Парадоксы встреч

«Прошу прощения. Наш регистратор ошибся, записав вас ко мне на это время. Оно уже было занято. Я готова встретиться с вами в удобное для вас, но другое время», - таковы были первые слова психолога Ирине. Только потом мне стало ясно, что было на весах при её выборе - прийти или нет. Съёжилась, взглянула вскользь. С десяток секунд молчания: «Хорошо. Я приду. У меня нет другого выхода». Сейчас я склонна думать, что мотивация на изменения у Ирины была осознанной и поэтому весомой. В тот день она прошла проверку неприятным недоразумением. Но, пожалуй, сыграло роль и её первое впечатление обо мне, когда может возникнуть - «мой терапевт». На мой взгляд, правильно, если это возникает раньше у клиента, а не у терапевта. Он выбирает. Я же заметила, что сейчас могу сказать «мой клиент» лишь о том, с кем достигли результатов, пройдя определённый путь. И в этом «мой» - чувство благодарности клиенту за наше партнёрство, а не присвоение его мною.

            Эта статья расположена в рубрике «Мой случай». Мне не просто было решиться на описание случая для журнала. Сложно было и в процессе написания статьи. В каком смысле это «мой случай» в нашей работе с Ириной? Чем своим я имею право поделиться? Поделиться так, чтоб на то было согласие Ирины. Не вынужденное, из-за уважения и признательности за прошлое, а открытое «да», сказанное с чувством безопасности. Так хочется мне, а почему она вообще может захотеть сказать своё «да»? Что важное и значимое для меня может быть интересно другим коллегам? Вопросы к себе, сомнения… Тем не менее, вижу смысл в таком способе обращения к нашему прошлому опыту: это и своеобразная супервизия себя по прошествии нескольких лет, это и встреча нас с Ириной тогдашних с собой теперешней, и надежда, что полезное для одного может иметь смысл и для других.

            Ирине тогда было 35 лет. Для неё наши встречи – это первый опыт терапии. Внешние проявления состояния Ирины были намного серьёзней, нежели её слова. О своём состоянии Ирина, тем не менее, говорила, как о депрессии. Клиенты часто используют это слово для первичного описания своего состояния. И, действительно, - печальные глаза, готовые убежать от взгляда, контактирующие с другими лишь вскользь, уголки губ, опущенные вниз. Не увязывалось, однако, с таким самодиагнозом то упорство, с каким Ирина находила возможность посещать психолога. Она приезжала на встречу из другого города. Не суббота была для неё выходным днём, а день консультации. Мы говорили о работе, которая её не устраивала. О непонимании с близкими людьми: мамой, дочерью, гражданским мужем. И темы важные, но мы как будто скользили по поверхности. На мой взгляд, она словно хотела ответить на вопрос, стоит ли? Такая осторожность у меня вызывала уважение. В ней для меня - и ответственность, и серьёзность Ирины.

            Клиентам без предыдущего терапевтического опыта трудно понять, как происходят терапевтические изменения. Хотя часто понять это им очень хочется. Опираясь на свои чувства, прислушиваясь к настроению, состоянию, они говорят: «Стало как-то по-другому, нежели было перед встречей. Больше мира в душе, меньше боли, растерянности». Из восьмидесяти встреч на протяжение полутора лет первые двенадцать были для Ирины осторожным «присматриванием» к психологу, к процессу терапии. Не происходило особых изменений ни в состоянии, ни в жизни, но у Ирины теплилась надежда. Она дала себе и нам обеим время на то, чтобы серьёзно освоиться, подготовиться к сложному и особо для неё больному. Мы обе ценили то, что появилось и крепло «между»: просто контакт, возможность и способность быть в диалоге. Быть также без слов - в паузе, тишине - естественно, с собственного позволения и без стеснения.

