12 - СОЦИО-ЛОГОС - Неизвестен - Философия как наука

Русским, чающим религиозного возрождения, необходимо при­слушаться к протестантскому опыту напряженно-личностного пере­живания религиозно-бытийных реальностей. В этом отношении Бер­дяев с его персонализмом более интересен, чем достаточно (для «отцов-пустынников» все же недостаточно) ортодоксальный о. С. Булгаков. Собственно, этим же — в религиозном плане — ин­тересен и Солженицын, человек уникального, не генерализуемого опыта. Это ведь тоже «рыцарь веры Авраам», готовившийся при­нести в жертву своих детей. Именно о Кьеркегоре мы здесь долж­ны говорить. Даже не о Лютере, имея в виду чуждую русским про­тестантскую установку (хотя, как известно, неопротестантское богословие, идущее от Кьеркегора, вернулось как раз к Лютеру от построений так называемой либеральной теологии). У Кьеркегора религиозная истина не едина, а единична, это не экстраполируемый экзистенциальный опыт, то есть «безумие». Кьеркегор производит «устранение этического»: религиозная истина не может быть нор­мативной, не может быть всеобщим правилом, категорическим им­перативом — в отличие от этики, как раз и построяющей систему всеобщих и обязательных моральных норм. Тезис протестантизма «каждый сам себе священник» находит у Кьеркегора не теоретичес­кое, а экзистенциальное обоснование. Авраам религиозен, потому что он безумен. Его пример невозможно возвести в (этическую) норму, потому что он «беспримерен». Религиозная истина ищется в одиночку, она не обладает качеством коллективной репрезентатив­ности — и не может поэтому вести к коллективному спасению, к окончательному устроению. Она не объективируема, ей нельзя нау­чить — следовательно, ее нельзя проповедовать. Она не социо-морфна. Это и есть глубочайшая религиозная основа индивидуализ­ма, понятого не как психологическое качество, а как метафизичес­кое состояние свободы.

Социальным коррелятом протестантского типа религиозности стала демократия; она же строит религиозно провокативную ситуа­цию. «Вызов», создаваемый демократией, апеллирует, как это ни парадоксально, к экзистенциальной глубине человека, его способ­ности выжить в одиночку. Этого не могут заслонить никакие социа­листические прививки к демократии, никакие коллективно предпри­нимаемые поиски гарантированного бытия. В этом ключе должен быть понят и русский эмигрантский опыт. Его адекватная форму­лировка поможет осознать пороки и грехи русского прошлого и главный из них — ничем до сих пор не истребимая вера в Единую  Истину, способную организовать коллективное спасение. Русско­му человеку не хватало до сих пор опыта одиночества. Эмиграция дает такой опыт. Она может дать и большее: то трансцендирование от наличной действительности, которое и есть самое ценное в любой религии. Русская жизнь была всегда слишком «массовидной», что­бы человек мог найти в ней собственную судьбу или осознать необ­ходимость таковой. Демократия, если она когда-нибудь утвердится в России, будет опытом всеобщей эмиграции от русской реаль­ности и русских мифов. Она не сделает нашу жизнь «лучше» — но сделает ее более отвечающей замыслу о человеке.