Письма психотерапевту - часть 2

   01.10. Вы вчера отобрали у меня мой камень, который я удерживала в равновесии. Он Вам совершенно не понравился, Вы долго меня убеждали, что это плохо – всё время находиться в состоянии напряжения. Тем более, что, действительно, если камень сорвётся и покатится в пропасть, то и я могу покатиться вместе с ним. И я его Вам отдала, хоть и не без труда. Но ведь Вы сказали, что иначе мы не сможем продолжать наши, так сказать, отношения, и я, конечно, испугалась, что Вас потеряю. Что же мне тогда делать? Тем более, что у меня осталось ещё кое-что, о чём я Вам не сказала.
   Я вообще Вам много чего не говорю. Зато я могу писать это в своих письмах, которые всё равно никогда не отправлю. Интересно, конечно, общаться с психотерапевтом! Услышал бы нас кто-нибудь посторонний: какие-то камни, лежащие на ковре, которые только я одна и вижу, да Вы пытаетесь, но не можете. Забавно. Обязательно стану великим психотерапевтом!
   О том, что у меня было и осталось помимо моего камня. Это мой мусорный бачок. Я сначала думала, что это хорошо, что он у меня есть (так же как и камень). Но теперь я понимаю, что это тоже неправильно, и бачок надо так же выбросить. Но, во-первых, не могла же я сразу лишиться всего. А, во-вторых, Вы столько усилий затратили на то, чтобы отобрать у меня мой камень, что вываливать на Вас ещё и мой бачок с мусором было бы слишком жестоко по отношению к Вам и к себе. Я скажу Вам при следующей встрече: и о бачке, и ещё кое о чём.
   Мне кажется, что я, всё-таки, разделилась на две половинки. Между ними нет пока очень уж чёткой грани, но различить их можно, тем более, когда они говорят между собой. Одна более слабая: она хочет плакать, устраивать истерики, любое напоминание о Басе приводит её в полнейшее расстройство, это у неё болит сердце и трясутся руки, но это она пошла на работу, она пошла учиться, она ищет выход и выход достойный. Другая половина более сильная. Она, пожалуй, появилась тогда на дороге. Она не дала биться в истерике над трупом дочери, она не пролила там ни одной слезы, она объяснила моей маме, что всё кончено и привезла её домой. Но, с другой стороны, это она предложила пойти не на работу, а поехать за грибами на нашу старую дачу в Карелии и купить с собой бутылку водки. Это она хотела, чтобы мы зашли куда-нибудь поглубже в лес, напились и заблудились. А мне было всё равно – на работу или за грибами. Если бы я выбрала второе, то уже, наверно, не вернулась бы из леса. Это она предлагала мне броситься под трамвай, а вторая половина её отговаривала. Это она мне предлагает сказать Вам, что я согласна на химзащиту или что там ещё есть, когда потом ни в коем случае нельзя пить, иначе умрёшь. Зато, если я сделаю это, то останется только добраться до дома, не забыв по дороге прихватить бутылку. И это она советует мне всякие гадости и так цинично относится к ситуации. Так что я теперь разговариваю не только с Вами, но и сама с собой.
   Кстати, я очень удивилась, что Вы не смогли догадаться, на кого я решила пойти учиться. Почему-то подумали, что на юриста. Но ведь это тоже почти бухгалтер. А я хочу поменять свою профессию кардинально, так же, как поменялась и вся моя жизнь.