            Со временем консультации становились глубже. Помогало возрастающее доверие Ирины ко мне и к терапии. Одной из главных была тема бессилия, переживаемого Ириной. Тогда, когда клиенту кажется, что он не хочет жить, что отсутствует смысл жизни, жизненные силы и на самом деле покидают человека. В этом случае важно вместе найти смысл в каком-то конкретном аспекте его жизни. Этот конкретный аспект есть всегда. Он мог бы проявиться, когда мы исследовали её желания, намерения, относящиеся и к более ранним периодам жизни. Так и случилось - обнаружилось желание Ирины завершить дело, которое было задумано прежде – выставка собственных фотографий. Тогда то, что прежде скрипело и тормозило, пришло в движение, стало налаживаться, и зазвучали фразы: «Много смысла для меня теперь в том, чтобы выставка состоялась. Когда работаю над ней, трудно. Но делаю то, что на самом деле интересно и нравится. Хочу довести это до конца. Это тот смысл, за который я могу держаться сейчас. Мой стержень на сегодня». Тогда день терапии наполнился ещё и многими другими встречами, связанными с будущей выставкой. Смысл настоящей жизненной ситуации открывает желание жить вообще, рождает силы жить. Он даёт возможность действовать. С деятельностью появляется интерес и к другим сторонам жизни. Жизненные силы распространяются на другие её контексты. Действительно, изменение отношений с дочерью или мамой, о которых мы говорили на встречах, были возможны не сразу. Это то, во что надо вкладывать много душевных сил сейчас, а желаемые результаты придут вне предсказуемого времени: постепенно и не вдруг. Ирине, по состоянию на тот момент, с фотоаппаратом было легче и естественнее, нежели с близкими людьми. Фотографии отображали её душевное состояние и были неким исследованием своего «душевного ландшафта» посредством нахождения похожих картин в материальном мире. Чем больше Ирина вкладывала труда, тем больше получала. Сама выставка, как венец задуманного, означала для Ирины победу над «проглоченным мнением о себе». «Запомни, я – последняя буква в алфавите. Кто ты такая? Ты ни на что не способна. Пустой человек. Посмотри на других, бери пример с них», - материнские слова, которым и не хочешь верить, но которые часто «без твоего согласия» становятся твоими внутренними субстанциями. Они, как оковы, могут ограничивать желания, чувства, жизненность. Ирина много работала над выставкой, и та с успехом состоялась. Успех Иры мама встретила холодновато, растерянно, как будто и сама не знала, как реагировать. «Ну, и что такого? Многие фотографируют», - сказала она. Как часто в такие моменты даже очень взрослым детям хочется, чтобы мама обрадовалась, похвалила. Одна моя знакомая только в возрасте сорока лет призналась: «Наконец-то, могу себе позволить не ждать одобрения от мамы». Ирина пока не отказывалась от надежды дождаться.

            Переживания отношений с мамой во время всей терапии оставались значимыми. Родительская семья для Ирины всегда была трудной. И самыми проблемными - именно отношения с матерью, которая с детства вместо любви, проявляющейся во внимании к потребностям и интересам дочери, осуществляла лишь контролирующую опеку. Мама – хозяйка дома. Непременно все комнатные двери в квартире должны быть открыты - всё под её пристальным взглядом. Для уединения, свободного проявления Ирины нет ни пространства, ни разрешения. Было очень важно для матери мнение других людей, в угоду позиции которых она могла приносить в жертву всё, что находилось внутри семьи. Чувства детей, особенно Ирины, для матери не были ценными. Укоры и упрёки, назидания и нравоучения – это средства уложить девочку, а потом и взрослую женщину, в прокрустово ложе, размеры и конфигурацию которого мать считывала с общепринятого мнения. Она и сама являлась ярким борцом армии «как все». Угодливо заискивающая перед соседкой, вежливая и предупредительная в магазинной очереди, она была твёрдой и холодной с Ириной.

            Для матери Ирина принадлежала к «породе отца». Что означало - чужая, странная, не от мира сего, неправильная, неразумная, недееспособная. Можно сказать, что Ирине была свойственна душевная разлаженность: с одной стороны, внутренне соглашаясь с матерью, она чувствовала себя «не такой, как все», переживала, с другой стороны - и не хотела быть как все, ощущала свою «инаковость» и не собиралась с ней расставаться. Ирина дорожила собой такой, какой она была с отцом. Отца Ирина любила. С ним она была глубоко, хотя внешне сдержанно, любящей. Их соединяла некая душевная и духовная тонкость. Словесность, музыка, природа – общее для них пространство. «Только Ира жалеет меня», - вспоминала Ирина слова, которые говорил отец. Я знала, что его нет в живых, но, когда Ирина говорила об отце на наших сессиях, складывалось впечатление, что он живёт и сейчас. О смерти отца, как о центральной теме в терапии, она долго не решалась говорить, откладывая на «потом».

