаков для закрепления и обозначения этих различий, но я делаю различение, сам того не сознавая, помещаю это различаемое рядом друг с другом, и так возникает у меня поверхность.

Д. – Можешь ли ты в один и тот же момент испытывать противоположные ощущения – быть аффицированным взаимно уничтожающими друг друга способами?

Я. – Ни в коем случае.

Д. – Эти различные степени гладкости, которые ты хочешь принять, чтобы объяснить то, что объяснить не можешь, являются противоположными ощущениями – насколько они различны, которые следуют в тебе одно за другим?

Я. – Я не могу этого отрицать.

Д. – Следовательно, ты должен предполагать эти различные степени, согласно тому, как ты их действительно ощущаешь, следующими друг за другом изменениями одной и той же математической точки, как ты действительно и поступаешь при других обстоятельствах; но ни в каком случае не помещать их одну возле другой, как одновременные свойства многих точек в одной поверхности.

Я. – Я убедился в этом и вижу, что мое предположение ничего не объясняет. Но моя рука, которой я касаюсь предмета и покрываю его, сама представляет собой поверхность и поэтому я воспринимаю предмет как поверхность, большую поверхность, чем моя рука, если я могу несколько раз уложить ее на предмете.

Д. – Твоя рука представляет собой поверхность? Почему же ты это знаешь? Вообще, как ты осознаешь, что это твоя рука? Существуют ли для этого другие способы, кроме тех, когда ты или посредством ее осязаешь что-нибудь другое, и она является орудием, или же ты осязаешь ее саму посредством другой части тела, и она является объектом действия?

Я. – Нет, других не существует. Я ощущаю посредством своей руки нечто определенное или ощущаю ее посредством другой части своего тела. Я не имею непосредственного абсолютного ощущения своей руки вообще таким, как не чувствую осязания и зрения вообще.

Д. – Остановимся на том случае, когда твоя рука является орудием, так как он разъясняет и другой случай. В этом случае в непосредственном восприятии не может заключаться ничего другого, кроме принадлежащего осязанию, что тебя, а в особенности твою руку представляет как осязающее в осязании и ощупывающее в ощупывании. Ты ощущаешь или нечто одинаковое: тогда я не понимаю, почему ты распространяешь это простое ощущение на некоторую осязающую поверхность, а не довольствуешься одной осязающей точкой; ил и же ты осязаешь различное, тогда ты осязаешь одно за другим в разное время, и я опять-таки не понимаю, почему ты не допускаешь эти ощущения следовать одно за другим в одной и той же точке.

То, что твоя рука представляется тебе как поверхность также необъяснимо, как то, что ты вообще имеешь представление о поверхности вне тебя. Поэтому не пользуйся первым для объяснения второго, пока ты не объяснил еще само первое.

Второй случай, когда твоя рука или безразлично какой-нибудь другой член твоего тела сам является объектом ощущения, может быть выяснен на основании первого. Ты осязаешь этот член посредством другого, который является теперь осязающим. Относительно этого последнего я поднимаю те же вопросы, которые я только что поднял относительно твоей руки, и ты так же мало сможешь мне ответить на них, как и на те.

Также обстоит дело с поверхностью твоих глаз и с каждой поверхностью твоего тела. Возможно однако, что сознание протяженности вне тебя исходит из сознания твоей собственной протяженности как материального тела и обусловливается этим. Но тогда ты должен объяснить прежде всего протяженность твоего материального тела.

Я. – Достаточно. Я теперь ясно понимаю, что я ни зрением, ни осязанием, ни каким-нибудь другим чувством не воспринимаю плоскостную протяженность свойств тела; я понимаю, что это только мой собственный прием распространять то, что в ощущении является только точкой; ставить рядом то, что, собственно, я должен был бы помещать одно за другим, так как в ощущении как таковом имеет место состояние последовательности, а не сосуществования. Я открываю, что я в действительности употребляю тот же прием, как геометр, строящий свои фигуры: растягиваю точку в линию, а линию в поверхность. Меня удивляет, как я к этому прихожу.

Д. – Ты делаешь еще больше и еще более удивительные вещи. Эту внешнюю поверхность, существование которой в теле ты предполагаешь, ты действительно не можешь ни видеть, ни осязать, ни воспринимать каким-нибудь другим чувством; но все-таки можно сказать в известной связи, что ты видишь на ней красный цвет или осязаешь гладкое. Но ты затем сам продолжаешь эту внешнюю поверхность и растягиваешь ее в математическое тело так же, как растягиваешь линию в поверхность, в чем ты только что сознался. Ты признаешь еще нечто, существующее внутри за внешней поверхностью тела. Скажи мне, разве, ты можешь видеть, осязать или воспринимать каким-нибудь чувством что-нибудь за этой внешней поверхностью?

Я. – Ни в коем случае; пространство за внешней поверхностью непрозрачно, непроницаемо и не воспринимается ни одним из моих органов чувств.

Д. – И все-таки ты признаешь такое внутреннее содержание, которое ты совсем не воспринимаешь?

Я. – Я признаю его, и мое удивление увеличивается.

Д. – Что это такое, что ты мыслишь за внешней поверхностью?

Я. – Вот что: я мыслю нечто подобное внешней поверхности, нечто ощущаемое.

Д. – Мы должны это знать определенно. Можешь ли ты делить массу, из которой по-твоему состоит тело?

Я. – Я могу ее делить до бесконечности, понятно, не инструментами, но в мыслях. Каждая возможная часть не будет самой меньшей, такой, которая не могла бы быть опять разделена.

Д. – Дойдешь ли ты в этом делении до какой-нибудь части, относительно которой ты бы думал, что она сама по себе не воспринимаема, невидима, неосязаема и т.д. – сама по себе, говорю я, хотя бы она была недоступна для твоих органов чувств?

Я. – Ни в коем случае.

Д. – Вещь – видима, осязаема вообще? или только с определенными свойствами, цветом, гладкостью, шероховатостью или тому подобным?

Я. – Верно последнее. Не существует ничего видимого или осязаемого вообще, потому что не существует зрения или осязания вообще.

Д. – Ты распространяешь, следовательно, ощущаемость, и именно твою собственную, тебе знакомую ощущаемость, видимость, как окрашенное, осязаемость, как шероховатое или гладкое и т.д. на всю массу; и что масса всецело не представляет собой ничего иного, как само ощущаемое. Или ты думаешь иначе?

Я. – Ни в коем случае. То, что ты говоришь, следует из того, что я только что понял и в чем я тебе признался.

Д. – И все-таки ты действительно ничего не ощущаешь за внешней поверхностью и ничего и не ощущал за ней?

Я. – Я буду ощущать, если я проломлю ее.

Д. – Следовательно, ты знаешь это заранее. А деление до бесконечности, относительно которого ты утверждаешь, что не сможешь в нем натолкнуться на неощущаемую часть, – ведь это деление ты никогда не производил и не сможешь произвести?

Я. – Я не могу его произвести.

Д. – Следовательно, ты примышляешь к ощущению, которое ты действительно имел, другое, которого у тебя не было?

Я. – Я ощущаю только то, что я помещаю на внешней поверхности; я не ощущаю того, что лежит за ней, но думаю, что там есть нечто ощущаемое. Да, я должен признать справедливость твоих слов.

Д. – Однако ты высказываешь нечто об ощущении, что не может быть дано ни в каком действительном воображении.

Я. – Я говорю, что при делении массы тела до бесконечности я все-таки никогда не натолкнусь на часть, которая была бы в себе неощущаема, несмотря на то что я не могу делить массу до бесконечности. Да, и сейчас я должен отдать тебе справедливость.

Д. – Следовательно, в твоем предмете не остается ничего, кроме ощущаемого, того, что есть свойство. Это ощущаемое ты распространяешь в связанном и делимом до бесконечности пространстве; и настоящим носителем свойств вещи, которого ты искал, будет, следовательно, пространство, которое эта вещь занимает?

Я. – Несмотря на то что я не могу на этом успокоиться, не чувствую внутренне, что должен мыслить в предмете еще что-нибудь другое, помимо ощущаемого и пространства, однако я не могу тебе указать это другое, поэтому должен сознаться тебе в том, что я до сих пор не вижу другого носителя свойств, кроме самого пространства.

Д. – Сознавайся всегда в том, что ты поймешь в данный момент. Предстоящие неясности будут постепенно разъясняться, и неизвестное делаться известным. Но само пространство не воспринимается, и тебе непонятно, как ты дошел до этого понятия и до того, чтобы распространять в нем ощущаемое?

Я. – Это так.

Д. – Также непонятно тебе, как ты вообще дошел до признания ощущаемого вне тебя самого, так как ты ведь воспринимаешь только собственное ощущение в тебе, и не как свойство вещи, а как аффицированное состояние тебя самого?

