Р. Мэй. ОТКРЫТИЕ БЫТИЯ

Теперь мы перейдем к более детальному сравнению подходов Кьеркегора и Ницше к пониманию Западного человека, чтобы постараться более ясно увидеть их взаимосвязь с инсайтами и методами Фрейда.

Кьеркегор

Одно только проведенное Кьеркегором проницательное исследование тревоги, о сути которого мы рассказали в другой книге,¹ обеспечило бы ему место среди гениев психологии всех времен. Его проникновение в смысл сознавания человеком самого себя, его изучение внутренних конфликтов, разрушения личности, и даже психосоматических проблем удивительны тем более, что предвосхитили работы Ницше на четыре десятилетия, а работы Фрейда – на полстолетия. Это указывает на то, что Кьеркегор обладал выдающейся чувствительностью к тому, что происходило в его время пока еще в недрах сознания западного человека, и что вырвалось на поверхность только спустя полвека. Он рано ушел из жизни, в возрасте сорока четырех лет, после полного настойчивости, страсти и одиночества пятнадцатилетнего периода творчества, за который он написал почти две дюжины книг: Уверенность в том, что его труды могут быть востребованы только по прошествии десятилетий, позволяла ему не испытывать иллюзий относительно востребованности его открытий и инсайтов при его жизни. "Современный писатель", говорил он в одном сатирическом пассаже о себе,

"не имеет ничего общего с философом; он... не профессиональный писатель, если не занят созданием Системы, не видит Систему в перспективе, не приписывает что-либо ей... Он легко может предсказать собственную судьбу в том возрасте, когда страсти стираются налетом образованности; том возрасте, когда автор, который хочет иметь своего читателя, обязан заботиться о том, чтобы писать так, чтобы его книга легко могла стать предметом изучения во время полуденной дремы... Он предвидит судьбу, которая сулит ему, что он будет проигнорирован полностью".

В точности согласно его пророчеству, при жизни он был почти неизвестен, если не считать его сатирические памфлеты, публиковавшиеся в Корсаре, юмористическом журнале Копенгагена. На протяжении половины столетия его имя находилось в забвении и было заново открыто в двадцатые годы этого столетия – не только для того, чтобы оказать глубочайшее влияние на философию и религию, но и для того, чтобы ему было отдано должное за важный вклад в глубинную психологию. Например, Бинсвангер в своей работе об Элен Уэст утверждал, что она

"страдает от заболевания разума, которое Кьеркегор, благодаря остроте своего гения, описал и осветил со всех возможных сторон, озаглавив свое исследование "Болезнь до смерти". Я не знаю документа, который мог бы дать более превосходное экзистенциально-аналитическое описание шизофрении, чем этот. Можно сказать, что в этом документе Кьеркегор, обладающий интуицией гения, распознал появление шизофрении... "

Бинсвангер продолжает отмечать, что специалист в области психиатрии или психологии, который не согласен с религиозными толкованиями Кьеркегора, все же остается "глубоко обязан этой работе Кьеркегора".

Кьеркегор, как и Ницше, не намеревался писать работы по философии или психологии. Его искания были направлены только на то, чтобы понять, выявить, раскрыть явление человеческого существования. С Фрейдом и Ницше его объединяет одно существенное обстоятельство: все трое основывали свое знание главным образом на. исследовании одного случая, а именно – своего собственного. Основополагающие работы Фрейда, такие как "Толкование сновидении", были построены на его личном опыте и его собственных снах; он многословно писал Флиссу, что экземпляром, с которым он ведет борьбу и который непрерывно исследует, был он сам. Каждая система мышления, отмечал Ницше,

"просто говорит: это есть всеобщая картина жизни и, исходя из этого, познавайте значение вашей, жизни. И наоборот; просто читайте вашу жизнь и, исходя из этого, понимайте иероглифы вселенской жизни".²

Главное стремление Кьеркегора в психологии может быть обобщено под заголовком вопроса, который непрестанно преследовал его: как можно стать личностью? Личность была подавлена рациональной стороной обширного логического понятия "абсолютной идеи", которое выдвинул Гегель, нарастающим овеществлением человека с экономической точки зрения, и мягкой и скучной религией того времени – с точки зрения моральной и духовной. Европа была больна, и должна была заболеть еще сильнее, не по причине отсутствовавших знаний или техник, а от потребности испытывать страсть, проявлять заинтересованность.³

"Прочь от Спекуляции, прочь от Системы", призывал он, "и назад в реальность!" Он был убежден не только в том, что задача добиться "чистой объективности" невыполнима, но даже если бы она была выполнима, то была бы нежелательна. А с другой стороны, эта задача бессмертна: мы настолько погрязли друг в друге и в обществе, что нас не может удовлетворить созерцание объективной истины. Как и все экзистенциалисты, он умело использовал термин интерес (interest).⁴ Каждый вопрос есть "вопрос к Одному Единственному", то есть к чувствующему и сознающему себя индивидууму; и если мы не начнем здесь с человека, то с нашей технической мощью мы породим коллективизм роботов, который обретет конец в пустоте и в отчаянии саморазрушения.

