|
Ф. Ницше. ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА
Facebook
Мой мир
Вконтакте
Одноклассники
|
- Оглавление -<<<
ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
О ДУХЕ ТЯЖЕСТИ
1.
Уста мои – уста народа: слишком грубо и откровенно
говорю я для гладкошерстных кроликов. И еще более чуждо
слово мое для всех писак с лисьими ухватками и для
чернильных душ.
Рука моя – рука безумца: горе столам, и стенам, и
всему, на чем только рука безумца выводит каракули свои!
Ноги мои – ноги скакуна: звонкой рысью скачу я,
очертя голову, ношусь по полям, словно дьявол, радуюсь
быстрому бегу.
Желудок мой – не желудок ли орла? Ибо всего больше
любит он мясо ягнят. Это, несомненно, желудок хищной птицы.
Вскормленный скудной, невинной пищей, всегда готовый к
полету и нетерпеливо рвущийся в небо, – таков я: разве
я в чем-то не птица?
К тому же враждебен я Духу Тяжести – и это во мне
тоже от птицы; поистине, смертельна, непримирима, исконна
вражда моя! О, куда только ни залетала и где только ни
блуждала вражда моя!
Я могу теперь спеть об этом, и хочу петь: хотя
один я в пустом доме, и придется петь ее для собственных
ушей.
Есть, конечно, другие певцы, у кого только в полном
доме голос делается мягким, жест – выразительным, взор
– красноречивым, сердце – бодрым: но я не похож на них.
2.
Тот, кто научит людей летать, сдвинет все пограничные
камни; сами эти камни заставит он воспарить, и новым именем
назовет землю – именем "легкая".
Страус бежит быстрее самой резвой лошади, но в тяжелую
землю еще прячет он голову свою: так и человек, который не
умеет еще летать.
Тяжелыми называет он землю и жизнь; ибо так
хочет Дух Тяжести! Но тот, кто жаждет стать легким,
стать птицей, тот должен любить самого себя: так учу я.
Конечно, любить не любовью больных и немощных, ибо у
них даже себялюбие – зловонно!
Так учу я: надо учиться любить себя – любовью
здоровой и святой, чтобы оставаться верным себе и не терять
себя.
Такая потеря назвала себя "любовью к ближнему"; с
помощью этого слова до сих пор лгали и лицемерили больше
всего, и особенно те, кого с трудом выносил весь мир.
И поистине, это вовсе не заповедь на сегодня и на
завтра – учиться любить себя. Напротив, из всех
искусств это самое тонкое, самое мудреное, самое высшее и
требующее наибольшего терпения.
Ибо достояние свое всегда хорошо спрятано от самого
себя, и из всех сокровищ последним выкапывается всегда
собственный клад; таково действие Духа Тяжести.
Едва ли не с колыбели дают нам в наследие тяжелые слова
и ценности: "добро" и "зло" – так называют наследие
это. И во имя их прощают нам жизнь нашу.
И потому допускают детей до себя, чтобы вовремя не дать
им полюбить самих себя: таково действие Духа Тяжести.
И мы – мы доверчиво тащим то, что взваливают на
нас, тащим на огрубевших плечах по суровым горам! И когда
мы обливаемся потом, нам говорят: "Да, жизнь трудно
сносить!".
Но только человеку трудно нести и выносить себя! И все
потому, что тащит он на плечах своих слишком много
ненужного. Подобно верблюду, становится он на колени и дает
как следует навьючить себя.
И особенно трудно тому, кто силен, вынослив, способен к
почитанию, – слишком много чуждых, тяжелых слов и
ценностей навьючивает он на себя: и вот – жизнь
представляется ему пустыней!
Поистине! Даже многое из собственного достояния
бывает нелегко нести! Многое внутри человека похоже на
устрицу, отвратительную и скользкую, которую трудно схватить.
Потому внешняя оболочка и должна быть разукрашена,
чтобы выглядеть благородно, будучи как бы ходатаем за все,
что внутри. Но и этому искусству надо еще научиться:
надо иметь скорлупу, и прекрасную видимость, и
мудрую слепоту!
Но и тут во многом возможна ошибка, ибо иная
человеческая оболочка бедна и уныла, и слишком уж
напоминает скорлупу. Много скрытых достоинств и сил
остаются неразгаданными; самые изящные лакомства не находят
ценителей!
Женщины знают это, особенно те, которые высоко ценятся:
чуть потолще, чуть потоньше – как часто судьба
заключается в этом "чуть-чуть"!
Трудно открыть человека, а самого себя – труднее
всего; часто дух лжет о душе. Таково действие Духа Тяжести.