Я. – Это так. Я ясно понимаю, что воспринимаю только самого, только свое собственное состояние, а не предмет; что я его не вижу, не осязаю, не слышу и т.д., но что скорее как раз там, где должен быть предмет, кончается всякое зрение, осязание и т.д.

Но у меня есть предположение. Ощущения как мои собственные аффицированные состояния не представляют собой нечто протяженное, но нечто простое; и различные ощущения существует не рядом одно с другим в пространстве, но следуют одно за другим во времени. Но все-таки я распространяю их в пространстве. Может быть, как раз посредством этого распространения и непосредственно в связи с ним то, что собственно есть только ощущение, превращается для меня в ощущаемое, и, может быть, это есть как раз тот пункт, начиная с которого возникает во мне сознание существования предметов вне меня?

Д. – Твое предположение может оказаться правильным. Но если бы мы даже могли принять его непосредственно для доказательства, мы бы все-таки не достигли этим полного понимания, так как все же оставался бы без ответа более первоначальный вопрос: как ты приходишь к тому, чтобы распространять ощущения в пространстве? Поэтому обратимся теперь к этому вопросу и рассмотрим его – я имею для этого основания – в более общей форме: как вообще доходишь ты до того, что даешь своему сознанию, которое все-таки непосредственно есть только сознание тебя самого, выходить из тебя самого и как доходишь ты до того, чтобы к ощущению, которое ты воспринимаешь, прибавлять ощущенное и ощущаемое, которые не были тобой восприняты?

Я. – Сладким или горьким, также отвратительно или хорошо пахнущим, шероховатым или гладким, холодным или теплым называется всеми то, что возбуждает во мне определенное вкусовое обонятельное или осязательное ощущение. Также обстоит дело и со звуками. Здесь всегда выражается отношение ко мне и мне не приходит в голову, что сладкий или горький вкус, хороший или дурной запах и т.д. существуют в вещах; они существуют во мне и возбуждаются, по моему мнению, во мне посредством вещей. Правда, мне кажется, что со зрительными ощущениями, с цветами, которые как будто не настоящие ощущения, а нечто среднее, дело обстоит иначе, но если обстоятельно это продумать, то красное и тому подобное окажется все-таки только тем, что возбуждает во мне известное определенное зрительное ощущение. И это приводит меня к пониманию того, как я вообще пришел к признанию вещей вне меня. Я аффицирован, и знаю только это. Это мое аффицированное состояние должно иметь основание; это основание не лежит во мне, следовательно, оно – вне меня. Так заключаю я быстро и бессознательно для себя; и принимаю такое основание – предмет. Это основание должно быть таким, которое объясняло бы как раз это определенное аффицированное состояние, я аффицирован определенным образом, который я называю сладким вкусом; следовательно, предмет должен быть такого рода, чтобы возбуждать сладкий вкус, или, короче говоря, сам должен быть сладким. Так получаю я определение предмета.

Д. – В том, что ты говоришь, есть доля истины, несмотря на то что в этом и не вся истина о данном предмете. Как обстоит здесь дело, мы, без сомнения, со временем узнаем. Так как ты в других случаях, вполне твердо следуя закону основания (я буду называть законом основания утверждение, которое ты только что сделал, что нечто, в данном случае твое аффицированное состояние, должно иметь основание), – так как, говорю я, ты в других случаях, твердо следуя закону основания, вымышляешь себе нечто, то не будет излишним изучить обстоятельно этот прием и выяснить, что ты, собственно, делаешь, применяя его. Предположим предварительно, что твое объяснение совершенно правильно и что ты вообще приходишь к принятию вещи путем незаметного заключения от обоснованного к основанию; что же это такое было, что ты сознавал как свое восприятие?

Я. – То, что я аффицирован определенным образом.

Д. – Но ты не сознавал аффицирующую тебя вещь, по крайней мере, как восприятие?

Я. – Ни в коем случае. Я тебе в этом уже сознался.

Д. – Следовательно, посредством закона основания ты прибавляешь к знанию, которое у тебя есть, другое, которого ты не имеешь?

Я. – Ты странно выражаешься.

Д. – Может быть, мне удастся устранить эту странность. Впрочем, пусть мои выражения будут для тебя только тем, чем они для тебя могут быть. Они должны только тебя направлять к тому, чтобы ты воспроизвел в себе ту же мысль, которую воспроизвел я в себе, а не служить тебе предписанием к тому, как ты должен выражаться. Если ты воспринял мысль твердо и ясно, тогда выражай ее сам, как ты хочешь, и так разнообразно, как ты хочешь; и будь уверен, что ты ее всегда хорошо выразишь.

Как и посредством чего знаешь ты о своем аффицированном состоянии?

Я. – Мне трудно будет выразить свой ответ в словах.

Д. – Следовательно, ты имеешь также орган, это самое твое сознание, которым ты воспринимаешь свои аффинированные состояния.

Я. – Да.

Д. – Но у тебя нет органа, которым бы ты воспринимал предмет?

Я. – После того, как ты меня убедил, что я не вижу, не осязаю и вообще не воспринимаю предмета каким-либо внешним чувством, я принужден признать, что у меня нет такого органа.

Д. – Обдумай это хорошенько. Тебя смогут упрекнуть за то, что ты это признал. Что такое твое внешнее чувство вообще, как можешь ты его назвать внешним, если оно не относится к внешним предметам и не есть орган для них?

Я. – Я хочу знать истину и мало беспокоюсь о том, что меня будут упрекать. Я различаю только потому, что я это различаю, зеленое, сладкое, красное, гладкое, горькое, приятный запах, шероховатое, звук скрипки, отвратительный запах, звук трубы. Затем некоторые из этих ощущений я считаю одинаковыми в определенном отношении так же просто, как в другом отношении я их считаю различными; так ощущаю я зеленое и красное, сладкое и горькое, гладкое и шероховатое и т.д. как одинаковое и эту одинаковость я ощущаю как зрение, вкус, осязание и т.д. Зрение, вкус и т.д. сами по себе не действительные ощущения, так как, как ты уже раньше заметил, я не вижу и не вкушаю вообще, но всегда вижу определенно красное или зеленое и т.д., вкушаю сладкое или горькое и т.д. Зрение, вкус и т.п. только высшие определения действительных ощущений, классы, на которые я эти последние подразделяю, но не произвольно, а руководимый непосредственным ощущением. Я считаю их всегда не внешними чувствами, а только особенными определениями объекта внутреннего чувства, моих аффинированных состояний. Как они становятся для меня внешними, или точнее, как я сам прихожу к тому, чтобы их считать таковыми и так называть их, – в этом как раз и заключается теперь вопрос. Я не беру назад свое утверждение, что я не имею органа для предметов.

Д. – Но ты все-таки говоришь о предметах, как будто ты их действительно знаешь и имеешь для них орган познания? Я. Да.

Д. – И ты это делаешь, согласно твоему прежнему предположению, на основании знания, которое ты действительно имеешь и для которого у тебя есть орган, и ради этого знания. Я. Это так.

Д. – Твое действительное знание – о твоих аффицированных состояниях – также для тебя неполное знание, которое, согласно твоему утверждению, должно пополниться другим. Это новое, другое знание ты мыслишь себе, описываешь себе, не как такое, которое ты имеешь, потому что ты его ни в коем случае не имеешь, но как такое, которое ты должен получить сверх настоящего знания, и получил бы, если бы у тебя был для этого орган. Ты как будто говоришь: о вещах я, правда, ничего не знаю, но ведь должны же быть вещи, и если бы я их только мог найти, то они нашлись бы. Ты мыслишь себе другой орган, которого в действительности не имеешь, относишь его к вещам, воспринимаешь им их – всегда только в мыслях, как само собой разумеющееся. Строго говоря, у тебя нет сознания вещей, но только (выведенное посредством закона основания из твоего действительного сознания) сознание о (долженствующем и в себе необходимом, хотя и не принадлежащем тебе) сознании вещей; и теперь ты поймешь, что твоим предположением ты всегда прибавляешь к знанию, которое ты имеешь, другое, которого у тебя нет.

Я. – Я должен с этим согласиться.

Д. – Будем называть теперь это второе знание, принятое вследствие другого, опосредованным знанием, а первое – непосредственным знанием. Одна известная школа называет только что описанный прием, насколько мы его именно описали, синтезом; при этом ты должен мыслить не соединение уже существующих членов, но присоединение и прибавление совсем нового, только через присоединение возникшего члена к другому, независимо от него существующему. Итак, ты находишь первое сознание готовым, также как ты находишь готовым самого себя, и без него ты не находишь себя; второе же ты создаешь только вследствие первого.

Я. – Но только не после первого, так как я сознаю вещи в тот же самый неделимый момент как сознаю самого себя.

