Выступление Эрнеста Л. Росси - Эволюция психотерапии. Сборник статей. Т. 1. Семейный портрет в интерьере. Семейная терапия - Дж.К. Зейга

Возможность выступить по докладу Пола Вацлавика представляет для меня необыкновенное удовольствие. Всякий раз, когда я слышу его или читаю его новую статью или книгу, я узнаю что-то абсолютно новое. У меня нет сомнений в том, что он — один из выдающихся умов в области психотерапии.

Богатство и сложность его доклада не поддаются полному охвату в кратком отзыве. Поскольку мне не хотелось бы прибегать к общим фразам, остановлюсь на том, что представляет особый интерес для меня лично. Наиболее новым, творческим и стимулирующим в докладе Пола мне показался его подход к идее Джона Остина о перформативной речи. Это понятие заставляет отступить серьезные сомнения, которые я на протяжении многих лет испытывал относительно метода Милтона Эриксона. Самого Эриксона вполне устраивала идея “манипулирования”. Он любил говорить, что манипулирование людьми ради их собственного блага — такая же обоснованная вещь, как и манипулирование продуктами, которые мы очищаем, варим, парим, добавляем соль, поглощаем и более или менее благополучно перевариваем.

Подобный ход мыслей всегда воспринимался мной как неприемлемый. В период нашей совместной работы я признавал, что должен точно цитировать Эриксона, но мысленно, да и на бумаге я старался произвести некую гуманистическую подмену: вместо “манипулировать” употреблял слово “содействовать”; вместо “управлять” — “побуждать”; вместо гипнотических “техник” — гипнотические “подходы”. Таким образом я надеялся гуманизировать гипнотерапию, что, на мой взгляд, более отвечало бы реальноcти осмысления мира в двадцатом веке.

Жаль, что я не познакомился с рассуждениями доктора Вацлавика лет пятнадцать тому назад. Я не потратил бы понапрасну столько сил и, возможно, скорее и глубже осознал бы гениальность Милтона Эриксона без излишних эмоциональных терзаний. Меня ужасало эриксоновское требование безусловного повиновения. Пациент обязан был дать клятвенное обещание безусловно повиноваться терапевту, иначе Милтон отказывался начинать лечение.

Меня всегда смущал подобный авторитаризм. По возможности, я старался извиниться перед пациентом, объясняя, что нестандартный подход мастера знаменует новую эпоху в истории гипноза. Хотя М. Эриксон и сформулировал понятие “рекомендательного нового подхода” к гипнозу, однако, оставаясь всего лишь человеком с присущими ему слабостями, иногда регрессировал назад к своим прежним авторитарным методам.

Сейчас, благодаря доктору Вацлавику, я в полной мере убедился в том, что требование о беспрекословном повиновении не было ни причудой, ни ошибкой Эриксона. Он просто добивался от пациента перформативной речи. Полученное от пациента обещание “повиноваться во что бы то ни стало” имело глубокий смысл в свете того, о чем говорил Вацлавик: оно служило как бы сигналом к включению самоисполняющегося пророчества; Эриксон использовал эстетический императив фон Форстера: “Хочешь видеть — научись действовать”. Так закладывалось основание для выполнения пациентами “поведенческих предписаний” Эриксона, что, в свою очередь, помогало им избавиться от “наученных самоограничений” и создать более адекватную и целительную “реальность второго порядка”.

Естественно, что не от каждого Эриксон требовал повиновения в форме “исполнительной речи”. Это относилось только к тем, в чьем слове он был уверен. Когда я спросил его об этом, он ответил, что есть люди, которые всегда выполнят обещанное в силу своих религиозных убеждений или склада характера. С точки зрения Эриксона, он просто утилизировал личные качества или верования пациента, чтобы ускорить процесс изменений. Таким образом, даже ничего не ведая о перформативной речи, он успешно играл по тем правилам, которые она предполагает. Понятие перформативной речи как средства создания нашей психологической реальности открывает новые возможности для развития психотерапии.

