Ф. Ницше. ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА | ОГЛАВЛЕHИЕ О БАЗАРНЫХ МУХАХ Друг мой, беги в

О БАЗАРНЫХ МУХАХ

Друг мой, беги в свое уединение! Я вижу, ты оглушен шумом великих и исколот жалами малых.

С достоинством умеют лес и скалы молчать вместе с тобой. Уподобься же вновь любимому дереву своему: раскинув ветви, прислушиваясь, тихо склонилось оно над морем.

Где оканчивается уединение, там начинается базар: там, где базар, там шум великих актеров и жужжание ядовитых мух.

В мире самые лучшие вещи еще ничего не значат, пока нет того, кто их представит с подмостков: великими людьми называет толпа этих представляющих.

Плохо понимает толпа все великое, то есть творческое; но хорошо понимает актеров, представляющих все великое на сцене.

Вокруг изобретателей новых ценностей вращается мир – невидимо вращается он; а вокруг актеров вращаются толпа и слава: это и называют мировым порядком.

У актера есть дух, но мало совести духа. Он всегда верит в то, посредством чего заставляет уверовать и других, – он верит в себя самого!

По-новому верит он завтра, а послезавтра – вновь по-другому. Стремительны чувства его, как у толпы, и так же переменчивы настроения.

"Опрокинуть" означает у него "доказать"; "свести с ума" – "убедить". Самым же убедительным доказательством считает он кровь.

Истина, проскальзывающая только в чуткие уши, для него – ложь и ничто. Поистине, он верит лишь в тех богов, от которых в мире больше всего шума!

Базар полон ликующими паяцами, и толпа гордится своими великими людьми, этими повелителями минуты!

Но минута настойчива, и вот – торопят тебя эти настырные и требуют ответа: да или нет? Увы, если захочешь поставить ты стул свой между их "за" и их "против"!

Да не будут в соблазн тебе эти суетливые поборники безусловного тебе, возлюбленному Истины! Никогда еще не держалась она за руку абсолютного.

Сторонись и остерегайся этих навязчивых: только на базаре набрасываются с вопросом – "Да или нет?".

Медленно течет жизнь всех глубоких родников: долго должны ждать они, пока узнают, что упало в глубины их.

Подальше от базара и славы уходит все великое: в стороне от базара и славы жили всегда изобретатели новых ценностей.

Друг мой, беги в свое уединение: я вижу, ты искусан ядовитыми мухами. Беги туда, где веет суровый свежий ветер!

Беги в свое уединение! Слишком близко жил ты к маленьким и жалким; беги от их невидимого мщения! Нет в них ничего, кроме мести.

Не поднимай же руки на них! Ибо они бесчисленны, и не твой это жребий – бить мух.

Нет им числа, этим маленьким и жалким: не одному гордому зданию дождевые капли и сорные травы послужили причиной гибели.

Ты – не камень, но уже становишься пустым от множества падающих капель. Трещины и щели появляются на тебе.

Я вижу, устал ты от ядовитых мух и в кровь исцарапан во многих местах, а гордость твоя не хочет даже возмущаться.

Крови желают эти жалкие создания, крови жаждут их бескровные души – вот и жалят они в невинности и простоте душевной.

Но ты глубок, и глубоко страдаешь даже от ничтожных ран; и вот, не успеешь ты излечиться – снова ползет ядовитый червь по руке твоей.

Но ты слишком горд, чтобы взять и прихлопнуть этих лакомок; берегись же, как бы не стало уделом твоим переносить их ядовитую наглость.

И с похвалами жужжат они вокруг тебя: назойливость – вот что такое похвалы их! Быть поближе к коже и крови твоей – этого жаждут они.

Они льстят тебе, словно Богу или дьяволу; они визжат перед тобой, словно перед Богом или дьяволом. Ну что ж, они льстецы, визгуны – и не более.

Бывают они любезны и предупредительны с тобой. Но таково всегда было благоразумие трусов. Да, трусливые умны!

Своей мелкой душой они много думают о тебе: ты всегда вызываешь у них подозрение. Все, о чем много думают, становится подозрительным. [15]

Они наказывают тебя за добродетели твои, а прощают – зато полностью – только ошибки твои.

Ты снисходителен и справедлив, потому и говоришь: "Не виновны они в своем ничтожном существовании". Но их мелкая душа думает: "Вина лежит на всяком великом существовании".

Когда ты снисходителен, они все равно чувствуют твое презрение и возвращают тебе благодеяние твое, уязвляя тайком.

Молчание гордости твоей всегда им не по вкусу: но они ликуют, когда бываешь ты настолько скромным, чтобы стать тщеславным.

То, что узнаем мы в человеке, воспламеняем мы в нем. Остерегайся же маленьких людей!

Перед тобой они чувствуют себя ничтожными, и низость их тлеет и разгорается в невидимую месть.

Разве не замечал ты, как часто они делались безмолвными, когда ты подходил к ним, и как силы покидали их. словно дым от угасающего костра?

На, друг мой, укором совести являешься ты для ближних своих: ибо недостойны они тебя. Потому они ненавидят тебя и готовы высасывать кровь твою.

Ближние твои всегда останутся для тебя ядовитыми мухами; само величие твое делает их столь ядовитыми и похожими на мух

Друг мой, беги в свое уединение, туда, где веет суровый свежий ветер. Не твое дело разгонять мух.

Так говорил Заратустра

О ЦЕЛОМУДРИИ

Я люблю лес. Плохо жить в городах: слишком много там страстных людей

Не лучше ли попасть в руки убийцы, чем стать предметом вожделений страстной женщины?

Взгляните же на этих мужчин: их глаза говорят, что не ведают они ничего лучшего на земле, чем спать с женщиной.

Грязь на дне души их; увы, если у грязи этой есть еще и дух!

О, если бы вы были совершенны, по крайней мере, так же, как звери! Но зверям присуща невинность.