Д. – Об этой последовательности я ничего не говорю, но я думаю, что если ты потом станешь размышлять над этим неделимым сознанием себя самого и вещей, различишь их оба, и задашь себе вопрос об их взаимной связи, то найдешь, что последнее сознание обусловлено первым, но только при предположении, что первое мыслится как возможное, а не наоборот.

Я. – Так же думаю и я; и если ты хотел сказать только это, то я соглашаюсь с твоим утверждением, и уже раньше согласился с ним.

Д. – Ты говоришь, что создашь сам второе сознание; ты создашь его действительным актом твоего духа. Или ты думаешь иначе?

Я. – В этом ведь я уже косвенно согласился с тобой. Я прибавляю к сознанию, которое я в себе нахожу, находя самого себе, другое, которого я в себе отнюдь не нахожу. Я дополняю и удваиваю мое настоящее сознание, и это во всяком случае акт. Но я подвергаюсь искушению: взять назад или мое собственное признание или же все мое предположение. Я очень хорошо сознаю именно акты моего духа как таковые: я сознаю их, когда образую общее понятие или когда выбираю в случаях, возбуждающих сомнение, один из возможных образов действия, лежащих передо мной. Акт, которым я, согласно твоему утверждению, создаю представления о вещах вне меня, я никоим образом не сознаю.

Д. – Не смущайся этим. Ты сознаешь акты твоего духа только, поскольку ты проходишь через состояние неопределенности и нерешительности, которое ты также сознаешь и которое уничтожает твой акт. Такая нерешительность в нашем случае не имеет места: духу не нужно раздумывать сначала, какой предмет он присоединит к своему определенному ощущению; это происходит само собой. Философский язык устанавливает это различие. Акт духа, который мы сознаем как таковой, называется свободой, акт без сознания действования – самопроизвольностью. Заметь хорошенько, что я отнюдь не считаю тебя способным на непосредственное сознание этого акта как такового, но только утверждаю, что если ты вслед за этим актом будешь о нем размышлять, то найдешь, что этот акт должен был быть. Дальнейший вопрос: что же это такое, что не дает доходить до нас состоянию такой нерешительности и сознанию наших действий, – без сомнения, разрешится впоследствии глубже.

Этот акт духа называют мышлением – слово, которым я также пользовался до сих пор с твоего согласия; и говорят, что мышление происходит самопроизвольно в отличие от ощущения, которое есть только восприимчивость. Как же приходишь ты, с точки зрения твоего прежнего предположения, к тому, чтобы к ощущению, которое ты, без сомнения, имеешь, примыслить еще предмет, о котором ты ничего не знаешь?

Я. – Мое ощущение должно иметь основание, предполагаю я и делаю отсюда выводы.

Д. – Не скажешь ли ты мне заранее, что это такое – основание?

Я. – Я нахожу нечто так или иначе обоснованным. Я не могу довольствоваться знанием, что оно так есть, и принимаю, что оно стало таким, и не через самого себя, а через чуждую силу. Эта чуждая сила, сделавшая его таким, содержит основание, и проявление этой силы, которое его сделало именно таким, есть основание данного определения вещи. Мое ощущение имеет основание – это значит: оно во мне создано чуждой силой.

Д. – Эту чуждую силу ты примышляешь к твоему непосредственно сознаваемому ощущению, – и так возникает у тебя представление предмета? Пусть так.

Но заметь хорошенько: если ощущение должно иметь основание, то я признаю правильность твоего заключения и понимаю, что ты с полным правом можешь принимать существование предметов вне тебя, несмотря на то что ты о них ничего не знаешь и не можешь знать. Но откуда ты знаешь и каким образом хочешь ты мне доказать, что оно должно иметь основание? Или, выражаясь в общей форме, в которой ты выше установил закон основания: почему не можешь ты довольствоваться, что нечто такое есть, почему признаешь ты, что оно таким стало или, если пойти дальше, почему оно стало таким через чуждую силу? Я замечаю, что ты это всегда только предполагаешь.

Я. – Я признаюсь в этом. Но я не могу в действительности думать иначе, чем так. Вероятно, я знаю это непосредственно.

Д. – Что значит твой ответ: ты знаешь это непосредственно, – мы увидим, когда мы вынуждены будем к нему возвратиться как к единственно возможному. Сначала же испытаем все другие возможные пути, идя по которым мы можем вывести утверждение: нечто должно иметь основание.

Знаешь ли ты это через непосредственное ощущение?

Я. – Возможно ли это было, если в восприятии всегда заключается только то, что во мне есть нечто, собственно, что я так или иначе определен, – но не то, что нечто стало, а еще менее, что оно стало через чуждую, вне ощущений лежащую силу.

Д. – Или, может быть, ты возвел во всеобщность утверждение, которое ты образовал посредством наблюдения вещей вне тебя, основание которых ты всегда находишь вне их самих, и распространил это утверждение на самого себя и на свое состояние?

Я. – Не обращайся со мной, как с ребенком, и не приписывай мне явных абсурдов. Я прихожу к признанию вещей вне меня только благодаря закону основания. Как же могу я опять посредством этих вещей вне меня прийти к этому же закону?

Разве покоится земля на большом слоне, а большой слон в свою очередь – на земле?

Д. – Или, может быть, этот закон является следствием другой, более общей истины?

Я. – Которая опять-таки не сможет быть обоснована ни непосредственным ощущением, ни наблюдением внешних вещей и относительно происхождения которой ты опять поднимешь вопрос? Ведь и эту предполагаемую основную истину я бы могу знать только непосредственно. Лучше я скажу это теперь о законе основания и не буду ничего решать относительно твоей загадки.

Д. – Пусть так, следовательно, кроме непосредственного знания через ощущение нашего собственного состояния мы получили еще второе непосредственное знание, касающееся всеобщих истин?

Я. – По-видимому, это так.

Д. – То особое знание, о котором здесь идет речь: что твои аффицированные состояния должны иметь основания – вполне ли оно независимо от познания вещей?

Я. – Разумеется, ведь познание вещей возможно только через посредство этого знания.

Д. – И ты имеешь его непосредственно в себе самом?

Я. – Да, непосредственно, так как только посредством его я выхожу из себя самого.

Д. – Следовательно, из тебя самого, через тебя самого и через твое непосредственное знание ты предписываешь законы бытия и его взаимной связи?

Я. – Если я это хорошенько обдумаю, то скажу, что предписываю я законы только моим представлением о бытии и его взаимной связи, и будет осторожнее принять именно это выражение.

Д. – Пусть так. Сознаешь ли ты этот закон каким-нибудь иным путем, кроме того, когда ты действуешь согласно ему?

Я. – Мое сознание начинается с ощущения моего состояния; непосредственно к нему я присоединяю по закону основания представление предмета. То и другое: и сознание моего состояния и представление предмета неразрывно объединены, между ними не существует сознания, до этого неделимого сознания нет другого сознания. Нет, невозможно, чтобы я сознал этот закон прежде или по-иному, чем поступая согласно ему.

Д. – Итак, ты действуешь сообразно ему, не сознавая его в обособленной форме; ты непосредственно и просто действуешь сообразно ему. Но ты только что осознал и выразил этот закон как всеобщий. Как доходишь ты до этого особого осознания?

Я. – Без сомнения, так: я начинаю себя наблюдать, убеждаюсь, что я так поступаю, и возвожу общее в моих приемах во всеобщий закон.

Д. – Следовательно, ты можешь осознавать этот свой прием?

Я. – Без сомнения. Я догадываюсь о цели твоих вопросов – здесь находится передо мной указанный выше второй вид непосредственного осознания – осознание моих действий, тогда как ощущение есть первый вид осознания – это осознание моего страдательного состояния.

Д. – Правильно. Ты можешь, сказал я, осознавать этот свой прием путем свободного самонаблюдения и размышления о себе самом; но ты не должен обязательно его осознавать, ведь ты не осознаешь его непосредственно, когда действуешь только внутренне?

Я. – Но я должен его прежде всего осознать, так как я непосредственно вместе с ощущением осознаю представление вещей. Я нашел разрешение вопроса: я непосредственно осознаю свое действие, но не как таковое – нет, оно мне представляется данным. Это осознание есть осознание предмета. Вслед за тем я могу осознать его как действие путем свободной рефлексии.

Мое непосредственное осознание состоит из двух элементов: из осознания моего страдательного состояния – ощущения – и из осознания моей деятельности – осознания предмета по закону основания; последнее непосредственно присоединяется к первому. Осознание предмета есть осознание создаваемого мной представления о предмете, только не признанное за таковое. И об этом создании представления я знаю только потому, что я сам – создающий. Итак, все осознание всегда непосредственное, только оно осознание меня самого, и теперь оно становится вполне понятным. По-твоему, правильные ли я делаю выводы?

Д. – Вполне. Но откуда проистекает всеобщность и необходимость, с которыми ты высказываешь свои положения, как, например, закон основания?