Я бы не стал выбрасывать частичку “психо-” из слова психотерапия, это — единственное, в чем я несколько расхожусь с доктором Вацлавиком. Не стоит вместе с водой выплескивать и ребенка. В конце концов, именно психика творит новые реальности; исследования Жана Пиаже говорят о построении ребенком психологической реальности. Полагаю, что, по сути, доктор Вацлавик выступает против: 1) чрезмерных претензий психодинамически ориентированной терапии и 2) сопровождающей ее “психоболтовни”. Если это так, то я полностью с ним солидарен. Постараюсь избавиться от этого и в своей работе.

Однако хватит об этом. Хотелось бы обратиться с просьбой к доктору Вацлавику подробнее рассказать о том, как нам научиться использовать перформативную речь в терапии. Меня очень заинтересовал данный подход, где бы я мог ему научиться? А вы сами, доктор Вацлавик, как овладели этим методом? Есть ли у вас практические упражнения или рекомендации для тех, кто хотел бы ему обучиться?

Второй вопрос касается использования понятия перформативной речи применительно к современным глобальным конфликтам. Доктор Вацлавик, как бы вы вели подготовку лидеров международного масштаба— таких, как Рейган или Горбачев? Какие поведенческие рекомендации вы бы им дали?

Ответ доктора Вацлавика

Как применять перформативную технику? К сожалению, должен признаться, что я стал серьезно задумываться над этим вопросом совсем недавно и полагаю, что если у меня и будет чем поделиться, то не раньше, чем лет через пять.

Что касается сверхдержав, то здесь возникают два осложнения. Во-первых, нет никого, кто взял бы на себя роль терапевта в этом деле. Условно говоря, если приглядеться к поведению лидеров, то вырисовывается классический пример динамики семейных и супружеских отношений. Достаточно было “идентифицированным пациентам” (нацистской Германии и Японии) сойти со сцены, как хрупкий союз “родителей” тут же распался и между ними началась “холодная война”. Весьма типичный случай в семейной терапии. Когда теперь смотришь на этих двух родителей, чьи дети выросли и отправились в самостоятельное плаванье, то просто диву даешься, до чего совпадают линии поведения этих двух сверхдержав. У меня есть одно предложение, если, конечно, к нему захотят прислушаться. Я неоднократно повторял постулат Анатоля Раппопорта, сформулированный им в книге “Битвы, Игры и Дебаты”, вышедшей примерно в начале шестидесятых. А мысль эту подсказал ему, если не ошибаюсь, Карл Роджерс. Раппопорт предлагает внести в протокол всех международных и других конференций пункт, в соответствии с которым перед началом серьезных обсуждений обе делегации должны представить, четко определить и разъяснить свое понимание позиции партнера, получив от него подтверждение в правильности своего толкования. Для примера можно взять какую-либо американо-советскую встречу. Американская делегация дает исчерпывающую оценку советской позиции, на что русские отвечают: “Да, вы точно и полно изложили нашу точку зрения”. Затем Советы в свою очередь разъясняют свое понимание позиции американской делегации, а те также подтверждают, что их точка зрения изложена полно и верно.

Я согласен с Раппопортом в том, что при таком подходе половина проблем была бы устранена еще до начала их обсуждения.

Вопросы и ответы

Вопрос: Доктор Вацлавик, в пятидесятых годах психолог Аделберт Эймс также заинтересовался значением действия как средства, позволяющего проверить точность восприятия. В Принстонском Университете он оборудовал помещение с искаженным пространством. Если смотреть на эту комнату только с одной точки, поместив подбородок на специальную подставку, то искажение пространства установить невозможно, комната кажется обычной, и человек делает ошибку за ошибкой, оценивая расстояние между собой и движущимися по комнате людьми. По просьбе Эймса наблюдатель пытается с помощью длинной указки коснуться противоположной стены или описать свое воображаемое передвижение по комнате и только тогда понимает, что пространство искажено. Иначе говоря, убедиться в этом можно только с помощью действий. Мне кажется, этот замечательный эксперимент был недостаточно использован при обсуждении истории терапии.

Вацлавик: Согласен, принимаю замечание. Об экспериментах Эймса неоднократно говорил Грегори Бейтсон. Он даже высказывал предположение, что участие в подобном эксперименте могло бы оказаться эффективным средством лечения так называемых шизофреников.

