Громкое эхо молчания

 Случай  1.  Нелли и Катя.

Матери, бабушки, отцы вместе с лечащими врачами находятся на передовой линии борьбы с болезнью за жизнь и благополучие своих детей. Эта  кризисная, длительная  ситуация лечения для многих из  них стала будничной,  но при этом не утратила внутренней болезненной остроты.

Рост напряжения,  ощущение беспомощности, бытовые больничные трудности переполняют, человек порой доходит до критического состояния, когда в хаотичных переживаниях не находится слов для выражения тревоги, страхов и горя.

Нелли, хрупкая привлекательная женщина,  шла по коридору отделения  и вела за руку свою маленькую дочь, у которой была перебинтована голова. Бинты  скрывали  всю левую часть лица. Внешне эта пара казалась спокойной,  однако явно ощущались некая натянутость и отрешенность.

Я поздоровалась, предложила беседу.  Нелли смутилась сказала, что ей помощь не нужна, у нее все в порядке,  а вот  с ее дочкой нужно поговорить. Я предложила всем вместе присесть на свободные стулья в коридоре,  спросила о чем она хотела бы, чтобы я  поговорила с ее дочкой?

Нелли посадив к себе дочь на колени, сказала, что испытывает трудность в том, что не знает как сказать дочери о вчерашней  операции, о том, что из-за опухоли  ей удалили глаз.

Надо признаться, что от  этих слов молодой женщины на несколько мгновений  я растерялась.

Я оказалась в замешательстве: для меня странность ситуации заключалась в том, что я вижу что девочка сидит на руках у матери, а мать говорит при ней  так, как будто бы ее нет… или она не слышит…

Сила моих чувств от  услышанного такова, что пока я могу только лишь невербально, скорее всем телом, мимикой выразить сочувствие матери.

Немного погодя я спрашиваю Нелли: «А Вам кажется, что Катя Вас не слышит?»

Нелли молчит, пожимает плечами. Молчит и Катя…

Через небольшую паузу я прошу Нелли рассказать  о себе что-то подробнее.

Нелли (26 лет)  и ее дочь Катя (4 года)  поступили в ОЦ 4 дня назад; на третий день пребывания  девочке была сделана срочная операция по удалению глаза. До операции ребенка в течение года лечили в клиниках Израиля, Германии в надежде сохранить глаз.

Предварительный этап психологической подготовки ребенка к операции был пропущен, девочке сказали, что будет простое обследование.

Очнувшись после наркоза в реанимации, Катя сильно испугалась, она не понимала что с ней произошло и почему она одна, без мамы. Утром ее привезли в палату.

Нелли рассказывает, что  во время операции внезапно осознала угрозу жизни дочери, металась по коридору, плакала, по ее словам, пережила паническую атаку.

Меня шокирует то, что Нелли говорит об операции и удалении глаза при дочери так  как если бы предполагала, что девочка не догадывается о том, какие изменения произошли в ее теле.

Похоже, что для самой Нелли этот свершившийся факт так же  осмысляется частями.  Молодой матери нужен еще кто-то, кто помог бы осознать эту утрату.

Возможно, такая коммуникация вводит психолога в поле боли и беспомощности – и тогда  на другом уровне это может звучат как призыв о помощи. И есть надежда, что этот призыв будет услышан.

Совместное переживание, присутствие и отклик другого человека может помочь чему-то невыносимо-болезненному начать меняться..

Я слушаю   и  эхом повторяю, перефразируя слова о надеждах Нелли, о том, что она делала все возможное, чтобы сохранить глаз, о годовом лечении в разных странах. И о срочной операции, и о том, что глаз удален, и о том, что они обе сильно напуганы, шокированы случившимся…

 Так опосредованно контейнируются и отражаются невыраженные чувства и подтверждается случившаяся утрата, восстанавливается реальность.

Через паузу, вздохнув, как будто очнувшись, Нелли говорит что ждет второго ребенка и очень рада этой новой беременности.

Нелли натянуто-веселым голосом, пытаясь вовлечь в разговор, обращается к дочери: «Ведь ты же рада, что у нас будет сестричка?»

Сначала девочка  слушает мать безучастно: скованно, насупившись отвечает на расспросы матери о новом ребенке, о приготовленном  имени для сестры. Мама как будто бы не замечает отрешенность дочери.

Становится заметно, что   эмоциональный контакт матери и дочери нарушен: мать выглядит холодно-отстраненной, а девочка напряжена.

 За бинтами я вижу только искривленные губы ребенка, Катя начинает капризничать, подхныкивать,  выгибаться.  

