КУЛЬТУРОЛОГИЯ. XX ВЕК.  ЭНЦИКЛОПЕДИЯ

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

У

УНИВЕРСАЛИИ КУЛЬТУРЫ – обшечеловеч. репрезентации культурного опыта и деятельности, символически отраженные в эйдетич. памяти, образно-мировоззренч. конструкциях, этимологич. ценностях языка, "имажах" искусства и словесности. Их общий генезис связан с центр, оппозициями осн. мифа (золотое яйцо, мировое древо): жизнь/смерть, верх/низ, и др. этого ряда, с первонач. опытом структурирования Космоса и его вещей, с установлением систем терминов родства, семантикой имени, с ритуально-магич. практикой, с первыми запретами (на инцест, на сыроядение и т.п.) и первыми трофеями культуры (дары Прометея: одежда, огонь, число). Совокупность У.к. образует словарь-symbolarium с правилами сочетания элементов (парадигматика и синтагматика), дает меру валентности смысловых скрещений (в режимах нац. варьирования осн. мифа) и механизмы образных репрезентаций (прагматика). Пути поиска универсальных черт культуры определяются с рождением науки философии истории (Вольтер, Гердер), мифологич. штудиями немецких романтиков, успехами антропологии и этнографии, а в 20 в. – психоанализом, лингвистикой универсалий, структурно-типологич. и семиотич. методами, социальной психологии, математич. теорией игр (напр., теорией конфликта), зоопсихологии, попытками моделирования коллективного поведения и ментальных процессов, с панорамным интересом к проблеме в постклассич. исследованиях. С рождением понятия "человечество" конечной целью большинства гуманитарных дисциплин стало уяснение структурно-эстетич. единства мировой культуры. Специфич. интонирование эта задача получила на фоне дискуссий о природе внеземных цивилизаций и нового прочтения наследия русских космистов. Качественно новые аспекты общей теории культуры предложила философия диалога, совр. трактовки моделей ноосферы и экологич. проблематики. В рамках отеч. традиции серьезные достижения принадлежат тартуско-московской школе. Мифопоэтич. ряд утверждает универсалии архаич. порядка: мифологемы хтонич. сил (огонь/вода/земля/воздух; ср. пятирицы Востока) и связанные с ними элементы Космоса (Солнце, звезды, Луна, планеты в их именных персонификациях); ближний мир предметов (камень, дерево, зерно, масло; утварь быта); природная органика (птицы, рыбы, насекомые) в ее пространственно-временной и хроматической определенности. Над ними свой мир строят универсалии терминов родства (в широком смысле) и древнейшие "метафоры" артефактов (типа: дом, зеркало), экзистентных ситуаций (типа: обмен, встреча, путь), границы состояний (типа: сон, смех, слезы, тайна, экстаз) или их "следов" (типа: тень, двойник, голос). Завершается пирамида У.к. списком видов деятельности; их культурно-истор. импликацией является, вероятно, игра. В отличие от универсалий цивилизации, к-рые живут факультативно-атрибутивной семантикой, У.к. являются вечными онтологич. и экзистентными константами человеческого бывания, фундаментальными категориями картины мира, суммарной аксиоматикой внутр. опыта. У.к. есть априорное наследие культурной памяти, проективно определяющей работу механизмов духовного преемства, новаторства и палингенеза. Когда этот "механизм" начинает работать в режиме катастрофы, то мы имеем дело либо с мифологией культуры (осложненной "историософской" мимикрией и подражанием неактуальному прошлому; см. работы Тарда на фоне совр. представлений об "иронии истории"), либо с патологией культуры (см. эксплуатацию и ревизию архаич. семантики "крови" и "почвы" в идеологии расизма и фашизма).

