М. С. Пек. НЕПРОТОРЁННАЯ ДОРОГА

Конечно, не все истории болезни похожи на историю Кэти. Есть и другие, не менее распространенные типичные схемы. Марсия была одной из моих первых пациенток, принимавших длительное лечение. Это была совершенно здоровая молодая женщина лет двадцати пяти, обратившаяся ко мне за помощью в связи с общей агедонией. Она не могла назвать ничего плохого в своей жизни, однако находила эту жизнь необъяснимо безрадостной. Сама она, разумеется, тоже выглядела безрадостно. Несмотря на высшее образование и материальный достаток, она была похожа на бедную и неопрятную старую иммигрантку. В продолжение всего первого года лечения она постоянно одевалась в плохо сшитую одежду синих, серых, черных и коричневых тонов и носила с собой грязную холщевую сумку таких же оттенков. Она была единственным ребенком интеллигентных родителей – преуспевающих профессоров университета; оба они были социалистами той разновидности, которая считает религию "пирогом где-то на небе когда-то в будущем".* Они вышучивали дочь, когда она, еще подростком, начала ходить в церковь вместе с подружкой.

* По-английски это звучит ехиднее: pie in the sky by and by. – Прим. перев.

В то время когда Марсия пришла лечиться, она всецело соглашалась с родителями. С самого начала она объявила себя – несколько вызывающе – атеисткой. Нет, она не какая-то там жеманничающая атеистка, а настоящая: она считает, что род человеческий мог бы быть намного лучше, если бы освободился от своей иллюзии существования или даже возможности существования Бога. Любопытно, что сновидения Марсии были полны религиозных символов – птиц, влетающих в комнаты с бумажными свитками в клювах, и в этих свитках были непонятные послания, написанные на каком-то древнем языке. Но я не стал спорить с Марсией об этом аспекте ее сознания. Фактически, мы вообще не касались религиозных вопросов за все два года ее лечения.

В первую очередь, и надолго, мы сосредоточились на ее отношениях с родителями – двумя умнейшими, рациональными людьми, которые прекрасно обеспечивали дочь экономически, но эмоционально были очень далеки от нее в своем сухом интеллектуализме. Помимо эмоциональной дистанции, их разделяло и то, что, целиком захваченные собственной карьерой, они уделяли дочери мало сил и времени. А в результате Марсия, при всем домашнем комфорте и беззаботности, оказалась "бедной богатой девочкой", психологической сиротой. Но она и слышать об этом не желала. Она вознегодовала, когда я предположил, что родители существенно обделили ее, лишив своего внимания; она обиделась, когда я заметил ей, что она одевается как сирота: это новый стиль, сказала она, и не мое дело критиковать его.

Состояние Марши улучшалось мучительно медленно и все же заметно. Решающим элементом была теплота и близость наших с ней отношений; они устанавливались долго, обоюдными усилиями, и заметно контрастировали с ее семейными отношениями. Однажды утром, когда пошел уже второй год лечения, Марсия пришла на сеанс с новой сумкой в руках. Сумка была в три раза меньше старой холщевой и бросалась в глаза буйством расцветки. После этого она, с интервалом около месяца, стала прибавлять к своему гардеробу по одной яркой вещи; оранжевый, желтый, голубой, зеленый цвета появлялись на ней, как лепестки медленно раскрывающегося бутона. На предпоследнем нашем сеансе Марсия тихо заговорила о том, как прекрасно она себя чувствует:

– Вы знаете, странно, но не только во мне все изменилось; мне кажется, что изменилось все вокруг меня. Я вроде бы нахожусь там же, живу в том же старом доме, делаю все то же, что и раньше; но весь мир выглядит иначе, ощущается совершенно иначе. Я чувствую, что он теплый и безопасный, он любит и восхищает, и он добр. Я, помню, говорила вам, что я атеистка. По-моему, я уже не атеистка. Иногда, когда я чувствую, что мир правилен, я говорю сама себе: "Слушай, я готова поклясться, что Бог действительно есть. Я думаю, что мир не может быть таким правильным, если Бога нет". Это даже забавно. Я не знаю, как говорить о таких вещах. Я просто чувствую себя подключенной, настоящей, как будто я настоящая часть какой-то очень большой картины, хотя самой картины я почти не вижу. Я знаю только, что она есть, и что она хороша, и что я часть ее.

В процессе лечения Кэти перешла из состояния, в котором Бог был всемогущим, в состояние, где он ничего не значил. Марсия же перешла от отрицания концепции Бога к позиции, где он становился очень важным для нее. Один и тот же процесс, один и тот же врач, но, по всей видимости, противоположные результаты, хотя оба – положительные. Как это можно объяснить?

Прежде чем предпринимать попытку объяснения, я предлагаю рассмотреть еще одну историю. В случае Кэти врач должен был активно оспаривать ее религиозные идеи, чтобы добиться значительного ослабления роли представлений о Боге в ее жизни. У Марсии же представление о Боге приобретало все более важное значение, но без каких либо воздействий врача на ее религиозные идеи. Возникает вопрос: всегда ли врач должен активно оспаривать атеизм или агностицизм пациента и преднамеренно подталкивать его к религиозности?