И. С. Кон. В ПОИСКАХ СЕБЯ

...Не только музыке надо быть сверхмузыкой,
чтобы что-то значить, но и все на свете
должно превосходить себя, чтобы
быть собою. Человек, деятельность
человека должны заключать элемент
бесконечности, придающий явлению
определенность, характер.

Б.Пастернак

Мы рассмотрели, каким образом человек познает, представляет, описывает, контролирует себя, какую роль играют эти представления в его практической жизни, какова мера его реальной и воображаемой самостоятельности. Но какой смысл вкладывает личность в понятие своего "истинного" (в отличие от "представляемого" или "кажущегося") "Я"? Что означают самореализация, самоосуществление, самоактуализация личности?

Эмпирические данные об этом крайне противоречивы. Одни люди, описывая свое "подлинное Я", выдвигают на первый план социально-ролевую, институциональную принадлежность, другие – импульсивные переживания; для одних главный показатель самореализации – достижения в предметной деятельности, для других – психологическая интимность, теплота межличностных отношений; одни усматривают доказательство "подлинности" своего существования в его постоянстве, другие – в своей способности к самоизменению.

Но как бы ни варьировали индивидуальные определения и стоящие за ними социокультурные, цивилизационные каноны "самости", они всегда являются ценностно-аксиологическими и апеллируют к каким-то над- и трансиндивидуальным критериям. Выражения "стать собой" или "найти себя" подразумевают не столько познание и выявление чего-то "данного" индивиду, изначально заложенного в нем, сколько самоосуществление, реализацию избранной им сущности и жизненного пути. Конечно, не осознав и не приняв своей психофизиологической индивидуальности, не адаптировавшись к собственным нейродинамическим и иным свойствам, личность не сможет успешно взаимодействовать со средой и выработать эффективный индивидуальный стиль деятельности.

Поиск себя начинается обычно с попытки определения и утверждения своей особенности. "Человека встречаешь и спрашиваешь себя, на кого он похож. И только уверившись, что существенное в этом человеке не его подобие с другими, а его отличие от всех, начинаешь с интересом узнавать его и понимать в своеобразии"[31], – писал М.М.Пришвин. Но рано или поздно индивид замечает, что все, что он считает своим и в чем усматривает сущность собственного "Я", не только отличает его от других, но и соединяет его с ними. Мое тело дано мне природой, мои жизненные переживания зависят от внешних воздействий, мое социальное положение и имущество мои лишь постольку, поскольку это признают окружающие, а продукты моего духовного творчества, объективировавшись, обретают независимость от меня.

"Самость", отражением которой претендуют быть бесчисленные "Я-концепции", потому и не имеет положительного определения, что подразумевает одновременно и субъекта, и процесс, и результаты деятельности, которые не могут быть описаны отдельно друг от друга и от социального мира, к которому индивид принадлежит. Потребность быть личностью, возникающая на определенном этапе развития индивида и фиксирующаяся в вопросе "Кто я?", – это напряженное желание самораскрытия и выхода за пределы наличного бытия, увековечения себя в других, присущее любому творческому акту, будь то предметная деятельность или межличностная коммуникация, общение. Недаром понятие "личность" тесно связывается в философской литературе с идеями свободы и творчества.

Вслушаемся, как описывают люди кульминационные "моменты истины" своего бытия. "Апогей в любви и высшее напряжение в творчестве, по-моему, одно и то же: вечная иллюзия, что вот-вот исполнится обещанное великое откровение и перед тобой возникнут огненные буквы некоего послания" [32]. Эти слова принадлежат итальянскому кинорежиссеру Федерико Феллини.

Во внутренней беспредельности и динамизме творчества видит сущность бытия и Сент-Экзюпери: "Внутренняя жизнь Пастера, когда он, затаив дыхание, склоняется над своим микроскопом, насыщена до предела. В полной мере человеком Пастер становится именно тогда, когда наблюдает. Тут он идет вперед. Тут он спешит. Тут он шествует гигантскими шагами, хотя сам он неподвижен, и тут ему открывается беспредельность. Сезанн, безмолвно застывший перед своим этюдом, тоже живет бесценной внутренней жизнью. Человеком в полной мере он становится именно тогда, когда молчит, всматривается и судит. Тогда его полотно становится для него бескрайним, как море" [33].