Одними губами скорее плачет-шепчет : «Хочу быть одна…»

Я слушаю натянуто-радостный тон Нелли о беременности, и мне   хотелось бы  радоваться ее повторному материнству, но сделать это открыто мне мешает ощущение того, что ее маленькой дочке  в  момент может быть плохо.

Я думаю о том, что Нелли  хоть и побуждает Катю участвовать в ее радости, но бессознательно отвергает ее, предпочитая думать о новой, возможно, более здоровой жизни.

Может быть Катя,  узнав об утрате своего здоровья, именно сейчас очень сильно нуждается эмоциональном присутствии и принятии мамы.  И именно сейчас она не может ее делить  с кем бы то ни было..

Мать  и дочь вместе, но отделены друг от друга.  Я испытываю гамму переживаний и одновременно пытаюсь внутри себя размышлять о  том что же может их эмоционально соединить.

Я замечаю, что Катя держит мать за кисть руки   и сосредоточенно рассматривает узоры на цветном маникюре.

Я  отражаю эту сосредоточенность и внимание девочки на руке мамы: это рука мамы, которая ее обнимает и прижимает к себе - делается акцент на то, что глаз смотрит и видит – косвенное  подтверждение того, что функция одного глаза сохранна. А сама Катя чувствует тепло и объятия  мамы.

При этих словах Катя  начинает гладить руку матери, прижимаясь к ней щекой. Обе они наконец смотрят в глаза друг другу, обнимаются.

И вновь вербально я проговариваю чувства ребенка и матери - о том, что они смогли пережить разлуку  на время операции и теперь наконец-то  вместе, о том, что они любят и очень дорожат друг другом...

Я спрашиваю  девочку о том кто ее ждет дома, о том какие игрушки  она  любит. Катя оживляется и  говорит, что хочет вернуться в детский сад и играть со своими подругами, дома ждут дедушка и бабушка,  а папа их часто навещает.

Попутно у мамы я спрашиваю о ближайшем будущем,  о прогнозах врачей и  периоде реабилитации.

Нелли рассказывает, что через два дня врачами назначена примерка протеза: вначале это будет протез попроще, а потом подберут более качественный протез. Возможно, Кате это нужно услышать чтобы знать чего ожидать от дальнейших врачебных манипуляций.

Я  откликаюсь словами   о том, что когда протез подобран правильно, то к нему привыкают, постепенно  все становится на свои места, можно дальше жить, расти, развиваться.

Нелли была предложена  повторная встреча. Однако через неделю выяснилось, что Нелли и Катя выписались домой.

 Психологическая помощь:

Для Нелли и ее дочери на момент консультации была сильная актуальная потребность в совместном переживании текущего аффекта с кем-то другим, острая необходимость в переработке шокового состояния в результате  травмы.

В такой короткой, 20-минутной работе с Нелли я ощущала странность коммуникации, как в состоянии измененного состояния сознания, дезинтеграцию внутренних процессов.

Сильные по напряжению чувства буквально лишали способности мыслить и проговаривать словами текущее состояние. Одновременно хотелось защитить ребенка от того, что матерью отвергались чувства и потребности ребенка.

В тоже самое время нужно было оставаться в контакте с матерью для того, чтобы  помочь ей использовать мою часть психики  - поместить  как в дополнительный контейнер  невыносимые чувства боли, страха и тревоги для последующей трансформации отщепленной части. 

На такую острую потребность мне невозможно было реагировать как-то формально – только искренний отклик всем своим существом. От меня требовалась способность  одновременно выдерживать и свои сильные переживания, и аффекты пары мать - ребенок, оставаясь в непосредственном контакте, возвращать переработанные чувства.

Такое совместное со-переживание делает   травматический  опыт переносимым, а следовательно можно надеяться, что  постепенно психика  сможет адаптироваться  к травме,   запустится нормальный процесс горевания, в последствии будут найдены  ресурсы  для интеграции опыта.

Случай 2. Лариса и Маша.

Я набралась смелости и вошла в одну из палат в ОЦ.

На кровати лежала девочка с перебинтованной головой,  а рядом на стуле сидела женщина. Мы знакомимся,  я представилась и предложила беседу.

Лариса (46 лет), мать Маши (11 лет), говорит что ей помощь психолога не нужна, а вот с Машей точно нужно поговорить, потому что она капризничает, не слушается.

В тот момент, когда я вошла в палату, мать катала по руке девочки  специальный резиновый  мяч, восстанавливая чувствительность. Девочка капризничала, плакала, отказывалась от упражнений с мячом.