Разве я призываю умерщвлять свои чувства? Я призываю к невинности чувств.

Разве к целомудрию призываю я вас? Для некоторых целомудрие – добродетель, но для многих – почти что порок.

Они, быть может, и воздерживаются, но пес чувственности завистливо проглядывает из всех их деяний.

До высот их добродетели, вплоть до сферы духа, где царит холод, преследует их это животное, несущее с собой вражду.

И как искусно пес чувственности умеет молить о духе, когда ему отказано в теле!

Вы любите трагедии и все, что терзает сердце? Но я не доверяю вашему псу.

У вас слишком жестокие глаза: слишком похотливо смотрите вы на испытывающих страдания. Не переоделось ли сладострастие ваше, называя себя теперь состраданием?

И еще такую притчу даю я вам: многие, желавшие изгнать своего искусителя, превратились в свиней.

Кому целомудрие в тягость, тому не следует советовать его. чтобы не сделалось оно путем в преисподнюю, превратившись в грязь и похотливость души.

Неужели говорю я что-то грязное? А ведь все это – еще не самое дурное.

Познающий неохотно погружается в воду истины не тогда, когда она грязная, а когда она мелкая.

Поистине, есть целомудренные до глубины души: они снисходительны и смеются охотнее и веселее вас.

Они смеются и над целомудрием и спрашивают: "Что такое целомудрие?

Не безумие ли это? Но это безумие само пришло к нам, а не мы к нему.

С радушием приютили мы этого гостя в нашем сердце: теперь живет он у нас, и пусть остается, сколько захочет!"

Так говорил Заратустра.

О ДРУГЕ

"Наедине с самим собой перестаешь быть один – становится на одного больше, а это уже слишком, – думает отшельник. – Все один да один – это в конце концов образует двоих!"

"Я" и "Меня" слишком неумеренны в беседах: как возможно было бы это вынести, если бы не было друга?

Друг для отшельника – это всегда третий, это пробка, препятствующая разговору двоих погружаться вглубь.

Ах, слишком много бездн существует для отшельника. Вот почему так страстно жаждет он друга и высоты его.

Наша вера в других выдает то, во что мы хотели бы верить в нас самих. Наше страстное желание обрести друга является предателем нашим.

И часто с помощью любви хотят всего лишь перескочить через зависть. И часто нападают и делают себе врага для того, чтобы скрыть собственную уязвимость.

"Будь хотя бы врагом моим!" – говорит истинное почитание, которое не осмеливается просить о дружбе.

Если ты хочешь иметь друга, ты должен вести за него войну; а чтобы вести войну, надо уметь быть врагом.

Врага должен чтить ты в друге своем. Разве можешь ты подойти вплотную к другу своему, не перейдя к нему?

Пусть будет друг твой самым достойным врагом твоим. Будь же ближайшим к сердцу его, противясь ему.

Ты не хочешь перед другом носить одежды? Ты оказываешь честь ему, показываясь таким, каков ты есть на самом деле? Но за это он посылает тебя к черту!

Кто не скрывает себя, вызывает возмущение: у вас достаточно оснований бояться наготы! Будь вы богами, вы бы стыдились одежд своих!

Не старайся приукрашивать себя для друга: ибо стрелой и стремлением к Сверхчеловеку должен ты быть для него.

Смотрел ли ты на друга, когда спит он, чтобы увидеть, каков он тогда? Что такое лицо друга твоего? Это – твой собственный лик, но отраженный в грубом и несовершенном зеркале.

Видел ли ты друга своего спящим? Не испугался ли ты его вида? О да, человек есть нечто, что должно преодолеть.

Угадывать и уметь молчать должен друг: умерь желание свое видеть все. Пусть сон твой раскроет тебе, что делает друг твой, бодрствуя.

Да будет сострадание твое угадыванием: сперва узнай, хочет ли друг сострадания. Быть может, он любит в тебе несокрушенный взор и взгляд вечности.

Да будет сострадание к другу сокрыто под твердой оболочкой, на ней должен ты стереть зубы свои. Тогда сострадание приобретет утонченность и сладость свою.

Стал ли ты чистым воздухом, уединением, хлебом и лекарством для друга своего? Иной не в силах освободиться от собственных цепей, однако друга своего спасает.

Если ты раб, то не можешь быть другом. Если тиран, – не можешь иметь друзей.

Слишком долго таились в женщине раб и тиран. Поэтому неспособна она к дружбе: ей ведома только любовь.

В любви ее всегда есть несправедливость и слепота ко всему, чего не любит она. Но и в сознательной любви женщины есть и внезапность, и молния, и тьма рядом со светом.

Пока еще не способна женщина на дружбу: женщины – это кошки, или птицы, или, в лучшем случае, коровы.

Пока еще не способна женщина на дружбу: но скажите мне вы, мужчины, кто из вас способен на нее?

О ваша бедность, мужчины, о ваша скудость души! То, что даете вы другу, я даю любому из врагов своих и не становлюсь от этого беднее.

Существует товарищество: пусть будет и дружба!

Так говорил Заратустра.

О ТЫСЯЧЕ И ОДНОЙ ЦЕЛИ

Много стран и народов видел Заратустра: так открыл он добро и зло разных народов. Не нашел он на всей земле большей силы, чем добро и зло.

Ни один народ не смог бы выжить, не производя оценки – что есть добро и что есть зло; чтобы сохраниться, должен он оценивать иначе, нежели сосед его.

Многое, что у одного народа называется добром, у другого слывет позором и поношением: вот что обнаружил я. Многое из того, что здесь именуется злом, там облекалось в пурпур почестей.

Никогда сосед не понимал соседа; всегда удивлялась душа одного безумию и злобе другого.

Скрижаль заповедей добра воздвиг над собой каждый народ. Смотри, это скрижаль преодолений его, это голос его воли к власти.

