И. С. Кон. В ПОИСКАХ СЕБЯ

Все человеческие судьбы слагаются случайно,
в зависимости от судеб, их окружающих...
Так сложилась и судьба моей юности,
определившей и всю мою судьбу.

И.А.Бунин

Рассмотрев постоянство личности с точки зрения сохранения или изменения отдельных ее черт, попробуем теперь подойти к проблеме с другого конца – выявить общие принципы периодизации индивидуального развития личности и ее самосознания. Здесь существует три подхода.

В биологии и психофизиологии речь идет о критических, или сензитивных, периодах, когда организм отличается повышенной сензитивностью (чувствительностью) к каким-то вполне определенным внешним и (или) внутренним факторам, воздействие которых именно в данной (и никакой другой) точке развития имеет особенно важные необратимые последствия.

В социологии и других общественных науках говорят о социальных переходах, поворотных пунктах развития, радикально изменяющих положение, статус или структуру деятельности индивида (например, поступление в школу, гражданское совершеннолетие, вступление в брак), чему нередко сопутствуют особые социальные ритуалы, обряды перехода.

Поскольку критические периоды и социальные переходы обычно сопровождаются какой-то психологической перестройкой, в психологии развития существует специальное понятие возрастных нормативных жизненных кризисов, которое подчеркивает, что, какой бы болезненной ни казалась эта перестройка, для данной фазы развития она закономерна, статистически нормальна. Зная соответствующие биологические и социальные законы, можно достаточно точно (в среднем) предсказать, в каком возрасте индивид данного общества столкнется с теми или иными проблемами, как эти проблемы связаны друг с другом, от чего зависит глубина и длительность кризиса, и каковы типичные варианты его разрешения.

Но если нас интересует не структура жизненного пути среднестатистического индивида, а биография конкретной личности, таких объективных данных недостаточно.

Жизнь отдельной личности, как и история человечества, есть, с одной стороны, естественноисторический, закономерный процесс, а с другой – уникальная, единственная в своем роде, драма, каждая сцена которой – результат сцепления множества индивидуально неповторимых характеров и обстоятельств. Всякая жизненная ситуация конкретна, многокомпонентна и изменчива, а слово "событие" обозначает однократное происшествие. Недаром логико-методологическая специфика исторической науки связана именно с проблемой объяснения событий, а не законов или тенденций развития.

Разумеется, жизненные (биографические) события, как и исторические, поддаются классификации и могут быть описаны в процессуальных или структурных терминах [12].

В зависимости от того, к какой сфере жизни они относятся, говорят о физических, биологических, социальных и психологических событиях. В зависимости от того, происходят ли они вокруг индивида, с ним самим или внутри него, различают внешние (средовые), поведенческие (поступки) и внутренние (духовные) события. События, происходящие в собственной жизни индивида, называют индивидуальными, а те, в которых он выступает как объект исторических обстоятельств, – социокультурными. По степени их массовости, повторяемости и предсказуемости различают обычные (нормативные) и случайные (исключительные) события.

Кроме общей типологизации жизненных событий ученые выделяют их структурные свойства:

Время совершения события – насколько оно соответствует нормативным социальным ожиданиям и является своевременным или несвоевременным для данного отрезка жизненного пути. Первый брак в 16 лет сегодня кажется преждевременным, в 18 – ранним, в 40 – поздним,

Длительность события, которое может быть растянутым во времени (половое созревание, приобретение профессии, становление гражданственности) или почти одномоментным, дискретным происшествием (авиационная катастрофа).

Последовательность – место данного события в ряду других жизненных событий. Трудовая жизнь может начинаться после завершения общего образования, параллельно ему или раньше; интимная близость в одних случаях следует за вступлением в брак, в других предшествует ему. Не зная реальной и нормативно-ожидаемой последовательности жизненных событий, невозможно понять структуру жизненного пути, а следовательно, и особенности конкретной биографии.

Когортные особенности – каковы типичные структурные свойства (длительность, последовательность) и т.д. жизненных событий у представителей данного поколения, в отличие от других.

Контекстуальная чистота события – насколько тесно и как именно оно связано с другими жизненными событиями. Большинство жизненных событий не являются "чистыми" и не допускают одноплановых объяснений. Так, подростки начинают влюбляться не столько в соответствии с биологическим половым созреванием, сколько под влиянием нормативных установок сверстников и окружающих.