                        На одной из встреч Ирина, решившись, начала так: «У моей семьи… нет, у меня, есть «скелет в шкафу». Мой отец покончил с собой. Я там была. Он был болен шизофренией». Всего пара предложений, с десяток слов, но через них открылось громадное пространство. История семьи с её расколами и конфликтами. Лавина чувств. Чувства острые, болезненные, в переживании которых нет границы между прошлым и настоящим. Как будто плотину прорвало. Боль, вина, стыд, …

            Члены семьи человека, страдающего душевным заболеванием, часто накладывают табу на тему его болезни, делают её запретной для обсуждения, порой даже внутри семьи. Семья становится более закрытой, отделённой от внешнего мира. В обществе, увы, есть предрассудки относительно душевнобольных людей и их семей. К ним относятся настороженно и часто с негативной оценкой. Понимаю, что это зачастую происходит от свойственного многим страха стать психически больным самому, от страха быть не таким как другие, быть «ненормальным». Но порой мне кажется, что этические нормы многих людей перевернуты с ног на голову, когда они терпимее относятся к преступлению и легче, естественнее принимают воровство, нежели душевную болезнь.

            До сих пор, хотя и слабеет, распространено в нашем городе мнение, «что на приём к психологу и психотерапевту ходят ненормальные, больные люди и неудачники». Ирина в начале терапии отчасти тоже была в зависимости от этого бытующего мнения. Она не раз проговаривала свой страх, что вдруг кто-либо из коллег, знакомых узнает о наших встречах. Ей очень не хотелось, чтобы это произошло. Она интересовалась тем, как я храню информацию о ней: на каких носителях, кому она доступна. Однажды Ирина пришла со своими сомнениями во мне: ей показалось, что некто знает её тайну. Важно было принять эти сомнения и уделить им достаточно времени, помочь Ирине отделить «реальное» от «призрачного». Как-то она, выходя из офиса, где проходила терапия, встретила свою знакомую. Это вызвало её беспокойство. Возможно ли уберечься от таких встреч? К вопросу о реальной безопасности, о доверии мы возвращались не раз. Особенно в период открытия Ириной важных жизненных тайн – её «скелетов в шкафу».

            Выбор быть прежде, чем понимать, помогал мне удержаться в медленно возникающей картине мира клиента. Моё понимание приходило с объёмом вместе прожитых часов. Порой оно шло через глубокие, открытые признания клиента. То, самое главное - «чего ради» Ирина обратилась за помощью, открылось неожиданно. На одной из встреч, после пяти месяцев работы, Ирина порадовалась, призналась и поблагодарила. Порадовалась, что уже две недели не употребляет алкоголя. Призналась, что в течение трёх лет, дождавшись, когда заснёт Сергей, гражданский муж Ирины, принимала «на грудь» рюмку-другую горькой. От тоски, бессмысленности, безысходности. Благодарила за то, что я, давно догадавшись об этой её зависимости, «тактично» вела себя: молчала, ждала её собственного проявления. В том, что мне всё было ясно чуть ли не с первых встреч, у Ирины не было сомнения. Трудно передать словами те чувства, которые я испытывала на той встрече. Их можно сравнить с тем впечатлением, когда при повороте или с холма вдруг меняется обзор, перспектива: вдруг открывается простор, изгиб реки. И от этой перемены, от внезапной смены обстоятельств – дух захватывает. Я не догадывалась о зависимости Ирины. Признаться?.. Сомневалась, уместна ли эта правда? Однако стоит ли порождать ещё одну тайну, теперь уже в наших отношениях? Мой выбор - открыто сказать о своём незнании. И это помогло терапии. Ирина была признательна мне за открытость. Для неё - очень значимо, что другие могли и не видеть в ней алкоголика. Это поддерживало и вдохновляло на продолжение борьбы за себя. «Пить – не моё. Я не такая. Это произошло как-то незаметно. Смотрю на людей. Боже, они не понимают, не знают, какая это страшная сила! От тонкости душевного свойства, от хрупкости нутра со мной случилось такое». Грузом, камнем было для Ирины знание о своей болезни. Она считала, признавала себя алкоголиком, и в то же время это была её самая страшная тайна. Ни один человек не знал о ней. Ни мать, ни дочь, ни Сергей, никто из подруг и знакомых не представлял её истинной жизни. Сказать об этом смогла в терапии, где ощущала себя в безопасности, где видела смысл своей открытости. Сказать решилась, когда, благодаря терапии, смогла одержать некоторые победы: «Вылезла из болота, в котором тонула, появилась надежда выжить». Позже она призналась, что, оказавшись в терапии, только тогда начала выкарабкиваться изо всех сил. «Понедельник стал для меня Чистым понедельником. Было ещё далеко до полного отказа от алкоголя, но я старалась не пить именно в понедельник», - делилась со мной Ирина. Признавшись, она не была уверена, что «не сорвётся». Но теперь Ирина была не одна. Почувствовав, что без медикаментов и медицинских процедур сможет справиться, она стала другой Ириной. Так в терапии вышла из-под подполья истинная цель обращения Ирины – «не пить». А нашей основной терапевтической целью стало исследование всех контекстов жизни, которые связаны с желанием выпить. Контексты были те же, что и прежде, но появилось совершенно определённое направление нашего совместного исследования: что Ирине в жизни вообще даёт силы? что даёт силы не пить? как менять то, что не устраивает в жизни? Когда трудность и цель были названы своими именами, терапия стала другой. Мы стали ближе, ведь Ирина открыла мне тайну, которая прежде всё-таки разделяла нас.