Лит.: Вольтер. Философия истории. СПб., 1868; Топоров В.Н. Древо мировое // Мифы народов мира. Т. 1. М., 1982; Проблема поиска жизни во Вселенной: Труды Таллин, симпозиума. М., 1986; Ойзерман Т.И. Существуют ли универсалии в сфере культуры? // ВФ. 1989. №2; Драмалиев Л. Существуют ли культурные универсалии? // Ежегодник Филос. об-ва в СССР, 1989-1990: Человек и человечество: духовные традиции и перспективы. М., 1990; Махлин В.Л. Я и Другой: (Истоки философии "диалога" XX в.). СПб., 1995; Тард Г. Социальная логика. М., 1996.

К. Г. Исупов

УНИВЕРСАЛИИ ЦИВИЛИЗАЦИИ – круг понятий, в к-рых определены итоги технологич. деятельности; ее продукты со вт. пол. 19 в. стали восприниматься как энтропийный негатив культуры. В отличие от универсалий культуры, У.ц. присущ лже-экзистентный характер и они знаменуют количества прогресса, а не глубинные качества истор. жизни. В У.ц. человек овнешнен всей совокупностью забот о выживании; как субъект интенции самосохранения, он не может быть творцом культуры, а как генератор духовных ценностей он – за пределами "обстоятельствующей" несвободы. Поэтому У.ц. наделены опознавательно-атрибутивным, а не сущностным смыслом, что затрудняет их описание как устойчивых структур. Ряд сравнительно стабильных У.ц. перекрывается списком инверсированных индексов культуры. Оппозиции "дом/город", "традиция/ мода", "искусство/порно", "св.мощи/Мавзолей", "гадание/азартная игра", "деревня/поселок ("городского типа")", "инициация/пытка", "спортивное единоборство/дуэль", "путешественник / Робинзон" лишь частично совпадают левыми частями с "культурой", а правыми – с "цивилизацией": в конкр. ситуациях разных эпох они могут меняться местами. В обыденном сознании "цивилизации" обычно противопоставлена не "культура", а "варварство". Подлинно критич. осмысление цивилизации возникает, когда проясняется кризис участного присутствия творческого Я в мире. Если в описании Гоголем Парижа ("Рим") фиксируется "страшное царство слов вместо дел", мы имеем дело с отрешенным от истор. жизни и от культуры человеком-героем. Символ культуры – живое творчество; знак цивилизации – мертвое воспроизводство, агрессивно актуализуемое в терминах техники, в списках "ширпотреба", в фактуре денежных знаков, в социальной иерархии профессий, в таком выразит, атрибуте цивилизации, как городской мусор. Цивилизация есть ржавчина культуры, и в этом смысле несомненные признаки последней (книга, музей, кладбище) мгновенно обретают не завещанные традицией роли ("чтиво", "спецхран", "крематорий"), привыкание к к-рым подпитывается страхом обывателя перед культурой и ее носителями, аналогичном специфично городскому страху перед смертью и историей (будущим). Новинки цивилизации неизбежно становятся источниками угрозы (авто, воздушный шар, аэроплан, телефон, синема, бомба, наркобизнес, телевизор, компьютер). Осознанные как свидетельство прогресса, они получают молчаливо санкционированную долю злого в истории, оправданы в роли катализатора социальной эволюции и своего рода компенсации (в поствоенных ситуациях). В мире цивилизаторских достижений человек не является самоценным героем, он обращен в функцию потребления и в функционера комфорта. Пафос культурного зодчества и творч. гениальность уступают место накопительству изобретений и приспособленч. ловкости. В пространстве цивилизации нет места историософии, филос. антропологии и религ. опыту. Подлинно культовое значение обретают коммерция и деньги. После введения Екатериной Великой бумажных ассигнаций возникает мистика денег, а позже – облигаций, чеков и векселей в рамках особой семиотики бумаги. Плакатно-риторич. характер изображений на монетах и ассигнациях, и банковских билетах, словарь товарных знаков и семантич. конъюнктура в композиции фирменных бланков и квитанций работают на воздвиженье царства мнимостей, мифологии власти идемонич. эстетики Ничто. Цивилизаторское мышление создает особую мифологию культуры: антропоморфизируются машины (ср.: куклы Гефеста, Голем, роботы, персонажи виртуальной реальности) и электроника. Имперская идеология внушает образ человека-винтика; масс-медиа (кич) претендует на подлинность. В истории философии защитниками цивилизаторских успехов становятся адепты эмпирич. опыта (позитивисты, сциентисты, "диаматчики"). Т.н. футурология пытается осознать себя философией прогресса (Лем). Популярные описания циклических фаз развития человечества (Гесиод, Вико, Гердер, Гегель, Н. Данилевский, К. Леонтьев, В. Розанов, Шпенглер, П. Сорокин, Тойнби, Ясперс) грешат хронич. смешением культуры и цивилизации как разнонаправленных потоков эволюции. Продуктивные попытки размежевания культуры и цивилизации принадлежат совр. философии техники (Франкфурт, школа). К универсалиям цивилизации принадлежит широкий круг социально-ролевых и предметно-символич. репрезентаций власти и гос-ва, бюрократич. иерархий, систем запретов; языки служебного общения, техн. средства пропаганды и рекламы; эмблематика и геральдика господствующей идеологии; офиц. церемониально-зрелищный этикет. Т.н. "офиц. культура" на деле есть патология или мимикрия культуры с переводом ее осн. параметров в реликтовые формы цивилизации. Показателем отчуждающего характера цивилизации является хотя бы тот факт, что направленный на усовершенствование средств общения прогресс аудио- и видеотехники на самом деле служит деградации диалогич. качеств мышления и поведения. Если культура есть память и диалог с историей и с Другим, то цивилизация, профанированный двойник культуры, направленно воспитывает голосовую глухоту и амнезию; она завещает человеку вместо любви к ближнему инструкцию по сексу, а вместо творч. самораскрытия – гедонистич. программу удобной жизни. Псевдоценности цивилизации основаны на презумпции бестревожного покоя и атавистич. рефлекса самосохранения. Гуманизм цивилизаторского мира есть "разумный эгоизм" пользы (Чернышевский). При этом гипертрофируется реальный статус научного знания; природа из "храма" превращается в мастерскую (в соответствии с лозунгами героя тургеневского романа "Отцы и дети" Базарова; см. апологию этой позиции у Д. Писарева); дезавуируются права ребенка; истребляются животные и растения. У. ц. знаменуют преступное состояние мира, кризисную энтропию культурной памяти. Впечатляющие современника успехи цивилизации, ее присутствие во всех областях социального бытия и быта не отменяют ее античеловеч. содержания.

