Лишний орган.

Нина Ивановна смотрела в окно. Оно было большим, светлым и заполнено до краев серым, мутным небом. Щеку терла наглаженная до жесткости казенная наволочка, а втиснутое в неожиданно цветастое белье одеяло вяло грело. Палата была заполнена прохладным, свежим воздухом с примесью непонятного дезинфицирующего вещества и слишком ароматного чая одной из соседок. Все внутри Нины Ивановны дребезжало и дергалось в этом странном, душистом воздухе, под белым режущим светом электрических ламп, и ни персиковые стены палаты, ни занятное стрекотание соседок не могло унять эту мутную внутреннюю дрожь.

–  Хорошо хоть шугаринг перед госпитализацией сделала. Очень кстати все вышло. Теперь красотка на кресле, вся гладкая – веселилась соседка Маша, улыбчивая мама троих детей.

–  Это, Маша, знаете вообще грех. Бог не зря волос на теле так растит – крестом. Защита это наша, понятно? – это была кудрявая цыганка Валя с оранжевым лицом, намазанным касторовым маслом для увлажнения.

Если бы не вяжущее внутреннее беспокойство, Нина Ивановна обязательно вежливо присоединилась бы к беседе, но сил на вежливость не было. Приходилось притворятся, что спит. Еще в пять утра Нина Ивановна была дома, в Барановке – собирала вещи в хрустящий пакет – зубную щетку, наглаженные полотенца, белье, ночнушку в голубых колокольчиках, синий бархатный халат, купленный когда-то для таких вот случаев, чай и конфетки, что б на всех. Сверху положила документы, которые собрала ей одноклассница Лилька. Сейчас-то она Лилиана Александровна – гинеколог районной поликлиники с усами и командным голосом.

–  Я Борюсику, племяннику, позвоню. Он как раз в центральной, в гинекологии. Встретит. Все сделает как надо, так что Нина не беспокойся – все будет в лучшем виде – наставляла Лиля после строгого выговора за позднюю явку и не заботу о своем здоровье.

Из Барановки Нина Ивановна добиралась долго и неудобно – боялась, что кровотечение усилится и испачкает юбку и обивку сиденья в маршрутке, ну и  пожалела оставшуюся без места односельчанку и сдвинулась на край, так и ехали полтора часа вдвоем на одном кресле. Потом вся эта суета приемного покоя центральной больницы и вот уже полпятого, и она больше двух часов здесь, а врача все нет.

Задремала.

– Нин Ван, на осмотр медсестра зовет – ткнула в бок цыганка Валя.

В смотровой ее ждал светло-русый молодой человек в белом халате, с какими-то по-детски пухлыми, красными губами – Толстов Борис Денисович – племянник Лилианы. 

«Ох, стыдно то как» – краснела Нина Ивановна, забираясь на кресло. Все внутри нее снова дрожало.

– Кровит, матка рыхлая, увеличена – по-деловому сообщал Толстов откуда-то из под ее ног – Одевайтесь. И ждите меня в коридоре я сейчас подойду.

В коридоре было темно и прохладно. Коричневая кушетка из кожзама сильно пахла дезинфектом и как-то липко касалась тела. Около окна в дальнем конце челноком от стенки к стенке ходила молодая женщина в растянутом трико.

– Я вам сказала, угомоните своего сына, а то я заявление напишу – чеканила она в трубку – если не будет приезжать ко мне, подам за изнасилование. Пусть знает. И скажите Мадине, пусть детские фотографии мои привезет, хочу девчонкам в палате показать.

«Бред какой-то» – подумала Нина Ивановна, но разговор не дослушала, к ней шел Толстов.

– Я посмотрел данные УЗИ, вашу выписку с прошлой госпитализации два года назад с такой же проблемой. В общем, у вас опять полип. Небольшой, но ситуация повторная. Мы тут посовещались – вы ведь женщина не чужая. Я вам предлагаю вот что – удалить матку. Вам 49, детей я надеюсь уже не планируете – хихикнул Борис Денисович – климактерические процессы идут во всю. А это всего лишь мышечный мешок. И не смотрите на меня такими большими глазами, Нина Ивановна. Дышите глубже и успокойтесь. Матка – вещь в вашем возрасте совершенно бесполезная. Не пугайтесь – сделаем мы все хорошо, лапароскопией, всего три прокола. Зато не будете к нам ездить вот так, лишний раз, аж из Барановки.

– А может все-таки как-то минимально… Только полип удалить, как в прошлый раз…

– Это и есть минимально, Нина Ивановна, а вдруг рак? Что тогда? С этими полипами не угадаешь. Опять же лишнее беспокойство. Не переживайте, все сделаем хорошо. В этом возрасте матка вообще лишний орган. Но вы подумайте. Я не настаиваю, конечно. Но это избавит вас от возможных проблем в будущем. Я часов в шесть зайду – скажете тогда. 

Нина Ивановна осталась одна на кушетке, с прямой, напряженной спиной и вялым чувством благодарности и тоски.

«Ох как. Удаление матки. Ничего себе. Лишний орган… В моем возрасте. Сорок девять. Да, старая. А как же жить потом? Стыдоба какая. Как же Костя, муж? Только дети выросли, разъехались, забот меньше, желания моего дурного больше, а тут такое. Как Косте сказать? Засмеет. Не захочет больше. Он у меня не больно трепетный. Не поймет меня. Что за женщина буду? И не женщина вовсе. Старуха. Зашьют мне там все? У кого спросить хоть. У Борюсика этого – стыдно. Лиле позвонить? Нет, и так столько сделала. Что беспокоить человека напрасно. А я тоже – дура старая. Придумала – бабье лето. А яичники? Не дай Бог, как у Лили усы отрастут. Страсти. Дочке позвонить? Да, что она знает? Пугать только. Рак… Ох, вот попала-то. Ну, Бог даст... Интересно, а доктор себе б так – что б не приезжать лишний раз – отрезал бы чего?».

Помаявшись, к вечеру Нина Ивановна согласилась, как-то стыдно было отказать. Операция прошла успешно, без осложнений. В ночь после нее Нине Ивановне снились разные, суетные сны. Сначала приснилась подруга юности, умершая в родах, с крупным улыбчивым ребенком на руках. На нее несправедливо орала какая-то огромная усатая тетка, а Нина Ивановна, как не порывалась, никак не могла ее защитить – стеснялась все. Второй сон был от лица мужчины, его отец умер, оставив какое-то ценное, меняющее все открытие, но как ни бился сын, как не пытался отцово наследство до людей донести, все было зря, в отчаянии он плакал, обхватив руками голову. А третий сон случился уже на рассвете – тоже мужчина, вышел из ритуального автобуса после похорон кого-то близкого, очень  важного и такое горе на него накатило, так сжало грудь и горло, что он завыл. Нина Ивановна проснулась вся в слезах, с этим нарастающим, полным отчаяния воем в собственном горле, испуганная, что разбудила всех. Но оказалось, она не издала ни звука, а тихо лежала, никого не беспокоя, как и всегда.