            Изменив известную фразу, сказала бы о близости драматического и комического в жизни. Смешной аспект этой ситуации особенно виден при взгляде на неё со стороны, по прошествии времени. Вспоминается, как поговаривает Александр Ефимович Алексейчик: «Терапевт провёл терапию, не приходя в сознание». Обращение позже к смешной стороне этой ситуации было важно, чтоб снять тот ореол правильности и могущества, которым Ирина меня всё-таки наделяла. Важно было, чтобы клиент вернул себе свои силы. В снятии ореола необыкновенности и неуязвимости помог терапевтический семинар. На нём я была «в кругу», а Ирина «за кругом». Ирина была тронута открытостью участников, благодарна мне. Встреча после семинара, а также и наша работа в целом, стала ещё более смелой и открытой, словно Ирина решилась взять эстафетную палочку от участников семинара, и от меня в том числе. Парадоксально, но в помощь.        

            Часто молодые люди, чтобы освободиться, убежать от трудной родительской семьи торопятся создать «свою». Тем не менее, первое замужество в студенческие годы было основано на чувствах: «Увидела и влюбилась с первого взгляда». Ирине понадобилось немного времени, чтобы прошло очарование, и спала девичья слепота. Реальный муж, в отличие от «принца на белом коне», за которого выходила замуж, оказался слабым, поверхностным, нуждался во внимании многих женщин, чтобы чувствовать себя полноценным мужчиной. Выстроить доверительные отношения с таким мужем Ирина не смогла. Разочарование заставило почувствовать обиду, сделало мужа в её глазах виноватым. Не в силах переносить мучительную боль, надеясь от неё избавиться, Ирина решила развестись. На терапии, возвращаясь к этому периоду жизни, Ирина осознала свои ожидания как нереалистичные. Эти ожидания тогда были связаны, по большей части, с её внутренними требованиями к другому человеку, к жизни. Было в тот период и то, с чем Ирина была в согласии. Полезно и значимо осветить, не оставить не замеченными и эти стороны. Так,
Ирина не препятствовала, как бывает часто, а помогала мужу и его родственникам общаться с их дочерью Анной. Малышке и года не было, когда родители расстались. Ирина давала возможность дочери с самого раннего детства самой определяться в отношениях с родственниками со стороны отца, хотя не всегда удавалось поддержать Анну так, как ей хотелось. В отношениях дочери с родственниками Ирина вела себя корректно и сдержанно, старалась помочь при возникающих с родственниками трудностях, соблюдая и уважая личные границы девочки. Сама Ирина часто не замечала свои сильные стороны или достижения, находясь в крайней позиции осуждения и неприятия себя. Помочь ей увидеть в себе самой хорошее, остановиться на этом - всегда важно, ведь проявлений этого хорошего немало в жизни Ирины. Для реальности естественнее палитра красок, а не один цвет. Многостороннее и объёмное видение себя и своей жизненной ситуации всегда целебно.