Но открыл себя тот, кто говорит: вот мое добро и
мое зло. Так он заставляет умолкнуть крота и карлика
с их речами: "Добро для всех, зло для всех".
Поистине, не люблю я и тех, для кого хороши все вещи, а
мир этот считается лучшей из них. Таких называю я
вседовольными.
Вседовольство, умеющее находить вкус во всем, –
это не лучший вкус! Я уважаю строптивые, привередливые
языки и желудки, научившиеся словам "Я", "Да", "Нет".
Но все жевать и переваривать – это свойственно
разве что свиньям! Постоянно повторять
"И-А" [10]
– этому обучены одни лишь ослы и те, кто близки им по
духу!
Густой желтой и яркой красной краски требует вкус мой,
примешивающий во все краски кровь. Но тот, кто белит дом
свой, обнаруживает бескровную душу свою.
Одни влюблены в мумии, другие – в призраки: и те,
и другие одинаково враждебны плоти и крови. О, как противны
они вкусу моему! Ибо люблю я кровь.
И не желаю я жить там, где каждый плюет, – не по
вкусу мне это: ибо ни у кого нет во рту золота; уж лучше
жить среди воров и клятвопреступников.
Но лизоблюды, облизывающие плевки, мне еще противнее; а
самое отвратительное животное, которое обнаружил я среди
людей, я назвал паразитом; оно не хотело любить, однако,
хотело жить за счет любви.
Несчастными называю я всех, у кого один только выбор:
сделаться либо лютым зверем, либо лютым укротителем. Среди
них не поставил бы я шатра своего.
Несчастными называю я и тех, кто всегда должен быть
на страже, – противны они вкусу моему: все эти
мытари и торгаши, короли и прочие стражи стран и сундуков.
Поистине, я тоже научился быть на страже – и
научился этому хорошо, – только на страже самого себя.
И в особенности учился я стоять, и ходить, и бегать, и
лазить, и танцевать.
Ибо вот учение мое: кто хочет научиться летать, тот
должен сперва научиться стоять, и ходить, и бегать, и
лазить, и танцевать: нельзя сразу научиться полету!
По веревочной лестнице научился влезать я в любые окна,
проворно вскарабкивался я на высокие мачты; сидеть на
высоких мачтах познания казалось мне блаженством, –
подобно маленьким огонькам вспыхивать на высоких мачтах:
пусть малый свет, но и он великое утешение для потерявших
дорогу кораблей и потерпевших кораблекрушение!
Многими способами, разными путями пришел я к истине
своей: не по одной лестнице поднимался я в высоту, откуда
взор мой устремлялся вдаль.
Неохотно расспрашивал я, какой дорогой пройти, –
это всегда претило вкусу моему! Я предпочитал вопрошать и
испытывать эти дороги.
Испытывать и вопрошать – таковы были пути мои: и
поистине, надо еще научиться отвечать на эти
вопросы! Но таков вкус мой:
– не хороший, не дурной, а мой вкус,
которого мне не надо ни стыдиться, ни скрывать.
"Это теперь мой путь, а где же ваш?" – так
отвечаю я тем, кто расспрашивает меня: "Каким путем
следовать?". Ибо пути как такового, не существует!
Так говорил Заратустра.
О СТАРЫХ И НОВЫХ СКРИЖАЛЯХ
1.
Я сижу здесь и жду: вокруг меня старые разбитые
скрижали, а также новые, наполовину исписанные. Когда же
настанет час мой?
– час моего нисхождения, час заката моего: ибо
снова хочу я идти к людям.
Пока еще жду я: ибо тому, что час мой настал,
должно предшествовать знамение – смеющийся лев со
стаей голубей.
В ожидании я говорю сам с собой, как тот, у кого
достаточно времени. Никто не рассказывает мне ничего
нового: вот я и расскажу сам себе – о себе.
2.
Когда пришел я к людям, то обнаружил, что восседают они
на старом предубеждении своем: все верили, что давно уже
знают, что есть для человека добро, и что – зло.
Чем-то отжившим и утомительным казался им спор о
добродетели, а тот, кто хотел хорошенько выспаться,
разглагольствовал перед сном о "добре" и "зле".
Эту сонливость встряхнул я, когда начал учить: никто
еще не знает, что есть добро и зло, никто, кроме
созидающего!
Созидает же тот, кто придает земле смысл и дарует ей
будущее, а человеку – цель; он же и создает
добро и зло.
И велел я им опрокинуть их старые кафедры и все, на чем
восседало их чванливое самодовольство; я велел им смеяться
над всеми их учителями добродетели, поэтами, святыми и
избавителями от мира.