Я. – Из непосредственного чувства, что я не могу поступать иначе, поскольку я имею разум, и что ни одно разумное существо вне меня не может поступать иначе, поскольку оно именно разумное существо. Все случайное – в данном случае мое аффицированное состояние – имеет основание. Это значит: издавна я примыслил сюда основание, и каждый, кто только будет мыслить, также будет принужден примышлять сюда основание.

Д. – Следовательно, ты понимаешь, что все знание есть только знание о тебе самом, что твое осознание никогда не выходит из тебя и что то, что ты считаешь осознанием предмета, есть не что иное, как осознание твоего полагания предмета, которое ты совершаешь одновременно с ощущением, по внутреннему закону мышления.

Я. – Следуй храбро вперед; я не хотел мешать тебе и даже сам помог тебе развивать рассмотренные тобой заключения. Но теперь будем серьезны: я беру назад все мое предположение относительно того, что я прихожу к признанию вещей вне меня посредством закона основания; я внутренне отказался от этого предположения, как только мы посредством его натолкнулись на очевидную неправильность.

Именно следуя этому закону, я осознал бы только одну силу вне меня, и эту силу осознал бы только, как мыслимую; также как в природе для объяснения магнитных явлений я мыслю магнетическую силу, а для объяснения электрических явлений – электрическую силу.

Но мир не представляется мне только мыслью и только мыслью обо мне. Он есть нечто протяженное, нечто вполне ощущаемое в себе, а не ощущаемое, как сила, только в своем обнаружении; он не проявляет, как сила, своих свойств, но он их имеет. Внутренне я осознаю его постижение совсем по-другому, чем чистое мышление; оно представляется мне воспринимаемым, несмотря на то что доказано, что оно не восприятие; мне трудно было бы описать этот вид сознания и отделить его от других видов.

Д. – Ты все-таки должен попытаться составить такое описание, иначе я не пойму тебя и мы никогда не придем к ясности в этом вопросе.

Я. – Я попытаюсь проложить к ней путь. Прошу тебя, дух, если твой орган подобен моему, то устреми свои глаза на тот вот красный предмет перед нами, отдайся беспристрастно впечатлению, забудь на время свои заключения и скажи мне откровенно, что в тебе происходит.

Д. – Я вполне могу как бы переместиться в твой орган, и мне не свойственно отрицать какое-либо действительно данное впечатление. Скажи мне только, что, по-твоему, должно во мне происходить.

Я. – Разве ты не обозреваешь и не воспринимаешь поверхности непосредственно одним взглядом: не дана ли она тебе сразу вся? Разве ты осознаешь только отдаленнейшим и темным образом растягивание простой красной точки в линию и этой линии в поверхность, о которой ты говорил? Не будешь ли ты утверждать, вопреки своим прежним заключениям и не будет ли каждый, беспристрастно себя наблюдающий, утверждать и настаивать на том, что вы видите действительно поверхность, так или иначе окрашенную?

Д. – Я соглашаюсь с тобой в этом, и при самонаблюдении вижу себя именно таким, как ты это описываешь. Но прежде всего: ведь ты забыл, что в наши намерения не входило рассказывать друг другу, как в дневнике человеческого духа, то, что происходит в сознании. Нашим намерением было мыслить различные содержания сознания в их взаимной связи, объяснить и выводить одно из другого. Потому, следовательно, ни одно из твоих наблюдений, которые, разумеется, должны быть объяснены все, а не отвергнуты, не может опрокинуть ни одного из моих правильных заключений.

Я. – Я не буду этого никогда упускать из виду.

Д. – Затем: из-за заметного сходства между твоим сознанием тел вне тебя, которое ты не можешь мне назвать, и действительным восприятием не упускай из виду того большого различия, которое также существует между ними.

Я. – Я только что намеревался указать на это различие. То и другое представляется, во всяком случае, как непосредственное, не добытое изучением или созданное сознание. Но ощущение – сознание моего состояния. Не так обстоит дело с сознанием вещи, в котором прежде всего нет совсем отношения ко мне. Я знаю, что она существует – и только; со мной она не связана. Тогда как в ощущении я являюсь мягкой глиной, которая то формируется различным образом, то подвергается давлению, то сжимается; в осознании вещи я являюсь зеркалом, перед которым только проходят предметы, не изменяя его даже малейшим образом.

Но это различие говорит в мою пользу. Тем более мне будет казаться, что существует вне меня особенное, вполне независимое от ощущений моих состояний, сознание о бытии, – я говорю – о бытии вне меня, раз это последнее и по роду отличается от первого.

Д. – Ты делаешь правильные наблюдения; не торопись только слишком с заключениями.

Если то, относительно чего мы с тобой согласились, остается истинным, – и ты можешь непосредственно сознавать только себя самого, если сознание, о котором здесь идет речь, не есть сознание твоего страдательного состояния и если оно не может быть сознанием твоих действий, то не могло ли оно быть сознанием (только не признанным за таковое) твоего собственного бытия? – твоего бытия, насколько ты познающий, или разум.

Я. – Я не понимаю тебя, но помоги мне, потому что я хочу тебя понять.

Д. – Я должен привлечь все твое внимание, так как я принужден теперь проникнуть глубже, чем когда-либо прежде, и начать издалека. Что ты такое?

Я. – Чтобы ответить тебе самым общим образом, скажу: я есть л, я сам.

Д. – Я очень доволен таким ответом. Что же это значит, когда ты говоришь: что заключается в этом понятии и как осознаешь ты его?

Я. – Я могу это выяснить только посредством противоположения. Вещь должна быть чем-то вне меня, знающего. – само знающее, единое со знающим. Относительно сознания вещи возникает вопрос: как может возникнуть знание о вещи, когда вещь сама о себе не знает, как может возникнуть во мне сознание вещей, когда я сам не есть ни вещь, ни одно из ее определений, так как все ее определения входят только в круг ее собственного бытия, а ни в коем случае моего? Как проникает в меня вещь? Какова связь между субъектом – мной, и объектом моего знания – вещью? Этот вопрос по отношению ко мне не имеет места. Я имею знание в себе самом, потому что я разум. Каков я, об этом я знаю, потому что я именно таков. О чем я уже непосредственно знаю, потому что я вообще существую, то и есть мое я, так как я знаю о нем непосредственно. Тут нет необходимости в связи между субъектом и объектом; мое собственное существо есть эта связь. Я сам субъект и объект; и эта субъективная объективность, это возвращение знания в себе самом есть то, что я обозначаю понятием я, если я вообще мыслю при этом что-нибудь определенное.

Д. – Следовательно, тождество обоих – субъекта и объекта – составляет твою сущность как разума?

Я. – Да.

Д. – Можешь ли ты это тождество, которое не есть ни субъект, ни объект, но которое лежит в основе того и другого и которое только и создает то и другое, – можешь ли ты его воспринять и сознать?

Я. – Ни в коем случае. В этом-то и заключается условие моего сознания, что сознающее и сознаваемое представляются мне различными. Я не могу мыслить иного сознания. Я являюсь себе субъектом и объектом, и оба они связаны непосредственно между собой.

Д. – Сознаешь ли ты момент, в который это непонятное единое разделяется на субъект и объект?

Я. – Как могло бы это быть, раз мое сознание только и возможно при этом разделении и посредством его; раз мое сознание само, собственно, есть то, что их разделяет?

Но вне этого сознания не существует другого сознания.

Д. – Эту разделенность, следовательно, ты в себе находишь, когда осознаешь себя? Она есть твое собственное первоначальное бытие?

Я. – Это так

Д. – И в чем же ее основа?

Я. – Я – разум, и имею в самом себе сознание. Эта разделенность – условие и результат сознания вообще. Следовательно, она, как и сознание, имеет основание во мне самом.

Д. – Ты – разум, сказал ты; по крайней мере об этом здесь только и идет речь. Следовательно, твое знание, как объективное, становится перед самим тобой, перед твоим знанием, как субъективным, и дается ему, разумеется, без того, что ты это можешь осознавать.

Я. – Это так.

Д. – Не можешь ли привести что-нибудь для точной характеристики субъективного и объективного, именно для характеристики того, какими они являются в сознании.

Я. – Субъективное является, как содержащее в себе самом основание сознания формы, но ни в коем случае не в отношении к определенному содержанию. Основание существования сознания, созерцания и формирования лежит в самом сознании; что именно это созерцается, зависит от объективного, на которое направлено субъективное и которым оно увлекается. В противоположность субъективному объективное содержит основание своего бытия в себе самом, оно в себе и для себя есть, каково оно есть, потому что оно есть. Субъективное является пассивным и неподвижным зеркалом; объективное дается субъективному. Основание того, что субъективное отражает, лежит в нем самом. Основание того, что во мне отражается именно это, а ничто другое, лежит в объективном.

Д. – Следовательно, субъективное вообще, следуя своей внутренней природе, именно таково, каким ты раньше уже описал осознание бытия вне тебя.