            Два трагических события произошли в жизни Ирины с разницей в две недели: расставание с мужем, которое Ирина переживала как потерю, и трагическая смерть отца. В родительской квартире остались мама, она сама и Анна. Отца, с которым были связаны смыслы жизни в этом доме, уже не было. Отношения с мамой стали тогда непереносимыми. И позже её гражданский брак - во многом бегство от реальности. Она не сама выбрала, а, скорее, просто дала согласие мужчине, спокойному, приятному, но пьющему. По этой причине тогда все согласились, что дочь будет жить у бабушки, матери Ирины. Убегая от конфликтов с мамой, желая обустроить «своё пространство», успокоиться, Ирина, напротив, со временем обнаружила себя загнанной в угол. Анна росла, а мама приходила к ней в гости почти каждый день. Так продолжалось восемь лет. Когда мы встретились с Ириной, Анне было пятнадцать. Ирина ощущала разорванность такой жизни, страдала от отсутствия понимания в отношениях с дочерью. Но откуда этому пониманию было взяться? Каждый день – суетливая беготня по двум квартирам, часто лишь ради факта физического присутствия, чувство вины, постоянное беспокойство. Испытывая большое желание быть с дочерью ближе, Ирина не знала, как это можно осуществить. О своём состоянии она говорила, как об отсутствии сил что-либо изменить, как о тупом пребывании в безнадёжности: «Я умираю не внешне, а внутренне. Страдаю от отдаления с дочерью. Не понимаю, кто я, где моё место?». Она осознавала своё ожидание, что, может быть, «всё как-то само образумится». Ирина находилась в иллюзорной надежде, что дочь разрешит трудности в отношениях между ними. Жизнь же с Сергеем со временем из «терпимой» превратилась в бессмысленную и мучительную. В терапии Ирина всё же пыталась найти смысл этой жизни. Тщательно, без торопливости и лишней активности, она просматривала на встречах всё, что их могло бы объединять, «чего ради» стоит быть вместе. Оказалось, что у них за годы совместной жизни так и не возникло общности, даже в интересах. Называние и проживание чувств помогло Ирине определиться. Много чувств, но тона тусклые, серые: жалость, сожаление, тоска, печаль. Прощальные тона. И Ирина ушла от Сергея. Сначала ушла просто сама, не собирая вещей. Две недели жила, прислушиваясь к себе. Беспокоилась за реакцию Сергея. Готовилась к разговору, приобретая всё большую уверенность в правильности расставания. Не сомнения одолевали её, но тревога и беспокойство. Расставание было спокойней, нежели Ирина предполагала. Сергей почувствовал, что Ирина определилась. И согласился, не мог не принять её выбора. Воодушевление было наградой для Ирины за правильное для неё решение. Она осознавала, насколько в последние годы её жизнь была «на автомате». Осознавала свою жизнь больше как умирание: «я есть, но меня нет», «затягивающее болото, взгляд в пропасть, стоя на краю; падение в яму». В пристрастии к алкоголю отражалась неудовлетворённость отношениями, жизнью в гражданском браке. В понимании Ирины, уйти - означало выбрать жизнь.

            Ирина стала жить в родительской квартире вместе с дочерью и мамой. Она вернулась к тому, от чего прежде убежала, но теперь в этой трудной жизни видела смысл. Почти на каждой встрече возникала тема отношений с мамой, их внешне тихие конфликты, переживание напряжённой и давящей атмосферы. Моя внутренняя злость на пожилую женщину, мать Ирины, которую я никогда не видела, но ярко представляла, в терапии преображалась в желание поддержать Ирину. Поддержать её прячущуюся, скрытую злость. Она не давала себе права на это чувство, и важно было помочь Ирине проявить его. В ситуациях давления важно было сказать маме «нет». Проявить свою волю твёрдо и в конкретных ситуациях. Найти свои слова для этого чувства - сделать то, чего раньше не делала. Стали появляться в жизни дома маленькие Иринины победы: приготовила, расставила по-своему, в чём-то отказала маме и пережила её обиду. Когда Ирина позволила себе «нет» по отношению к маме, она стала реже и не так остро испытывать раздражение и злость к ней. Разрешённая и вовремя проявленная злость не разделила, а открыла дорогу к большему пониманию позиции другого человека. Ира увидела маму похожей на себя. Как ту, у кого был такой же дефицит в любви и поддержке. Когда Ирина взяла на себя ответственность за свои границы, свою территорию, исчез агрессор в лице мамы. Чувства дочери к ней стали теплее. Как говорится, «не так страшен чёрт, как его малюют», и в словах мамы Ирина стала слышать и тревогу за себя, и внимание, и заботу. «Мама стучит в дверь. Заходит в комнату, как будто извиняясь. Говорит что-то, приговаривая, «может, не доживу». А я ей – мама, ты поживи ещё, ты нам очень нужна. И боль, и радость, что могу сказать такое», - делилась Ирина. Во многом мы авторы того, что нас окружает. Когда меняемся мы, немного меняется и мир рядом, наш мир.