И мать и дочь были расстроены, выглядели уставшими,   с трудом сдерживали гневные реакции. Вероятно поэтому мое появление в палате они обе восприняли с некоторым облегчением.

Мать пояснила мне что до операции вся правая часть тела у Маши была практически неподвижна. Теперь же  после удаления опухоли необходимо тренировать хватательные движения и подвижность  кисти руки.

Я наблюдаю, что Лариса очень оживлена, находится как будто бы в эйфории  - она быстро и многословно говорит о прошедшей операции дочери.

С момента операции  Маши прошло 6 дней, сегодня утром девочку привезли в палату после реанимации.

Лариса рассказывает мне, что когда она увидела дочь на каталке, которую везли по коридору, она кинулась к врачам, сильно плакала, кричала, сейчас плохо помнит что происходило вокруг.

Врачам пришлось успокаивать Ларису, вновь и вновь говорить что операция прошла хорошо, теперь необходимо  восстанавливаться.

Лариса сбивчиво, со слезами говорит что очень  благодарна врачам за то что вернули дочь живой.

В этом жизненном испытании ей  помогают действенной поддержкой ее близкие -  муж, родственники, друзья. То есть я понимаю что женщине есть на кого опереться, с кем поделиться своими переживаниями.

Безусловно, в рассказе матери было много тревоги за жизнь и здоровье  ребенка несмотря на то, что она оптимстически оценивала текущую ситуацию. 

Однако в таком ярко-эмоциональном рассказе женщины мне  чувствовалось смутное ощущение чего-то непонятного, непроявленного, очень тревожного. 

 Я спонтанно задаю вопрос о том есть ли у Ларисы еще дети?

Лариса запинается, глаза наливаются слезами… Я понимаю, что для женщины это  болезненная тема.

Лариса делает паузу, выразительно показывает глазами на Машу, но все же вполголоса начинает рассказ о своем горе.   

Лариса вполголоса рассказывает о том, что у нее была еще одна дочь, Анна, любимица, гордость и радость всей семьи. По воспоминаниям матери девочка хорошо училась, талантливо рисовала, была очень общительной.

Однако двенадцать лет назад в семье случилась трагедия -  двенадцатилетняя  Анна   утонула в летнем лагере - ее мертвой привезли матери на 6-йдень после отъезда в лагерь. Тело девочки сопровождали педагоги, которых Лариса встретила страшными рыданиями и проклятьями.

Для всей семьи эта внезапная и нелепая смерть стала страшным ударом.  

Вспоминая то время, Лариса говорит: «Мы с мужем  обуглились от горя».

Бабушка, мать Ларисы с укором бросает слова: «Что ж вы, теперь для себя жить будете?»  Спустя 3 месяца  Лариса забеременела.

О старшей погибшей сестре Маша ничего не знает. Вся семья, родственники избегают говорить на эту тему.

Похоже только сейчас, внимая рассказ матери, Маша узнает семейную тайну.

Беременность Ларисы протекала крайне тяжело. Еще не оправившись от горя, вплоть до родов Лариса провела в больнице  с высоким риском угрозы прерывания беременности.

 Дочь  родилась  с превышением нормального веса.

«От глюкозы» - горько улыбнулась мать, словно не она сама, живая  женщина плоть от плоти и кровь от крови вынашивала свое дитя, а больница, словно Великая Мать, – сохраняла их обеих, ставшая и убежищем, и поддержкой, и утешением, и спасением… 

 Врачи обратили внимание на то, что у Маши очень давно (чуть ли не с рождения, по словам мамы)  имелась  ассиметрия лица, парез. Врачи предполагают, что опухоль мозга у девочки была врожденной.

После своего рождения  Маша стала буквально смыслом родительской жизни и центром сосредоточения всех семейных интересов.

В семье отмечается только один праздник в году – это день рождения Маши. 

Лариса шепчет  о том что если с Машей случится что-то страшное, то она этого не переживет, такая жизнь для нее не имеет смысла…

Мне становится очень страшно, я чувствую сильный озноб - ощущение пустоты, на мгновение я как будто бы лишаюсь  земли под ногами.

В молчании спрессованы  ужас и отчаяние.

Я буквально заставляю себя дышать, прихожу в себя. Вслух я произношу слова о том, что Маше, подростку,  должно быть  очень тяжело и страшно чувствовать, что она как будто бы несет  ответственность и за жизнь  матери.