Наиболее радикальным вкладом Кьеркегора в динамическую психологию последующего периода является его формулировка истины как взаимоотношения. В своей работе, которая позднее стала манифестом экзистенциализма, он пишет:

Когда вопрос истины возникает в объективной манере, размышление направлено на истину как на объект, с которым связан человек знающий. Рефлексия в этом случае сфокусирована не на взаимоотношениях, а на вопросе: является ли то, с чем связан человек знающий, истиной. И только если относящийся объект представляет собой истину, то и субъект считается истинным. Когда вопрос об истине поднимается с субъективной точки зрения, размышление субъективно направлено на природу межличностных взаимоотношений; если только истинна форма этих отношений, истинна сама личность, даже если этот человек случайно оказался связанным с тем, что истиной не является.⁵

Трудно переоценить, насколько революционными были и продолжают оставаться эти суждения для современной культуры в целом и для психологии в частности. Нот основополагающая, исходная формулировка относительной истины. Вот первоисточник выразительной экзистенциальной мысли об истине как о сущности или, по выражению Хайдеггера, об истине как о свободе.⁶ Здесь также дан прогноз тому, что впоследствии произойдет в двадцатом столетии и физике, а именно полное изменение принципа Коперника о том, что наиболее полно истина открывается взору отделенного человека, наблюдателя. Кьеркегор предсказывает точку зрения Бора, Гейзенберга и других физиков современности: теория Коперника о возможности отделения природы от человека более не соответствует логике. "Верх совершенства науки, которая совершенно независима от человека (то есть совершенно объективна)", по словам Гейзенберга, "представляет собой иллюзию". Здесь, в описании Кьеркегора, содержится предчувствие теории относительности и прочих точек зрения, служащих подтверждением того, что поглощенный изучением природных явлений человек находится в особых и исключительных взаимоотношениях с объектом исследования, и он должен включать себя самого в свое уравнение. То есть субъект, человек, никоим образом не может быть отделен от объекта, который он исследует. Понятно, что слабое место Западной мысли – разделение на субъект-объект подверглось решительной и резкой критике в исследованиях Кьеркегора.

Но в психологии последствия этого поворотного момента проявились даже более специфично и остро. Он освобождает нас от привязки к той догме, что истина может быть доступна пониманию только на основании внешних объектов. Это открывает нам обширную сферу внутренней, субъективной реальности и свидетельствует о том, что такого рода реальность может быть истинной даже если она вступает в противоречие с объективным фактом.

Впоследствии Фрейд сделал открытие, которое до некоторой степени разочаровало его. Он обнаружил, что многие его пациенты, признававшиеся в "насилии, имевшем место в детстве", в большинстве случаев основывали свои воспоминания на субъективных фактах, тогда как это насилие никогда не совершалось в действительности. Но на поверку оказывалось, что опыт насилия, которое пережил человек, был мощно заряжен, даже если он существовал только в фантазии, и в любом случае ключевым вопросом было то, как пациент реагирует на насилие, а не было ли это в действительности, Таким образом, когда мы применяем подход, в котором отношение к факту, человеку или ситуации зависит от того, что является значимым для пациента или человека, которого мы исследуем, то перед нами открывается огромное пространство новых знаний о внутренних процессах. А вопрос о том, произошло или нет что-либо объективно, в действительности, лежит в совершенно иной плоскости.

Давайте повторимся, чтобы избежать неверного толкования, и еще раз отметим, что принцип истины как отношения не означает ни малейшего намека на избавление от важности определения, является или не является что-то объективной истиной. Дело не в этом. Кьеркегор не был сбит с толку субъективистами или идеалистами; он раскрыл субъективный мир, не потеряв объективности. Конечно, человек должен иметь дело с реальным, объективным миром; Кьеркегор, Ницше и их единомышленники воспринимали природу с большей серьезностью, нежели многие, именующие себя натуралистами. Скорее всего, дело в том, что для человека значение объективного (или вымышленного) факта зависит от того, как он относится к нему; нет экзистенциальной истины, которая не включала бы в себя отношения. Обсуждение с объективной стороны секса, например, может быть интересным и приносить пользу; но как только затрагивается конкретный человек – объективная истина зависит от значения отношений между данной персоной и ее половым партнером, а пренебрежение этим фактором приведет не просто к отклонению от исследования, а к неспособности видеть реальность.

Более того, сформулированный Кьеркегором подход предвосхищает концепцию "участвующего наблюдения" Салливана и других, кто акцентирует значимость терапевта в отношениях с пациентом. Таким образом, тот факт, что терапевт реально принимает непосредственное участие в этих взаимоотношениях и составляет единое целое с "полем своей деятельности", не ослабляет прочных позиций его научных наблюдений. В самом деле, мы можем утверждать, что пока терапевт не станет реальным участником в этих отношениях, и пока не начнет это сознавать, он будет не в состоянии со всей ясностью распознать то, что в действительности происходит.

Последствием этого "манифеста" Кьеркегора явилось наше освобождение от традиционной доктрины – ограничивающей, противоречащей самой себе, и, безусловно, для психологии часто деструктивной; мы, по меньшей мере, принимаем участие в ситуации, можем более ясно осознать истину. Присутствия данной доктрины было, очевидно, достаточно для существования противоположного отношения между участием и нашей способностью беспристрастно наблюдать. И эта догма стала так надежно оберегаться, что мы не обратили внимания на то, что ясно под ней подразумевалось, а именно: тот с наибольшим успехом обнаружит истину, кто ни капли в ней не заинтересован! Никто не станет оспаривать очевидный факт, что разрушительные эмоции влияют на восприятие человека. В этом смысле не требует доказательства, что по этой причине любой участник терапевтических отношений или же всякий, кто ведет наблюдение за другими, должен очень хорошо прояснить особенности своих эмоций и свое участие в данной ситуации.