Похвально у него то, что дается с трудом; добрым зовется тяжелое и неизбежное; а то, что сильно настолько, чтобы освободить от величайшей нужды, – самое редкое и тяжелое – он провозглашает священным.

То, что позволяет ему господствовать, побеждать и блистать на страх и зависть соседу, имеет для него значение высшего, наипервейшего мерила ценностей и смысла всех вещей.

Поистине, брат мой, если узнал ты потребность народа, его землю, и небо, и соседа его, ты открыл закон преодолений его и угадал, почему он поднимается по этой лестнице к надежде своей.

"Ты всегда должен быть первым и стоять впереди других; никого не должна любить ревнивая душа твоя, кроме друга", – слова эти приводили в трепет душу грека, и шел он своей стезей величия.

"Говорить правду и хорошо владеть луком и стрелами", – считалось достойным и вместе с тем делом нелегким у народа, [16] от которого происходит имя мое – имя, которое ношу я с достоинством и честью, хотя и нелегко это мне.

"Чтить отца и мать и вплоть до сокровенных глубин души предаться воле их" – такова скрижаль преодолений другого народа, воздвигшего ее над собой и ставшего могущественным и вечным силой ее.

"Хранить верность и во имя ее жертвовать кровью и честью своей даже в злых и опасных делах", – так, поучаясь, преодолевал себя другой народ, и, преодолевая, великие надежды понес он в себе.

Поистине, сами себе заповедали люди все добро свое и зло. Поистине, не заимствовали они и не нашли его, и не упало оно к ним, словно глас с неба.

Изначально человек придал ценность вещам, чтобы этим сохранить себя; он дал вещам смысл, человеческий смысл. Потому и назвал он себя человеком, что стал оценивать.

Оценивать – значит создавать. Слышите вы, созидающие! Именно оценка придает ценность и драгоценность всем оцененным вещам.

Лишь через оценку появляется ценность: и без оценивания был бы пуст орех бытия. Слышите вы, созидающие!

Перемена ценностей – это перемена созидающих. Всегда будет разрушителем тот, кто становится творцом.

Некогда творцами были целые народы, и только потом – отдельные личности: поистине, отдельная личность – это самое юное из всего созданного.

Скрижали заповедей добра воздвигли над собой народы. Любовь, стремящаяся повелевать, и любовь, жаждущая повиноваться, сообща создали эти скрижали.

Стремление к стаду древнее, чем притяжение собственного "Я": и покуда добрая совесть означает волю стада, лишь дурная совесть скажет: "Я".

Поистине, лукавое и бессердечное "Я", ищущее своей выгоды в выгоде большинства, – не начало стада, а гибель его.

Любящие и созидающие – вот кто всегда был творцом добра и зла. Огонь любви и гнева пылает на именах всех добродетелей.

Много стран и народов повидал Заратустра, но не нашел он на всей земле силы большей, чем творения любящих: "Добро" и "Зло" суть их имена.

Поистине, чудовищны сила и власть этой похвалы и этого порицания. Скажите мне, братья мои, кто преодолеет их? Кто набросит оковы на тысячеглавого зверя?

Тысяча целей существовала до сих пор, ибо была тысяча народов. Теперь же недостает только оков для тысячеглавого зверя, недостает единой цели. У человечества нет еще цели.

Но скажите мне, братья мои: если до сих пор еще нет у человечества цели, то есть ли оно само или еще нет его?

Так говорил Заратустра.

О ЛЮБВИ К БЛИЖНЕМУ

Вы жметесь к ближнему и говорите при этом красивые слова. Но я говорю вам: ваша любовь к ближнему – это всего лишь дурная любовь к самим себе.

Вы убегаете к ближнему от самих себя и хотели бы сделать из этого добродетель: но я насквозь вижу ваше "бескорыстие".

"Ты" старше, чем "Я"; "Ты" объявлено священным, но пока еще не признано таковым "Я": и вот – человек жмется к ближнему.

Разве призываю я вас любить ближнего? Скорее я посоветую вам бежать от ближних и любить дальних!

Выше любви к ближнему стоит любовь к дальнему и будущему; выше любви к человеку – любовь к делам и призрачным видениям.

Этот призрак, парящий над тобой, брат мой, прекраснее тебя; почему бы тебе не отдать ему плоть и кровь свою? Но ты страшишься и бежишь к ближнему.

Вы не выносите себя и недостаточно себя любите: и вот вы хотите соблазнить ближнего своего на любовь к вам и позолотить себя его заблуждением.

Я хотел бы, чтобы все эти ближние и соседи их стали для вас невыносимы; и тогда из самих себя вам придется создать друга с переполненным сердцем.

Вы приглашаете свидетеля, когда хотите похвалить себя; и когда вы убедили его думать о вас хорошо, тогда и сами начинаете хорошо думать о себе.

Лжет не только тот, кто говорит вопреки знанию своему, но прежде всего тот, кто говорит вопреки своему незнанию. Именно так общаетесь вы между собой, вводя в заблуждение на свой счет соседей своих.

Так говорит глупец: "Общение с людьми портит характер, особенно когда нет его".

Один идет к ближнему, потому что ищет себя, а другой – потому что хочет себя потерять. Ваша дурная любовь к себе превращает ваше одиночество в тюрьму.

Дальние расплачиваются за вашу любовь к ближнему; и всякий раз, когда вы соберетесь впятером, должен умереть шестой.

Я не люблю ваших праздников: слишком много лицедеев встречаю я там, и даже зрители часто кривляются, словно актеры. [17]

Не о ближнем учу я вас, но о друге. Да будет друг для вас праздником земли и предчувствием Сверхчеловека.

Я учу вас о друге и переполненном сердце его. Но надо уметь быть губкой, если хочешь, чтобы тебя любили всем сердцем.