Я велел им смеяться над их мрачными мудрецами и над
всеми, кто когда-либо сидел на древе жизни, подобно черному
пугалу.
Перед улицей их гробниц и могил устроился я рядом с
коршунами и
падалью [11]
– и смеялся над их прошлым и его сгнившим,
развалившимся великолепием.
Поистине, подобно безумцам и проповедникам покаяния,
излил я гнев свой на все, что было у них великого и малого:
"Лучшее их ничтожно, плохое и дурное их ничтожно!" –
так смеялся я.
Криком и смехом изливалась из меня мудрая страсть моя,
дикая мудрость моя, в горах рожденная! Высочайшая страсть
моя, шумящая крыльями!
И часто, когда я смеялся, она внезапно увлекала меня
вдаль и ввысь: и летел я, трепеща, как стрела, в напоенном
солнцем восторге:
– туда, в далекое будущее, которого не видела еще
ничья мечта, на Юг столь знойный, что и не снился
художникам; туда, где боги, танцуя, стыдятся всяких одежд:
– так говорю я сравнениями, запинаясь и хромая,
как все поэты: поистине, стыжусь я того, что приходится мне
быть еще и поэтом!
Туда, где всякое становление казалось мне божественным
танцем и дерзким весельем, а мир – разрешенным от уз и
свободным, стремящимся снова и снова к себе самому:
– словно боги, что вечно ищут себя в вечном
бегстве от себя, блаженно противореча себе и снова,
по-новому, внемля себе, сами с собой в противоречивом
согласии:
– где само время казалось мне блаженной насмешкой
над мгновениями, где необходимостью была сама свобода,
блаженно игравшая жалом своим:
– где нашел я и старого дьявола своего, и
извечного врага – Духа Тяжести со всем, что создал он
– Насилием, Законом, Необходимостью, Следствием, Целью,
Волей, Добром и Злом.
Не должно ли существовать нечто, над чем можно
танцевать, уносясь в танце? Не должны ли ради легкого и
наилегчайшего существовать кроты и тяжелые карлики?
3.
Там же подобрал я на пути слово "Сверхчеловек" и
утверждение, что человек есть нечто, что должно преодолеть,
– что он есть мост, а не цель; что прославляет он
полдень и вечер свой, как путь к новым утренним зорям:
– слово Заратустры о Великом Полудне, что вознес я
некогда над людьми, подобно второй вечерней заре.
Поистине я дал им увидеть новые звезды и новые ночи; и
над тучами пестрым шатром днем и ночью раскидывал я смех
свой.
Я учил их всем своим помыслам и стремлениям: собрать
воедино и сплавить все, что есть в человеке отрывочного,
загадочного и пугающе случайного, – как поэт, отгадчик
и избавитель от случайного я учил их быть созидателями
будущего и спасать, созидая, то, что было.
Спасти в человеке прошлое его и так преобразовать
всякое "Было", чтобы воля сказала: "Но я так хотела! Я так
буду хотеть!" – вот что назвал я избавлением, вот что
учил я называть избавлением.
Ныне я жду своего избавления, чтобы идти к ним в
последний раз.
В последний раз иду я к людям: среди них хочу я
свершить закат свой и, умирая, дать им свой самый богатый
дар!
Этому я научился у солнца, когда заходит оно,
богатейшее из светил: золото сыплет оно в море из
неистощимых сокровищниц своих, – тогда и беднейший
рыбак гребет золотым веслом! Ибо видел я это
однажды, и слезы от зрелища этого не утолили душу мою.
Подобно солнцу, идет Заратустра к закату: и вот, он
сидит, ожидая, а вокруг него старые разбитые скрижали, а
также новые, наполовину исписанные.
4.
Взгляните, вот новая скрижаль: но где же братья мои,
чтобы со мною вместе отнести ее в долину, в сердца
человеческие?
Так повелевает великая любовь моя к дальнему: не
щади ближнего своего! Человек есть нечто, что должно
преодолеть.
Есть много путей и способов преодоления: твое дело
– добраться до них! Но только паяц думает: "Через
человека можно перепрыгнуть".
Преодолей себя самого даже в ближнем своем: и право,
которое можешь взять силой, не позволяй дать себе!
То, что делаешь ты, никто и никогда не сделает тебе.
Знайте, воздаяния не существует.
Кто не может повелевать, должен повиноваться. Есть
многие, умеющие повелевать себе, однако многого еще
недостает им, чтобы повиноваться себе самому!
5.
Таково свойство душ благородных: они ничего не хотят
даром, тем более – жизнь.