   01.10. вечер Сижу в ванне, но не разговариваю вслух, а продолжаю письмо. Это интересней. Думаю о том, что Вы мне позвоните в четверг, послезавтра, после «празднования» 40 дней. Иногда мне, честно говоря, кажется, что мы занимаемся какой-то ерундой. Вы сами-то, вообще, верите во всё то, что говорите? Но, с другой стороны, камень действительно был, и я его действительно оставила там, у Вас на ковре, я очень даже явственно это видела. Это всё мой дурацкий самоконтроль, критическое отношение ко всему. Они мне мешают до конца расслабиться у Вас на приёме, во время сеанса гипноза или как это еще называется, поэтому я так нервничаю, меня всю прямо трясёт. Я верю Вам, я хочу, чтобы Вы мне помогли, но, с другой стороны, отношусь к этому как к каким-то дурацким играм разума. Я настолько пропускаю все Ваши слова через сознание (хотя пытаюсь и через душу), настолько критически отношусь к Вашим словам, что начинаю всхлипывать или смеяться, когда стараюсь (вот оно – самое неправильное слово, Вы всегда говорите, что не надо стараться, надо просто слушать) представить, как из цветка вырастает дерево, или когда Вы мне рассказывали, как я спускаюсь вниз по винтовой лестнице (в результате я-то оказалась, по крайней мере, на 1 этаже), а Вы мне пытались внушить, что я на балконе, с которого должна сбросить свой камень. Но какой же балкон на первом этаже, а то и в подвале! Но я камень бросила, так как Вы меня об этом просили. Хотя вряд ли он укатился далеко. Он просто лежит у Вас в кабинете, я его вижу, и всегда могу подобрать, что я, может быть, и сделаю, когда приду к Вам во вторник, но Вам об этом не скажу. Я ведь отдам Вам свой мусорный бачок, если Вы попросите, хотя и повредничаю для начала. Ведь тут я стараюсь поступать честно. Если я выбросила камень, то и изгнала его из своих мыслей, хотя он и старается вернуться. Вот даже и тут мои две половинки сказываются: одна, которая слабая и несчастная, хочет и верит Вам всей душой. Но вторая, вредина, настроена очень скептически и даже агрессивно. Она лучше нажрётся водки и покончит с собой, чем будет хныкать, выбрасывать свой любимый камень и верить в дерево, которое может вырасти из цветка.
   Ну ладно, я залезла в такие дебри. Ещё пару слов на сегодня и хватит. Я Вам говорила, что ходила в театр на «Эротикон» с Нагиевым, но ушла в антракте. Я не смогла его смотреть, я думаю, потому, что старалась (опять!) наслаждаться, а стараться не надо было. Но ощущение было ужасное: я смотрела и не видела, я слушала и не слышала, я не смеялась, когда смеялся весь зал. Мне просто хотелось вскочить и убежать! Это был какой-то кошмар! Прямо как какое-то испытание, с которым я не справилась. Я просто лишний раз убедилась, что со мной далеко не всё в порядке, как мне хотелось бы надеяться, что мне действительно нужна Ваша помощь, что без неё я пропаду. От этого мне страшно, я не понимаю и боюсь того, что происходит в моей голове. И, главное: я верю, что Вы мне помогаете, я знаю, что мне нужна Ваша помощь, но вот справимся ли мы со всем этим? Я надеюсь, что да, но боюсь, что нет.
   01.10.-02.10. ночь Завтра такой день, наверное, мне поэтому не остановиться. Мне так холодно. Я всё никак не могу согреться. Мне теперь холодно всё время. Я не могу не вспоминать сегодня, как всё это было. Именно сегодня, завтра я постараюсь быть сильной, а сегодня я могу позволить себе поплакать.
   Был прекрасный солнечный день. Утром мы с Басей ездили во Мгу, купили там овёс, чтобы посадить на картофельном поле. Ходили по ларькам, покупали всякие вкусности. Купили себе по мороженому – трубочки с чёрной смородиной. Бася свою уронила, пришлось с ней поменяться. Потом приехали домой. Она покаталась с подружкой на велике. Около 3-х пришла и сказала, что больше никуда не пойдёт. Мы смотрели «Зену», но не досмотрели, так как она сказала, что Маша (подружка) будет её ждать, и они поедут кататься. Сказала, что сегодня они были на кладбище и снова поедут туда, потому что там интересно. И ушла, «Зена» почти кончалась, то есть было почти 16.00.
