Глава 11. ВРЕМЯ - Эго, голод и агрессия- Фредерик Перлз

Все имеет свою протяженность и длительность. Мы из­меряем протяженность в единицах длины, высоты и ширины; длительность — в единицах времени. Все эти четыре изме­рения изобретены человеком. Если при определенных усло­виях высота, длина и ширина могут замещать друг друга, то время имеет только одно измерение — длительность. Мы го­ворим о долгом и коротком промежутке времени, но никог­да — о широком или узком времени. Выражение «it is high time»(«caMoe время для чего-либо») обязано своим проис­хождением приливу («high tide») или водяным часам. В то время, как объективные события измеряются нами при по­мощи некоторых фиксированных точек (до н.э., н.э.; время суток до полудня и после полудня), психологическая нуле­вая точка отсчета существует всегда, перемещаясь, в зави­симости от нашего организма, вперед и назад, подобно ли­чинке сырной мухи, которая проедает себе путь сквозь сыр, оставляя за собой следы своего существования.

Упуская из виду временное измерение, мы приходим к ложным выводам и жульничаем с доказательствами: логика утверждает, что а = а, что, например, одно яблоко может быть заменено другим в новом контексте. Это верно до тех пор, пока в расчет берется одна лишь пространственная протя­женность яблока, как в большинстве случаев и делается, но это становится неверным, как только принимается во внима­ние   его   временная  длительность.   Неспелое,   созревшее   и

сгнившее яблоко — это три разных проявления простран­ственно-временного события «яблоко». Будучи утилитарис­тами, мы, конечно же, принимаем за означаемое словом «яб­локо» съедобный фрукт.

Как только нам случается забыть о том, что мы суть пространственно-временные события, идеальное и реальное приходят в столкновение. Потребность в продолжительных эмоциях (вечная любовь, верность) может привести к разо­чарованию, исчезающая красота — к депрессии. Люди, сбив­шиеся с ритма времени, вскоре отстанут от него.

Что же такое этот ритм времени?

Очевидно, наш организм имеет свой оптимум в пере­живании чувства времени, длительности. В английском язы­ке это выражается как «прохождение» — «приятное время­препровождение» — «прошлое» (passing — pastime — the past; во французском: le pas — passer — passe; в немецком: ver-"gehen" — Ver-"gang"enheit). Нулевой точкой отсчета, та­ким образом, является для нас скорость пешей ходьбы. Вре­мя идет, время марширует! Время, которое летит, или ползет, или даже стоит на месте означает отклонение в положитель­ную или отрицательную область. Такое суждение содержит в себе свою психологическую противоположность; мы хотим, чтобы летящее время замедляло свой ход, и торопим его, когда оно ползет.

Сосредоточение на пространственно-временной приро­де вещей переживается как терпение; напряжение между же­ланием и его исполнением — как нетерпение. Очевидно, что в этом случае образ существует лишь в протяженности, вре­менной компонент откалывается в виде нетерпения. Таким образом, осознание времени, иначе говоря, чувство времени, входит в человеческую жизнь и в психологию.

Эйнштейн придерживается того мнения, что чувство вре­мени приходит с опытом. У маленького ребенка оно еще не развито. Младенец просыпается тогда, когда напряжение, вызванное голодом, усиливается настолько, что прерывает сон. Пробуждение никоим образом не вызывается чувством времени; напротив, голод сам помогает выработать это чув­ство. Хотя нам неизвестны никакие органические эквивален­ты чувства времени, его существование приходится признать, хотя бы вследствие той точности, с которой некоторые люди могут указать верное время.

Чем дольше длится отсрочка между появлением желания и его осуществлением, тем сильнее нетерпение, когда внимание сосредоточено на объекте удовлетворения желания. Ис­пытывающий нетерпение человек хочет немедленного, вне­временного появления желаемого образа в реальности. Если вы ждете трамвая, идея «трамвай» может стать фоном и вы сможете развлекать себя мыслями, наблюдением, чтением или другим доступным способом времяпрепровождения до тех пор, пока не придет трамвай. В том случае, однако, когда трам­вай остается «фигурой» в вашем сознании, тогда появляется Ч[ в виде нетерпения, и у вас возникает такое чувство, будто вы бежите навстречу трамваю. «Если гора не идет к Магоме­ту, Магомет идет к горе». Если вы подавляете желание бе­жать навстречу трамваю (а такой самоконтроль стал для большинства из нас автоматическим и бессознательным), вы начинаете ощущать беспокойство и раздражение; если вы также воздержитесь от того, чтобы «выпустить пар» с помо­щью ругательств и «нервничания» и подавите свое нетерпе­ние, вы, возможно, трансформируете его в тревогу, головную боль или иные симптомы.