Я учу вас о друге, о вместилище добра, в котором мир предстает совершенным и завершенным; я учу вас о созидающем друге, который всегда готов одарить таким миром.

И как мир этот развертывается для него. так. свертываясь, снова он возвращается к нему, подобно становлению добра через зло, подобно становлению цели из случая.

Да будет для тебя грядущее и отдаленное причиной твоего нынешнего: в друге люби Сверхчеловека, как причину свою.

Братья мои, любить дальнего, а не ближнего призываю я вас.

Так говорил Заратустра.

О ПУТИ СОЗИДАЮЩЕГО

Брат мой, ты хочешь уединения? Хочешь искать пути к самому себе? Помедли немного и выслушай меня.

"Кто ищет, легко может потерять себя. Всякое уединение есть грех", – так говорит стадо. А ты долго принадлежал стаду.

И голос его еще долго будет звучать в тебе. И если ты скажешь: "У меня уже не одна совесть с вами", – это будет жалобой и болью.

Видишь, сама эта боль рождена в тебе общей совестью стада: последний отблеск этой совести вспыхивает еще на скорби твоей.

Но ты хочешь идти путем скорби, потому что это путь к самому себе? Тогда покажи, что имеешь на это и право, и силу!

Воплощаешь ли ты в себе это новое право и новую силу? Первое движение? Само собою катящееся колесо? Можешь ли ты заставить звезды вращаться вокруг тебя?

О, как много тех, для кого высота – предмет вожделения! И тех, у кого вызывает она судороги честолюбия! Покажи, что ты не из этих сладострастников и честолюбцев!

О, как много великих идей, чье действие, подобно кузнечным мехам: от них человек надувается и становится еще более пустым.

Ты называешь себя свободным? Я хочу слышать господствующую мысль твою, а не то, что ты избежал ярма.

Из тех ли ты, кто имел право сбросить его? Есть и такие, что лишились последней ценности своей, отбросив покорность.

Ты называешь себя свободным от чего-то? Какое мне дело до этого! Но взор твой должен поведать мне: ради чего ты свободен?

Можешь ли ты создать себе сам добро и зло? И утвердить над собой волю свою как закон? И быть самому себе – мстителем и судьей закона своего?

Страшно быть наедине с таким судьей и мстителем. Так брошена звезда в пустое пространство и в ледяное дыхание одиночества.

Сегодня ты страдаешь еще от людского множества, ты, одинокий; пока еще с тобой все твое мужество и все твои надежды.

Но однажды устанешь ты от одиночества, и согнется гордость твоя, и заскрежещет зубами мужество твое, и ты воскликнешь: "Я одинок!".

Наступит время, и не увидишь ты больше высоты своей, а все твое низменное будет близко; возвышенное твое станет пугать тебя, словно призрак, и ты воскликнешь тогда: "Все – ложь!".

Есть чувства, грозящие убить одинокого; если же это не удается им, то должны умереть они сами! Но сможешь ли ты стать убийцей?

Брат мой, ведомо ли тебе уже слово "презрение"? А муки справедливости – быть справедливым с теми, кто презирает тебя, – знакомы тебе?

Многих ты принуждаешь изменить мнение о себе: за это они жестоко отметят. Ведь ты приблизился к ним и все-таки прошел мимо: этого они никогда тебе не простят.

Ты поднимаешься над ними: но чем выше восхождение, тем меньшим видит тебя око зависти. А больше всего ненавидят того, кто способен летать.

"Как можете вы быть справедливы ко мне? Я выбираю вашу несправедливость как долю, мне предназначенную". – так должен говорить ты.

Несправедливость и грязь бросают вослед одинокому: но если хочешь ты стать звездой, ты все равно должен светить им!

Остерегайся добрых и праведных! Они охотно распинают всякого, кто сам создал себе добродетель: они ненавидят одинокого.

Берегись также святой простоты! Все, что не просто, не свято для нее; и она охотно играет с огнем – с огнем костра.

Остерегайся приступов любви своей! Слишком скоро протягивает одинокий руку первому встречному.

Иному ты должен подать не руку, а только лапу: [18] и я хочу, чтобы у лапы твоей были когти.

Но самый опасный враг, который может повстречаться тебе, – это ты: ты сам подстерегаешь себя в пещерах и лесах.

Одинокий, ты на пути к самому себе! И на этом пути ты минуешь самого себя и пройдешь мимо семи своих искусителей!

Ты будешь сам для себя еретиком, и колдуном, и прорицателем, и безумцем, и скептиком, и нечестивцем, и злодеем.

Ты должен сжечь себя в своем собственном пламени: как иначе хотел бы ты обновиться, не обратившись сперва в пепел!

Одинокий, ты идешь путем созидающего: создать Бога из тех семи искусителей жаждет воля твоя!

Одинокий, ты идешь путем любящего: самого себя любишь ты и потому презираешь себя, как могут презирать только любящие.

Творить хочет любящий, ибо велико презрение его! Что знает о любви тот, кто не презирал именно того, кого он любил?

С любовью и жаждой созидания иди в уединение свое, брат мой; и только потом, хромая, поплетется за тобой справедливость.

Унося с собой слезы мои, иди в свое уединение, брат мой. Я люблю того, кто стремится творить сверх себя и потому гибнет.

Так говорил Заратустра.

О СТАРЫХ И МОЛОДЫХ ЖЕНЩИНАХ

"Отчего так опасливо крадешься ты в сумерках, Заратустра? И что так бережно скрываешь под плащом своим?

Не сокровище ли это, подаренное тебе? Или новорожденное дитя твое? Или же стал ты другом злых и ходишь теперь путями крадущих?"

"Поистине, брат мой, – отвечал Заратустра, – то, что несу я, это – сокровище, подаренное мне: одна маленькая истина.

Однако она своенравна и капризна, как дитя; и не зажимай я ей рот, она кричала бы, не переставая.