Акт творчества снимает противоположность личного и вещного, индивидуального и всеобщего, свободы и необходимости, открытия себя и самоотдачи, именно в нем истинное призвание человека.

Философская мудрость всех времен и народов единодушна в том, что "истинное бытие" не может быть эгоистическим, а предполагает жизнь в согласии с законами природы, социума и универсума (как бы различно ни трактовались эти законы). Человек, пытающийся забаррикадироваться в своем малом, эмпирическом "Я", обречен на одиночество и бесплодие. Рабиндранат Тагор сравнивал познание человеком себя путем "освобождения от самости" с рождением птенца, разбивающего мертвую скорлупу, которая защищала его от мира, но одновременно не давала ему жить. Мифологический образ "дважды рожденной" птицы символизирует двойное – физическое и духовное – рождение человека, открывающего, что он должен не отгораживаться от мира, а искать творческого единения, слияния с ним [34]. В другом месте Тагор сравнивает человеческое "Я" с лампой, которая реализует свое назначение только сжигая масло, составляющее основу ее бытия [35].

В чем бы человек ни видел свое призвание, оно всегда предполагает увлечение, стремление сделать максимум возможного и даже невозможного. Человеком как и человеческим родом движет не просто нужда, но стремление к бесконечной самореализации и самоопределению. Недаром важнейшим параметром самосознания является сравнение наличного "Я" с должным и желаемым.

Но именно потому, что потребность в самореализации беспредельна, она не может быть сведена к каким-то конкретным частным моментам. Люди с развитой потребностью в достижении склонны оценивать себя и других преимущественно по "предметным" успехам. Но сразу же встает вопрос о возможном несовпадении результата деятельности, то есть решения поставленной содержательной задачи, и социального признания. В последние годы у нас много спорят об успехе подлинном и мнимом, противопоставляя заслуженный, добытый честным трудом успех и успех дешевый, внешний, добытый случайно или нечестно. Но внешние показатели (награды, звания и т.п.) не исчерпывают проблемы. Кем должен считать себя ученый, сделавший важное научное открытие, но не сумевший добиться его внедрения? Ощущение удовлетворения от успешно выполненной задачи в этом случае лишь обостряет чувство социальной неудачи, особенно если открытие или изобретение практически значимо.

Можно ли считать состоявшимся труд, оставшийся в рукописи? Мы охотно повторяем крылатую фразу М. Булгакова: "Рукописи не горят", забывая, что это слова всеведущего Воланда и сказаны они о рукописи Мастера. Многие ли художники обладают уверенностью во вневременности своего творчества? Стендаль совершенно точно предсказал, что его будут читать через сто лет после смерти. Но верил ли этому сам Анри Бейль?

Если проблематичны самооценки и оценки современников, то ожидаемые оценки потомков еще более проблематичны. Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется... Сегодняшнее поражение может обернуться завтрашней победой, и наоборот. В 1989 г. исполняется сто лет со дня смерти Н.Г.Чернышевского. С точки зрения тогдашнего обывателя, деятельность его была бесплодной: он ничего не добился и зря разбил себе жизнь. Но в исторической перспективе, беря "содержание его деятельности и связь его деятельности с предыдущими и последующими революционерами" [36], жертвы Чернышевского, включая гордый отказ просить помилования за то, что его голова устроена иначе, чем голова шефа жандармов, полностью оправданы. Образ действия в этом случае оказался важнее непосредственного результата.

Может быть, самоосуществление вообще не связано с результатом деятельности и радость творческого поиска заключается в нем самом? Но чтобы испытать эту радость, нужно пройти долгий искус мучительных тренировок, оправдываемых только верой в значительность поставленной цели. Может быть, не следует оглядываться и подводить итоги?

Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать [37].

Кроме внешнего успеха существуют еще внутренние критерии, на основе которых переписываются черновики и отбираются варианты, "места и главы жизни целой отчеркивая на полях". При всем желании человек не может уйти от вопроса, удалась ли ему данная строка, стихотворение, поступок, да и вся жизнь, хочет ли он перечеркнуть или продолжить их, гордится ими или стыдится.

Многозначность и многомерность – неизменные свойства личностного бытия. Как же правильнее оценивать себя и других: по поведению в экстремальных или в будничных ситуациях? С одной стороны, человек по-настоящему живет и обнаруживает свою истинную сущность только в моменты величайшего эмоционального подъема, максимального напряжения всех своих жизненных сил, так что субъективная продолжительность жизни должна была бы определяться не количеством прожитых лет, а числом "звездных часов", кульминационных, "пиковых" переживаний. С другой стороны, древняя индийская мудрость устами Вивекананды учит судить о человеке не по его большим, а исключительно по малым делам. Всякий глупец может стать героем на отдельный миг, но понаблюдайте за человеком в его будничных делах, и вы узнаете его истинный характер.

На подобные вопросы не бывает, видимо, однозначных ответов.

Во-первых, неоднозначно само понятие экстремальной ситуации. В одном случае это физические перегрузки, стимулирующие индивида к максимальной мобилизации его жизненных сил, в другом – внутренние критические состояния, моменты духовного просветления, медитации и т. п. Во-вторых, переживание ситуации как экстремальной зависит от прошлого опыта и психологической готовности личности. В-третьих, люди неодинаково восприимчивы к разным формам жизненного опыта, и завоевания в одной сфере не обязательно переносятся на другую. Альпинист, идущий на покорение Эвереста, безусловно, обладает исключительным мужеством и силой характера, но окажется ли он таким же сильным и морально собранным во всех других жизненных ситуациях? Экстремальные ситуации проверяют предел наших возможностей, будни – постоянство нашего стиля жизни.

Пока человек живет, в нем всегда сохраняются какие-то нераскрытые и нереализованные возможности, побуждающие его стремиться к самореализации и самопроверке. Однако никакая самопроверка не бывает абсолютной и окончательной. Ни достижение поставленной цели, ни признание окружающих, ни удовлетворенность процессом деятельности не дают абсолютной уверенности. Ты убеждаешь себя, что сделал все, что мог, а в глубине души остается сомнение – нельзя ли все-таки сделать лучше или иначе? Хирург Н.М.Амосов со своими сотрудниками спас от смерти многие тысячи людей, он знает это совершенно точно, и тем не менее каждая смерть пациента для него личная трагедия, заставляющая снова и снова думать не только о правильности своей хирургической техники, но и о жизненном пути. Как же быть тем, у кого сами критерии полезности проблематичны?

Раздумья о себе и смысле своего существования крайне мучительны, оставляя человека наедине с собственной совестью. Но в них – единственное лекарство против самодовольства и самоуспокоенности. Поэтому они необходимы для самореализации.

Ведущий представитель "гуманистической" психологии А.Маслоу на основе многолетнего изучения группы психически наиболее здоровых, творческих, "самоактуализирующихся" людей составил список черт, которыми эти люди отличаются от окружающих. Этот перечень включает: лучшее, чем у большинства, восприятие действительности, умение отличать знание от незнания, факты от мнений и существенное от второстепенного; большее принятие себя, других людей и природы; повышенную способность к непосредственным эмоциональным реакциям; склонность к проблемному, объективному мышлению; созерцательность, отстраненность, потребность в уединении; личностную автономию и сопротивляемость внешним влияниям; свежесть восприятия и богатство эмоциональных реакций; более частое переживание кульминационных, "пиковых" состояний; альтруизм, склонность идентифицироваться с человечеством как целым; благоприятные, дружественные межличностные отношения; демократический толерантный (терпимый) характер; большие творческие способности; крупномасштабность жизненных целей, ориентацию на высокие общезначимые социальные ценности и отдаленную временную перспективу.