Лариса задумывается. Затем как будто спохватывается, проговаривая, что желает для Маши только счастья. Однако  можно заметить, что эмоциональное пространство разряжается, становится несколько спокойнее.

Во время рассказа матери Маша беспокойно  металась по кровати, прислушивалась к словам, капризничала, говорила, что ей все надоело, она устала лечиться, очень  скучает по школе, хочет поскорее вернуться к учебе. В какой-то момент  я обратила внимание на то, что Маша расслабилась, притихла и  уснула.

Некоторое время спустя я  спрашиваю женщину  о том что еще помимо Маши и ее интересов радует ее?

Лариса в недоумении смотрит на меня, повисает пауза.

Мой вопрос как будто бы кажется ей неуместным -  как может в жизни что-то радовать, когда так много тревог за дочь?!

Я поясняю, говорю о том, что в жизни каждого человека есть какие-то интересные занятия,  которые нравятся, приносит радость, наполняют жизнь приятными впечатлениями.

Лариса,  просияв улыбкой, рассказывает о своем дачном участке, о том, что она с удовольствием устраивает клумбы, высаживает  цветы – сама выбирает семена, готовит почву, удобряет, пропалывает, защищает от вредителей, поливает, знает  как посадить цветы, чтобы клумба оставалось в цветении как можно дольше. Женщина с  азартом перечисляет сорта цветущих растений, которые сама посадила и вырастила,  которые до поздней осени радуют глаз яркими красками.

Ларисе  нравится любоваться природным цветением. Воспоминание о том, как из семечка, благодаря заботливому вниманию, как будто бы само по себе появляется прекрасное цветущее растение  - похоже стало для Ларисы ресурсным, эмоционально-окрашенным переживанием.

Как знать, быть может это незатейливое дачное занятие было для Ларисы символом счастливого материнства?

Я слушаю Ларису,  подкрепляю-отражаю ее чувства – удовольствия, радости и  гордости.

Вторая встреча спустя неделю была очень короткой и эмоциональной.

Мать и дочь мне очень обрадовались, пригласили зайти к ним.

Маша полусидела на кровати, бинты были сняты, я смогла лучше разглядеть ее лицо. Я так же увидела большие заживающие шрамы на остриженной голове.

Девочка мне улыбнулась, улыбка была немного странной: левая сторона губ изогнута в улыбке, а правая сторона – чуть опущена.

Я почувствовала, что Маша рада моему приходу, она протянула мне левую руку. Я, улыбаясь ей, пожала руку, почувствовав тепло ладошки, цепкие пальцы. Потом я прикоснулась к неподвижной правой руке: вялая худенькая ручка была прохладной, никак не отозвалась мне в ответ…

 «Анна-Мария..» - подумалось мне.

Маша взяла мяч и вложила мне его в руку. Мне показалось, что я поняла ее желание: мячом я стала катать  по неподвижной правой руке ребенка.

Лариса в это время говорила о том, что Маше делали массаж руки и ноги, ей было больно, она плакала; Лариса так же сетовала на то, что  волосы  Маши густые и длинные, перед операцией были острижены…

Я эхом вторю о том,  что пройдет какое-то время  и болезнь отступит, все ранки затянутся, боль утихнет…волосы отрастут в косы, а тело – вся правая сторона - обретет чувствительность и подвижность, будет чувствовать не только боль,  но и прикосновения, тепло и прохладу -  наполнится жизнью…

Лариса сообщила, что со дня на день ожидают результаты гистологии – если результаты будут хорошими, то их вскоре выпишут домой. Сейчас Лариса ни о чем не может думать, только о том, чтобы вместе с Машей  поскорее уйти домой…

Пришло время прощаться. Я пожелала им дождаться обнадеживающих результатов гистологии, желала им обеим выздоровления. Мы договорились, что я приду через неделю их навестить.

Однако, через неделю в палате Ларисы и Маши были совсем другие люди: медсестра сообщила, что Машу выписали домой.

 Психологическая помощь:

Состояние Ларисы давало мне повод думать о том, что нынешняя острая ситуация с операцией Маши всколыхнула травматический опыт двенадцатилетней давности. Заболевание ребенка «наложилось» на непрожитый травматический эпизод из прошлого, в результате которого матери  было трудно проявлять чуткость к своим потребностям, а так же потребностям ребенка.

Все это  осложняло процесс реабилитации после операции и могло повышать тревогу девочки, приближающейся к своему двенадцатилетию.