Но проблема не может быть решена через отделение субъекта или абстракцию. Если мы стремимся исчерпать свое участие всеми возможными способами, то действительность, в которой пребывает человек перед нами, рассеивается на наших глазах. Терапевт может прояснить отношения с пациентом только при полной осведомленности относительно экзистенциальной ситуации; это подлинные, живые отношения.⁷ Когда мы имеем дело с людьми, то истина не существует в реальности сама по себе; она всегда зависит от реальности непосредственных отношений.

Другой важный вклад Кьеркегора в динамическую психологию состоит в том, что он подчеркивал необходимость заинтересованности. Это следует из аспектов, на которых мы останавливались выше. Истина становится реальностью только тогда, когда человек приводит ее в действие, которое включает в себя и действие в его собственном сознании. Основной смысл позиции Кьеркегора в том, что мы не можем даже увидеть заслуживающую особого внимания истину, пока человек не проявляет заинтересованности. Каждому терапевту хорошо известно, что пациенты способны до второго пришествия говорить о своих проблемах теоретически и отвлеченно, при этом реально их это не задевает; на самом деле, в особенности при работе с мыслящими, склонными к интеллектуализации пациентами, эта самая говорильня, которая сокрыта под маской независимого и беспристрастного исследования происходящего, зачастую представляет собой защиту от способности видеть истину и от своей заинтересованности, а также, несомненно, от собственных жизненных сил.

Подобная речь пациента не поможет ему добраться до реальности до тех нор, пока у него не будет возможности на личном опыте испытать то, на чем он непосредственным образом и абсолютно зациклен. Это часто выражается в правиле "о необходимости вызвать у пациента чувство тревоги".

Тем не менее, я уверен, что это слишком упрощенная и неполная постановка вопроса. Более существенно то, что пациент должен обнаружить или раскрыть в своем собственном личном опыте некоторые моменты собственной заинтересованности – даже прежде, чем сможет позволить себе видеть истинное содержание того, что он делает. Это именно то, что Кьеркегор вкладывал в понятия "сильного душевного волнения" и "заинтересованности", в противовес объективному равнодушному наблюдению.

Одним из результатов этой потребности в заинтересованности является общеизвестное явление: экспериментируя в лабораторных условиях, мы не можем добраться до глубинных уровней проблем человека; только когда непосредственно сам человек надеется на избавление от страданий и безысходности и на получение помощи в решении своих проблем, он пойдет на этот болезненный процесс – изучение своих иллюзий и снятие защит и рационалистических обоснований.

Ницше

Ну а теперь мы поговорим о Фридрихе Ницше (1844-1900). По складу своего характера он очень сильно отличался от Кьеркегора, который родился на сорок лет раньше его, и рассматривал культуру девятнадцатого века совершенно иначе. Ницше никогда не читал работ Кьеркегора; Брандс, друг Ницше, за два года до смерти ученого обратил его внимание на известного датчанина, по для Ницше было уже слишком поздно знакомиться с работами его предшественника, которые при поверхностном рассмотрении содержали много отличий, но по многим важным аспектам в них можно было найти очень много общего. Работы этих философов отражали основные аспекты появления экзистенциального подхода в жизни человека. Именно этих философов часто цитируют как мыслителей, которые наиболее точно распознали и предсказали психологическое и духовное состояние западного человека в двадцатом веке. Нищие, так же, как и Кьеркегор, не был сторонником антирационализма, равно как было бы неправильным относить его к "философам, делающим акцент на чувствах" или миссионерам, "призывающим вернуться назад к природе". Он выступал не против разума, а против чистого разума, а также был противником бессодержательных, фрагментарных, рационалистических форм, в которых это понятие тогда выражалось. Он, опять же подобно Кьеркегору, стремился сделать рефлексию настолько полной, насколько это возможно, чтобы обнаружить реалии, лежащие в основе как разума, так и абсурда. Поскольку рефлексия прежде всего является обращением к себе, отражением себя, то для человека существующего важно понять, что он таким образом отражает. В противном случае рефлексия лишает человека его жизненных сил.⁸ Ницше, как и его последователи – психологи, занимающиеся исследованием бессознательного – стремился показать пределы существования бессознательного, иррациональных источников силы и величия человека, а также его болезненности и саморазрушения.

Другим важным связующим звеном между этими двумя философами и психологией, занимающейся исследованием бессознательного, является то, что они показали огромную глубину самосознания. Они понимали, что самая разрушительная утрата в их культуре, направленной на изучение объекта, – это утрата человеком сознавания самого себя. Именно эта утрата впоследствии нашла свое выражение в символах Фрейда, а точнее в определении слабого и пассивного Эго, которое "существует за счет Ид, лишившись собственных определяющих направление сил".⁹ Кьеркегор писал о том, что "чем больше сознавания, тем больше личности". Это утверждение мы встречаем через сто лет у Салливана в другом контексте. Фрейд описывал цель своего метода как расширение сферы сознания: "там, где есть "Ид", должно быть и "Эго".