Кто из черни – тот хочет жить даром; мы же,
другие, кому жизнь – дана, мы постоянно размышляем:
что лучшее дать нам взамен!
И поистине, благородна та речь, что гласит: "То, что
нам обещает жизнь, мы хотим сохранить для жизни!"
Не должно желать наслаждения, когда не дано
наслаждаться. И еще – не должно желать
наслаждаться!
Наслаждение и невинность – самые стыдливые вещи:
они не хотят, чтобы их искали. Их надо иметь –
искать же следует скорее вину и страдание!
6.
О братья мои, первенца всегда приносят в жертву. И вот,
ныне мы – первенцы.
Все мы проливаем кровь на скрытых алтарях, сгораем в
жертвенном пламени в честь старых идолов.
Наше лучшее еще молодо: и вот – истекают слюной
беззубые рты. Наше мясо нежно, наша шкура – еще только
кожа ягненка: как же не возбуждать нам алчность у жрецов,
прислужников старых идолов!
В нас самих еще жив он, этот жрец, поджаривающий
себе на пир все наше самое нежное и лучшее. О братья мои,
как же не быть первенцам жертвой!
Но всякий, кто сроден нам, жаждет этого; и я люблю тех,
кто не желает беречь себя.
[12]
Погибающих, идущих путем заката люблю я всей любовью своей:
ибо переходят они на ту сторону.
7.
Немногие могут быть правдивыми! А кто может
– еще не хочет! И совсем не способны на это "добрые".
О эти добрые! Добрые никогда не говорят правды;
для духа быть добрым – болезнь.
Они уступают, эти добрые, они покоряются, их сердце
вторит, их существо повинуется: но кто слушается, тот не
слышит самого себя!
Все, что у добрых зовется злом, должно воссоединиться,
дабы родилась единая истина: о братья мои, достаточно ли
злы вы для этой истины?
Неустрашимая отвага, долгое недоверие, жестокое
отрицание, пресыщение, надрезывание жизни – как редко
все это соединяется воедино! Но из такого семени
произрастает истина!
Всегда рядом со злой совестью росло всякое
знание! Разбейте же, познающие, старые скрижали!
8.
Когда на воде укреплены
сваи[13],
когда через поток перекинуты мостки и перила, поистине,
никто не поверит тому, кто скажет: "Все
течет". [14]
Но даже круглый дурак возразит ему: "Как? – скажет
он, – как это – все течет? Ведь и мост, и перила
– над потоком!
Над потоком – все неподвижно и крепко, все
ценности всех вещей, мосты, понятия, все "добро" и все
"зло": все это – прочно!"
Когда же приходит зима, укротительница рек, то и
умнейшие проникаются недоверием; и поистине, не только
глупцы тогда вопрошают: "Не пребывает ли все – в
покое?"
"В основе своей все неподвижно", – вот подлинно
зимнее учение, подходящее для бесплодного времени, хорошее
утешение для лежебок и подверженных зимней спячке.
"В основе своей все неподвижно", – но против этого
проповедует ветер в оттепель!
Ветер оттепели – это бык, но не тот, что пашет,
нет, – это бешеный бык, разрушитель, взламывающий лед
гневными рогами! Лед же сокрушает мосты и перила!
И вот, братья мои, не все ли течет теперь, подобно
потоку? Не все ли мосты и перила попадали в воду и
сгинули? [15]
Кто еще держится там за "добро" и "зло"?
"Горе нам! Счастье нам! Подул теплый ветер!" – так
проповедуйте, братья мои, на всех площадях!
9.
Есть одно старое заблуждение: имя ему – Добро и
Зло. Вокруг прорицателей и звездочетов вращалось до сих пор
колесо заблуждения этого.
Некогда верили прорицателям и звездочетам, и
поэтому веровали: "Все – судьба: ты должен, ибо так
надо!"
Потом перестали доверять прорицателям и звездочетам, и
поэтому верили: "Все – свобода: ты можешь, ибо ты хочешь!"
О братья мои, до сих пор только смутно гадал человек о
звездах и о грядущем, не зная их: и потому о добре и зле до
сих пор лишь гадают, но не знают их!
10.
"Ты не должен грабить! Ты не должен убивать!" –
некогда слова эти провозглашались священными; перед ними
склоняли колени и головы и снимали обувь.
Но я спрашиваю вас: были ли во всем мире более страшные
разбойники и убийцы, нежели эти святые слова?
Разве мало в самой жизни убийств и разбоя? И для того
чтобы стали священными эти слова, не пришлось ли убить саму
истину?
Или же это было проповедью смерти – провозглашать
священным то, что противоречит и противоборствует всему живому?