При всей описательности и бессистемности этот перечень находит определенное эмпирическое подтверждение, особенно относительно взаимосвязи творческих потенций, когнитивного стиля и масштаба деятельности, ценностных ориентаций личности [38]. Но каковы природа и источники этого свойства?

В философской и психологической литературе получила распространение идея, что, поскольку индивид открывает и реализует себя только в другом, его личностный потенциал измеряется прежде всего его "вкладом" в жизнь и деятельность других людей. "Потребность быть личностью" в такой интерпретации есть стремление продолжить себя в других, "обрести вторую жизнь в других людях, производить в них долговечные изменения..." [39].

Думается, что попытки перевести метафору "вклада" в строгие психологические термины, предпринимаемые независимо друг от друга некоторыми советскими и зарубежными психологами, имеют большое будущее, хотя это и сопряжено с трудностями. Прежде всего, встает вопрос о соотношении степени фактической "идеальной представленности" индивида в другом, его реальной значимости для других и его субъективных представлений о сущности и размерах своего "вклада". Не снимает эта концепция и проблемы множественности мотивационных блоков: в ком (или в чем) и как именно личность хочет быть представ. ленной? Предположение, что разные социальные мотивации производны от общей фундаментальной потребности индивида быть (или стать) личностью, слишком абстрактно, чтобы перейти к конкретным содержательным вопросам кто, где, когда?

"Потребность в персонализации" может при более детальном анализе оказаться и потребностью в самораскрытии, и потребностью в объективации, и потребностью в признании. В первом случае главное – излить душу, поделиться своими переживаниями, "другой" же выступает как слушатель, реципиент. Во втором случае преобладает желание преобразовать другого, вложить в него нечто свое, уподобить его себе; в третьем случае – жажда похвалы, признания, подтверждения своей ценности. Желания физически продолжить свой род, оставить людям нечто ценное, что будет служить им и после смерти (посадить дерево, построить дом), или сохраниться в памяти людской – не синонимы, и их соотношение неодинаково у разных людей и в разных культурах.

Потребность "продолжения себя в другом" может быть как альтруистической, так и эгоистической. Родительская любовь считается образцом бескорыстия, но подчас она отрицает за детьми право на собственный выбор. При этом руководствуются примерно такой логикой: я тебя породил, ты должен реализовать мои планы, мечты и иллюзии, а если ты делаешь не то или не так, значит, ты плохой, а моя собственная жизнь, которую я тебе посвятил, пошла прахом. "Инобытие в другом" оборачивается здесь крайним эгоцентризмом; "другой" выступает как объект, ценность которого определяется тем, насколько адекватно (а точнее, насколько лестно для моего самолюбия) он отражает, продолжает, выражает и подтверждает мое собственное бесценное "Я". Другое дело – субъектно-субъектное отношение, основанное на признании самоценности другого и его права на собственный выбор.

Позволю себе пояснить мысль сугубо личным примером. Много лет я любовно и добросовестно преподавал в вузе, и эта роль была важным аспектом моего "образа Я". Мои лекции и семинары пользовались успехом, зато экзамены порой приводили в отчаяние: вместо аргументов и мыслей, в правильности которых, как мне казалось, я убедил студентов, то и дело приходилось выслушивать готовые формулы из учебников. Не видя своего "вклада" в головы студентов, я начинал считать свой труд – важную часть моей жизни бессмысленным. Сегодня я так не думаю. Психологическая наука раскрыла мне, что печатный текст учебника, прочитанный непосредственно перед экзаменом, почти всегда "перешибает" ранее услышанный материал. Лектор здесь бессилен. Но материал, наскоро выученный к экзамену, так же быстро забывается. Судить по экзаменационным ответам о долгосрочной эффективности преподавания наивно. Став старше, я понял и нечто более важное: неустранимую избирательность восприятия. Будучи студентом, я сам плохо слушал лекции, особенно общие курсы, предпочитая заниматься самостоятельно. Тем не менее я многому обязан своим учителям: у одного поражала логика, другой учил эрудиции, третий подсказал какую-то мысль. Я вспоминаю их с благодарностью. Но то, что взял у них я, для них самих было, возможно, не главным. Может быть, они хотели "вложить" в меня что-то другое, но не получилось, и это от них не зависело. Право выбора принадлежало мне. Почему же я огорчаюсь, когда мои собственные ученики поступают так же?