Однажды кто-то попросил Эйнштейна объяснить ему тео­рию относительности. Тот ответил: «Когда вы проводите час с любимой девушкой, время летит, час кажется минутой; но когда вам доведется сидеть на горячей плите, время будет ползти, секунды покажутся часами». Это не соответствует пси­хологической реальности. В час любви, если контакт совер­шенен, временной фактор вообще не появляется. Однако если девушка вам надоела, если контакт потерян и воцари­лась скука, вы можете начать считать минуты, оставшиеся до ее ухода. Фактор времени будет ощущаться и в том случае, если время свидания ограничено и вы хотите испытать как можно больше в отведенные вам минуты.

У этого правила, однако, есть исключения. Согласно Фрей­ду, время не действует на подавленные воспоминания, нахо­дящиеся в Бессознательном. Это означает, что они не под­вержены изменениям до тех пор, пока остаются в области, изо­лированной от остальных частей личности. Они похожи на сардины в консервной банке, которые навечно остаются шес­ти недель от роду, в том возрасте, когда их поймали. В то время, как они были изолированы от влияния мира, с ними происходили очень маленькие изменения, — до тех пор, пока они (будучи съеденными или разложившись) не возврати­лись   в мировой метаболизм.

Центр времени человека как сознательного временного-пространственного события находится в настоящем. Нет иной

реальности, кроме настоящего. Наше желание удержать про­шлое и предвосхитить будущее может совершенно подавить чувство настоящего. Хотя мы можем изолировать настоящее от прошлого (причинность) и от будущего (целеполагание), любой отказ от настоящего как от центра равновесия — ниве­лира нашей жизни — чревато развитием несбалансирован­ной личности. Отклонение влево (импульсивность) или впра­во (сверхсознательность) не имеет никакого значения, но если вы отклоняетесь вперед (в будущее) или назад (в про­шлое), вы можете потерять равновесие и ориентацию.

Это имеет отношение ко всему, в том числе и к курсу психоаналитической терапии. Здесь единственной суще­ствующей реальностью является аналитическая беседа. Что бы мы ни испытывали во время нее, мы испытываем это в настоящем. Это должно стать основой для любой попытки произвести «организмическую реорганизацию». Когда мы вспоминаем что-то, мы вспоминаем это в данную секунду и в соответствии со своими целями; когда мы думаем о буду­щем, мы предвосхищаем наступление будущих событий, но делаем это в данный момент и по различным причинам. Склонность к историческому или аналитическому мышлению всегда нарушает контакт с реальностью.

Недостаточный контакт с происходящим «здесь и те­перь», отсутствие действительного «ощущения себя» при­водит к бегству в прошлое (историческое мышление) или в будущее (предвосхищающее мышление). И «Прометей» Ад­лер, и «Эпиметей» Фрейд, исследуя стремление невротика копаться в прошлом или гарантировать себе желаемое бу­дущее, оба упустили из виду архимедову точку приведения в равновесие. Отказываясь от настоящего в качестве пос­тоянного ориентира с тем, чтобы получить преимущество учиться на своем опыте и ошибках, невротик приходит к пря­мо противоположному: прошлое становится пагубным для развития. Мы делаемся сентиментальными или приобрета­ем привычку винить во всем родителей или обстоятельства (чувство обиды); зачастую прошлое кажется совершенством, о котором остается только мечтать. Короче говоря, мы раз­виваем у себя ретроспективный характер. Проспективный, устремленный вперед характер, напротив, растворяется в бу­дущем. С присущей ему нетерпеливостью такой человек живет ожиданием чего-то фантастического, которое, в про­тивоположность планированию, поглощает все его внимание, отвлекая от настоящего и реальности.

Интуитивно Фрейд верно понимал всю важность контак­та с настоящим. Он требует от пациента свободно перетека­ющего внимания (free-floating attention), которое подразу­мевает осознание всего своего жизненного опыта; на деле же происходит то, что взаимодействие аналитика и пациен­та, медленно, но верно оказывается обусловленным двумя вещами: во-первых, методом свободных ассоциаций, потоком мыслей; во-вторых, совместными усилиями по выуживанию воспоминаний. Свободно перетекающее внимание расте­кается по поверхности. Непредвзятость оборачивается на практике интересом почти исключительно к событиям про­шлого и либидо.