Когда сегодня, в час захода солнца, шел я один дорогой своей, повстречалась мне старушка, и так обратилась она к душе моей:

"О многом сказал Заратустра и нам, женщинам, но ничего не поведал о женщине".

И я возразил ей: "Говорить о женщине следует только с мужчинами".

"Расскажи об этом и мне, – попросила она, – я так стара, что тотчас все позабуду".

И снизошел я к просьбе ее и говорил так:

"Все в женщине – загадка, и на все это есть одна разгадка: беременностью зовется она.

Мужчина для женщины – средство: цель же всегда – ребенок. Но что же такое женщина для мужчины?

Двух вещей желает настоящий мужчина – опасности и игры. И потому нужна ему женщина, как самая опасная из всех игрушек.

Мужчина должен быть воспитан для войны, а женщина – для отдохновения воина: все остальное – безумие.

Слишком сладких плодов не любит воин. Поэтому и любит он женщину: горька для него и сладчайшая из них.

Женщина понимает детей лучше мужчины, но в мужчине детского больше, чем в женщине.

В настоящем мужчине всегда сокрыто дитя, которое хочет играть. Найдите же в нем дитя, женщины!

Да будет женщина игрушкой, чистой и изящной, словно драгоценный камень, блистающей добродетелями еще не созданного мира.

Пусть звездный луч сияет в любви ее! Пусть надеждой ее будет: "О, если б мне родить Сверхчеловека!".

Пусть отвага будет в любви ее! Ею она победит того, кто внушает ей страх.

Да будет честь в любви ее! Впрочем, женщина мало что смыслит в чести. Пусть же станет честью ее – любить всегда сильнее, чем любят ее, и в любви никогда не быть второй.

Мужчине следует остерегаться женщины, когда она любит: ибо тогда готова она на любую жертву, и все остальное не имеет никакой ценности в глазах ее.

Мужчине следует остерегаться женщины, когда она ненавидит: ибо он в глубине души своей только зол, она же – скверна.

Кого ненавидит женщина больше всех? – Железо так говорило магниту: "Больше всего я тебя ненавижу за то, что ты притягиваешь, не имея достаточно сил, чтобы тащить за собой".

Счастье мужчины зовется "Я хочу". Счастье женщины – "Он хочет".

"Вот, только теперь стал мир совершенным!" – так думает каждая женщина, когда повинуется в полноте любви своей.

Повиноваться должна женщина и обрести глубину для поверхности своей. Ибо неглубока она – беспокойно бурлящая пена на мелководье.

Напротив, мужчина глубок, в подземных пещерах бушует бурный поток его: женщина лишь смутно чувствует, но не постигает силу его".

И тут возразила мне старушка: "Много лестного сказал нам Заратустра, в особенности молодым.

Странно, Заратустра мало знает женщин, однако же прав насчет них! Не оттого ли это, что для женщины нет ничего невозможного?

А теперь прими от меня в благодарность одну маленькую истину! Я уже слишком стара для нее!

Укутай ее и зажми ей рот: а то она кричит чересчур громко".

"Дай же мне твою маленькую истину!" – сказал я.

И молвила старушка:

"Идешь к женщинам? Не забудь плетку!"

Так говорил Заратустра.

ОБ УКУСЕ ЗМЕИ

Однажды в жаркий день заснул Заратустра под смоковницей и прикрыл руками лицо свое. И вот – подползла змея и ужалила его в шею так, что он вскрикнул от боли. Убрав руки с лица, он увидел гадюку: но и та узнала взгляд Заратустры, смущенно отвернулась и хотела уползти прочь.

"О нет, – сказал Заратустра, – еще не отблагодарил я тебя! Ты вовремя разбудила меня, еще долог путь мой".

"Твой путь уже недолог, – печально отвечала гадюка, – мой яд убивает".

Заратустра улыбнулся. "Когда это умирал дракон от яда змеи? – возразил он. – Возьми же яд свой обратно! Ты не так богата, чтобы дарить его мне". Тогда гадюка обвилась вокруг его шеи и облизала рану ему.

Когда Заратустра рассказал об этом ученикам своим, спросили они его: "В чем же, о Заратустра, мораль притчи твоей?". И он отвечал так:

"Разрушителем морали называют меня добрые и праведные: мораль притчи моей безнравственна.

А именно: если есть враг у вас, не воздавайте ему за зло добром: ибо это унизит его. Напротив, убедите его, что он сделал вам добро.

Лучше разгневаться, чем пристыдить! И мне не нравится, что вы готовы благословлять, когда вас проклинают. [19] Лучше в ответ тоже немножко проклясть!

И если постигла вас большая несправедливость, тотчас ответьте на нее пятью малыми! Отвратительно видеть, как несправедливость гнетет только кого-то одного.

Известно ли вам это? Разделенная несправедливость – это уже наполовину справедливость. И только тот должен брать на себя несправедливость, кому по силам нести ее!

Маленькая месть человечнее отсутствия мести. И если наказание не есть также честь и право для преступника, то я не хочу наказаний ваших.

Благороднее признать себя неправым, чем держаться за право свое, в особенности когда прав. Но для этого надо быть достаточно богатым.

Мне претит ваша холодная справедливость, и из глаз судьи вашего смотрит палач с холодным мечом.

Скажите, где найти справедливость, которая есть любовь со зрячими очами?

Так взрастите же такую любовь, что понесет не только всякое наказание, но и любую вину!

Взрастите справедливость, которая оправдывает всех, кроме судящих!

Хотите услышать еще и это? У того, кто желает быть справедливым до конца, даже ложь обращается в человеколюбие.

Как же сделаться справедливым до конца? Как воздать каждому свое? Да будет с меня довольно, если я воздам каждому мое.

И наконец, последнее, братья мои: остерегайтесь причинить несправедливость отшельнику! Как сможет он забыть ее? Чем отплатит за нее?