Вероятность осуществления события, его статистическая типичность – происходит ли нечто подобное со всеми, с некоторыми или только с отдельными людьми. Это зависит не только от обычности или исключительности события, но и от особенностей данного индивида, его профессии, групповой принадлежности и т.п. (профессиональные ученые делают научные открытия неизмеримо чаще, нежели самоучки).

Оценивая степень "судьбоносности" разных жизненных событий, их влияние на личность, обыденное сознание склонно обращать внимание прежде всего на яркость, драматизм события, его хронологическую близость к моменту предполагаемого изменения личности, крупномасштабность (слово "событие" подразумевает нечто значительное, из ряда вон выходящее) и относительное единство, благодаря которому оно выглядит однократным. Однако глубокие личностные изменения не всегда порождаются наиболее яркими, драматическими и недавними событиями, Очень часто они результат накопления множества мелких событий в течение определенного времени, причем существует потенциальный эффект кумулятивного взаимодействия разных типов жизненных событий. Например, для понимания сдвигов в "образе Я" подростка нужно учитывать не только изменения в его телесном облике и психогормональные процессы, но и такое, казалось бы, внешнее событие, как переход в новую школу, вызывающее необходимость адаптации к новому коллективу, потребность увидеть себя глазами новых товарищей.

"Событийный" подход к формированию личности видит в ней не завершенную и замкнутую в себе систему элементов и последовательность стадий развития, а живую историю, драму обновления, достижения и преодоления.

Реконструируя течение собственной жизни, мы периодизируем его не по безличным психофизиологическим циклам и социальным переходам, а по критическим ситуациям, возникающим в точках пересечения "внешнего" и "внутреннего" планов бытия, нарушающих его размеренное течение и переживаемых как стрессы, фрустрации, конфликты и кризисы. Но так обстоит дело у всех людей. Обобщить все это призван помочь биографический метод.

Это понятие многогранно. В исторической науке XIX в. "биографической историей" называли самый примитивный нетеоретический вид исторического повествования, сводивший сущность исторического процесса к биографическим особенностям его участников. В социологии первой четверти XX в. биографический метод, то есть изучение личных документов (переписки, дневников и т.д.), использовался для прояснения субъективной стороны социальных процессов, того смысла, который придавали этим процессам их участники (У.Томас, Ф.Знанецкий). В психологии 20-х годов биографический метод превратился в дневниковый: главным источником реконструкции жизненного мира личности стали дневники и автобиографии (Ш.Бюлер). В психиатрии "история жизни" сливается с клиническим исследованием, нацеленным на обнаружение источника заболевания, исходной "психической травмы".

Хотя биография как распространенный познавательный вид (жанр) истории литературы, искусства, политики и науки не отличалась теоретичностью, в начале XX в. в ней оформляются два отчетливых полюса – герменевтика и психоанализ.

Герменевтика как метод исторического понимания, интерпретации и расшифровки скрытого внутреннего смысла человеческой деятельности и ее продуктов считала биографию высшей и самой поучительной формой гуманитарного исследования. Но В.Дильтей и Г.Миш практически сводят биографию к расширительно трактуемой автобиографии, истории духовного становления субъекта, рассматриваемой с его собственной точки зрения. Добиваясь максимальной идентификации со своим героем, глядя на мир его глазами, биограф-герменевтик старался избегать какой бы то ни было критики его действий, взгляда со стороны. При этом дело "выглядит так, как если бы задача самореализации, совпадения с самим собой, во все времена и эпохи была основным содержанием человеческой жизни, а конкретно-исторические усилия людей – всего лишь формой, в которой это содержание осознавалось и выполнялось". В результате герои разных биографий оказываются похожими друг на друга. "Жизнеописания, каждое из которых акцентирует тему движения к себе самому, в совокупности создают картину каких – то ничейных, безличных, из века в век повторяющихся мытарств" [13].

Нечто похожее происходит и в психоанализе, хотя его исходные посылки противоположны герменевтическим. "Если в герменевтике, – пишет Э.Ю.Соловьев, – отношение к чужому самоистолкованию определяется презумпцией благоговения, то в психоанализе – презумпцией подозрительности. В искренних исповедях он видит не истину, исключающую всякую критику, а как раз высшую форму самообмана, такую степень развития "иллюзий на свой собственный счет", когда пациент уже не может выпутаться из них, но именно поэтому позволяет врачу распознать вытесненные психологические энергии, силы, комплексы, травмы. Типы и виды чужеродных психических сил психоаналитик всегда уже знает заранее. Проводимая им расшифровка исповедального материала носит поэтому характер сведения индивидуального к общераспространенному, странного – к известному, уникального – к типологическому" [14]. Бесконечное многообразие исторических индивидуальностей втискивается в таблицу, где по горизонтали проставлены психические травмы и аномалии, а по вертикали – типичные способы реакции на них.