Фрейд обращается с понятием времени неаккуратно. Когда он говорит, что сновидение стоит одной ногой в про­шлом, а другой — в настоящем, он включает последние не­сколько дней в настоящее. Но то, что произошло даже минуту назад, является прошлым, а не настоящим. Различие между концепцией Фрейда и моей может показаться надуманным, но в действительности оно не является просто следствием моего педантизма, поскольку касается принципа, имеющего практическое приложение. Доля секунды может оказаться границей между жизнью и смертью, как в случае с человеком, убитым свалившимся ему на голову камнем, о чем говорится в первой главе.

Пренебрежение настоящим нуждается во введении тер­мина «переноса». Если мы не оставляем пространства для спонтанного и творческого отношения пациента, то тогда нам приходится либо искать объяснения в его прошлом (ут­верждая, что он тщательно переносит на ситуацию анализа поведение, выработанное им в далекие времена) или, сле­дуя адлеровскому телеологическому образу мысли, мы дол­жны ограничиться поиском тех целей и приготовлений, кото­рые занимают ум пациента, тех планов, которые он держит за пазухой.

Я никоим образом не отрицаю того факта, что все имеет свои корни в прошлом и стремится к развитию в будущем, но я хочу доказать, что прошлое и будущее ведут отсчет от на­стоящего и должны соотноситься с ним. Без соотнесенности с настоящим они теряют всякий смысл. Рассмотрим конкрет­ный дом, построенный в прошлом с определенной целью, а именно для того, чтобы в нем жить. Что произойдет с домом, если его владелец удовлетворится единственно историчес­ким фактом его постройки? Без надлежащего ухода дом превратится в руины под разрушительным воздействием ветра и дождя, сухой или мокрой плесени и других факторов, приво­дящих к казалось бы невидимым, незначительным изменени­ям, обладающим    кумулятивным эффектом.

Фрейд перевернул наши взгляды на случайное, мораль и ответственность, но сам же остановился на полпути, не до­ведя свой анализ до последних выводов. Он сказал нам о том, что мы не так плохи или хороши, как пытаемся себя уве­рить, но что на подсознательном уровне мы намного хуже, а порой и лучше. Соответственно, он перенес ответственность с «Я» на «Оно». Более того, он сорвал маску с интеллектуа­лизма, раскрыв в нем рационализацию, и решил, что причины для наших поступков лежат в бессознательном.

Чем мы можем заменить каузальное мышление? Как нам преодолеть трудности ориентировки на настоящее и достичь научного понимания, не интересуясь причинами? Я уже упо­минал о преимуществах, которые сулит функциональное мыш­ление. Если у нас достанет отваги для попытки следовать современной науке в утверждении, что не существует абсо­лютно точных ответов на вопрос «Почему?», мы приходим к весьма утешительному открытию: ответы на все относящиеся к делу вопросы можно получить, спрашивая «Как?», «Где?» и «Когда?». Детальное описание приравнивается к глубокому и обширному знанию.

Для исследования требуются именно детальные описа­ния, учитывающие контекст. Все остальное — это вопрос мне­ния или теории, веры или интерпретации.

Практическое применение наших идей относительно на­стоящего может улучшить память и усилить способность к наблюдению. О воспоминаниях мы говорим, что они прихо­дят нам на ум: наше «Я» более или менее пассивно по от­ношению к ним. Но если мы воссоздадим ситуацию, пред­ставим себя в ней и затем опишем в деталях все, что мы видели или делали, в настоящем времени, то значительно улучшим свою способность вспоминать. Примеры описанно­го в этих строках будут приведены в последней части дан­ной книги.

Футуристическое мышление, выходящее на первый план в психологии Адлера, в концепции Фрейда является «вторич­ной выгодой» (как «вторичная выгода» от болезни). Он про­сто-таки зациклился на выяснении причинности, хотя в «Психопатологии обыденной жизни» он привел множество при­меров, показывающих, что забывание и воскрешение воспо­минаний имеют не только причины, но и следствия. С одной стороны, воспоминания определяют жизнь невротика, а с другой — он вспоминает или забывает их для достижения определенных целей. Старый солдат может хвастаться вос­поминаниями о своих подвигах; он может даже выдумывать воспоминания для того, чтобы ими хвастать.

Наш образ мышления детерминирован нашей биологи­ей. Ротовое отверстие находится спереди, а анальное — сза­ди. Эти факты каким-то образом имеют отношение к тому, что мы собираемся есть или с чем встречаться, а также к тому, что мы оставляем позади и испражняем. Голод, несом­ненно, имеет какое-то отношение к будущему, а испражне­ние к прошлому.