О братья мои, разбейте, разбейте старые скрижали!
11.
Мне жаль всего минувшего, ибо вижу я, что оно предано,
– предано духу, милости и безумию каждого нового
поколения, которое приходит и все, что было,
перетолковывает так, чтобы стало оно мостом ему!
Может явиться великий тиран, коварный враг, который
подвергнет насилию и принуждению все прошлое по произволу
своему, пока не станет оно для него мостом, и знамением, и
криком петуха, и глашатаем.
Но вот другая опасность и предмет страдания моего:
память черни не идет дальше деда, а с дедом и время
прекращается.
Так предается забвению все прошлое: ибо может статься,
что толпа некогда будет господствовать, и время потонет в
мелкой воде.
Поэтому, братья мои, нужна новая аристократия,
враждебная толпе и всякой тирании, аристократия, которая
снова напишет слово "благородный" на новых скрижалях.
Много нужно благородных и многосторонним должно быть
благородство их, чтобы могли они составить аристократию!
Или, как сказал я однажды: "В том и божественность, что
есть боги, но нет никакого Бога!".
12.
О братья мои, я показываю вам новую аристократию и
посвящаю вас в нее: вы должны стать зачинателями и
воспитателями, сеятелями будущего,
– поистине, не о той аристократии говорю я,
принадлежность к которой можно купить, как покупают ее
торгаши за золото свое: ибо все, что имеет цену, не имеет
большой ценности.
Пусть будет отныне честью вашей не то, откуда
происходите вы, но то, куда идете. Воля ваша и стопы ваши,
стремящиеся дальше вас самих, – да будут отныне вашей
новой честью!
Поистине, не то, что служили вы принцу, – какое
мне дело до принцев! – или служили опорой шаткому,
чтобы крепче стояло оно!
Не то, что при дворе род ваш ценою притворства вышел в
придворные, и вы научились быть разноцветными, словно
фламинго, и часами выстаивать в мелких прудах:
– ибо умение выстаивать – добродетель
придворных; все они думают, что к блаженству после смерти
принадлежит также позволение сесть!
И не то, что дух, который вы называете святым, вел
предков ваших в землю обетованную, которая, как я считаю,
недостойна обета: ибо там, где выросло худшее из деревьев,
нечего обетовать!
– и поистине, куда бы ни вел "святой дух" рыцарей
своих, во всех походах их бежали перед ними козлы и гуси,
безумцы креста и прочие помешанные!
О братья мои, не назад, а вперед должен смотреть
аристократизм ваш! Да будете вы изгнаны из земель отцов и
прадедов ваших!
Землю детей ваших должны вы любить: любовь эта
да будет новым аристократизмом вашим; любите ее, землю еще
не открытую, лежащую в дальних морях! Пусть ищут ее корабли
ваши!
В детях ваших возмещаете вы то, что были детьми
отцов своих: так должны искупить вы все прошлое! Эту новую
скрижаль воздвиг я над вами!
13.
"К чему жить? Все –
суета! [16]
Жить – это значит молотить солому, сжигать себя и все
равно не согреваться".
Эта древняя болтовня все еще почитается за "мудрость";
а оттого, что стара она и пахнет затхлым, чтут ее ныне еще
больше. Так и тление облагораживает!
Простительно говорить так детям, которые боятся
огня, потому что обожглись когда-то! Много ребячества в
старых книгах мудрости.
И тот, кто всегда "молотит солому", как смеет он хулить
саму молотьбу! Таким глупцам следует затыкать рот!
Подобные им садятся за стол и не приносят с собой
ничего, даже здорового голода; и вот клевещут они: "Все
– суета!".
Но хорошо и со вкусом есть и пить, братья мои, это,
поистине, не суетное искусство! Разбейте, разбейте скрижали
тех, кто никогда не радуется!
14.
"Для чистого – все чисто", – так говорит
народ. Я же говорю вам: "у свиней – все свинство!"
Фанатики и ханжи с поникшими сердцами проповедуют:
"Весь этот мир – грязное чудовище".
Ибо у всех у них – неопрятный ум; особенно же у
тех, кто не имеет ни покоя, ни отдыха, потому что увидел
заднюю сторону мира, – вот и стремятся они в
иные миры!
Таким говорю я прямо в лицо, и пусть это звучит
не изысканно: мир тем похож на человека, что у него есть
зад, – и в этом они правы!
В мире много грязи и нечистот: это тоже правда! Но от
этого мир – еще не грязное чудовище!
И в том заключена мудрость, что многое в мире дурно
пахнет: ибо само отвращение дает крылья и силы, угадывающие
чистые источники!
