Штрихи к анализу отцовской фигуры. Часть 1. Тень отца.

«Ah dites-nous qui tient,

Tout le monde sait comment on fait les bébés

Mais personne sait comment on fait des papas..»

(«Ах, объясните нам, в чьей это власти.

Все знают, как делать детей,

Но никто не знает, как делать отцов…»)

(Stromae, «Papaoutai»)

Однажды он появляется в жизни многих из нас, но далеко не у всех, когда сквозь мощное слияние младенца и его матери, начинает проступать образ отца: иной, резкий, краткий по времени, едва уловимый, сила, вклинивающаяся в идиллию, тревожащая, агрессивная, протекционная. Образ, который для многих потерян, для многих является отсутствующим, но такой, который даже своим полным отсутствием являет себя в нашей жизни неутолимой жаждой и вечной тоской  - образ ОТЦА.

Для дочерей он становится истинным первым возлюбленным и разрушителем надежд, отношения с которым во многом закладывают их будущее счастье в любви или, наоборот, порождают их немой вопрос, почему у меня ничего не складывается с мужчинами. Для них он всегда – травма, либо потому что любовь к нему не находит отклика, либо этот отклик нарушает табу, либо он превращается в недостижимый идеал, мешающий связи с мужчиной, жажда которого влечет иных женщин во многие постели в объятья многих. Отец – любящий бог, или пожирающий  монстр-насильник, холодный идол-истукан или черная дыра в сердце. Когда отец ничтожен, дочь чувствует себя полным ничтожеством, пустой дрянью, до которого нет никому дела, когда он бьёт на ее глазах покорную мать, сердце дочери сжимается до размеров колючки репейника, чтобы потом долго или никогда не пустить больше в свою жизнь мужчину, боясь его и ненавидя, как своего отца. Когда отец силен и богат, она начинает искать такого же мужчину, или, идентифицируясь с ним, её будет устраивать послушный муж-подкаблучник. Когда отец – защитник, когда он щедр и внимателен, чуток и отзывчив, когда всегда рядом, ей легко поверить в Бога-отца, если он пьяный тайком насилует ее или безнаказанно бьет, она становится поклонницей Дьявола. Живой отец с мертвой душой порождает мертвого Бога, Бога, которого нет, и никогда не было.

Мальчики, выросшие без отца, —  печальная история. Куда им бежать с тоской по нему, с их вечной тревогой по поводу своей слабости и злого рока? Лишенные отцовского благословления, они всю жизнь ищут его где угодно: у более сильных мужчин, которым повезло, в общественных и государственных институтах, в армейской дисциплине, в Золотом Тельце или в монастыре. Иногда эта жажда приводит их в постель с мужчинами, часто они выбирают свою мать в качестве своей единственной возлюбленной, не оставляя шанса для других женщин. А кто-то однажды начинает лепить в себе отца, но в лучшем случае получается сильный мужчина, потому что отцовство и мужество – это не одно и то же. Безотцовщина играет на руку тиранам и алчущим власти, всякого рода отцам нации и великим кормчим, превращая мужчину-гражданина в раболепного и услужливого пса, обожающего своего повелителя, и готового сделать все что угодно ради кости с его стола. Чем слабее образ реального отца в жизни мальчика, тем большую власть над ним обретают отцы-суррогаты и темные разрушительные боги. Когда отец есть, но он жаден ко всем, кроме любви к самому себе, когда он держит сына за исполнителя, за свое бесхарактерное продолжение, за свой единоличный жизненный придаток, он становится кастрирующим, лишающим сына шанса на собственный путь. А сколько отцов проклинающих, бросающих, жалких!?

Из истории мы знаем, что когда-то отцы были могущественными. Они определяли развитие культуры и цивилизации, имели большие семейства, абсолютную власть: земную и духовную. Если ты был рожден без отца, то  становился безродным, проклятым сиротой, потому что никто не посадил тебя в нужное время за стол с мужчинами. Но ты мог найти себе отца в государе, в священнике, в учителе. Великие патриархальные фигуры прошлого смотрят на нас с гравюр и портретов, их заповеди и послания мы находим в книгах, их символы повсюду окружают нас. Но где отцы обитают в наши дни? Где наши отцы? Где отцы наций? Где духовные отцы? Где отцы небесные или подземные? Может быть, это тот мужчина, который называет себя моим отцом, но все время пропадает на работе и угрюм, не весел с моей матерью? Может быть, это церковный патриарх, кто изъясняется истинами, которым нет места в современной жизни? Может быть, это президент, который любит лишь подданных и свою абсолютную власть? Может это некий бородатый Бог, живущий на облаке, которое невозможно разглядеть простому смертному? Может быть, это мой босс, на которого я работаю и зарабатываю бабло, и от которого зависит выплата моих кредитов?  Может быть, отец превратился в маленькие зелёные бумажки с портретами неизвестных деятелей, живших в восемнадцатом веке за океаном, или может быть, он один из дядей, который эти бумажки печатает?