Лит.: Розанов В.В. Эстетическое понимание истории // Русский вестник, 1892. Т. 218. N 1; Леонтьев К.Н. Византизм и Славянство //Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство. Сб. статей: В 2-х т. М., 1895. T.I; Освальд Шпенглер и Закат Европы. Сб. статей Н.А. Бердяева, Я.М. Букшпана, Ф.А. Степуна и С.Л. Франка. М., 1922; Арзаканьян Ц.Г. Культура и цивилизация. Проблемы теории и истории // Вестник истории мировой культуры. М., 1961. №3; Маркарян Э.С. О концепции локальных цивилизаций. Ер., 1962; Моль А. Теория информации и эстетическое восприятие. М., 1966; Лем С. Сумма технологии. М., 1968; Арзаканьян Ц.Г. Трактовка гуманизма в совр. бурж. концепциях культуры и цивилизации // От Эразма Роттердамского до Бертрана Рассела. М., 1969; Конрад Н.И. Запад и Восток. М., 1972; Лотман Ю.М. Статьи по типологии культуры. Вып. 1. Тарту, 1970; Вып. 2, 1973; Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977; Петров М.К. Язык, знак, культура. М., 1991; Семенов Ю.Н. Социальная философия А.Тойнби. М., 1980; Бердяев Н.А. Дух и машина // Бердяев Н.А. Судьба России. М., 1990; Аверинцев С.С. "Морфология культуры" Освальда Шпенглера // Новые идеи в философии. Ежегодник Философского общества СССР. 1991. Культура и религия. М., 1991; Ноосфера и худож. творчество. Сб. статей. М., 1991; Лотман Ю.М. Массовая литература как историко-культурная проблема // Лотман Ю.М. Избр. статьи. Т. III. Таллин, 1993; Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Т.1. Гештальт и действительность. М., 1993; Данилевский Н.Я. Россия и Европа. СПб., 1995; Маркузе Г. Одномерный человек. Киев, 1994; Ясперс К. Смысл истории. М., 1994; Тойнби А. Постижение истории. М., 1996; Kroeber A.L. The Nature of Culture. Chi., 1952; Benveniste E. Civilisation: Contribution a l'histoire du mot // Eventail de l'histoire vivante. V. 1. P., 1953; Sorokin P.A. Social and cultural dynamics. Vol. 1-4. N.Y., 1962.