Я. – Это верно: и это согласие замечательно. Я начинаю считать наполовину правдоподобным, что само представление о вне меня находящегося и без моего содействия бытия, проистекает из внутренних законов моего сознания и что представление есть в основе не что иное, как представление о самих этих законах.

Д. – Почему только наполовину?

Я. – Потому что я не понимаю, почему оно выливается в представление именно с таким содержанием – в представлении протяженной массы в непрерывном пространстве.

Д. – Ты уже раньше понял, что это только твое ощущение, которое ты распространяешь на пространство; ты уже предполагал, что оно может превратиться в ощущаемое именно через распространение в пространстве. Следовательно, нам остается только рассмотреть само пространство и сделать понятным возникновение его из одного сознания.

Я. – Это так.

Д. – Рассмотрим тогда это. Я знаю, что ты не можешь осознавать деятельность своего разума как таковую, поскольку она первоначально и неизменно остается направленной на что-нибудь одно, и в том состоянии, которое начинается с ее бытием и которое не может быть прекращено, без того, чтобы не было прекращено его бытие; такое осознание я не буду в тебе вызывать. Но ты можешь ее осознавать, поскольку она от одного изменчивого состояния переходит в другое изменчивое состояние, в пределах неизменного состояния. Если ты теперь рассмотришь ее в том отношении, то какой явится тебе эта внутренняя активность твоего духа?

Я. – Моя духовная способность представляется мне двигающейся в разных направлениях, переходящей от одного к другому; короче, она представляется мне, как чертящая линии. Определенная мысль составляет точку на этой линии.

Д. – Почему же именно как чертящая линии?

Я. – Должен ли я представлять основания для того, из области чего я не могу выйти, не выходя из области своего существования? Это просто так.

Д. – Так представляется тебе отдельный акт твоего сознания. Но в каком образе явится тебе твое несозданное, но прирожденное знание вообще, относительно которого все отдельные мышления представляют собой только проявления и дальнейшие определения?

Я. – Понятно, как такое, в котором можно по всем направлениям проводить линии и ставить точки: следовательно, как пространство.

Д. – И теперь тебе будет совершенно ясно, как нечто, что исходит из тебя самого, может представляться тебе как внешнее бытие, даже обязательно должно тебе таким представляться.

Ты проник к истинному источнику представления о вещах вне тебя. Это представление не есть восприятие: ты воспринимаешь только самого себя. Также оно и не мысль: вещи представляются не только как мыслимое. Оно действительно, и в действительности есть, безусловно, непосредственное сознание бытия вне тебя, также, как восприятие есть непосредственное сознание твоего состояния. Не давай опутывать себя софизмами и полуфилософией: вещи не являются тебе через своих представителей; ты сознаешь непосредственно вещь, которая есть и которая может быть; и не существует другой вещи, кроме той, которую ты сознаешь. Ты сам есть эта вещь; ты сам глубочайшим основанием своего существа, своей конечностью, поставлен перед собой и выброшен из самого себя; и все, что ты замечаешь вне себя, всегда ты сам. Это сознание очень удачно названо созерцанием. Во всяком сознании я наблюдаю самого себя, так как я есть я: для субъективного, сознающего это сознание – созерцание. И объективное, созерцаемое и сознаваемое, также я сам, тоже я, которое также есть созерцающее, но в данном случае оно объективно, данное субъекту. В этом отношении сознание – деятельное воззрение на то, что я созерцаю; воззрение, выносящее меня самого из меня самого: вынесение меня самого из меня самого посредством единственного способа действия, который мне присущ,-посредством созерцания. Я живое видение. Я смотрю – это сознание; вижу свое видение – это сознанное. Вещь вполне проницаема для взора твоего духа, потому что она сама твой дух. Ты делишь, ты ограничиваешь, ты определяешь возможные формы вещей и отношения этих форм прежде всякого восприятия. Не удивительно: ты ограничиваешь и определяешь этим всегда только свое знание, о котором ты, без сомнения, знаешь. Поэтому возможно знание о вещи. Оно не в вещи и не вытекает из вещи: оно вытекает из тебя, поскольку оно существует и представляет твою собственную сущность.

Внешних чувств не существует, так как не существует внешних восприятий. Однако существует внешнее созерцание, но не вещей. Но это внешнее созерцание, это знание, находящееся вне субъективного и являющееся как данное ему, само есть вещь, и другой вещи не существует. Вследствие этого внешнего созерцания также само ощущение и чувства рассматриваются как внешние. Всегда останется истинным следующее, потому что оно доказано: я не вижу и не осязаю поверхности, но я созерцаю свое видение или осязание как видение или осязание поверхности. Освещенное, прозрачное, проницаемое пространство, чистейший образ моего знания, невидимо, но созерцаемо, и в нем созерцается само мое зрение. Свет не вне меня, но во мне, и я сам есть свет. Ты ответил уже раньше на мой вопрос о том, что ты знаешь о своем зрении, ощущении и т.д., вообще о твоих ощущениях, – что ты знаешь об этом непосредственно. Может быть, ты сможешь теперь определить это непосредственное сознание твоих ощущений?

Я. – Оно должно быть двойственным. Ощущение само есть непосредственное сознание; я ощущаю мое ощущение. Так возникает во мне ни в коем случае не какое-либо познание бытия, а только чувство моего собственного состояния. Но я в своей основе не только ощущающее, но и созерцающее существо, так как я не только практическое существо, но и разум. Я также созерцаю свое ощущение, и так возникает из меня и из моего существа познание бытия. Ощущение превращается в ощущаемое; мои аффицированные состояния – красное, гладкое и т.п. – в нечто красное, гладкое и т.д. вне меня, которые и ощущение которых я созерцаю в пространстве, потому что мое созерцание само есть пространство. Так становится понятным, почему я считаю, что вижу и осязаю поверхности, которых я в действительности не вижу и не осязаю. Я только созерцаю свое видение или осязание как видение или осязание поверхности.

Д. – Ты хорошо понял меня, или, собственно говоря, самого себя.

Я. – Но тогда вещь не возникает для меня – осознаю я это или нет – посредством заключения по закону основания: она непосредственно дается мне, стоит непосредственно перед моим сознанием, без всяких выводов. Я не могу сказать тогда, как только что сделал, что ощущение превращается в ощущаемое. Ощущаемое как таковое первоначально в сознании. Не с аффицированных состояний – красного, гладкого и т.п. – начинается сознание, но с чего-то красного, гладкого и т.п. вне меня.

Д. – Если же ты должен будешь выяснить, что это такое: красное, гладкое и т.п.; сможешь ли ты мне иначе ответить, чем что это то, что тебя аффицирует определенным образом, который ты называешь красным, гладким и т.п.

Я. – Это так, если ты меня спросишь об этом, и если я вообще не откажусь от твоего вопроса и от объяснений. Но первоначально меня никто об этом не спрашивает и я сам себя не спрашиваю об этом. Я забываю о себе и теряюсь в созерцании; осознаю совсем не свое бытие, но только бытие вне меня. Красное, зеленое и т.д. – свойства вещи; именно она – красная или зеленая – и только. Дальше не идут объяснения, как не может быть далее объяснена вещь, когда мы ее, согласно нашему прежнему уговору, рассматриваем как аффицированное состояние. Наиболее очевидно это при зрительном ощущении; цвет является вне меня, и предоставленный самому себе и не размышляющий о себе человеческий разум едва ли бы объяснил себе красное и зеленое как нечто, возбуждающее во мне определенное аффицированное состояние.

Д. – Но без сомнения также объяснял он сладкое или горькое? Здесь не место исследовать, есть ли зрительное впечатление вообще чистое ощущение, а не гораздо вероятнее нечто среднее между ощущением и созерцанием, связующее средство их обоих в нашем духе. Но я вполне соглашаюсь с твоим замечанием, и оно для меня в высшей степени кстати. Ты сам можешь вполне исчезнуть в созерцании; и без особого самонаблюдения или интереса к какому-либо внешнему действию исчезаешь в нем даже естественно и необходимо. Это – замечание, на которое ссылаются защитники мнимого сознания вещей в себе вне нас, когда им указывают, что закон основания, посредством которого можно делать заключения о вещах, находится в нас самих. Они тогда отрицают, что здесь вообще делается умозаключение, и этого нельзя у них оспаривать, поскольку они говорят о действительном сознании в известных случаях; но те же защитники, когда им объясняют природу созерцания из собственных законов разума, сами опять-таки делают умозаключение: они не устают повторять, что должно же быть что-нибудь вне нас, что нас принуждало бы иметь именно такие представления.

Я. – Не усердствуй теперь против них, но поучай меня. У меня нет предвзятого мнения; я хочу только найти истинное мнение.