И в лучшем есть нечто отвратительное; даже лучшее есть
то, что должно преодолеть!
О, братья мои, много мудрости в том, что в мире есть
грязь!
15.
Слышал я, как обращались к совести своей благочестивые
искатели мира иного, и поистине, без злобы и фальши
говорили они. хотя нет на земле ничего более злобного и
фальшивого.
"Пусть мир будет таким, каков он есть! И мизинца не
поднимай на него!"
"Не противься тому, кто хочет душить и жечь, пытать и
сдирать кожу: и мизинца не подними на него! Ибо так,
страдая, учатся люди отречению от мира".
"А свой собственный разум должен задушить ты сам; ибо
твой разум – от мира сего: так научишься ты отречению
от него".
Разбейте, разбейте же, о братья, эти старые скрижали
благочестивых! Сокрушите речения клевещущих на мир!
16.
"Кто много учится, тот разучивается всем сильным
желаниям", – так шепчутся ныне на всех темных улицах.
"Мудрость вселяет усталость, ничто не вознаграждается;
ты не должен ничего желать!" – эту новую скрижаль
нашел я вывешенной даже на ярмарках.
Разбейте, разбейте, братья мои, эту новую
скрижаль! Уставшие от мира, проповедники смерти и тюремщики
вывесили ее: знайте, что проповедь их – это проповедь рабства!
Ибо плохо учились они, и учились не лучшему, и всему
слишком рано, и всему слишком поспешно: ибо плохо
ели они, и это испортило им желудок;
– испорченный желудок – вот что такое дух их:
это он внушает им мысль о смерти! Поистине, братья мои, дух
есть желудок!
Жизнь – это источник радости: но в ком говорит
испорченный желудок, этот отец скорби, для того все
источники отравлены.
Познавать – это радость для того, в ком воля льва!
Но уставший подчиняется чужой воле, любая волна
играет с ним.
Так всегда бывает со слабыми: они теряются на путях
своих. И, наконец, их усталость вопрошает: "Зачем проходили
мы теми путями? Всюду одно и то же!".
Приятно им слышать проповедь: "Ничто не
вознаграждается! Вы не должны ничего хотеть!". Но это
– проповедь рабства.
О братья мои, дуновением свежего ветра идет Заратустра
ко всем уставшим на пути своем; еще многие носы заставит он
чихать!
Даже сквозь стены проникает свободное дыхание мое, в
тюрьмы и плененные умы проникает оно!
"Хотеть" – освобождает: ибо хотеть означает
"созидать" – так учу я. Только для созидания
должны вы учиться!
Но чтобы учиться, должны вы сперва научиться у
меня, и научиться хорошо! Имеющий уши да слышит!
17.
Челн готов переплыть на ту сторону, туда, где, быть
может, великое Ничто. Но кто захочет вступить в это "быть
может"?
Никто из вас не желает вступить в Челн Смерти! Как же
так, ведь вы же устали от мира?
Уставшие от мира! Нет, вы не отвергли еще даже землю! Я
вижу, что вы все еще вожделеете к земле и влюблены в свое
отречение от нее!
Недаром отвисла у вас губа – на ней сидит еще
маленькое земное желание! А в глазах у вас разве не носится
облачко земной радости, еще не забытой?
Много хороших выдумок есть на земле, одни –
полезны, другие – приятны: ради них стоит любить землю.
А иные выдумки так хороши, что они, подобно женской
груди, полезны и вместе с тем приятны.
А вы, уставшие от мира! Вы, нерадивые к земле! Высечь
бы вас розгами! Розгами нужно вернуть бодрость вашим ногам!
Ибо, если вы не больные и не отжившие, от которых
устала земля, то вы лукавые лентяи или затаившиеся
похотливые кошки, любители лакомств. И если не хотите вы
снова весело бегать, то придется убраться вам с лица
земли!
Ни к чему исцелять неизлечимых: так учит Заратустра. Да
погибнут они!
Но чтобы поставить точку, нужно больше мужества,
чем для сочинения новых стихов: это знают все целители и
поэты.
18.
О братья мои, есть скрижали, созданные усталостью, и
есть скрижали, созданные леностью – леностью
испорченной: говорят они одно, но хотят, чтобы слышали их
по-разному.
Взгляните на этого изнывающего от усталости! Всего
только пядь отделяет его от цели, но в упрямстве своем
свалился он здесь, в пыли, этот храбрец!
От усталости зевает он на путь свой, на землю, на цель
и на себя самого: ни шагу не хочет ступить он дальше, этот
храбрец!