К. Г. Исупов

УНИВЕРСАЛЬНАЯ МОДЕЛЬ КУЛЬТУРЫ – концепция единого плана построения культуры, сформулированная в антропологии как результат разработки сравнит, метода. Анализ нескольких сотен (более 600, World Ethnographic Atlas) конкр. культур позволил выделить повторяющиеся черты, названные всеобщими.

Широкие границы У.м.к. были намечены еще в 19 в. Л. Морганом и Г. Спенсером, однако целостное представление об этом феномене сформировалось в 30-40-е гг. 20 в. на стыке антропологии и психологии.

Изучение всеобщего культурного разнообразия позволило исследователям выбрать элементы, общие для всех известных культур, такие, как: возрастное деление, календарь, организация об-ва, системы родства, приготовление пищи, совместный труд и разделение труда, декоративное искусство, образование, этика, праздники, фольклор, табу, похоронные ритуалы, игры, подарки, гостеприимство, жилищное строительство, запрет инцеста, закон, наказания, имена, религ. культы и т.д.

Количество, качественный состав и сочетание рубрик у каждого автора (Уисслер, Мёрдок, Малиновский, Аберле, Харрис и др.) было оригинальным, не совпадало с концепциями коллег, однако суть оставалась единой. При дальнейшем анализе каждой, отдельно взятой черты, эта общность усиливалась.

Мёрдок указывал, что каждая культура имеет язык и каждый язык состоит из одинаковых компонентов: фонем, слов, грамматики. Похоронные обряды во всех культурах, как правило, включают выражение скорби, способы обращения с телом, ритуалы, защищающие участников погребения от злых сил и т.д. Однако, при всем сходстве (наличие общих черт и их компонентов), их конкр. культурное содержание различно. Мёрдок пришел к выводу, что действительные всеобщие черты (общий знаменатель культур) – это не идентичность содержания, а сходство классификаций.

У.м.к. существует во всех культурах: простых и сложных, древних и современных и ее основа может быть найдена в особенностях биол. природы человека и условиях человеч. существования.

Первые попытки объяснить сходство и различия культур исходили из психич. единства человека и строились на изучении реакций человеч. организма на разнообр. стимулы и условия жизни. В 20-х гг. 20 в. импульсы, формирующие культурное поведение, приравнивались к инстинктам, однако, после публикации книги Бернарда "Инстинкт" теория инстинктов потеряла значение единств, объяснения механизма формирования культурного поведения и тем более У.м.к. Самнер и Келлер предложили свой вариант классификации осн. побуждений и стимулов: самосохранение, увековечение себя, самоудовлетворение и религия. Эта классификация строилась на четырех чувствах: голоде, любви, тщеславии и страхе. Классификация Малиновского основывалась на удовлетворении человеч. потребностей и соответствовала трем аспектам культурного процесса. У.м.к. Уисслера включала девять компонентов: речь, материальные особенности, искусство, знание, религия, об-во, собственность, правительство, война.