Д. – Однако созерцание необходимостью вытекает из восприятия твоего собственного состояния, но только ты не всегда ясно сознаешь это восприятие-это ты уже прежде нашел путем умозаключения. Даже тогда, когда ты сам себя теряешь в объекте, в сознании всегда есть нечто, что возможно лишь при незаметном мышлении тебя самого, и точное наблюдение твоих собственных состояний.

Я. – Следовательно, всегда и везде сознание бытия вне меня сопровождается, только незамечаемым, сознанием меня самого.

Д. – Не иначе.

Я. – Первое определяется последним; делается тем, что оно есть.

Д. – Я так думаю.

Я. – Покажи мне это, тогда я удовлетворюсь.

Д. – Помещаешь ли ты вещи вообще только в пространстве, или же ты помещаешь каждую в заполняемую ей определенную часть пространства?

Я. – Истина в последнем: каждая вещь имеет свою определенную величину.

Д. – А различные вещи и находятся у тебя в одних и тех же частях пространства?

Я. – Ни в коем случае; они исключают друг друга. Они рядом, над, под, за, впереди одна другой, ближе ко мне или дальше от меня.

Д. – Но как доходишь ты до этого измерения и распределения их в пространстве? Ощущение ли это?

Я. – Как же это возможно, если само пространство не есть ощущение.

Д. – Или это созерцание?

Я. – Этого не может быть. Созерцание непосредственно и необманчиво. Содержащееся в нем не является мне как произведенное, и оно не может обманывать.

Но я могу ошибаться в оценке предмета, в измерении и обсуждении его величины, в суждении об его отдаленности и его положении относительно других предметов, – и всякому начинающему созерцать известно, что первоначально мы видим все предметы рядом на одной линии, что сперва мы должны научиться оценивать их отдаленность и близость, что ребенок хватает отдаленный предмет, как будто он непосредственно находится перед его глазом, и что слепорожденный, внезапно получивший зрение, делает то же самое.

Следовательно, каждое представление есть суждение: оно не есть созерцание, но приведение в порядок рассудком моих разнообразных созерцаний. Также могу я заблуждаться и в оценке величины, отдаленности и т.п.; и так называемые обманы зрения являются совсем не обманами зрения, но ложными суждениями о величине предмета, о величине его частей относительно друг друга и, как отсюда и следует, об его истинной форме, об отдаленности его от меня и от других предметов. В пространстве, когда я созерцаю предмет, он действителен; цвет, который я на нем вижу, я вижу действительно, и здесь не заключается никакого обмана.

Д. – Каков же принцип этого суждения? Я беру самый определенный и легкий случай – суждение о близости или отдаленности предмета: сообразно чему судишь ты о ней, об этой отдаленности ?

Я. – Без сомнения, по большей силе или слабости остальных, подобных этому впечатлений. Я вижу перед собой два предмета одинаковой красноты: тот, цвет которого я вижу яснее, ближе ко мне; тот же, цвет которого я вижу бледнее, отдаленнее от меня, и настолько отдаленнее, насколько я его бледнее вижу.

Д. – Следовательно, ты судишь об отдаленности предмета по силе или слабости впечатления; а саму эту силу или слабость как же ты определяешь?

Я. – Очевидно, только наблюдая свои аффинированные состояния как таковые и замечая при этом в них очень тонкие различия. Ты меня победил. Всякое осознание предметов вне меня определено ясным и точным осознанием моего собственного состояния и в нем всегда делается заключение от обоснованного во мне к основанию вновь меня.

Д. – Ты быстро сдаешься, и я принужден сам продолжать вместо тебя спор против самого себя. Мое доказательство ведь годится только для тех случаев, где находит себе место измерение и обсуждение величины предметов, их отдаленности, положения. Но ты будешь утверждать, что это не обычные случаи, что ты большей частью непосредственно в тот же самый неделимый момент, в который ты сознаешь предмет, сразу же сознаешь его величину, отдаленность и т.д.

Я. – Если об отдаленности предмета можно судить только по силе впечатления, то такое быстрое суждение есть только следствие бывших измерений. Благодаря жизненному опыту я научился быстро замечать силу впечатлений и судить по ней об отдаленности предметов. Это уже есть продукт работы ощущения, созерцания и суждения; из него исходит мое настоящее представление, и сознаю я только его. Я больше не воспринимаю красное, зеленое и т.п. вообще вне меня, но только красное или зеленое или в одном или другом или еще в каком-нибудь отражении, но это последнее добавление простое возобновление уже раньше выведенного рассуждением суждения.

Д. – Не стало ли тебе также ясным, созерцаешь ли ты вещь вне тебя, или же ты ее мыслишь, или же ты делаешь то и другое, и поскольку каждое из этого?

Я. – Совершенно; и я думаю, что достиг теперь полного понимания относительно возникновения предметов вне меня.

Я сознаю себя сам, просто потому что я – я; правда, отчасти как практическое существо, отчасти как разумное. Первое сознание – ощущение, второе – созерцание, безграничное пространство.
Я не могу воспринимать бесконечного, потому что я сам конечен. Поэтому я мышлением ограничиваю определенное пространство во всеобщем пространстве и ставлю первое к последнему в определенное отношение.
Масштаб этого ограниченного пространства есть мера моих собственных ощущений, по закону, который можно мыслить и выразить следующим образом: то, что менее аффинирует в такой-то и такой-то мере, должно быть поставлено в пространстве в такое-то и такое-то отношение ко всему остальному, аффицирующему меня.

Свойство вещи возникает из ощущения моего собственного состояния; пространство, которое она заполняет – из созерцания. То и другое связывается мышлением, первое переносится на последнее. Это так, как мы сказали уже раньше: то, что, собственно, есть только мое состояние, помещается в пространство и вследствие этого делается для меня свойством вещи. Но оно помещается в пространство не созерцанием, но мышлением – измеряющим и упорядочивающим мышлением.

В этом акте не заключается придумывания и создания чего-нибудь мыслью, но только определение данного ощущением и созерцанием независимо от мышления.

Д. – То, что меня аффицирует в той или другой мере, должно быть поставлено в то или другое отношение; таков твой вывод при ограничении и распорядке предметов в пространстве. Не лежит ли в основе утверждения, что нечто аффицирует тебя в определенной степени, предположение, что оно тебя вообще аффицирует?

Я. – Без сомнения.

Д. – И разве возможно какое-либо представление внешнего предмета, которое бы не было определенным образом ограничено и упорядочено в пространстве?

Я. – Нет; ни один предмет не находится вообще в пространстве, но каждый в определенной части пространства.

Д. – Следовательно, в действительности каждый внешний предмет – сознаешь ты это или нет, представляется тебе аффицирующим тебя, поскольку он представляется тебе как занимающий определенное место в пространстве.

Я. – Это во всяком случае так.

Д. – К какому же роду представлений относится представление об аффицирующем тебя предмете?

Я. – Очевидно – к мышлению, и именно к мышлению по установленному выше закону основания. Я теперь вижу еще определеннее, что сознание предметов двояким образом прикреплено к моему самосознанию: отчасти самонаблюдением, отчасти мышлением по закону основания. Как это ни кажется странно, но предмет и то и другое: непосредственный объект моего сознания и нечто, достигнутое умозаключением.

Д. – Но в различных отношениях. Ты же, должен быть в состоянии осознавать это мышление о предмете.

Я. – Без сомнения: несмотря на это, обычно я его не сознаю.

Д. – Значит, ты примышляешь к твоему страдательному аффицированному состоянию действительность вне тебя, так же, как ты уже раньше описывал мышление по закону основания.

Я. – Да.

Д. – И с тем же значением и смыслом, как в описанном тобой раньше. Ты так мыслишь и должен так мыслить; не можешь этого изменить и не можешь больше ничего знать, чем то, отчего ты так мыслишь?

Я. – Не иначе. Все это мы уже в общем разобрали.

Д. – Ты выдумал себе предмет, сказал я: поскольку же он мыслимое? только ли он продукт твоего мышления?

Я. – Конечно; это следует из предыдущего.

Д. – Но что же это такое, этот мыслимый, по закону основания полученный предмет?

Я. – Сила вне меня.

Д. – Которую ты не ощущаешь и не созерцаешь?

Я. – Никогда. Я всегда отлично осознаю, что я принимаю ее не непосредственно, а только через обнаружение; хотя я и приписываю ей независимое от меня существование. Я аффицируем, рассуждаю я; следовательно, должно же быть нечто, что меня аффицирует.

Д. – Следовательно, во всяком случае, созерцаемая вещь и мыслимая вещь – две очень различные вещи. Действительно и непосредственно дающаяся и занимающая пространство вещь – вещь созерцаемая; внутренняя ее сила, вовсе не данная тебе, но бытие которой ты утверждаешь посредством умозаключения, есть вещь мыслимая.

Я. – Внутренняя сила в ней, говоришь ты; и я понимаю теперь, что ты прав. Саму эту силу я помещаю также в пространство; переношу ее на заполняющую это пространство созерцаемую массу.