   Я стала выкапывать старую клубнику, чтобы посадить новую. Прошло немного времени. Вдруг к калитке подошло несколько ребят. Боня залаял. «Я не знаю, как сказать. Там с вашей девочкой несчастье». Я закрыла Боню в доме, схватила сигареты и так в шортах, майке и резиновых галошах выбежала на улицу. Там была Маша, она села в машину, я с ней. Нас вёз какой-то мужик. Я всё думала, что надо было взять деньги, как я потом доберусь из больницы. «Маша, она живая?» – «Да, да, она живая» – ответила та, а сама плачет. Да, я, наверно, сразу всё поняла, когда пришли те люди. По-другому не сказать, но мир сразу перевернулся, и у него стали не те краски. Всё стало по-другому: неестественно, как во сне. И до сих пор, наверно, так.
   Мы подъехали (это километр с небольшим по шоссе). Я увидела, что Бася лежит на другой стороне, и увидела её шлёпанцы посреди дороги. «Маша, тапочки подбери, - крикнула я, – подбери тапочки». А сама бросилась к Басе. Сначала я увидела её ножку: белая кость торчала из мяса. «Отрежут Басе ножку, – подумала я, - будет долго лежать в больнице, кошмар! Ну ничего, пусть будет без ножки, уж как-нибудь проживём!». Потом я посмотрела на её лицо: кровь вытекала из носа, глаза были полуоткрыты. Мне показалось, что она ещё жива, что, может, даже видит меня. Но я же поняла, что она мёртвая ещё когда увидела её ножку. Просто не хотела поверить. И тут я закричала: «Бася!». Я закричала страшно, но только один раз. Наверно тогда я и потеряла свой зуб – нормальный коренной зуб. Я даже не заметила, как он исчез. Бася забрала его с собой.
   А потом я сидела и сидела. Подходила милиция, сновали взад-вперёд любопытные, кто-то принёс простыню и накрыл Басю. Велосипед её, весь всмятку, валялся на дороге, и машины объезжали его, притормаживая, и все пялились, всем было так любопытно. Мне принесли в банке корвалол с водой или что-то в этом роде. А я сидела и гладила Басю, разговаривала с ней, но не очень много. Я просто не знала, что сказать. Я только повторяла: «Бася моя, Бася. Как хорошо мы сейчас с тобой сидим. Это самое лучшее, последнее время. Ведь дальше будет всё только хуже и хуже».
   Приехала «скорая», посмотрели. Я спросила: «Ну, что?», как будто сама не видела. Они предложили мне сделать укол, я отказалась. Не знаю, почему. Наверно побоялась, что мне станет только хуже, и я раскисну. А я этого не хотела. Один придурок с сыном подошёл и стал спрашивать: «Кто там?». Я сказала: «Уйдите». А он не расслышал: «Какие дети? Может, мы их знаем?». «Уйдите» - сказала ему громче и так, что он, наконец, убрался. Потом я помню, что мне очень захотелось в туалет, но я не могла отойти от Баси. Люди шли мимо, потом останавливались чуть дальше или на другой стороне дороги и пялились – другого слова нет. Я сказала одним мальчишкам, которые стояли ближе всех: «Убирайтесь! Как вам не стыдно!». Они ушли, тогда я быстро сбегала в кусты. На дороге ещё валялся большой клок её волос вместе с заколкой, но его забрали менты. Я подобрала другой клочок, обмакнула его в кровь, которая капала у Баси из носа, и спрятала в карман.