Вопрос: Доктор Вацлавик, мне не совсем ясны некоторые моменты в вашем докладе, я не вижу в них последовательности. Вы критиковали линейную детерминистскую модель традиционной науки и в то же время апеллировали к необходимости наличия данных, их надежности и пр. А данные, по моему мнению, являются частью того самого традиционного, линейного детерминизма и построенного на нем мировоззрения. Как увязать эти два утверждения?

Вацлавик: Не уверен, что я вообще употреблял слово “данные”. Факты, да. Ибо слово “факт” происходит от латинского factare, что значит делать, производить. Для меня факты — это вещи, которые люди передают друг другу. Если кто-то излагает свой взгляд на ситуацию — это всего лишь сообщение и вряд ли за ним стоят факты.

Вопрос: Я удивляюсь, что вы делаете с прошлым? Вы обратились к прошлому, чтобы уточнить некоторые из своих позиций, и к истории — чтобы пояснить, что происходит с теми, кто придерживается линейной детерминистской модели, и к каким бедам это нас привело. Видимо, предполагалось о чем-то нам напомнить и подготовить нас к созданию определенной реальности. Но слушая вас и многих других, я не могу избавиться от ощущения, что отсчет времени начинается каждый раз с настоящего, сиюминутного, и хочется понять, как интегрировать то, где я был прежде, и все, что тогда происходило? Я ничего не имею против желания заглянуть в будущее или построить реальность, нацеленную на перспективу, но мне кажется, что и у прошлого есть своя мифология, которую тоже надо так выстроить, чтобы люди чувствовали удовлетворение от прожитых лет. Что с этим делать?

Вацлавик: Сомневаюсь, что в этом есть необходимость. Со мной, возможно, не согласятся те, кто потратил 25000 долларов на ретроспективную, интроспективную и интрапсихическую терапию. Если, например, обращаясь к клиенту, я скажу: “Допустим, в результате нескольких сессий ваша проблема разрешилась, дела пошли на поправку, но вы так и не узнали, почему это произошло, вас устроит такой вариант?”. Вряд ли кто-нибудь ответит отрицательно. Я постараюсь разобраться во всем, исходя из собственного прошлого. Если я в своем докладе и упоминал о прошлом, то именно в таком контексте. Но все-таки в основном мною руководило желание показать, что может быть сделано здесь и сейчас.

Вопрос: Представим, человек пришел на прием к психотерапевту. В соответствии с культурой, в которой все мы формировались, он будет излагать суть своей проблемы, описывать свое состояние, поль­зуясь “индикативным” языком. А вот как в голове терапевта про­­исходит перевод на “предписательный” язык? И как мы можем оп­­ределить, что терапевт — билингвистичен и что его перевод точен?

Вацлавик: Если вы читали Милтона Эриксона и особенно если вам довелось видеть работу Дона Джексона, вы бы сами изумились, как ему пришла в голову мысль сказать пациенту сделать то-то и то-то. Это похоже на волшебство, здесь требуется особый дар. Наше вмешательство необходимо, когда все предыдущие попытки пациента решить проблему оказались безуспешными. Мы стараемся заблокировать этот отрицательный опыт, иначе проблема превратится в порочный круг.

Вопрос: Мне очень нравится метафора о падающем на воду кленовом листе и его отражении, поднимающемся ему навстречу из глубины вод. Эта метафора передает характер отношений между терапевтом и клиентом, преподавателем и студентом, выступающим и аудиторией. Нельзя ли поподробнее рассказать о том, как создается “перформативный” речевой акт в подобных случаях? Как практически формулируются предписания и как возникает речевой акт, способствующий сближению, контакту терапевта и клиента?

Вацлавик: Это как раз тот случай, когда терапевту следует овла­деть языком клиента. Речь не идет о встрече на полпути. Если терапевт формулирует для пациента определенные поведенческие предписания и если идея, которая в них заключена, вписывается в контекст семейной реальности в том понимании, в каком она видится терапевту, тогда, следуя этим предписаниям, стараясь выполнить их, пациент, возможно, узнает нечто, что является эквивалентом классического инсайта. Вот, пожалуй, все, что я могу ответить.