Но, учитывая время, в которое им довелось творить, Кьеркегору и Ницше не удалось избежать трагических последствий всей глубины своего самосознавания. И тот, и другой были одиноки, были в высшей степени нонконформистами, познавшими тревогу, отчаяние и изоляцию. Поэтому они могли рассуждать, основываясь непосредственно на тех психологических кризисах, которые им лично довелось пережить.¹⁰

Ницше говорил о том, что мы все находимся в процессе борьбы. Он жил и работал во второй половине девятнадцатого века; это время, когда европейский человек разрушался психологически и духовно. Внешне этот период был образцом стабильности и буржуазного конформизма. Но для Ницше был очевиден процесс внутренней духовной стагнации человека (если в качестве примера обратиться к собственным словам ученого). Религиозная вера превратилась и чувство обиды, жизненные силы в сексуальное подавление, а повсеместное лицемерие считалось нормой.

В то время так же, как и в наши дни, для того чтобы быть хорошим философом, необходимо было разбираться и в области психологии: человек, утративший свое ядро, страдавший от психологической и духовной дезориентации, взывал о помощи.

Ницше блестяще соответствовал роли целителя для такого дезориентированного человека. Он часто называл себя "психологом". В своей работе "По ту сторону добра и зла" он призывал к тому, чтобы "опять признать психологию королевой наук, на службу которой поставлены другие науки. Психология опять стала дорогой, ведущей к главным проблемам".

В представлении Ницше о "сверхчеловеке" и "воле к власти" можно было увидеть его стремление снова открыть у своих современников некую силу духа, некую основу силы. Широко распространенное мнение о том, что Ницше был нигилистом, что он был врагом религии, врагом морали и многого другого, в корне неверно. Происходит оно из-за нежелания не только признавать значимость фигуры Ницше, но и видеть тот мир, который призывал его к действию и к которому он обращался.

Ницше считал, что можно проверять истинность чего-либо не только в лабораторных условиях, но и на своем опыте, всякая истина требует проверки: "Можно ли действовать согласно этой истине?"; он говорит, что "любая истина для меня – это проклятая истина". Отсюда и его знаменитое высказывание: "ошибка есть малодушие". Обличая религиозных лидеров за их враждебность по отношению к рациональной цельности, он обвиняет их в том, что их опыт

"никогда не является основанием для осознания себя и приобретения знаний. Не был задан ни один из вопросов: "Что я на самом деле испытывал? Что происходило со мной и вокруг меня? Был ли мой разум достаточно чистым? Была ли направлена моя воля против всей неправды...?" Тем не менее, мы относимся к тем, кто жаждет разума, хочет со всей беспристрастностью и строгостью рассматривать свой опыт как научный эксперимент...! Мы сами хотим принимать участие в экспериментах и исполнять роль "подопытных кроликов!""

Ни Кьеркегор, ни Ницше не были заинтересованы в том, чтобы основать движение или новую систему; подобная мысль была бы для них оскорблением. Оба (используя определение Ницше) призывали: "Следуйте не за мной, а за собой!"

Оба понимали, что психологическое и эмоциональное разложение, которая, по их описанию, свойственна их культуре, – а тогда подобная точка зрения шла вразрез с общепринятыми взглядами, относилась к утрате человеком веры в достоинство, внутренне присущее ему, и в человеческие качества. И здесь они определили "диагноз", на который различные школы психотерапии мало обращали внимания вплоть до последних лет, когда утрата человеком веры в свое достоинство стала рассматриваться как один из реально существующих и серьезных аспектов современных проблем. Эта утрата, в свою очередь, была связана с развалом непреодолимой силы двух главных традиций, которые определяли базовые ценности в западном обществе – иудейско-христианской и гуманистической. Именно так звучит исходное допущение яркой аллегории Ницше "Бог мертв". Кьеркегор решительно выступал против приглушенных, бессодержательных и безжизненных течений в христианстве, хотя почти никто не обращал на это внимания; а когда творил Ницше, худшие формы теизма и эмоционально небезупречные религиозные практики стали частью этой болезни и должны были умереть. Иными словами, Кьеркегор говорит о времени, когда Бог умирает, а Ницше – когда Бог уже мертв. Оба полностью посвятили себя величию человека и пытались найти некие основы, чтобы можно было восстановить это достоинство и человеческие качества. Именно это значение Ницше вкладывал в свое понятие "человека власти", а Кьеркегор – в понятие "подлинного человека".

Одна из причин влияния Ницше на психологию и психиатрию (подтверждением чему могут служить его афоризмы, приводимые в разных местах) состоит в его неправдоподобной плодовитости, которая выражалась в инсайтах и вспышках. Читателю не следует поддаваться слепому восхищению, а с другой стороны, ему не стоит недооценивать действительно важный вклад, который внес Ницше, потому что богатство его мысли превосходит все наши привычные категории. Поэтому мы попытаемся здесь наиболее системно разобрать некоторые основные аспекты.

Одним из первых ключевых моментов в философии Ницше является то, что он вкладывает в психологические определения онтологический смысл, так же как это делали и другие экзистенциалисты: Кьеркегор, Сартр, Хайдеггер. Такие понятия, как отчаяние, воля, чувство вины, одиночество, обычно относятся к определению психологического состояния, но для Ницше они означают состояние бытия. Тревога, например, не является "аффектом", который вы можете испытывать сейчас и не испытывать в другое время. Это скорее относится к состоянию бытия. Это не является тем, что мы "имеем", но есть то, "чем мы являемся".