И вот – солнце палит его, и псы лижут пот его; но
он лежит здесь в упрямстве своем и предпочитает страдать:
– страдать на расстоянии пяди от цели своей!
Поистине, такого героя еще придется за волосы втаскивать на
небеса!
Но лучше оставить его там, где лежит он, чтобы пришел к
нему сон-утешитель с освежающим шелестом дождя.
Пусть лежит он, пока сам не проснется, пока сам не
отречется от всякой усталости и от всего, что усталость
вещала устами его!
Братья мои, отгоните только от него псов, этих ленивых
проныр, и весь этот толпящийся сброд:
– весь этот сброд "культурных", которые насыщаются
потом героев!
19.
Я замыкаю себя в круги и священные границы; чем выше
горы, на которые восхожу я, тем меньше людей поднимается
вместе со мной: из самых священных гор возвожу я горный
хребет.
Куда бы ни поднимались вы вместе со мной, братья мои,
смотрите, чтобы не поднимался вместе с вами какой-нибудь
паразит!
Паразит – это вкрадчивый пресмыкающийся гад,
ищущий раны и скрытые больные уголки сердца вашего, чтобы
жиреть, питаясь ими.
И в том искусство его, что угадывает он усталость в
восходящих душах: в вашей тоске и бессилии, в нежной
стыдливости вашей строит он свое мерзкое логово.
Где сильный бывает слаб, где благородный – слишком
мягок, там устраивает он мерзкое жилище свое: паразит живет
там, где у великого изъязвлено сердце мелкими ранами.
Что есть высший род сущего и что есть ничтожнейший?
Паразит – это ничтожнейший из всех, но тот, кто велик,
питает больше всего паразитов.
Ибо если длинна та лестница, по которой душа может
восходить ввысь и спускаться в глубочайшие бездны: как не
сидеть на ней множеству паразитов?
– ибо если душа широка и может бегать, блуждать и
сбиваться с пути в себе самой; если это душа того, кто
необходим, душа, которая страстно бросается во все Случайное;
– душа сущая, которая погружается в становление;
душа обладающая, которая жаждет воли и страстных
желаний;
– душа, убегающая от себя самой и вновь себя
настигающая, описывая широкие круги; душа мудрейшая,
которую так сладко уговаривает безумие;
– душа сама себя любящая, в которой все вещи
обретают стремление и противоборство, прилив и отлив свой:
– о, как не иметь ей, высшей душе, худших из
паразитов?
20.
О братья мои, разве жесток я? Но я говорю так: падающее
– подтолкни!
Все нынешнее – падает и разрушается: кто станет
поддерживать его! Я же, я хочу еще и подтолкнуть его!
Знакомо ли вам это наслаждение – скатывать камни в
пропасть с отвесных скал? Смотрите, как скатываются люди
нынешнего в глубины мои!
Я – увертюра к игре лучшего игрока, братья мои! Я
– пример! Действуйте же по примеру моему!
И тех, кого не учите летать, учите быстрее
падать!
21.
Я люблю храбрых: но недостаточно быть рубакой, нужно
еще знать, кого рубить!
И часто больше храбрости бывает в том, чтобы удержаться
и пройти мимо: и сохранить себя тем самым для более
достойного врага!
Да будут лишь те врагами вашими, кто достоин ненависти,
а не презрения: вы должны гордиться врагами своими –
так некогда учил я вас.
Для более достойного врага должны вы сохранить себя,
братья мои: поэтому многих должны вы миновать на пути
своем, – особенно же многочисленный сброд, орущий вам
в уши о народе и народах.
Сохраните же чистым око свое от их "за" и их "против"!
Много там правого, много и неправого: и исполнится гневом
тот, кто уделит им внимание свое.
Всматриваться в них, рубить их – это одно и то же;
лучше уходите в леса и вложите мечи ваши в ножны!
Следуйте своими путями! А народу и народам
предоставьте идти своими! Поистине, темны пути их, не
озаренные ни одной надеждой!
Пусть торгаш царствует там, где все, что блестит еще,
– это лишь золото его! Время королей миновало: то, что
сегодня зовется народом, не заслуживает королей.
Смотрите же, как народ стал подражать торгашам,
извлекая малейшую выгоду из всякого мусора!
Они подсматривают друг за другом, они подражают друг
другу – и это у них называется "добрым соседством". О
блаженные, далекие времена, когда народ говорил себе: "Я
хочу быть господином над народами!".
Ибо, братья мои: лучшее должно господствовать, и лучшее
хочет господствовать! А где учение гласит иначе, там
лучших не хватает.
22.