Эти недостатки в сочетании с трудностями научной интерпретации интроспективных данных и ненадежностью ретроспективных отчетов сделали "биографический метод" по меньшей мере неубедительным в глазах обществоведов и психологов.

Сейчас положение изменилось. Биография не только является одним из любимейших жанров массовой литературы, но и заняла прочное место во всех науках о человеке и обществе. Во-первых, когортный анализ и историческая социология жизненного пути позволяют выяснить типичную структуру и последовательность этапов развития и социальных переходов не "человека вообще", а "личности в определенном обществе, современника определенной эпохи и сверстника определенного поколения" [15]. Во-вторых, изучение индивидуального развития на протяжении всей жизни человека позволяет глубже понять механизм внутриличностного взаимодействия психических структур и индивидуально-типологические варианты процесса развития. В-третьих, в самой биографической литературе крепнет понимание того, что индивидуальность личного становления может быть раскрыта лишь в связи с конкретной социальной и культурной ситуацией, ибо "только по отношению к последней описываемая жизнь приобретает значение истории, особой смысло-временной целостности, к которой применимы понятия уникальности, событийности, развития, самоосуществления" [16].

Естественноисторический процесс и драма не теряют в результате этого своих различий, а индивидуальная биография не сливается ни с социологией жизненного пути, ни с психологией развития, но осознается их взаимозависимость и дополнительность по отношению друг к другу.

Говорят, что предметом биографии является не просто жизнеописание, а судьба. Понятие судьбы в метафизическом смысле обозначает неразумную и непостижимую предопределенность человеческой жизни. Но судьба трактуется нередко и как внутренняя определенность индивидуального бытия, которому сам человек придает направление и смысл. В первом случае подчеркивается несвобода внешней детерминации, во втором – окончательность, необратимость собственного выбора.

Психофизиологическая индивидуальность личности и особенности общества, в котором она живет, не зависят от ее воли и ставят определенные границы ее жизнедеятельности. В гитлеровской Германии А.Эйнштейн не смог бы стать великим физиком: и он сам, и стиль его теоретического мышления были "несозвучны эпохе". Но в пределах этой двойной психофизиологической и социальной – детерминации индивид имеет возможность выбора. Человеческая жизнь – не спонтанное саморазвитие, а длинный ряд следующих друг за другом встреч, событий и решений, которые в момент своего осуществления зависят от нашей воли и лишь затем, благодаря своим последствиям и ретроспективному осмыслению, обретают характер необходимости и воспринимаются как таковые.

Биографическое исследование кажется вышколенному естественнонаучному интеллекту сомнительным. Биограф интересуется не общим, а индивидуальным: вместо того чтобы высчитывать статистические корреляции, он погружается в изучение личных документов, смысл которых всегда проблематичен, пытается понять скрытые мотивы давно умерших людей и постоянно вынужден прибегать к статистически ненадежному ретроспективному анализу. Но эти упреки можно отнести ко всякому историческому познанию. Биографический жанр, где объяснение соседствует с пониманием, не случайно называют научно-художественным. Советский литературовед Б.И.Бурсов даже назвал свой фундаментальный труд о Ф.М.Достоевском "роман-исследование".

Методологическая специфика биографии состоит именно в том, что, в отличие от экспериментально-психологического исследования, она прослеживает развитие не объекта и его свойств, а самосознательного субъекта, личности. Биографа интересует не только что и по каким причинам сталось с его героем, но и что и ради чего он сделал из себя. И хотя из этой "повести" невозможно вывести закона, обязательного для других жизней, она дает поучительный пример: так можно или так бывает.

Б.Пастернак писал, что жизнь поэта – не в фактах его биографии, а в его творчестве. "Ее нельзя найти под его именем и надо искать под чужим, в биографическом столбце его последователей... Область подсознательного у гения не поддается обмеру. Ее составляет все, что творится с его читателями и чего он не знает" [17]. В какой-то степени это верно и относительно любого человека, который, сам того не ведая, накладывает свой, большой или малый, отпечаток на многих других людей.

Отсюда и методологическая сложность изучения жизненного пути личности.