Д. – Как же, согласно твоим взглядам, относятся друг к другу эта сила и эта масса?

Я. – Вот как: масса с ее свойствами есть действие и обнаружение внутренней силы. Эта сила производит два действия: одно – посредством которого она сама себе сохраняет и получает определенную форму, в которой она проявляется; другое действие направлено на меня, когда она меня аффицирует определенным образом.

Д. – Ты искал раньше еще другого носителя свойств, кроме пространства, в котором эти свойства находятся; еще нечто другое, постоянное в смене изменений, кроме этого пространства?

Я. – Так; и это постоянное найдено. Это – сама сила. При всех изменениях она остается вечно постоянной, и она именно и есть то нечто, которое принимает и носит свойства.

Д. – Теперь бросим взгляд на все, что до сих пор найдено. Ты чувствуешь себя в определенном состоянии, которое ты называешь красным, гладким и т.д. Знаешь ли ты о нем только то, что ты себя чувствуешь и чувствуешь именно так, или ты знаешь о нем больше? Заключается ли в чувстве как таковом еще что-нибудь другое, кроме этого только чувства?

Я. – Нет.

Д. – Далее, то, что тебе дается пространство, есть проявление тебя самого как разумного существа. Или ты знаешь об этом еще что-нибудь?

Я. – Ни в коем случае.

Д. – Далее, между чувствуемым тобой состоянием и этим данным тебе пространством нет никакой другой связи, кроме того, что и то и другое происходит в твоем сознании. Или ты видишь здесь еще какую-нибудь связь?

Я. – Я не вижу больше никакой связи.

Д. – Но ведь ты мыслящее существо, а не только чувствующее и созерцающее; и о своем мышлении ты непосредственно знаешь лишь то, что ты являешься мыслящим. Ты не только чувствуешь свое состояние, но ты его также мыслишь; но ты не обладаешь такой мыслью; ты принужден присоединять к мышлению еще что-нибудь другое, основание чего находится вне тебя,-чуждую силу. Разве ты знаешь об этом больше, чем то, что ты мыслишь именно так, и принужден так мыслить?

Нет, я не знаю. Я не могу мыслить ничего вне моего мышления, так как то, что я мыслю, становится тем самым моей мыслью и подпадает под власть законов мышления.

Д. – Только посредством этого мышления возникает в тебе взаимная связь между твоим состоянием, которое ты чувствуешь, и пространством, которое ты созерцаешь; в последнем ты мыслишь основание первого.

Или ты думаешь иначе?

Я. – Это так. Ты ясно доказал, что я устанавливаю связь между своим чувствуемым состоянием и пространством только своим мышлением и что их взаимная связь не чувствуется и не созерцается.

Но о связи вне моего сознания я не могу говорить; не могу ее никак представить, так как если я о ней говорю, значит я уже знаю о ней, а так как это сознание может быть только мышлением, то я ее опять-таки мыслю, и это оказывается та самая связь, которая существует в моем обычном естественном состоянии, а не какая-нибудь другая связь. Я ни на волосок не вышел за пределы моего сознания; я не могу выйти за его пределы, как не могу перепрыгнуть через самого себя. Все попытки осмыслить такую взаимную связь в себе, вещь в себе, которые находятся в связи в себе, происходят лишь от удивительного забвения того, что мы не можем иметь ни одной мысли, не мысля ее. Вещь в себе есть мысль, исключительно мысль, но такая, которую никто не должен представлять.

Д. – Следовательно, с твоей стороны я не должен бояться никаких возражений против решительной постановки закона, что вещь вне нашего сознания есть исключительно только продукт нашей собственной способности представления и что мы об этой вещи в себе знаем не больше того, что устанавливается нашим сознанием, создается нашим сознанием, определенным и подчиненным известным законам?

Я. – Я не могу ничего против этого возразить: это так.

Д. – Так же ты не сделаешь ни одного возражения против более смелого выражения того же закона, что мы в познании и созерцании вещей всегда и вечно познаем и созерцаем только самих себя; и во всем нашем сознании мы не знаем ни о чем больше, кроме как о нас самих и о наших собственных особенностях?

Я говорю: против этого возражения ты также не сможешь ничего возразить; так как если вообще находящееся вне нас возникает в нас только благодаря нашему сознанию, то не может также частное и многообразное этого внешнего возникнуть каким-нибудь иным путем; если же взаимная связь этого вне нас находящегося с нами самими имеет место только в наших мыслях, то, без сомнения, и взаимная связь между собой разнообразных вещей не может быть иной. Я бы мог указать тебе законы в твоем собственном мышлении, по которым возникает у тебя различие предметов между собой, которые ведь связаны между собой железной необходимостью взаимного определения и которые образуют таким образом мировую систему – как ты хорошо уже сам описал – я бы мог указать тебе это так же ясно, как ясно я доказал тебе возникновение предмета и его связи с тобой только в твоем мышлении; и я не делаю этого только потому, что ты и без того уже должен согласиться с результатом, который я хочу вывести.

Я. – Я все это понимаю, и должен во всем с тобой согласиться.

Д. – С этим пониманием, смертный, будь свободен и навеки избавлен от страха, который тебя унижал и мучил. Ты больше не будешь дрожать перед необходимостью, которая существует только в твоем мышлении, не будешь больше бояться быть подавленным вещами, которые все только твои собственные создания, не будешь больше себя, мыслящего, помещать в один класс с создаваемым тобой самим, мыслимым. Пока ты думал, что существует та система независимых от тебя вещей вне тебя, которую ты описывал, и что ты сам только звено в цепи этой системы, до тех пор твой страх имел основание. Теперь же, после того, как ты понял, что все существует только в тебе самом и только благодаря тебе, тебе нечего будет бояться того, что ты признал своим собственным созданием.

От этого-то страха я и хотел тебя освободить. Теперь ты свободен, и я представляю тебя самому себе.

Я. – Остановись, лживый дух! Это ли та мудрость, на которую ты мне дал надежду! И ты еще гордишься тем, что будто освобождаешь меня? Ты освобождаешь меня, это правда; но ты освобождаешь меня от всякой зависимости, превращая в ничто меня самого и все находящееся вокруг меня, от чего бы я мог зависеть. Ты уничтожаешь необходимость, устраняя и уничтожая начисто все бытие.

Д. – Так л и уж велика опасность?

Я. – Ты еще можешь насмехаться? Согласно твоей системе?

Д. – Моей системе? Положения, которые мы признали, мы доказали общими силами; мы вместе работали над ними; ты так же хорошо все понял, как и я сам; мой же истинный, полный образ мыслей тебе еще трудно отгадать.

Я. – Называй свои мысли как хочешь; одним словом, после всего сказанного нужно признать, что в мире не существует ничего, абсолютно ничего, кроме представлений, определений сознания, кроме одного только сознания. Но для меня представления только образ, только тень реальности; сами по себе они не могут меня удовлетворить и не имеют для меня ни малейшей ценности. Я мог бы еще допустить, что мир тел вне меня становится чистым представлением, превращается в тень: им я не дорожу; но согласно всему сказанному я сам исчезаю также, как и они; я сам превращаюсь в одно только представление без значения и цели. Скажи мне, быть может, это не так?

Д. – Я ничего не говорю от своего имени. Исследуй сам, помоги себе сам.

Я. – Я становлюсь в своем сознании телом в пространстве, с органами чувств и органами действий, как физическая сила, определяемая волей. Ты скажешь обо всем этом то же, что ты уже раньше говорил о предметах вообще, находящихся вне меня, мыслящего; скажешь, что все это сложный продукт деятельности ощущения, самонаблюдения и мышления.

Д. – Без сомнения, я скажу это. Если ты хочешь, я тебе шаг за шагом покажу законы, по которым ты становишься в своем сознании органическим телом, именно с такими определенными чувствами, физической силой и т.д., и ты будешь вынужден во всем со мной согласиться.

Я. – Я это уже заранее предвижу. Также, как я должен был согласиться, что нечто красное, гладкое, жесткое и т.п. есть не что иное, как только мое внутреннее состояние и что только моим мышлением и созерцанием оно помещается вне меня в пространство и рассматривается как свойство независимо от меня существующей вещи, так же я должен буду согласиться с тобой, что мое тело с его органами – только превращение меня самого, внутренне мыслящего, в нечто заполняющее определенное пространство; должен буду согласиться, что я, духовное, чистый разум, и я – это тело в телесном мире совершенно одно и то же, только рассматриваемое с двух различных сторон, только воспринимаемое двумя различными способностями: первое – чистой мыслью, второе – внешним очертанием.

Д. – Таков именно должен быть результат предпринятого исследования.