Не отрицая иных подходов к поиску общего знаменателя культур, Мёрдок остановился на "культурной привычке" и факторах, управляющих формированием привычки, как структуре, определяющей У.м.к. Первый фактор – это научение или воспитание, второй – стимул или сигнал. Любые известные стимулы могут быть соотнесены с культурными реакциями во множестве об-в. Такие постоянные стимулы как ночь и день, небесные светила, опр. виды животных и растений, религ. культы и т.д., и устойчивые реакции на них, специфич. для каждой отдельно взятой культуры, создают основу для классификации всеобщих культурных черт. Третьим важным фактором является "базовая" культурная привычка (навык), к-рая несет особую нагрузку в структуре У.м.к. Мёрдока благодаря четвертому фактору психол. обобщения, под к-рым автор понимает свойство воспроизведения при одинаковых условиях и стимулах. Так, для общения со сверхъестеств. силами им придаются человеч. формы, что делает возможным обращение к ним как к людям: просьба – молитва; подарок – жертва; лесть – восхваление; самоуничижение – аскетизм; этикет – ритуал и т.д. Сходства культур, исходящие из такого рода обобщений – бесчисленны. Пятый фактор – это ограничение числа возможных реакций. В любой ситуации число возможных реакций ограничено физиол. и психол. способностями человека и условиями его существования. Так, человеч. физиология и психология ограничивают способы лечения заболеваний и рождения ребенка и т.д.

Культурная привычка и традиция, взятые в опр. социальном контексте, создают условия взаимодействия, к-рые вносят в культуру принцип ограниченных возможностей, существенно важных для определения У.м.к. Этот принцип создает вариативность, свойственную конкр. культуре. Когда вариативность действий отсутствует и сводится к единственно возможной реакции, тогда культурные сходства наблюдаются не только в структуре модели, но и в ее содержании, а несоответствия будут минимальными. Так, все известные об-ва имеют основную семейную форму: отец, мать, дети. Эта форма может быть изолированной, может включать других родственников, но основа остается неизменной, другой формы, адекватной семье, человечество не выработало.

У.м.к. Мёрдока является своеобр., построенном на огромном фактич. материале "универсальным" способом изучения сходства и различия культур, исходя из культурно-детерминированного поведения человека. Итоговая У.м.к. (1967) содержала 47 всеобщих культурных черт.

Проблема единства человеч. культуры побуждала исследователей продолжать поиски модели, совершенной модели, не только объясняющей сходства или различия, но и дающей представление о взаимодействии и взаимовлиянии культурных элементов. Одной из разработок такого рода стала концепция универсальной социокультурной системы Аберле, Козна, Дэвиса и др.

Эта схема включала девять позиций, каждая из к-рых была не просто отд. культурным элементом, но вектором системы. В нее входили: адаптация об-ва к природе и воспроизводство населения; разделение социальных ролей и их распределение; коммуникация; общепринятые познават. ориентации; общепринятый ряд целей; нормативное регулирование, регулирование эмоц. сферы; социализация; контроль за девиантными формами поведения. Эти составляющие рассматривались авторами как функциональные условия, необходимые для выживания системы.

Универсальная структура социо-культурных систем сформированная Харрисом в рамках исследоват. стратегии, названной им культурным материализмом, также базируется на биол. и психол. константах человеческой природы. Модель Харриса представляет собой сложносоставную, разветвленную, включающую в себя инфраструктуру, структуру, суперструктуру систему, в к-рой автор пытался охватить и сферу материального производства, и сферу воспроизводства населения, взаимодействие с окружающей средой, поведенч. компоненты и т.д. Схема Харриса наиболее полно отражает культурное содержание совр. сложного об-ва.

Лит.: Aberle D.F., Соеп А.К., Davis A.K., Levy V.J., Sutton F.X. The functional Prerequisites of a Society// Ethics, N 60: 100-111; 1950; Benedict R. Patterns of Culture. Boston; N.Y., 1934; Harris M. Cultural Materialism: The Struggle for a Science of Culture. N.Y., 1979; Murdock G.P. The Common Denominator of Cultures // The Science of Man in the World Crisis. N.Y., 1945; Idem. Ethnographic Atlas. Pittsburg, 1967; Wissler C. The Relation of Nature to Man in Aboriginal America. N.Y., 1926.