То же самое верно и в отношении воли. Воля, по определению Ницше, также относится к основным характерным признакам нашего бытия. Потенциально она всегда имеет место быть, без нее мы не могли бы называться людьми. Когда желудь становится дубом – это не его выбор, а человек не может проявить свое существо, пока не направит на это свою волю. У животных и растений сущность и бытие – одно и то же, но в случае с человеком нельзя отождествлять сущность с бытием. Ницше высмеивает тех, кто все еще придерживается этой иллюзии и кто хочет жить лишь согласно природе. В своей работе "По ту сторону добра и зла" он восклицает:

"Так вы хотите жить согласно природе? О, благородные стоики! Это же насквозь лживые слова. Представьте себе свое существование в природе, чрезмерно расточительное, чрезмерно безразличное, без цели и размышлений, без сострадания и справедливости, плодовитое и запущенное и в то же время сомнительное. Представьте себе само безразличие как силу. Каким образом вы могли бы жить согласно этому безразличию?"

Свойственные человеку ценности не даются нам от природы, а устанавливаются нам как задачи, которые необходимо достичь. Очевидно, что значение этих психологических терминов становится более глубоким и важным, когда они используются в онтологическом ключе.

Я полагаю, что подобным образом психологическую терминологию в онтологическом смысле используют в те периоды, когда происходит переоценка ценностей. Безусловно, это имело место в истории Греции (1-2 век до нашей эры). Если я один испытываю отчаяние, меня это может тревожить, но я могу посмотреть вокруг на других, которые не испытывают отчаяния. Это утешает. Но если все пребывают в отчаянии, если общество находится в переходном периоде, тогда мы все вместе испытываем отчаяние. Тогда все выглядит совершенно иначе: у нас нет Полярной звезды, к которой мы устремляемся. Если наша тревога не блокируется апатией, тогда наблюдается тенденция перехода тревоги в панику. Именно подобная апатия является средством защиты от паники, которая появится, если действительно позволить себе чувствовать. Тогда мы будем испытывать состояние, которое можно сравнить разве что с изображением ада на полотнах Босха. Все швартовы отданы и людей скопом отправляют в огонь. В таких случаях онтологическое использование психологических терминов представляет собой попытку найти некий новый базис, новый фундамент наших ценностей. Именно за это боролся Ницше.

И, наконец, необходимо отметить вклад Ницше в психологию, который он внес своей концепцией власти и в особенности "воли к власти". "Сущность Бытия", пишет Ницше, есть "воля к власти". В традиционной психологии не только эта идея Ницше не нашла признания, но и само понятие власти оказалось полностью вытесненным. Безусловно, иногда это понятие относится к категории "воли", но "воле" еще со времен Уильяма Джеймса не придают значения.

Я думаю, что повсеместное вытеснение власти и темы власти принесло в высшей степени плачевные результаты. Выбор замещающих терминов представляется очень показательным. Возьмем, например, понятие "контроля". Контроль является замещающим выражением власти, когда акцент делается на моем праве влиять на вас. Для начала понятнее было бы здесь использовать слово власть.

Каково же значение "власти" в этой концепции? Определение "воля к власти" означает самоактуализацию. Ницше выступал против слабого, безжизненного европейца – явления широко распространенного. "Воля к власти" призывает человека к тому, чтобы избежать морального разложения и подтвердить свое бытие со всеми его сильными сторонами и обязательствами. "Воля к власти" присуща любому Человеку, поскольку она является неотъемлемой частью самой жизни: "Там, где есть жизнь, есть и воля к власти".

Его концепция "воли к власти" подразумевает полное самоосуществление человека. Для этого человек должен смело использовать свои потенциальные возможности в своем бытии. Ницше, как и все экзистенциалисты, не использует психологические термины для описания психологических свойств, способностей или простого поведенческого стереотипа, такого как агрессия или власть над кем-то. Воля к власти скорее является онтологической категорией, т.е. неотъемлемым аспектом бытия. Она не имеет отношения к агрессии, соревновательным тенденциям или аналогичным механизмам. Это подтверждение человеком своего бытия и его потенциальных возможностей – бытия, которое он сам себе выбирает; это, как отмечает Тиллих в дискуссии с Ницше, есть "смелость быть человеком". Слово власть используется Ницше в традиционном смысле потенции, динамики. Кауфманн кратко резюмирует мнение Ницше по данному вопросу:

Задача человека предельно проста: он должен положить конец тому, чтобы его "существование" было беспечной случайностью. Не только использование слова Existenz (нем. – существование), но и сама цель, которая поставлена на карту, предполагает, что (это испытание) особенно близко к тому, что сегодня называют Existenz-philosophie (нем. – экзистенциальная философия). Главная проблема человека заключается в том, чтобы добиться настоящего "бытия", вместо того, чтобы позволять своей жизни пополнить цепь случайностей. В своей работе "Веселая наука" Ницше приводит формулировку, которая выявляет существенный парадокс, различия между "я" и "истинным я": "Что говорит ваша совесть? Вы должны стать тем, кем есть на самом деле". Ницше отстаивает эту концепцию до конца, и полное название его последней работы звучит как "Еccе Homo, Wie man wird, was man ist" – "как становятся самим собой".¹¹

Ницше считает, что именно в многообразии этой власти, этого роста, развития, раскрытия своего внутреннего потенциала и состоит основная динамика жизни. Его работа в данном случае имеет прямое отношение к таким проблемам психологии, как основные потребности организма, блокирование, факторы, приводящие к неврозу. Основная потребность – это не побуждение к удовольствию или сокращению относящегося к либидо напряжения, достижение баланса или адаптации. Главной потребностью скорее будет потребность использовать свой потенциал. Ницше считает, что "человек стремится не к удовольствию, а к власти".¹² Ведь на самом деле счастье – это не отсутствие боли, а "наиболее живое ощущение власти",¹³ радость же является "дополнительным ощущением власти".¹⁴ Здоровье он также рассматривает как побочный продукт использования власти, власть здесь специально описывается им как способность превозмочь болезнь и страдание.¹⁵