            Менялись отношения с дочерью. В них Ирине часто было нелегко, но интересно. В этих отношениях ей хотелось быть. Хотелось вкладывать силы, любовь. Понимание и большая теплота, которые появились в них, были необходимы обеим. Анна стала более успешной в решении задач своего возраста, вскоре она смогла поступить в вуз на желаемый факультет. Разрешилось многое, о чём Ирина заявляла как о своих трудностях в начале нашей работы. В процессе терапии произошло самое главное, чего хотела Ирина: в своей реальной жизни она перестала употреблять алкоголь. Дорожила таким результатом. Помня о своей прошлой тяге к алкоголю, сдерживала свою радость. Не понаслышке знала, что такое зависимость. Жизнь требовала от Ирины большей активности. Появилась возможность поменять работу и профессионально заняться фотографией. Такими переменами Ирина была довольна. Мы начинали говорить о завершении терапии.

            Но через несколько месяцев после возвращения Ирины к дочери и маме - новое испытание. Умер Сергей. После расставания они не виделись. Сомнения охватили Ирину. Вопросы, которые возникали у неё: «А был бы он жив, если б я осталась? А была бы жива я, если бы всё осталось, как было? Какая моя роль в том, что случилось?» Мучительные вопросы о наших выборах и их последствиях. Даже тогда, когда мы подтверждаем правильность наших выборов для себя, это не избавляет нас от порой возникающей боли. И важно, чтобы в терапии многое было отпущено, чтобы трудные чувства снизили свою амплитуду. Иногда это важно, чтобы просто выжить, продолжать жить.

            Я чувствовала созвучие с Ириной в боли от потери, когда она, в слезах, спрашивала себя: «А был бы жив отец, если б я не остановила своих родственников, которые хотели взломать дверь в его комнату?» Её вопросы звучали во мне: «А была бы жива моя мама, если бы я поступила, так или иначе?» Ответ неизвестен, но Ирина живёт с таким чувством, что она до сих пор защищает отца от всего мира своим - «оставьте его в покое!» Боль от пережитых потерь всё равно остаётся, и время эту боль не излечивает. Она углубляется, находит место внутри. И проявляется, разделяется с близкими. Но вместе с болью в Ирине живёт и любовь к отцу, которая умиротворяет эту боль. Любовь, которая не становится меньше с годами. Как моя боль от потери и любовь к моей маме – со мной. Когда я была с Ириной, я не делилась с ней своей историей, облекая её в слова, но общность в переживаниях помогали быть разделённому пространству. Знаю, что Ирина в самые трудные моменты терапии не была одинока.

            Наша терапия с Ириной закончилась пять лет назад. За полтора года регулярных встреч многое произошло в жизни Ирины. Я бы сказала, что реальная жизнь Ирины была в формате терапии. Этот случай как-то по-особенному помог мне осознать простые истины: насколько именно отношение терапевта к клиенту формирует терапевтические отношения, как они влияют на перемены в жизни клиента, помогают исцеляться, о важности быть с клиентом в его темпе – «не спешить, не форсировать», о силе влияния открытости, которая порой не просто даётся. Необходимость в определённости и твёрдости соблюдения границ в терапии может не исключать смелость «выйти за рамки», рискнуть. А прав терапевт, рискуя, или не прав - становится ясно по результату: за терапевтические отношения риск или против. Для меня стало очевидным, что в состоявшихся терапевтических отношениях любое недоразумение, «ошибка» терапевта имеет шанс быть использованной на благо клиента. Я радуюсь, когда клиент, уходя из терапии, уносит с собой силу терапевтического пространства, становится терапевтом сам себе. Этот случай важен для меня тем, что с Ириной я смогла прожить благодарность. Её благодарность приходила ко мне и после нашего расставания. Приходила через клиентов, которые записывались ко мне по её рекомендации. Она уже не скрывает того, что обращалась к психологу, и когда видит трудности других, может сказать о смысле обращения к специалисту. С теми людьми, к кому испытывает симпатию, делится своими успехами в нашей работе. Ирине я благодарна за многое. За кредит доверия, который не грузом ложился на плечи, а вдохновлял. На тот период приходился один из моих профессиональных кризисов. И то, что происходило у нас с Ириной в терапии, помогло мне тогда расстаться с разочарованием, реально взглянуть на себя, своих коллег и принять эту реальность. Это увеличивало мою веру в профессию, в себя в этой профессии. С Ириной я научилась быть внимательной ко всему странному,  ценить неожиданное, встречать открыто  парадоксальное в жизни клиента и в наших отношениях. И сейчас мне важно в чем-то противоречивом с первого взгляда увидеть
смысл и даже гармонию, которая всегда есть. Парадоксы наших встреч
помогли мне в этом.

И сейчас – спасибо тебе, Ирина, за согласие на эту статью.