Признай меня, мама. О замкнутом круге нарцисса

У каждого из нас есть нарциссическая часть. Той или иной степени выраженности. Здоровый нарциссизм позволяет шагать по ступенькам достижений, при этом соизмеряя количество сил, необходимое на каждое из них с собственными ресурсами и другими жизненными потребностями. А патологический вводит в ступор, обесценивает любое действие, которое невозможно совершить идеально.

О том, как это формируется в детстве существует множество литературы. Если совсем вкратце, то ребенок призван заполнять нарциссическую родительскую пустоту. Совсем недавно в одной передаче на центральном канале я услышала от талантливой девочки такую фразу: «Мама не смогла выполнить свою мечту (танцевать) и она подарила эту мечту мне». У меня в тот момент сжалось сердце от беспомощности, горя и отчаяния. У таких детей есть единственный путь получить родительское одобрение и внимание (даже не любовь) – быть такими, какими хотят их видеть.

В этой статье я попробую ответить на вопрос, почему потребность в признании у нарцисса является ненасыщаемой, когда он становится уже взрослым.

Естественно механизм работает лишь потому, что детская травмированная часть, так и не получившая любви, но частично закрывая потребность в близости, вниманием и признанием за свои достижения, по-прежнему остается голодной. К сожалению, эту потребность (именно детскую потребность) уже не удовлетворить. Сензитивный возраст прошел, да и родители, не имея способности любить, вряд ли изменятся. Другие же люди не являются теми объектами, которые как ключик способны открыть именно тот ларец. Эту потребность, точнее, неудачу в ее удовлетворении можно лишь оплакать, отгоревать. И только тогда возможно получать и дарить любовь и заботу, но уже как взрослый. Осознавая, что вокруг очень много людей, способных как и давать ее, так и принимать.

До тех пор, пока это горевание не наступило, потребность по-прежнему обращается к родителям. Замкнутый круг начинается в обращенном к ним: «Примите меня таким, какой я есть!» В этом тотальном принятии появляется место, на которое человек позже будет водворять признание других людей. Но если места нет, если не случилось безусловного принятия, то любое признание будет ужасать. Представляете, если сосуд полон, а туда льют и льют жидкость, то в зависимости от крепости стенок сосуда, его может и разорвать на части. Поэтому «впихнуть» в себя признание, не имея свободного места, чревато разрывом идентичности. Поэтому я не говорила бы о «ненасыщаемой дыре в груди нарцисса», скорее об отсутствии свободного места, обычно заполненного множеством правил о том, как надо и должно жить.

Второй аспект в невозможности получать признание также связан с фигурами родителей. Они не выполнили свою функцию – стать зеркалом для ребенка. Так как сами использовали ребенка, чтобы он становился зеркалом для них. И именно потому их невозможно развенчать из Богов, и увидеть в них обычных людей. Они остаются идеализированными. При этом все остальные люди обесцениваются. Кроме тех, на кого падает родительская проекция. Они также идеализируются.

При этом у ребенка просто отсутствует конкурентное поле. Это значит, что для того, чтобы с кем-то конкурировать, мне необходимо сначала признать его, как возможного конкурента. Если я боксер-чемпион, то вряд ли стану пытаться победить в бою новичка школы бокса, и таким образом взять признание. Лишь бой с тем, кого я признаю, как боксера-профессионала укрепит мою боксерскую идентичность, если я выйду победителем. Но и не порушит ее, если я проиграю. Ведь я уже прошел много боев, прежде чем стал чемпионом. И этот опыт не вычеркнуть одной неудачей.

Особенность нарцисса в том, что он не может смотреть на людей иначе, чем через призму идеализации или обесценивания. То есть тех, с кем он мог бы сравнить свои силы или свои способности, просто не существует. До одних он не снизойдет, а другим заведомо проигрывает. И потому признание он может получить лишь одним способом: ничего не делая. Тогда в своих фантазиях он может вольно обращаться с этой потребностью. Можно поднять себя на пьедестал, и не проходить проверку реальностью. Тем самым сохраняя очень хрупкую идентичность.

Исходя из этого перелом в терапии происходит в той точке, где Другой (в данном случае терапевт) становится замеченным в качестве другого человека. Не функции, которая нужна для того, чтобы помочь мне, утешать меня и давать признание, а равного мне, имеющего собственные потребности, свое мнение, свою жизнь. Именно такой жизни и не было у родителей, поэтому они «питались» жизнью ребенка. Вслед за замеченным Другим оказывается, что в мире очень много таких Других. И какие-то из них правда будут пытаться нападать, обесценивать, отвергать. Но точно есть часть, которая захочет принимать, признавать, замечать. Мир, в котором есть выбор, у кого это получать, перестает быть дефицитным и становится питающим.