Я. – Это же мыслящее, духовное существо, этот разум, превращаемый созерцанием в земное тело,- чем же иным может быть он сам, какие продуктом моего мышления, чем-то только и только вымышленным по недостигаемым для меня законам, вытекающим из ничего и не приводящим ни к чему, но принуждающим меня именно так вымышлять?

Д. – Вполне возможно.

Я. – Ты становишься нерешительным и односложным. Это не только возможно, но, согласно нашим основным положениям, это необходимо.

Как прихожу я к представлению о существе, мыслящем, желающем, разумном, или, если ты хочешь так выразиться, обладающем способностью представления, мышления и т.д. или же, если ты хочешь еще иначе выразиться, в котором покоятся эти способности? Я осознаю непосредственно только действительное определенное представление мысли, желания, как определенные состояния во мне самом; но я не могу осознавать непосредственно моей способности к этому и еще меньше существа, которому принадлежат эти способности. Я непосредственно созерцаю эту определенную мысль, которую я имею в данный момент, и ту или другую, которую я имею в другой момент; и на этом заканчивается мое внутреннее интеллектуальное созерцание, мое непосредственное сознание.

Это внутреннее созерцаемое мышление я опять-таки мыслю, но согласно законам, которым подчинено мое мышление, это созерцаемое мышление является мне несовершенным и половинчатым так же, как половинчатой мыслью представлялось мне уже раньше мышление моего состояния в ощущении. Так же, как и раньше, я незаметно примышляю к страдательному состоянию деятельность, так же примышляю я теперь к определенному (своему действительному мышлению или хотению) определяемое (бесконечно разнообразное мышление и хотение), потому что я должен так поступать, не сознавая моего примышления как такового. Это возможное примышление признаю я далее определенным целым; опять-таки я должен так поступать, потому что я не могу представить себе ничего неопределенного; так становится оно для меня конечной способностью мышления, даже – бытием и существом, обладающим этой способностью, так как это мышление дает мне представление чего-то существующего вне меня.

Впрочем, из высших принципов становится еще нагляднее, как это мыслящее существо создает себя только своим собственным мышлением. Мое мышление вообще генетическое произведение непосредственно данного, предполагающее и описывающее. Созерцание дает голый факт, и ничего больше. Мышление объясняет этот факт и прикрепляет его к другому факту, вовсе не находящемуся в созерцании, а исключительно созданному самим мышлением, из которого и он (этот последний факт) вытекает также и здесь. Я сознаю определенное мышление; только это и дает созерцающее сознание. Я мыслю это определенное мышление: это значит – я вывожу его из некоторой неопределенности, однако определимой. Так поступаю я со всем определенным, попадающимся в непосредственном сознании, и отсюда возникают для меня все эти ряды способностей и существ, обладающие предполагаемыми мной способностями.

Д. – Следовательно, также и в отношении к самому себе ты сознаешь только, что ты воспринимаешь то или другое состояние, имеешь определенное созерцание или определенное мышление?

Я. – Что я ощущаю, я наблюдаю, я мыслю? что я, как реальное основание, произвожу ощущение, созерцание, мышление? Никогда. Даже этого не оставляют мне твои основные положения.

Д. – Вполне возможно!

Я. – Даже необходимо, так как посмотри сам: все, что я знаю, есть мое сознание. Всякое сознание или непосредственное или опосредованное. Первое – это самосознание; второе – сознание всего того, что не есть я сам.

Следовательно, то, что я называю своим, есть только известная модификация сознания, которая называется я именно потому, что она есть непосредственное, возвращающееся в себе и не направленное на внешний мир сознание. Так как всякое сознание возможно только при условии непосредственного сознания, то понятно, что сознание сопровождает все мои представления, в них находится, если я это и не всегда ясно замечаю, и в каждый момент моего сознания говорит: и всегда я, именно я, а не определенная мыслимая в этот момент вещь вне меня. Таким образом, в каждый момент я исчезает и вновь возникает; с каждым новым представлением возникает новое; и я означает только не-вещь.

Это разрозненное самосознание объединяется только мышлением – только мышлением, говорю я, в единство способности вымышлять представление. Все представления, которые сопровождаются непосредственным сознанием деятельности представлений, должны исходить, согласно этому вымыслу, из одной и той же способности, находящейся в одном и том же существе; и только таким образом возникает во мне мысль о тождестве и индивидуальности моего.", и о действующей и реальной силе моей личности. Это только вымысел, потому что и эта способность и это существо сами выдуманы.

Д. – Ты рассуждаешь последовательно.

Я. – И ты радуешься этому? Сообразно этому я могу только сказать: так мыслится, даже едва ли я могу сказать и это – итак осторожнее; я могу только сказать: является мысль – мысль о том, что я ощущаю, созерцаю, думаю; но я не имею никакого права сказать: я ощущаю, созерцаю, думаю. Только первое факт, второе же – вымысел.

Д. – Ты хорошо выразился!

Я. – Нигде нет ничего постоянного – ни во мне, ни вне меня; существует только беспрерывная смена. Я нигде не вижу бытия и не знаю даже собственного бытия.

Бытия нет. Я сам не знаю и не существую. Существуют образы, они единственное, что существует, и они знают о себе, как образы: образы, которые даются, хотя нет того, перед чем они даются; образы, связанные образами образов, ничего не обращающие в себя; образы без смысла и без цели. Я сам один из этих образов; да я даже не это, а только смутный образ этих образов. Вся реальность превращается в удивительную грезу без жизни, о которой грезят, и без духа, который грезит; в грезу, связанную грезой о самой себе. Созерцание – греза; мышление – источник всякого бытия и всякой реальности, которую я себе воображаю, источник моего бытия, моей силы, моих целей – только греза об этой грезе.

Д. – Ты хорошо это выразил. Пользуйся всегда такими выражениями и оборотами, чтобы сделать ненавистным тот результат, которому ты должен подчиниться. А ты должен ему подчиниться. Или, быть может, ты хочешь взять назад свое утверждение и подкрепить это отступление какими-либо основаниями?

Я. – Ни в коем случае. Я понял и вижу ясно, что все это в действительности так; только я не могу этому поверить.

Д. – Ты понимаешь, но только не можешь поверить. Это – другое дело.

Я. – Ты – нечестивый дух; само твое познание есть нечестие и происходит от нечестия, и я не могу поблагодарить тебя за то, что ты повел меня по этому пути.

Д. – Близорукий! Нечестивым подобные тебе называют того, кто видит хорошо действительность и видит дальше, чем они сами. Я дал тебе возможность рассматривать и сопоставлять результаты наших исследований и облекать их в резкие формы.

Ты ведь думал, что эти результаты были мне известны менее, чем тебе, и что я не сознаю так же хорошо, как и ты, что эти наши основные положения совершенно уничтожают всякую реальность и превращают ее в грезу?

Не считал ли ты меня слепым почитателем этой системы человеческого духа как совершенной системы?

Ты хотел знания и пошел при этом по ложному пути; ты искал знания там, куда не достигает никакое знание, и убедил себя в том, что находится в противоречии с внутренним существом всякого понимания.

Я застал тебя в этом состоянии. Я хотел только освободить тебя от твоего ложного знания, но не хотел дать тебе во всяком случае истинного.

Ты хотел знать о своем знании, и ты удивляешься, что на этом пути ты не узнал ничего больше, кроме того, о чем ты хотел узнать, о самом твоем знании. Разве ты бы хотел, чтобы это было иначе? То, что возникает из знания и благодаря знанию, есть только знание. Но всякое знание только отражение, а от знания всегда требуют, чтобы было и помимо него нечто, что дает это отражение. Но ни одно знание не может удовлетворить этому требованию: система знания есть система одних образов, без всякой реальности, значения и цели. Ожидал ли ты чего-либо иного? Не хочешь ли ты изменить внутреннюю сущность твоего духа и требовать от знания больше, чем оно может дать?

Реальность, которую ты уже думал увидеть,-независимо от тебя существующий чувственный мир – исчез для тебя, потому что весь этот чувственный мир возникает только благодаря знанию и сам есть только наше знание; но знание не является реальностью именно потому, что оно знание. Ты понял этот обман и теперь уже не сможешь больше никогда отдаться ему, не отказавшись прежде от лучшего понимания. Это ведь единственная заслуга, которую я приписываю системе, найденной нами: она разрушает и уничтожает заблуждение. Она не может дать истины, потому что сама в себе абсолютно пуста. Но я знаю, что ты все-таки продолжаешь искать чего-то, лежащего вне одних только образов, чего-то реального – и ты имеешь на это полное право – ты ищешь другую реальность, чем только что уничтоженную. Но ты будешь напрасно стараться создать ее через свое знание и из твоего знания и проникнуть в нее твоим познанием. Если у тебя нет другого органа для проникновения в нее, ты ее никогда не найдешь.

Но у тебя есть такой орган. Оживи его только и согрей и ты достигнешь совершеннейшего удовлетворения. Я оставлю тебя одного с самим собой.

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>