Возможно, пример не совсем удачен. Могут сказать, что есть обязательные учебные требования, программы и пр. Разумеется! Но мы говорим сейчас не о безличных знаниях, а о "вкладе" одного человека в другого, где избирательность неустранима. Читая лекцию или публикуя книгу, никогда не знаешь заранее, кто и как на нее откликнется, поймут ли тебя так, как ты этого хотел, или иначе. Реальный читатель разнообразнее воображаемого собеседника, с которым автор ведет свой внутренний диалог. Понравиться всем невозможно, да и стремиться к этому нелепо. Старайся хорошо делать свое дело и быть искренним, но помни, что право выбрать или не выбрать тебя собеседником, а тем паче – другом принадлежит другим.

Передать свое "Я" другому или полностью выразить его невозможно. "...Во всякой гениальной или новой человеческой мысли, или просто даже во всякой серьезной человеческой мысли, зарождающейся в чьей-нибудь голове, всегда остается нечто такое, чего никак нельзя передать другим людям, хотя бы вы исписали целые тома и растолковывали вашу мысль тридцать пять лет; всегда останется нечто, что ни за что не захочет выйти из-под вашего черепа и останется при вас навеки; с тем вы и умрете, не передав никому, быть может, самого-то главного из вашей идеи" [40]. – писал Ф.М.Достоевский. "В каждом из нас – целый мир, и в каждом этот мир свой, особенный" [41], – по-своему выражает ту же мысль Л. Пиранделло.

Мы нередко пытаемся "вложить" в других то, чего нам самим не хватает, а самые ценные и важные "вклады" остаются неосознанными и неоцененными именно потому, что лежат на большой глубине. Однако самобытность не всегда оборачивается трагической некоммуникабельностью. Чаще всего это происходит тогда, когда сама личность чересчур монологична. Реальное "полагание себя в другом" двусторонний процесс, и, чем интимней и значимей контакт, тем больше взаимозависимость. Плач по близкому человеку: "Как же я без тебя жить буду!" – звучит эгоистически: субъект вроде бы оплакивает не умершего, а себя. Между тем в этом плаче выражено признание зависимости от другого, оценка вклада другого в его жизнь, в отличие от еще более эгоцентрической формулы: "Как же вы без меня проживете?"

Человеческие отношения большей частью асимметричны. Каждый из нас по отношению к кому-то является учеником, а к кому-то – учителем жизни. Но учение не просто передача формальных знаний или личного опыта. Личность – это путь человека, который всегда неповторим и оригинален. Указать другому его жизненный путь, раскрыть ему смысл его жизни невозможно. Это значило бы прожить жизнь за другого, вместо него. В том, что касается высших жизненных ценностей, научить другого нельзя, каждый должен учить себя сам, можно только помочь ему глубже понять окружающий мир и самого себя, стать самим собой, реализовав лучшее, что в нем есть. В отличие от претенциозных самозванцев, имеющих на все готовые ответы, мудрый учитель жизни не разрушает, а проясняет и созидает, помогая другому идти его собственным, а не своим путем. Недаром идеальные взаимоотношения ученика и учителя обычно символизируются как дружба.

Метафора персонализации как "вклада" в другого правомерна, когда речь идет об обобщенном, абстрактном другом. Применительно к конкретному "ты" больше подошла бы метафора "приручение" (используем образное выражение из "Маленького принца" А. Сент-Экзюпери), обозначающее ситуацию, когда двое субъектов взаимно становятся друг для друга личностями, обретая каждый единственность и неповторимость, которыми они не обладали в качестве представителей рода, вида и т.д.