Я считаю себя счастливейшим мужчиной на свете, потому что у меня был отец. Мне пришлось, пройти определенной путь, чтобы осознать, как сильно я на него похож, и что я, в большей мере, остаюсь сыном своего отца. Мне потребовался мой, теперь уже, большой опыт работы с клиентами мужчинами, чтобы всем сердцем прочувствовать свою любовь к своему отцу, осознав как важно, что он у меня был и как много, на самом деле, он мне дал. Его нет в живых уже 14 лет, но он всегда со мной, когда я вижу слёзы мужчин и парней, у которых отцов не было. Им придется искать отца в себе или во вне, но я знаю, что все, что они найдут, все равно будет не настоящим, будет отблеском, фантомом, идеей и образом. Мой отец всегда со мной, когда я вижу мужчин, чьи отцы не любили их, унижали, подавляли, отвергали, лгали, разочаровывали, бросали, били, насиловали, я вижу, как им больно, стыдно, я чувствую, сколько гнева и агрессии, сколько безысходности и отчаяния приносят им воспоминания о богах, которые их подвели и отвергли.

В начале своей замечательной книги «Отец» Луиджи Зойя, наш современник, итальянский юнгианский аналитик, рассказывает следующее:

«Якоб был торговцем тканями  и вошел  в историю,  как отец   Зигмунда  Фрейда.

Однажды  в субботу    Якоб   прогуливался   по  Фрайбергу.  Он был  хорошо  одет,   в  новой  меховой шапке.  На  одном  из  поворотов он столкнулся с другим прохожим. Ситуация была неловкой:  тротуары  в  те  времена  были  узкими,  так  что   позволяли  только  одному  прохожему  не  наступить  в  грязь. Якоб  попробовал  сделать следующий  шаг,  но  робко,  потому что  у него  не   было  внутреннего  права  на  приоритет.  Его оппонент   оказался  быстрее и,  видимо,  воодушевленный  уверенностью   в  своем  превосходстве,  сорвал  с  Якоба  шапку  и  бросил  в  грязь,  крича: «Долой  с тротуара, еврей!»

Рассказывая этот эпизод сыну, Якоб на этом останавливается. Но  маленький Зигмунд  хотел  продолжения,  потому что  с  этого  момента  история  становилась  для  него  интересной: «А  ты,  что  сделал?»  Отец его  отвечал  спокойно: «Сошел  с  тротуара  и  подобрал  шапку».

Если  верить Джонсу, главному  биографу Зигмунда  Фрейда,  этот  факт  был  важен  для  формирования  характера  основателя  психоанализа. Отсутствие  героизма  в  человеке,  который  до  того  был  для  него абсолютным  примером  для  подражания,  ударило,  как  тяжелый  молот  по  его  сознанию.  И  решило  его  будущее».

Я также думаю сейчас об одном семилетнем мальчике, которому сейчас за сорок, и который снова и снова возвращается в своих мыслях к одному и тому же сюжету: он стоит на столе у окна, переминаясь с ноги на ногу, и смотрит в окно, провожая своего высокого, красивого, спортивного отца, который уходит на утреннюю пробежку с обнаженным торсом. Он делает это уже много раз: смотрит на удаляющуюся спину своего отца, каждый раз ожидая, что тот оглянется и возьмет его с собой, посадит на шею, дарует свою мужскую энергию и подарит шанс на будущий успех. Но отец так и не оглянулся ни разу, ни разу не взял его с собой. А как всё-таки мало надо: просто обратить свой взор, просто взять за руку, просто обнять. Но как много значит это для сына! В этом жесте отца и живет отцовство, он превращает мужчину, который дал мне жизнь, превращает супруга моей матери в моего личного бога, который будет со мной всю жизнь.

«Мужчина, который в природе не может дать жизнь, а может только сперму, как животное, может совершить прыжок вверх, к духовному измерению: он думает о сыне и создает обряды, которые делают конкретной, публично разделенной и необратимой эту творческую мысль. Если пришествие отца соответствовало проекту, способному развиться со временем, то благословение, поднятие (на руки), инициация – это отеческий проект, обращенный к сыну: второй выпуск спермы, духовный» (Л. Зойя)

(Москва, март 2014 г)