   Да, кровь капать перестала, Бася стала быстро холодеть. Была такая тёплая сначала, а потом стала холодная, и кровь из носа перестала капать. Я закрыла ей глаза. Я – мать – закрыла глаза своему ребёнку! Этот кошмар мне не забыть никогда! И никак не пережить. После такого невозможно жить, я просто не понимаю, как, зачем, почему я существую. Я помню это каждую минуту, каждую секунду. Помню, как Бася становилась всё холоднее, и день клонился к вечеру (я просидела с ней 5 часов), и стало так холодно, а я была в одной майке. И я так замёрзла – и от погоды, и от того, что держала Басю за уже ледяную руку. И этот холод настолько проник в меня, что я до сих пор не могу согреться: мне до сих пор холодно, и я постоянно вся трясусь.
   Опять приходили менты, задавали вопросы. Потом сказали, что им надо снять простыню, всё измерить, сфотографировать. Стали меня оттаскивать. А я сказала: «Что же вы делаете! Я столько с ней просидела, и всем было наплевать, а теперь вы вдруг надумали, что мне станет тяжело!». И я на всё смотрела. Это было ужасно, но я не плакала, я не могла. Я только жалела, что вокруг так много народа, и я не могу лечь рядом с моей Басей и обнять её. Я даже и боялась её обнимать и трясти. Я думала, что это может ей повредить. Ведь нельзя же трогать при травмах, это может привести к смертельному исходу. Так я, дура, думала в глубине души. Как будто Бася живая, просто без сознания. И сейчас кто-нибудь приедет, заберёт нас в больницу, и Басю спасут. Хотя я понимала, что это не так, но не могла в это поверить.
   Да, я позвонила родителям (мне все совали свои сотовые). Я сказала: «Басю сбила машина. Мы на шоссе в сторону Мги». Помню, мама сразу стала орать: «Как сбила, зачем ты её отпустила, как ты ей разрешила?». Я сказала: «Бася, по-моему, умерла, но мы ждём «скорую». «Как умерла?» – заорала мама. «Она говорит, что Бася умерла» - сказала она папе. «Приезжайте скорей» – сказала я и отключила телефон. Они не поняли, не захотели понять про смерть. Они приехали довольно быстро и могли бы всё это ещё застать. Но они не захотели всё это услышать. Они решили, что я уехала с Басей в больницу. Папа забрал все мои вещи (одежду, сумку, деньги) и уехал в город, а мама осталась на даче. Я понимаю, что у них тоже был такой шок.
   Но я-то соображала довольно здраво, единственное, что боялась трогать, переворачивать, в общем, обнимать Басю, чтобы ей не повредить. Вот тут мне соображение немножко отказало. Чем уж теперь можно было повредить трупу?
   Ещё я позвонила мужу свекрови. Он-то меня понял, хотя придурок ещё тот. Но ему-то, по-большому счёту, на всё это наплевать. Кто ему Бася? Поэтому до него сразу всё дошло. Я только попросила найти и как-нибудь вызвать с дачи Пашу. Он обещал, но сказал, что вряд ли. Там у соседа есть телефон, но он не знает номер. Но мне на это было наплевать. Нет, так нет. Я сначала про Пашу и не вспомнила. Просто мне так навязывались с этими телефонами, что я уж решила и туда позвонить.
    Потом подъехали соседи по даче. Они ездили во Мгу и по дороге туда видели, как Бася лежит, ещё не прикрытая. Но они её не узнали. А потом ехали обратно и подошли, когда меня увидели. Она подходит и спрашивает: «Кто там?». А я её вообще не узнала, настолько ничего не соображала, но ответила: «Наташа». Она заохала. Они поехали искать родителей, я попросила, сказала, что они, наверно, уже приехали. Они мне оставили куртку, хотя я уже так замёрзла, на всю оставшуюся жизнь.