В свете индивидуалистической философии, вроде экзистенциализма, единственным критерием "подлинности" или "неподлинности" поведения личности, а следовательно, и ее моральной ответственности является степень соответствия поступка внутренним убеждениям. Сами убеждения оценке не подлежат. "...Экзистенциализм, беспощадно строгий ко всем проявлениям малодушия и ко всем его рационализациям, оказывается предельно снисходительным по отношению к неведению. От экзистенциального обвинения почти всегда (а особенно в тех сложных случаях, когда речь идет о социальной ответственности) можно отделаться с помощью своего рода "когнитивного алиби": я, мол, не знал этого; я искренне верил в то, что внушали; я считал достоверным то, что все считали достоверным, и т.д. Представление о личности, из которого исходил Маркс, исключает подобные оправдания. Оно предполагает, что человек ответствен не только перед своими убеждениями, но и за свои убеждения, за само их содержание. Личность, которая по условиям своей жизни имела возможность для интеллектуального развития... обязана знать то, что возможно знать, что теоретически доступно для ее времени" [42].

В наши дни, когда реакционная пропаганда усиленно оболванивает людей, называя черное белым и извращая смысл всех социально-политических и нравственных понятий, четкое идеологическое самоопределение особенно необходимо. Выбор между миром и войной, демократией и фашизмом, гуманизмом и попранием элементарных прав человека насущное дело каждого. Выбор этот делается не в одиночку. Мое "Я" – плоть от плоти множества "Мы" – предков и современников, единомышленников и братьев по классу, на опыт которых человек опирается и которые, в свою очередь, в нем нуждаются. Эта связь "Я" и "Мы" прекрасно раскрыта в поэтической притче М.М.Пришвина:

"Лед крепкий под окном, но солнце пригревает, с крыш свесились сосульки – началась капель. "Я! я! я!" – звенит каждая капля, умирая. Жизнь ее – доля секунды. "Я!" – боль о бессилии.

Но вот во льду уже ямка, промоина, он тает, его уже нет, а с крыши все еще звенит светлая капель...

Капля, падая на камень, четко выговаривает: "Я!" Камень большой и крепкий, ему, может быть, еще тысячу лет здесь лежать, а капля живет одно мгновение, и это мгновение боль бессилия. И все же "капля долбит камень", многие "я" сливаются в "мы", такое могучее, что не только продолбит камень, а иной раз и унесет его в бурном потоке" [43].

Но человеческое "Я" не простая капля, оно обладает собственной волей и способностью различать добро и зло. Мы привыкли верить, что "человек только в том случае несет полную ответственность за свои поступки, если он совершил их, обладая полной свободой воли, и что нравственным долгом является сопротивление всякому принуждению к безнравственному поступку" [44].

Чтобы состояться как личность, человек должен мочь, сметь и уметь выбирать свой путь и принимать на себя ответственность. При всем многообразии его содержания и форм вопрос "Кто я?" сводится к трем: "Что я могу?", "Что я смею?" и "Что я умею?" Мочь – категория действенно-бытийная, она описывает диапазон объективных возможностей и выборов, очерчивающих потенциальные рамки деятельности человека. Сметь – категория морально-волевая, описывающая уровень его притязаний и нравственный потенциал. Уметь категория когнитивная, она описывает знания и навыки, с помощью которых он реализует возможности, заложенные в его жизненной ситуации и в собственной его природе.

Но эти категории и вопросы различаются лишь в абстракции, в действительности они постоянно переходят друг в друга. Каков бы ни был объективный диапазон его возможностей, человек реально может только то, что он смеет и умеет, а смелость без умения так же неэффективна, как умение без смелости.

Старая философско-этическая формула "Стань тем, что ты есть" не просто требование развить заложенные в тебе таланты. Апеллируя к собственной активности личности, она говорит ей: ты состоишься, станешь тем, чем можешь и должна стать, только если ты сама этого захочешь, сумеешь сделать правильный жизненный выбор и приложишь для его осуществления максимальные усилия. Иными словами, это формула свободы и самовоспитания.