Л. А. Мостова

УОРНЕР (Warner) Уильям Ллойд (1898-1970) – амер. социолог и социальный антрополог. В 1926 окончил Калифорнийский ун-т. В 1926-29 провел полевое антропол. исследование в Австралии; с 1929 работал в Гарвард, ун-те. Участвовал в Хоуторнском эксперименте Э.Мэйо. С 30-х гг. проводил обширное полевое исследование в г. Ньюберипорт, шт. Массачусетс (в историю науки вошло под именем "Янки-сити"). Полевые исследования проводились им в Новой Англии, в графстве Клер (Ирландия). В 1935-59 работал на ф-те социологии и антропологии Чикаг. ун-та; с 1939 проф., с 1959 проф. социальных исследований Мичиган, ун-та. Предметом исследований У. были расовые отношения, проблемы равенства и неравенства, социальная структура, система стратификации и символич. жизнь совр. городского сооб-ва, роль крупных организаций и корпораций в совр. об-ве, связь между социальной системой и психич. заболеваниями. Осн. труды: "Социальная жизнь совр. сооб-ва" (1941), "Статусная система в совр. сооб-ве" (1942), "Социальные системы в амер. этнич. группах" (1945), "Живые и мертвые" (1959), "Демократия в Джоунсвилле" (1949), "Социальный класс в Америке" (1949), "Эмерджентное амер. об-во" (1967).

У. одним из первых попытался применить опыт социально-антропол. подхода, полученный им во время полевого исследования австрал. аборигенов, к анализу совр. городского сооб-ва Запада. Он был убежден, что человеч. природа по существу всегда и везде одинакова, хотя поведение человека и претерпевает опр. метаморфозы под влиянием культурной среды. У. использовал и взятый им из социальной антропологии метод включенного наблюдения, и социально-антропол. категориальный аппарат, прежде применявшийся исключительно для описания и анализа примитивных об-в. Этот подход – полезный эвристич. инструмент – и позволил У. выработать свежий взгляд на совр. об-во, показать его в неожиданном ракурсе. Реакция была крайне противоречивой: одни исследователи его восторженно приняли, другие встретили его настороженно и скептически.

Наибольшую известность приобрели работы У., посвященные анализу социальной структуры и социальной стратификации совр. об-ва. Социальная стратификация рассматривалась им как функциональная предпосылка существования совр. индустриального об-ва, его внутр. устойчивости и равновесия. Полагая, что каждое об-во имеет ту или иную "доминирующую структуру", связанную со "сквозной темой" соответствующей культуры, У. считал, что в отличие, напр., от австрал. об-ва, где сквозной темой является родство и связанная с ним мифология циклич. обновления, а каркас об-ва формируется системой родств. отношений, в типичном совр. амер. сооб-ве Янки-Сити (и соответственно в амер. об-ве в целом) доминирующей культурной темой являются самореализация, достижение, успех, а осн. организующей структурой об-ва – обеспечивающая реализацию этих устремлений система классовой стратификации. Позиция в социальной структуре (или статус) определяется такими характеристиками, как уровень образования, род занятий, величина состояния и доход; принадлежность индивида к тому или иному классу находит выражение во всех сторонах его жизни (дружбе, знакомствах, участии в деятельности клубов и разл. организаций, привычках, манерах поведения и речи, внешнем виде и т.д.).

У. разработал одну из первых систематич. теорий социальной стратификации. Он предложил различать шесть социальных классов: высший-высший, высший-средний, высший-низший, низший-высший, низший-средний, и низший-низший. Для эмпирич. исследования классовой структуры им были разработаны методики измерения, получившие позже широкое применение: "индекс статусных характеристик" (ISC) и "оценка участия" (ЕР).