Отшельник подобен глубокому колодцу. Легко бросить камень в него; но достигнет он дна – и скажите, кто из вас пожелал бы снова достать его?

Остерегайтесь оскорбить отшельника! Но если вы все же сделали это, тогда убейте его!"

Так говорил Заратустра.

О РЕБЕНКЕ И БРАКЕ

Есть у меня один вопрос к тебе – и только к тебе, брат мой: как морской лот, бросаю я его в душу твою, чтобы узнать, насколько глубока она.

Ты молод и мечтаешь о ребенке и браке. Но ответь мне: таков ли уже ты, чтобы иметь право желать ребенка?

Победитель ли ты, преодолел ли самого себя, повелитель ли ты своих чувств, господин ли своих добродетелей? Об этом спрашиваю я тебя.

Или в желании твоем говорит животное и потребность природы твоей? Или одиночество? Или недовольство собой?

Я хочу, чтобы победа и свобода твои страстно желали ребенка. Живые памятники должен ты ставить победе и освобождению.

Ты должен строить превыше и дальше себя. Но прежде построй самого себя, соразмерно в отношении души и тела.

Возрастай же не только вширь, но и ввысь. Сад супружества да поможет в этом тебе!

Ты должен создать высшее тело, первое движение, само собой катящееся колесо: ты должен создать созидающего.

Брак: так называю я волю двоих создать единое, большее тех, кто создал его. Брак – это взаимоуважение и почитание этой воли.

Да будет это смыслом и правдой брака твоего. Но то, что считается браком у многого множества, у всех этих лишних, – как назвать это?

О, эта бедность души, желающей быть вдвоем! О, эта грязь души вдвоем! Это жалкое удовольствие – быть вдвоем!

Все это называют они браком и говорят, что союзы их заключены на небесах.

Тогда не надо мне этого неба лишних людей! Не надо мне этих животных, опутанных небесной сетью!

Да не приблизится ко мне этот Бог, с кряхтением благословляющий то, что не соединял он! [20]

Но не смейтесь над подобными браками! Какой ребенок не плачет из-за родителей своих!

Достойным виделся мне человек, созревшим для смысла земли: но когда увидел я жену его, мир показался мне домом умалишенных.

Да, я хочу, чтобы земля дрожала в судорогах, когда святой и гусыня соединяются друг с другом.

Один вышел на поиски истины как герой, а добычей его стала маленькая наряженная ложь. Он называет это своим браком.

Другой был недоступен в общении и привередлив в выборе людей. Но раз и навсегда испортил свое общество: он называет это своим браком.

Третий искал служанку с добродетелями ангела. И вот – сам сделался служанкой у женщины, и теперь ему самому надо бы стать ангелом.

Часто замечаю я, как осторожны покупатели и какие лукавые у них глаза. Но даже самый хитрый из них берет себе жену не глядя.

Любовью именуется у вас множество коротеньких безумств. А брак ваш, как одна большая глупость, кладет конец безумствам этим.

Эта ваша любовь к женщине и любовь женщины к мужчине – о, если бы была она состраданием к сокрытому, страдающему божеству! Но чаще всего лишь двое животных угадывают друг друга.

Даже лучшая любовь ваша – лишь слащавое подобие любви и болезненный пыл; тогда как она должна служить факелом, освещающим путь в высоту.

Некогда должны вы будете любить сверх себя! Так научитесь же сперва любви! И потому придется испить вам горькую чашу ее.

Даже в чаше высшей любви содержится горечь: так порождает она стремление к Сверхчеловеку, пробуждая жажду твою, созидающий!

Жажда творчества, стрела, летящая к Сверхчеловеку: скажи, брат мой, такова ли воля твоя, стремящаяся к браку?

Священны для меня такая воля и такой брак.

Так говорил Заратустра.

О СВОБОДНОЙ СМЕРТИ

Многие умирают слишком поздно, а иные – слишком рано. Пока еще странным покажется учение: "Умри вовремя!".

Умри вовремя: так учит Заратустра.

Конечно, как может вовремя умереть тот, кто жил не вовремя? Лучше бы ему и не родиться! – Так советую я всем лишним.

Но и лишние важничают своей смертью, и даже самый пустой орех хочет быть расколотым.

Все относятся к смерти серьезно: но пока еще она не стала праздником. Люди не научились еще чтить самые светлые праздники.

Я показываю вам смерть, в которой обретается полнота и завершенность, – смерть, которая станет для живущих жалом и священным обетом.

Такой смертью умирает завершивший путь свой, умирает победоносно, окруженный теми, кто преисполнен надежд и дал священный обет свой.

Так должно научиться умирать; да не будет праздника там, где умирающий не освятил клятвы живущих!

Такая смерть – наилучшая; лучшей же после нее будет – умереть в борьбе и растратить великую душу.

Но и борющемуся, и побеждающему одинаково ненавистна ваша смерть: скаля зубы свои, она крадется, как вор, а приходит к вам повелителем.

Истинно свободную смерть хвалю я, ту, что приходит ко мне, ибо я хочу ее.

Когда же устремится к смерти воля моя? – У кого есть цель и преемник, тот пожелает смерти вовремя, тогда, когда это удобно. для цели и для преемника.

Из глубокого почитания цели и преемника не повесит он сухих венков в святилище жизни.

Поистине, не хочу я уподобляться сучильщикам веревок: нить их увеличивается в длину, сами же они пятятся.

Иные становятся слишком стары для побед и истин своих; беззубый рот не имеет уже права на все истины.

Всякий, жаждущий славы, должен заблаговременно расстаться с почетом и освоить нелегкое искусство – уйти вовремя.

Не позволяй есть себя тогда, когда находят тебя особенно вкусным: это знают те, кто хочет, чтобы их долго любили. [21]

Бывают, конечно, кислые яблоки: их удел – ждать последнего дня осени; и тогда делаются они одновременно зрелыми, желтыми и морщинистыми.