Теперь мы перейдем к понятию бытия у Ницше, главному принципу его философии. Он пишет: "Бытие является обобщением концепции жизни, воли, действия и становления". И далее:

"Душа по существу скажет себе: никто не сможет построить мост, по которому именно вам придется пересекать реку вашей жизни, – никто, кроме вас. Безусловно, существуют бесконечные тропинки и мосты и полубоги, готовые перевезти вас через реку, но только ценой вашего "я". Во всем мире существует определенный путь, который предстоит пройти вам и только вам. Куда же это ведет? Не спрашивайте, а ступайте по этому пути. Когда человек говорит: "я хочу оставаться самим собой", то он обнаруживает, что это страшное решение. Теперь он должен дойти до самых глубин своего бытия".

В Соединенных Штатах можно наблюдать тенденцию противопоставлять бытие становлению. Последнее слово наиболее широко используется нашими американскими психологами: его постоянно использовал Абрахам Маслоу, взял его в качестве названия для одной из своих книг Гордон Олпорт. Становление представляет собой состояние динамики, движения, изменений, в отличие от неправильного представления о нем как об онтологическом статическом качестве бытия. Я полагаю, что это заблуждение. Интересно, что Ницше в дальнейшем также приходит к подобному выводу. Он пишет, что

"в процессе становления все является пустым, иллюзорным, тусклым; трудная проблема, встающая перед человеком, может быть разрешена только через бытие; бытие, таково, каково оно есть, и не может кануть в вечность. Человек теперь начинает оценивать объединяющую силу становления и бытия".

Ницше был сторонником учения натурфилософии в том смысле, что он всегда стремился соотносить любое жизненное проявление с обширным контекстом всей природы, но именно в связи с этим он поясняет, что психология человека всегда есть нечто большее, нежели биология. Он настаивает на том, что ценности жизни человека никогда не осуществляются автоматически, и на этом он делает главный акцент. Человек может лишиться своего бытия в силу своего выбора, что не может произойти с деревом или камнем. Подтверждение человеком своего бытия придает ценность его жизни.

"Ценность и достоинство являются не gegeben, т.е. предоставленными нам природой как данность, a aufgegeben, т.е. данными или отведенными нам в качестве задачи, которую мы сами должны решить".¹⁶

Такой же акцент делает и Тиллих, согласно убеждению которого смелость открывает путь бытию: если вы не "осмеливаетесь быть", вы теряете свое бытие. Та же самая мысль звучит и у Сартра: "Вы – это ваш выбор".

В своем подходе к вопросу здоровья Ницше вновь обращается к современной психологии. Здоровье не является неизменным состоянием, которое можно наблюдать у счастливых людей (это огромное утешение для многих из нас, кто часто болеет!). Здоровье – это динамический баланс в борьбе за то, чтобы побороть болезнь. Художник есть художник, так как он достигает способности быстро реагировать в этой борьбе между болезнью и здоровьем. Приведем здесь слова Ницше: "Дух мужает. Нанесенные раны восстанавливают силу". Здоровье является способностью превозмочь болезнь. Это подтверждает более позднее представление Ницше о "власти" как о способности художника побороть болезнь и страдания.

Также мы встречаем у Ницше постоянное отрицание распространенного убеждения, согласно которому выживание является самой большой ценностью в жизни. Он высмеивает тех, кто считает себя дарвинистами и не видит того, что человек стремится не сохранить своп потенциальные возможности, а скорее выразить их.

Стоит нам открыть любую работу Нищие, как мы столкнемся с психологическими инсайтами, которые сами по себе не только глубоки и проницательны, но и удивительно схожи с психоаналитическими механизмами, о которых спустя десять лет заговорил Фрейд. Так, например, если мы обратимся к работе "Генеалогия морали", которая была написана в 1887 году, то мы увидим там следующее:

"Все инстинкты, которым не позволяется выходить наружу, проявляются внутри. Это именно то, что я называю интериоризацией".¹⁷

Если внимательно прочитать это высказывание, то его можно считать предсказанием появления позднее у Фрейда концепции вытеснения.

Извечной темой Ницше была тема разоблачения самообмана. На протяжении всей вышеуказанной работы он развивает тезис, согласно которому альтруизм и мораль являются результатами вытесненных враждебных чувств и обиды, что направление потенциала внутрь приводит в результате к нечистой совести. Он очень ярко описывает "бессильных людей, которые наполнены агрессией: их счастье совершенно пассивно и принимает форму заторможенной безмятежности, расслабленности, спокойствия, "отдохновения", эмоциональной слабости".¹⁸ Эта направленная внутрь агрессия проявляется в садистских требованиях по отношению к другим; этот процесс впоследствии был описан в психоанализе как формирование симптомов. А сами требования облекаются в форму морали, впоследствии этот процесс был назван Фрейдом формированием реакции. Ницше пишет, что "на начальном этапе нечистая совесть есть не что иное, как инстинкт свободы, который направлен внутрь, вынужден быть латентным и давать выход энергии через себя". С другой стороны, мы сталкиваемся с поразительными формулировками сублимации, этому вопросу Ницше уделял особое внимание в своей концепции. Говоря о связи между художественной энергией человека и его сексуальностью, он говорит, что "вполне вероятно то, что возникновение эстетического состояния не исключает чувственность, как считал Шопенгауэр, а только лишь преобразует ее таким образом, что она уже не переживается как сексуальный стимул".¹⁹