В работах "Живые и мертвые" и "Амер. жизнь: мечта и реальность" (1953; 1962) У., продолжая функционалистскую традицию Дюркгейма, Радклифф-Брауна и Малиновского, подверг исследованию символич. жизнь совр. амер. городского сооб-ва и предпринял попытку разработать общую социолог, теорию символизма. Коллективная жизнь любого сооб-ва (будь то племени аборигенов или локального сооб-ва современных США) поддерживается общей символич. основой. Единство символич. значений объектов опыта связывает разные поколения и обеспечивает преемственность социальной жизни человеч. коллектива. Культуру как тотальную символич. систему У. разделял на три подсистемы: технолог, подсистему, выполняющую функцию приспособления людей к внешнему природному миру; социальную организацию (или моральный порядок), выполняющую функцию приспособления людей друг к другу; религию, или систему сакральных символов, связывающих людей с Богом и священными объектами. Эти культурные подсистемы выполняют прежде всего функцию адаптации и образуют те общие контексты, в рамках к-рых осуществляется взаимодействие между членами об-ва, технич. символы эмпирич. верификации на предмет истинности и ложности; от истинности значений этих символов зависит эффективность решения человеком утилитарных задач, а тем самым его физич. выживание. Моральные символич. системы устанавливают "нормы правильного и неправильного"; они часто не-рациональны и обозначают не эмпирически существующие объекты, а коллективные чувства; их функция – обеспечение и контроль взаимодействий между членами об-ва. "Сверхъестеств. символич. контексты, образуемые религ. верованиями и обрядами, не-рациональны и не-логичны; это мифы, не поддающиеся никакой эмпирич. проверке, но пробуждающие в людях, благодаря социальной памяти, идущие из прошлого интенсивные коллективные чувства, а тем самым обладающие для людей несомненной "реальностью" и действенностью. Три типа символич. контекстов – технол., моральный и сверхъестественный – тесно переплетены друг с другом. В рамках этой теорет. модели У. предпринял попытку проанализировать богатый эмпирич. материал символич. жизни сооб-ва Янки-Сити (от символики полит, кампании по выборам мэра города до глубочайшего символизма религ. жизни городской христ. общины). Амер. социолог Гоффман назвал книгу "Живые и мертвые" лучшим описанием повседневных ритуалов в совр. сооб-вах.

Соч.: The Status System of a Modern Community. New Heaven; L., 1942; The Social Systems of American Ethnic Groups. New Heaven; L., 1945; Social Class in America. Chi., 1949; The Living and the Dead: A Study of the Symbolic Life of Americans. New Heaven, 1959; The Social Life of a Modern Community. New Heaven, 1959.

Лит.: Herzog D. Klassengesellschaft ohne Klassenkonflikt. Eine Studie iiber William Lloyd Warner und die Entwicklung der neuen amerikanischen Stratifikationsforschung. В.,1965.

В. Г. Николаев

УХТОМСКИЙ Алексей Алексеевич (1875-1942) – физиолог, учение к-рого о доминанте имеет помимо естественнонаучного также философско-культурологич., религиозно-нравств. и иск-ведч. аспекты. В 1894 окончил Нижегородскую военную гимназию, учился в Моск. духовной академии; в 1899 поступил в С.-Петербург. ун-т.