    Я всё это пишу, кстати, чтобы не забыть никогда. Память слаба, а мои записки останутся. И я знаю, что пишу не для Вас, а для себя. Наверно, мне просто так удобнее. Если я напишу когда-нибудь книгу, то так её и назову: «Письма психотерапевту». Мне нравится название. А посвящу её Басе. Вы говорите, что у Вас случайно унесли моё «дело». И стишок мой тоже? Скажите, я дам другой. Или, когда пациент переступает порог (в сторону выхода) Вашей клиники, Вы тут же выкидываете его из головы? Это правильно, конечно, я это понимаю. Но всё равно обидно, правильно? Замечаю, что повторяюсь в словах. Но уже, всё-таки, два часа ночи, даже больше. А завтра такой день. Хотела сегодня обо всём написать, но, наверно, не успею.
   Соседи уехали за мамой, ну и папой тоже. Я же не знала, что он уехал. Они нашли маму, сказали, что сейчас её отвезут. А она ничего не поняла, побежала на станцию. Они опять ко мне приехали – нет ли здесь мамы? И, в общем, только Басю увезли (а ждали мы так долго потому, что не было машины, они искали хоть кого-нибудь, чтобы увезти тело, ведь был выходной день – суббота. В общем, нашли машину с прицепом. Не знаю, как я пережила, когда её грузили. Помню, мент взял её только за одну ногу, ведь вторая была практически оторвана. А я ещё пыталась поправить на ней кофточку, но у меня так тряслись руки, что ничего и не смогла.), я иду по дороге – в руках Басины тапочки и спица от велосипеда, рядом ещё была какая-то тётка. Она мне принесла чай с блинами. Чай я немножко попила, а блины есть не стала.
   И тут, наконец, подъезжают соседи, привозят маму, да ещё мне говорят, что они ей ничего не сказали. Они вышли из машины, и мне ещё пришлось самой говорить всё маме. Помню, она начала: «Как же так?». А я ей ответила: «Была у нас радость 13 лет, больше её нет». Ещё тогда мне пришло в голову сравнение с куклой, которой оторвали ножку, но вслух я его не сказала.
   Соседи предложили (вернее, я так решила) отвезти нас домой. Мама зачем-то хотела остаться на даче переночевать, а ехать домой только утром. Но я её заставила. Да, тогда на дороге, и с мамой, в общем – в той ситуации – и вылезла эта моя тёмная половина. Даже не тёмная – она мне чем-то нравится. Она меня поддерживала, и я ей благодарна. Она со мной, или я с ней, или мы с ней просидели там, на дороге 5 часов и доехали потом до дома. Спасибо ей за это. Правда, на следующий день она потащила меня в аптеку за снотворным (которое мне, к сожалению, никто не продал, не тот у меня был, наверно, вид). И теперь она даёт мне слишком много интересных советов. Я их слушаю, но не всем следую, пока.
   Уже 3 часа ночи, на улице дождь. Я сижу на кухне и вспоминаю, и не могу остановиться, хотя мне надо спать, чтобы завтра быть в форме. Помню, как мама развопилась: «Ты что надела?». А я надела Басины кроссовки, другой подходящей обуви не было. А я ответила: «Что надо, то и надела». Потом я закурила прямо у машины, пока ждали соседей. Мама опять в шоке. Я при них никогда не курила. А теперь – какая разница. Мне уже, в конце концов, 35 лет. И когда, уже в машине, соседи предложили нам по 50 грамм (а потом ещё по 50, и всё) какой-то настойки, и мама стала вырывать у меня стакан и вопить, я тоже в ответ немножко поорала, но чуть-чуть. У меня, в конце концов, нервы не железные. Даже соседи были несколько шокированы мамой и сказали, что немножко надо выпить, тем более, что они-то видели Басю такую и поняли меня. Они видели, как у неё ножка торчала. Они не видели, что у неё и рёбра были переломаны и выпирали из-под кофты, и на голове была вмятина, и мозг стал вытекать под кожу. А я только сидела и гладила всё это.
   Ну ладно. Надо остановиться, а то я не высплюсь. Тем более, что дальше будет о том, как я сломалась и себя не контролировала 4 дня, даже пять.