У одних раньше стареет сердце, у других – ум. Иные бывают стариками в юности, но кто поздно юн, долго остается таким.

Некоторым не удается жизнь: ядовитый червь гложет им сердце. Да приложат они все силы свои, чтобы смерть лучше удалась им!

Есть и такие, что никогда не становятся сладкими: они начинают гнить уже летом. Лишь малодушие удерживает их на ветке.

Слишком много живущих, и чересчур долго держатся они на ветвях жизни своей. Пусть же придет буря и стряхнет с дерева всех этих гниющих и червивых!

Пусть бы явились проповедники скорой смерти! и подобно буре, сотрясли бы деревья жизни! Но я слышу только проповедь медленного умирания и терпения ко всему "земному".

Вы проповедуете терпение ко всему земному? Но это земное и так слишком долго терпит вас самих, клеветники!

Поистине, слишком рано умер тот еврей, которого почитают проповедники медленной смерти: и для многих с тех пор стало роком то, что он умер так рано.

Только слезную еврейскую тоску успел познать еврей Иисус, вкупе с ненавистью добрых и праведных, и тогда объяла его жажда смерти.

Зачем не остался он в пустыне, вдали от добрых и праведных! Быть может, он научился бы жить, и любить землю, и даже смеяться!

Верьте мне, братья мои! Слишком рано он умер; он бы сам отрекся от учения своего, доживи он до моих лет! В нем было достаточно благородства, чтобы отречься!

Но был он еще незрелым. Незрела любовь юноши, и незрела ненависть его к земле и человеку. Еще связаны и тяжелы у него чувства и крылья духа.

Зрелый муж больше ребенок, чем юноша, и меньше скорби в нем: лучше понимает он смерть и жизнь.

Свободный к смерти и свободный в смерти, он произносит священное "Нет", когда уже нет времени для "Да": так понимает он смерть и жизнь.

Да не будет умирание ваше хулой на человека и землю, друзья мои: с такой просьбой обращаюсь я к меду души вашей.

Даже в смерти должны пылать дух ваш и добродетель, подобно вечерней заре над землей: иначе смерть ваша плохо удалась вам.

Так хочу умереть и я: чтобы вы, друзья мои, ради меня еще больше любили землю; снова в землю желаю я обратиться – обрести покой у той, что родила меня.

Поистине, была цель у Заратустры, в нее метал он мяч свой; отныне вы, друзья, будете преемниками цели моей, вам бросаю я золотой мяч.

Приятнее всего смотреть мне на вас, друзья мои, когда подбрасываете вы его! Вот почему помедлю я еще немного на земле: простите мне это!

Так говорил Заратустра.

О ДАРЯЩЕЙ ДОБРОДЕТЕЛИ

Когда Заратустра простился с городом, который полюбило сердце его и который назывался "Пестрая Корова", последовали за ним многие, называвшие себя его учениками, и провожали его. Так дошли они до перекрестка: тут Заратустра сказал им, что дальше пойдет один, ибо любил он ходить в одиночестве. И вот ученики, прощаясь, подали ему посох, на золотой ручке которого змея кольцами обвивалась вокруг солнца. Заратустра обрадовался посоху и оперся на него; а затем обратился к ученикам своим с такими словами:

"Скажите же мне: как сделалось золото высшей ценностью? – Потому оно стало ей, что редкостно и бесполезно, и нежен блеск его; оно всегда дарит само себя.

Только как символ высшей добродетели стало золото представлять высшую ценность. Как золото, светится взор у дарящего. Золотой блеск заключает мир между солнцем и луной.

Редкостна высшая добродетель и бесполезна, она сияет и нежна в блеске своем: дарящая добродетель есть наивысшая.

Поистине, я разгадал вас, ученики мои: вы стремитесь, подобно мне, к дарящей добродетели. Действительно, что у вас общего с кошками и волками?

Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в себя все сокровища.

Ненасытно стремится душа ваша к богатствам и драгоценностям, ибо ненасытна и добродетель ваша в своем желании дарить.

Вы притягиваете все вещи к себе и в себя, чтобы изливались они из родника вашего дарами любви.

Поистине, грабителем, стяжающим все ценности, должна стать дарящая добродетель; но здоровым и священным называю я это себялюбие.

Есть еще и другое – неимущее, голодное, всегда готовое украсть; таково себялюбие больных, больное себялюбие.

Глазами вора взирает оно на все блестящее; с голодной алчностью примеряется оно к тем, кто обильно ест; всегда пресмыкается оно близ стола дарящих.

Болезнь и невидимое вырождение сказываются в этой алчности; о больном теле свидетельствует воровская жадность этого себялюбия.

Скажите мне, братья мои: что считается у нас худшим и наихудшим? Разве не вырождение? - А как раз на него мы и наталкиваемся там, где нет дарящей души.

Наверх ведет путь наш, от рода к высшему роду. Но ужасно нам вырождающееся чувство, которое заявляет: "Все – для меня".

Вверх устремляется наше чувство: оно есть символ нашего тела, символ возвышения. Символы таких возвышений суть имена добродетелей.

Так проходит тело через Историю – в становлении и в борьбе. А дух – что он для тела? Он – глашатай его битв и побед, товарищ и отголосок его.

Все наименования добра и зла суть символы: они не говорят, а только намекают, молча указывая. Глупец тот, кто в названиях ищет знания.

Будьте же внимательны, братья мои, в те часы, когда дух ваш заговорит притчами и символами: ибо тогда зарождается добродетель ваша.

Тогда тело возвышается и воскресает; своей благодатью окрыляет оно дух ваш, и становится он творцом и ценителем, несущим любовь и благо всем вещам.

Когда переполненное сердце ваше волнуется и разливается, подобно потоку, и это – благо и вместе с тем опасность для живущих на берегу: тогда зарождается добродетель ваша.