Концепция доминанты в ее гуманитарном аспекте – учение о направленности сознания людей на поступки опр. рода. Доминанта сопряжена с постоянной готовностью человека к действиям, она определяется прежде всего духовной волей человека, приобщенного к культурной традиции. В качестве негативно значимой У. расценивал поведенч. установку, сопряженную с самоутверждением и игнорированием близкого, сиюминутного (сознание солипсич., самозамкнутое); и, напротив, единственно достойной человека считал доминанту, при к-рой сознание и поведение направлены на личность и интересы ближнего. Доминанту на свое лицо У. усматривает в индивидуалистически настроенном новоевроп. человеке с его тяготением к беззаботно-комфортабельному существованию, в культуре "всемирно-успокаивающего мещанства", равнодушного к истине. Доминанта "на лицо другого" несовместима с состоянием созерцат. покоя и связана с ответств. включенностью в сиюминутное окружение. Она реализуется в поступках, где твердая воля органически сочетается с непосредственностью. Истоки этой доминанты У. видит в евангельских заповедях, ее поборников и носителей – в мыслителях христиан, ориентации, а также в людях из народа, "простых и немудрых", но обладающих "здоровым чутьем". Именно "интуиция совести" формирует человека как цельную личность. Совпадение со своими мыслями ученый усматривал в суждениях М.М. Пришвина о творч. поведении. Несомненны также переклички учения о доминанте с философией поступка М.М. Бахтина. Вслед за Н.Ф. Федоровым У. полагал, что человек становится личностью, когда в нем выражена тяга к соединению всех в исконно общем деле. Разрабатывая концепцию межличностного общения, ученый утверждал, что человеку подобает в окружающих видеть прежде всего "алтари, а не задворки" и что главное в нем – это "жажда собеседника". Действующий в истории закон "заслуженного собеседника", состоящий в том, что к "каждому мир и люди поворачиваются так, как он того заслужил", дает о себе знать в ситуациях не только взаимопонимания и расположенности, но также отчуждения и вражды поколений: обуреваемые жаждой новизны, дети "пожирают" своих отцов. Этой недолжной форме движения истории ученый противопоставляет библейскую родословную, где налицо последовательная эволюция любви. Подлинное собеседование по У. – это (подобно бахтинскому диалогу) не только непосредств. контакт, но также духовное общение с людьми, жившими ранее: гениальные умы – "вечные собеседники для всех". Устный речевой контакт с тем, кто находится рядом, он ставил выше писательства (проповеди Христа, беседы Сократа), лит. творчество выводил из ненасытной жажды сыскать себе по сердцу собеседника. Искусство, по мысли У., подлинно и свято, если оно, являясь выражением глубоких и напряженных переживаний, "судит, жжет, заставляет гореть", но становится вредным, когда оказывается лишь делом удовольствия и отдыха. Учение У. (как и Бахтина) полемично к "теоретизму". Оптимальная доминанта исключает погружение человека в мир абстрактно-логич. конструкций. Самодовлеющее теоретизирование рассматривается как болезненное, патологич. явление в аспекте психоаналитическом: наджизненные умозрения уводят человека от осознания собств. ответственности и виновности, побуждают его к самовозвеличиванию. В сфере психоаналитической У. интересуют по преимуществу не инстинкты голода, размножения, самообороны (они расцениваются как примитивы), а духовное самоопределение личности в его внерациональной стороне ("великие социальные влечения", "инстинкт знания и любви" как "самый дальнозоркий"). Человек – прежде всего субъект нескончаемой и напряженной нравств. деятельности: "Человеком нельзя быть, им можно лишь делаться", "естество его делаемо есть". Учение У. о доминанте возникло и упрочилось в русле отеч. культурной традиции. Идея бескрайне широкого единения людей как свободных и ответств. личностей знаменует наследование укорененных в России представлений о соборности и генетически связана как со славянофильскими опытами философствования, так и с отеч. религиозно ориентированной мыслью рубежа 19-20 вв. (в наибольшей мере – с наследием Вл. Соловьева и С. Булгакова).

Соч.: Об инстинктах // Журн. высш. нерв. деятельности им. И.П. Павлова. 1994. Т. 44, вып. 4/5; Из лит. наследия / Вступит, ст. В.Е. Хализева // Филос. науки. 1995. №1; Космологическое доказательство бытия Божия // Русь. Ростов Великий, 1995, №1; Доминанта. М.; Л., 1966; Интуиция совести: Письма. Записные книжки. Заметки на полях. СПб., 1996.

Лит.: Ярошевский М.Г. Социально-философские проблемы науки и человека: (К 100-летию со дня рождения А.А. Ухтомского) // ВФ, 1975, №5; Хализев В.Е. Учение А.А. Ухтомского о доминанте и ранние работы М.М. Бахтина // Бахтинский сб. Вып. 2: Бахтин между Россией и Западом. М., 1991; А.А. Ухтомский в воспоминаниях и письмах. СПб., 1992; Золотарев А.А. А.А. Ухтомский (1875-1942) // Новая Европа. Милан; М., 1996, №9.

В. Е. Хализев