Концентрированность боли в травме поражала точностью повторов в возрастах сестер и других деталях… 

Быть может  тогда  12 лет назад некому было услышать и принять, выдержать, помочь пережить  горе матери так внезапно потерявшей дочь.  Похоже, что Лариса в своем окружении так и не смогла найти то пространство, где она могла бы оплакать потерю. 

Я могу думать о том, что мощное отрицание потери заставило  Ларису своей поспешной новой беременностью  как бы попытаться «забыть», вытеснить смерть старшей девочки как что-то плохое, так как можно  было бы обнулить трагедию  и жить дальше как будто бы ничего не случилось..

Ведь не случайно семья не отмечает даты рождения и смерти старшего ребенка, избегает упоминания о ней, аннулирует прошлое как слишком болезненное чтобы о нем  помнить.

Именно поэтому Маша становится  эпицентром семейных проекций. Все семейные праздники смещаются на  ее день рождения, делая его, таким образом,  сверхнагруженным и сверхценным.

Может быть, мое участие было необходимо в том, что я была кем-то, кто обнаружив сочувствие к  горю Ларисы, смог защитить и принять  ее давние непрожитые чувства.

Вероятно участие психолога как проводника  помогает отщепленной  части психики стать более доступной  к осознанию и выражению чувств.

Похоже, что мое присутствие как опора  помогло всплыть вытесненным переживаниям о потере,  которую она смогла проговорить и, таким образом, пусть через годы озвучить младшей дочери  семейную тайну.

 Быть может это знание - так долго бывшее бессознательным  -  поможет Маше восстановить реальность и усмирить тревогу?

Я не знаю в действительности какие изменения произойдут у Маши в процессе лечения и реабилитации.

Я не знаю как в дальнейшем будет протекать процесс горевания у Ларисы. 

Процесс консультирования в ОЦ часто бывает очень коротким и непредсказуемым.

Я могу только надеяться на то, что теперь они найдут в себе силы восстановить и чтить память старшей девочки, отмечать памятные дни – ведь мать сохранила  ее  рисунки, игрушки, тетради. В своем родном городе Лариса иногда встречает бывших одноклассников своей умершей дочери, которые ее помнят, которые теперь уже стали взрослыми, у некоторых появились дети...

И мне приходит в голову мысль о том, что у Ларисы интуитивно или символически есть представление о счастливом материнстве – мне вспоминается ее восторг, с которым она рассказывала о выращенных ею цветах.

Она, наверное, хорошо знает о том, что любой естественный процесс   требует терпения, подготовки  и внимания, а так же  определенного времени. И  если семена  бросить в мерзлую или засушливую или затопленную почву – не готовую принять - то не все семена  смогут  полноценно взойти.

И мы осознаем, что уважение и принятие    жизненного опыта помогает    естественному росту, развитию и расцвету  всего сущего.

И я могу только уповать на то, что этот живой  процесс принесет свои долгожданные плоды.

 Послесловие:

Психическая травма  как дезинтеграция или срыв может возникнуть тогда, когда психика внезапно подвергается воздействию внешних или внутренних стимулов, которые слишком сильны, чтобы справиться с ними привычными способами либо действуют слишком длительное время, либо повторяются в течение жизни.

Травма, как эмоционально-значимое событие, связанное с негативными переживаниями, разрушает защиты.

Эго понижает или утрачивает  свои посреднические функции. Все силы бросаются на то, чтобы справиться с  сильной стимуляцией травмирующей ситуации.

И тогда другие функции Эго могут быть недоступны, например, может быть снижено восприятие или когнитивные способности. Человек переживает беспомощность, потерю душевного равновесия, ощущает угрозу жизни или может находиться в состоянии эмоционального возбуждения, эйфории. 

Но психо-травмирующее событие может  субъективно восприниматься как очень сильное,  и тогда часть этого опыта не проживается, а фрагментируется и вытесняется. Слова, отражающие  актуальную реальность,   не могут  родиться,  застревают в горле, тяжелым комом невыплаканной скорби ложатся на сердце. 

Такая «закапсулированная» травма становится для психики  токсичной. 

При благоприятном течении посттравматического события, когда человек имеет возможность выразить свои чувства, например, проговорить, выплакать, отреагировать телесные реакции,   происходит разрядка аффекта и связывание этого возбуждения. 

Новому опыту находится место и, таким образом, происходит адаптация к травме. Благодаря интеграции психических частей человек чувствует,  что  может восстановить контроль над своей жизнью.

Именно поэтому действенное присутствие специалистов помогающих профессий может быть крайне необходимо людям, которые переживают драматические периоды в своей жизни. 

                                                             аналитический психолог Наталия Тринько