Когда вы возвысились над похвалой и порицанием и воля ваша желает повелевать всеми вещами как воля любящего: тогда зарождается добродетель ваша.

Когда вы презираете мягкое ложе и все приятное, однако, легко засыпаете даже возле роскошных постелей неженок: тогда зарождается добродетель ваша.

Когда вы начинаете желать одной волей и этот поворот от всего, что заботит вас, называете необходимостью: тогда зарождается добродетель ваша.

Поистине, она – новое добро и новое зло! Голос нового родника, доносящийся из глубин!

В ней могущество, в этой новой добродетели; она – господствующая мысль, осененная мудрой душой: золотое солнце, и вокруг него – змей познания".

И тут Заратустра умолк на минуту, с любовью глядя на учеников. Потом продолжил он речь свою, и голос его изменился:

"Оставайтесь верны земле, братья мои, со всем могуществом добродетели вашей! Ваша дарящая любовь и познание, да послужат они смыслу земли! Так прошу я и заклинаю вас.

Не позволяйте добродетели вашей улетать от земного и биться крыльями о вечные стены! О, как много добродетели улетало и прежде!

Верните – как сделал это я, – верните улетевшую добродетель назад, на землю, снова к телу и жизни: да придаст она земле свой смысл, смысл человеческий!

Сотни раз уносились прочь и сбивались с пути и дух, и добродетель. И поныне живут в нашем теле все эти мечты и заблуждения: нашей плотью и волей стали они.

Сотни раз уже пытались вырваться и заблуждались дух и добродетель. Да, человек и был их попыткой вырваться! О, сколько невежества и заблуждений стало в нас плотью!

Не только разум тысячелетий, но и безумие их проявляется в нас. Опасно быть наследником.

Продвигаясь шаг за шагом, боремся мы с исполином-случаем, и над человечеством до сих пор еще тяготеют неразумие и бессмыслица.

Да послужат ваш дух и ваша добродетель смыслу земли, братья мои: да будет ценность всех вещей вновь установлена вами! Ради этого должны вы бороться! Во имя этого – созидать!

Познавая, очищается тело; приобретая опыт знания, возвышается оно; у познающего освящаются все влечения; радостна душа у возвысившегося.

Врач, исцелись сам: тогда исцелишь ты и больного твоего. Но лучшим исцелением будет для него, если он своими глазами узрит того, кто сам исцелил себя.

Есть тысячи троп, троп еще не хоженых; тысячи здоровых натур и скрытых островов жизни. До сих пор не открыты еще и не исследованы человек и земля его.

Бодрствуйте и внимайте, одинокие! Таинственные ветры несутся на крыльях из будущего; до чуткого уха долетает благая весть.

Вы, ныне одинокие, вы, покинувшие людей, некогда вы станете народом: от вас, избравших самих себя, должен произойти народ избранный, а от него – Сверхчеловек.

Поистине, земля еще станет местом выздоровления! И уже веет вокруг вас новое благоухание, несущее исцеление и новую надежду!"

Сказав это, Заратустра замолчал, как человек, не договоривший еще до конца; долго стоял он, в нерешительности покачивая посохом своим. Наконец так сказал он, и голос его изменился:

"Один пойду я дальше, ученики мои! Уходите и вы, и тоже одни! Так хочу я.

Поистине, призываю я вас: уходите от меня и противьтесь Заратустре! А еще лучше – стыдитесь его! Быть может, он обманул вас.

Познающий должен не только любить врагов своих, но и уметь ненавидеть друзей своих.

Плохая награда учителю, если ученики его так и остаются учениками. И почему не хотите вы разорвать венок мой?

Вы почитаете меня; но что, если рухнет почитание ваше? Берегитесь, чтобы идол не поразил вас!

Вы говорите, что верите в Заратустру? Но при чем тут Заратустра? Вы – верующие в меня: но что толку во всех верующих!

Вы еще не искали себя, когда обрели меня. Так бывает со всеми верующими; и потому так мало значит всякая вера.

Теперь призываю я вас потерять меня и найти себя; и только тогда, когда все вы отречетесь от меня, вернусь я к вам. [22]

Поистине, братья мои, по-иному будут искать вас, потерянных мною, очи мои; другой любовью тогда буду любить я вас.

И некогда вы должны еще стать друзьями моими и детьми единой надежды; тогда буду я с вами в третий раз, чтобы отпраздновать Великий Полдень.

Великий Полдень: человек на середине пути от животного к Сверхчеловеку празднует начало заката своего – путь на запад – как наивысшую надежду свою; ибо это есть путь к новому утру.

И тогда благословит себя гибнущий, идущий путем заката, ибо так переходит он к тому, что по ту сторону; и солнце его познания будет стоять в зените.

"Умерли все боги: ныне хотим мы, чтобы жил Сверхчеловек", - да будет это в Великий Полдень нашей последней волей!"

Так говорил Заратустра.

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Просмотров: 2270
Категория: Библиотека » Философия

Другие новости по теме:

Ф. Ницше. ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА | Примечания Примечания к первой части Unter gehen имеет

Ф. Ницше. ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА | ОГЛАВЛЕHИЕ ВЫЗДОРАВЛИВАЮЩИЙ 1. Однажды утром, вскоре после возвращения

Ф. Ницше. ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА | ОГЛАВЛЕHИЕ О ДУХЕ ТЯЖЕСТИ 1. Уста мои 150

Ф. Ницше. ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА | ОГЛАВЛЕHИЕ НА ГОРЕ ЕЛЕОНСКОЙ Зима, злая гостья, сидит

Ф. Ницше. ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА | ОГЛАВЛЕHИЕ ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА Часть Третья 150 Вы

Ф. Ницше. ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА | ОГЛАВЛЕHИЕ О ПОЭТАХ С тех пор, как я