О чем стали бы они кричать, если бы хлеб свой получали
даром? Поддержание жизни в теле – вот единственное,
что поддерживает их существование и дает содержание ему; и
пусть нелегко дается им это!
Они – хищные звери: даже в их "труде" жива еще
хищная жажда поживы, и когда произносят они: "Заработать",
мне слышится "Перехитрить"! И пусть нелегко дается им это!
Более хищными должны стать они, более хитрыми, умными и
больше походить на человека, ибо он – самый
хищный из зверей.
У всех зверей человек похитил добродетели их: потому
все и дается ему труднее, нежели зверям.
Пока лишь птицы выше его. Когда же научится он и
летать, то беда! Куда только не залетит хищность его!
23.
Такими хочу я видеть мужчину и женщину: его –
способным к войне, ее – к деторождению, но чтобы оба
они могли танцевать – не только ногами, но и головой.
Да будет потерян для нас тот день, в который мы хоть
раз не танцевали! Да назовется у нас ложью всякая истина,
которой не сопутствуют смех и веселье!
24.
Вы заключаете брак: смотрите же, чтобы не стал он для
вас заключением! Слишком торопитесь вы, заключая
брак, и вот следствие – расторжение брачных уз!
Но это все же лучше, чем унижаться и лгать! Вот что
сказала мне одна женщина: "Да, я нарушила узы супружества,
но до этого они – разрушили меня!".
Всегда замечал я, что супруги, составляющие плохую
пару, самые мстительные: они готовы мстить всему миру за
то, что уже не могут расстаться.
Поэтому хочу я, чтобы искренние говорили друг другу:
"Мы любим друг друга; посмотрим, будем ли мы любить и
впредь! Или обещание наше ошибочно?
Дайте нам время и недолгий союз, чтобы увидеть, годимся
ли мы для истинного союза! Великое дело – всегда быть
вдвоем!".
Так советую я всем искренним; и чем была бы любовь моя
к Сверхчеловеку и ко всему грядущему, если бы я советовал и
говорил иначе!
Разрастаться не только вширь, но и расти вверх –
да поможет вам в этом, братья мои, сад супружества!
25.
Знайте же: тот, кто почерпнул мудрость в старых
источниках, будет искать новых истоков и родников будущего.
О братья мои, скоро возникнут новые народы, и
зашумят в новых глубинах новые родники.
Ибо землетрясение, что засыпает немало ключей и
заставляет многих томиться жаждой, – оно же
обнаруживает скрытые, тайные силы.
Землетрясение открывает новые источники. При сотрясении
народов начинают бить новые ключи.
И кто восклицает тогда: "Вот источник для многих
жаждущих, сердце для многих томящихся, воля для многих
орудий", вокруг того собирается народ, то есть
– испытующие.
Кто может повелевать и кто должен повиноваться –
вот что испытывается тогда! О, какими долгими
поисками, гаданиями, советами, промахами, опытами и новыми
попытками испытывается это!
Вот учение мое: человеческое общество – это
попытка, это долгое искание; ищет же оно того, кто
повелевает!
– это попытка, братья мои! А вовсе не "договор"!
Разбейте, сокрушите это слово, слово вялых и половинчатых сердец!
26.
О братья мои! Кто грозит величайшей опасностью будущему
человечества? Разве не добрые и праведные?
– не те ли, кто говорит и чувствует сердцем своим:
"Мы знаем уже, в чем добро и праведность, уже достигли мы
этого; горе тем, которые все еще ищут!"
И какой бы вред ни приносили злые, вред добрых –
наивреднейший!
И как бы ни навредили клевещущие на мир, вред добрых
– наивреднейший!
О братья мои, в сердца добрых и праведных заглянул
некогда
тот, [17]
кто сказал: "Это – фарисеи". Но его не поняли.
И не могли понять его именно добрые и праведные: ибо
дух их пленен чистой совестью их. Глупость добрых
необычайно умна.
Но вот истина: добрые должны быть фарисеями, у
них нет выбора!
Добрые должны распинать того, кто создает свою
собственную добродетель! Такова истина!
А вторым, кто открыл землю их – землю, сердце и
достояние, был тот, кто спросил: "Кого больше всех
ненавидят они?".
Созидающий ненавистен им больше всех: тот, кто
разбивает скрижали их ценностей и сокрушает старые
ценности; они называют его преступником.
Ибо добрые не могут созидать; они всегда –
начало конца:
– они распинают того, кто пишет новые ценности на
новых скрижалях, себе в жертву приносят они будущее
– они распинают все человеческое будущее!
Эти добрые – они всегда были началом конца.
27.
|