Ницше утверждает, что удовольствие происходит не от подчинения и отрицания, а от притязания. Он писал, что "удовольствие – это только симптом чувства достигнутой власти". То есть сущность удовольствия заключается в дополнительном ощущении власти. Оказывается, что при более глубоком рассмотрении Ницше является отнюдь не деструктивным философом-нигилистом, он в высшей степени конструктивен, причем именно в том направлении, которое в настоящее время представляется единственно верным. Учение Ницше очень важно для нас, когда мы говорим о характерной для нашей страны апатии (речь здесь идет о невротической апатии) и подавлении, касающемся не только тревоги, но более глубокого чувства вины. Вот почему про Ницше можно сказать, что он всем терапевтам терапевт.

Фрейд и Ницше

Какой же вывод мы можем сделать, принимая во внимание столь поразительные аналогии в суждениях Ницше и Фрейда? В окружении Фрейда знали об этом сходстве. Однажды вечером в 1908 году в программе Венского Психоаналитического Общества стояло обсуждение работы Ницше "Генеалогия морали". Фрейд заметил, что он пытался читать Ницше, но рассуждения Ницше показались ему настолько глубокими, что он отказался от этого занятия. Далее Фрейд констатировал, что "вряд ли в наше время или вообще когда бы то ни было можно найти человека, который бы обладал такими глубокими познаниями о самом себе, как Ницше".²⁰ Это утверждение, произнесенное Фрейдом несколько раз, как замечает Джоунс, не было официальным признанием со стороны основателя психоанализа. У Фрейда всегда был сильный, но амбивалентный интерес к философии; он относился к ней с подозрением и даже боялся.²¹ Джоунс отмечает, что это недоверие было связано как с личностными, так и рациональными факторами.

Одна из причин заключалась в его подозрительном отношении к сухим интеллектуальным рассуждениям, и в этом с ним безоговорочно согласились бы Кьеркегор, Ницше и другие экзистенциалисты. Во всяком случае, Фрейд понимал то, что его собственные потенциальные наклонности к философии "требуют строгой проверки, и именно по этой причине он выбрал наиболее эффективное средство: научную дисциплину".²² Далее, замечает Джоунс, "для него были очень важны исходные вопросы философии, несмотря на то, что он, пытался держаться от них в стороне и скептически относился к своей способности разрешить их".²³

Работы Ницше могли оказать не прямое, а, скорее всего, косвенное влияние на Фрейда. Очевидно, что взгляды, которые в дальнейшем должны были оформиться в психоанализ, "витали в воздухе" в Европе конца девятнадцатого века. Тот факт, что Кьеркегора, Ницше и Фрейда волновали одни и те же проблемы, – тревога, отчаяние, расщепление личности и связанная с этим симптоматика – подтверждает ранее выдвинутую нами теорию, согласно которой возникновение психоанализа и экзистенциального подхода, рассматривающих переживаемые человеком кризисы, было вызвано общей культурной ситуацией и являлось ответом на все эти вопросы. Мы никоим образом не умалим гения Фрейда, отмечая то, что, возможно, более глубокое описание почти всех специфических понятий, которые в. дальнейшем появились в психоанализе, можно было встретить еще у Ницше и Кьеркегора.

Но исключительный гений Фрейда состоит в том, что именно он привнес в науку и практику эти глубокие психологические открытия. Для этой задачи Фрейд подходил как нельзя кстати: по складу своего характера в высшей степени объективный и с сильным рациональным контролем, упорный и способный претерпевать бесконечные тяготы для продолжения систематической работы. И ему действительно удалось открыть нечто совершенно новое, а именно преобразовать новые психологические концепции в научное направление Западной культуры, где их можно было бы объективно изучать, обосновывать и представлять в доступной форме.

Но не таит ли в себе гений Фрейда, да и собственно сам психоанализ, огромную опасность и самые серьезные недостатки? Привнесение глубоких психологических открытий в объективную науку привело к результатам, которые можно было предвидеть. Одним из таких результатов было сокращение сферы исследования человека до того, что соответствует науке. Бинсвангер обращает внимание на то, что для Фрейда представляет важность только homo natura, поскольку его методы блестяще подходили для исследования Umwelt, мира человека в его биологическом окружении; и они, по-видимому не позволили ему до конца понять Mitwelt – человека в системе его межличностных отношении с другими людьми, и Eigenwelt – области собственного, внутреннего мира человека.²⁴ Другой, более важный практический результат, на который мы будем обращать внимание в дальнейшем (обсуждая концепции детерминизма и пассивности Эго), можно было обнаружить в новой тенденции к объективному рассмотрению личности. Психоанализ способствовал развитию самой современной культуры, что изначально было очень трудным.

Теперь мы переходим к очень важной проблеме, и для того, чтобы понять ее, нам необходимо сделать одно предварительное разграничение: провести грань между понятием разума, которое использовалось в семнадцатом веке и в эпоху Просвещения, и техническими разумом нашего времени. Фрейд поддерживал концепцию разума, а именно "исступленного разума", возникновение которой связывают с эпохой Просвещения. Он приравнивал ее к науке. Подобное использование разума, которое мы отмечаем у Спинозы и других мыслителей семнадцатого и восемнадцатого веков, дает уверенность в том, что сам по себе разум может постичь все проблемы. Но те мыслители обращались к разуму наряду со способностью выходить за пределы непосредственной ситуации и постигать целое, и тогда не исключались жестко такие функции, как интуиция, инсайты, поэтические образы. Общее представление о разумном также включало в себя и этику: разум в европейском философском течении 18 века предполагал и справедливость. Иными словами, многое из того, что в наши дни называется "иррациональным", тогда входило в понятие разума. Это объясняет и ту огромную и полную энтузиазма веру, которую тогда можно было обрести. Но к концу девятнадцатого века этот экстатический взгляд был утерян, что наиболее ярко показал и обосновал Тиллих. Разум предстал лишь как "технический разум": соединенный с техникой разум как механизм, наиболее совершенно функционирующий тогда, когда он занят отдельными проблемами; разум как дополнение к индустриальному прогрессу и подчиняющийся ему, разум как нечто отдельное от эмоций и воли, разум как действительная противоположность существованию; наконец, разум, против которого так неистово боролись Кьеркегор и Ницше.

Иногда Фрейд обращается к понятию разума в экстатическом понимании, когда он говорит о разуме как о "нашем избавлении", нашем "единственном пристанище" и т.д. И здесь складывается анахроническое ощущение, что его воззрения имеют в своей основе идеи Спинозы или иного мыслителя эпохи Просвещения. Таким образом, с одной стороны, Фрейд пытался сохранить экстатическую концепцию, пытался уберечь представление о человеке и разуме, который превосходит технику. Но, с другой стороны, отождествляя разум с наукой, Фрейд делает его "техническим". Особенно ценный вклад Фрейда состоял в его стремлении преодолеть расщепление человека – через освещение его иррациональных тенденций, а также бессознательных, обособленных и внесенных в сознание и принятых аспектов личности. Но другая сторона его акцента – отождествление психоанализа с техническим разумом – выражает определенное расщепление, от которого он стремился излечить. Вряд ли будет несправедливо отметить, что господствующее направление в развитии психоанализа в последнее десятилетие, в особенности после смерти Фрейда, способствовало тому, что его стремление сохранить разум в экстатической форме отвергается, а принимается исключительно последнее, а именно разум в технической форме.

Такое положение вещей, как правило, остается незамеченным, так как хорошо сочетается с господствующими тенденциями во всей нашей культуре. Но мы уже обращали внимание на то, что рассмотрение человека и его функций в технической форме является одним из ключевых факторов в обособлении, изоляции современного человека. Таким образом, перед нами встает насущная и важная дилемма. С точки зрения теории, психоанализ (и другие направления психологии – в той мере, в какой они несут в себе технический разум) вносит научный и философский хаос в нашу теорию человека, и на это обращали внимание Кассирер и Шелер. С практической точки зрения, существует достаточно серьезная опасность, что психоанализ и другие формы психотерапии и психологической коррекции, станет новой репрезентацией расщепления человека, что они будут являть собой пример утраты человеком жизненных сил и значимости, а не наоборот. Что новые техники будут способствовать стандартизации и предоставлению культурных санкций к отчуждению человека от самого себя, а не решению проблемы. Что они, теперь уже рассматривая и контролируя бессознательное и глубинные параметры с большей психологической точностью и на более обширной шкале, будут выражением новой механизации человека. Что психоанализ и психотерапия станут скорее формой невроза нашего времени, нежели формой исцеления. Это действительно будет в высшей степени иронией истории. Это никоим образом не является паникерством. Это не демонстрация неподобающего рвения обозначить эти тенденции, которые отчасти уже зависят от нас. Необходимо просто прямо посмотреть на историческую ситуацию и решительно представить себе последствия.

Теперь у нас есть возможность осознать всю важность движения экзистенциальной психотерапии. Именно это движение возражает против тенденции отождествлять психотерапию с техническим разумом. Оно стоит за то, чтобы основывать психотерапию на понимании того, что делает человека человеком; оно стоит за определение невроза как явления, которое разрушает способность человека осуществлять свое бытие. Мы проследили, что Кьеркегор и Ницше, так же как и последовавшие за ними представители экзистенциального движения в культуре, не только способствовали появлению перспективных и глубоких психологических инсайтов, чрезвычайно важных для каждого, кто использует научный подход в исследовании современных психологических проблем; они также сделали кое-что еще. Они дали этим инсайтам онтологическое обоснование, а именно положили начало изучению человека как существа, у которого есть проблемы с осуществлением своего бытия. Они полагали, что совершенно необходимо это сделать, и боялись, что в конечном итоге подчинение разума техническим необходимостям перестроит человека по образу и подобию машины. Ницше предупреждал, что наука становится предприятием, и результатом этого будет этический нигилизм.

Экзистенциальная психотерапия представляет собой движение, которое, несмотря на то, что основывается на научном анализе и главным образом обязано этим Фрейду, все же восстанавливает понимание человека на более глубоком и главном уровне: человека как существа социального. Это основано на предположении, что возможна наука о человеке, которая не дробит человека на части и не разрушает его человеческие качества, и в то же самое время изучает его. Это объединяет науку и онтологию. Таким образом, без преувеличения скажем, что здесь мы не просто обсуждаем новый метод как противопоставление другим методам. Мы также не утверждаем, что необходимо придерживаться этого метода, отходить от него или же объединять его с чем-то другим в некоторую эклектику. Эти вопросы проникают гораздо глубже в нашу современную историческую ситуацию.