РЕФЛЕКСИЯ В РАЗВИТИИ КУЛЬТУРЫ | ОГЛАВЛЕHИЕ В.В.Папанов К ПРОБЛЕМЕ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ДИАЛОГА Для исследования

В.В.Папанов

К ПРОБЛЕМЕ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ДИАЛОГА

Для исследования сущности диалога как относительно самостоятельного духовного феномена необходимо обращение к истокам, в которых постепенно выкристаллизовывались его цели, назначение, содержание, непосредственная связь с проблемой возникновения общих и исходных понятий, отрефлектированных категорий конкретно-научного и философского знания. Начальный этап становления диалога в качестве универсального и всеобщего способа мышления особенно проявился в софистике и во всей духовной деятельности Сократа, блестяще описанной Платоном и Аристотелем. Конечно, потребность в беседах объяснялась прежде всего отсутствием печатного слова. Но главная причина господства диалогового способа мышления состояла в стремлении во взаимной беседе почувствовать, ощутить безграничные, неиссякаемые реальные возможности своего духа. Слово, по мнению софиста Горгия, "есть великий властелин, который, обладая весьма малым и совершенно незаметным телом, совершает чудеснейшие дела" [1, с. 36-37]. С софистов и начинается, пишет А. С. Богомолов, "исторической важности мыслительно-языковый эксперимент" [2, с. 182], основная идея которого состояла в выявлении возможностей формирования диалектических способов мышления. Но сами эти способы могли возникнуть на пути рефлексии, на пути критики, опровержения существующих социально-политических, нравственных идеалов, религиозной веры. Изображение мифа как мышление противоположностями [3, с. 161], диалектика мифов [4, с. 43-44], противоречивость мышления древнегреческих натурфилософов (Зенон, Гераклит) – все это служило наглядным выражением начального этапа исторической тенденции мыслить противоположностями [5, с. 442-485]. Надо было почувствовать саму эту реальную возможность мыслить подобным образом, возможность сознательного управления таким способом мышления. В данной связи становится понятным сформулированный Протагором принцип, в соответствии с которым "о всяком предмете можно сказать двояко и противоположным образом". Он "первый стал пользоваться в спорах доводами". "О богах, – утверждает Протагор, – я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию, – и вопрос темен, и людская жизнь коротка" [6, с. 375]. Но речь идет здесь чаще всего не об объективном характере противоположностей, а более всего о двойственности мнений, которые вовсе не обязательно отражают противоречивость самой вещи, ее природу. Однако такой подход позволяет изобретать, конструировать новые и новые противоположные утверждения, нередко ведущие к абсурду. Последний становится возможным при отсутствии всесторонней, универсальной гибкости понятий, доходящей до гибкости, тождества противоположностей. "Эта гибкость, – указывает В. И. Ленин, – примененная субъективно, = эклектике и софистике.

Гибкость, примененная объективно... есть диалектика, есть правильное отражение вечного развития мира" [7, с. 99]. Диалектика рождалась в творческих муках античных мыслителей, в методе проб и ошибок, в условиях господства словесного общения. Устное слово всегда интриговало, очаровывало возможностью повернуть его разными гранями, возможностью выразить с его помощью новое, ранее не обнаруженное значение. Одно слово могло характеризовать совокупность смыслов в неразличимых, казалось, контекстах.

Эта пора древнегреческой культуры, пора начала философии являет собой период наивного, детского увлечения словом. В этих условиях, конечно, велико было желание показать всем окружающим свое умение оперировать многими значениями слова, варьировать смыслами, отличающимися от общепринятых, контрастирующих между собой. Свободный человек Древней Греции, справедливо отметил Г. Н. Волков, "впервые почувствовал себя личностью" [8, с.50]. Динамизм общественной жизни, яростное стремление возвыситься побуждают человека к весьма противоречивым действиям. Идти ли ему дорогой все более изощренного принуждения, словесного давления на собеседника, используя любые словесные средства, в конечном итоге приводящие к бесцельной и малопродуктивной игре действительно гибкими словами, или же за гибкостью и универсальностью понятий попытаться осмыслить сущность самого бытия человека и природы? Оба пути и были использованы греками.

Далеко не детской увлеченностью объясняется их интерес к словесной риторике, полемике, дискуссии. То было становление культуры мышления, общения и воспитания, то было проявление обыденности и проблемности [9, 16], а главное – самостоятельности мышления. Господствующие диалоговые формы мышления и позволяли выбраться из оков обыденного сознания, подняться над его единичностью (и мифологичностью). Мудрость первых философов – искателей истины – еще несла в себе мудрость житейского опыта. Однако именно здесь и совершается исторической важности переход от чувственного к понятийному осмыслению сущности ("начал") реального бытия. В игре слов, которую следовало бы назвать началом концептуальной деятельности, происходило совершенствование рациональных форм познания. Конечно, в данном случае с неизбежностью возникали словесные извращения, злоупотребления многозначностью слов. Было весьма заманчиво с помощью умело построенной речи, риторических приемов склонить собеседников на свою сторону.

Все это способствовало распространению казуистики, любовь к слову превращалась в любовь к риторике. Суть дела покрывалась порой непроницаемым для не посвященного в искусство риторики слоем многословия, словесного препирательства. Каждый "персонаж" спора усматривал в многозначности слова не только спектр мыслимых возможностей, но мог предвидеть процесс, программу, варианты исхода предстоящего конкретного дела.

Чувственно-конкретное связано с познанием и переустройством единичного (отдельного), а в слове выделяется общее. Данное обстоятельство далеко не всегда осознавалось. Познание общего само по себе направляет движение мысли к познанию сущности, закона. Поэтому словесные упражнения хотя и имели некоторые негативные последствия, но в своей основе способствовали формированию научного языка – безусловной предпосылки рефлексии. Отличительным свойством такого языка служило присутствие в нем противоречивых утверждений. Мышление противоположностями и о противоположностях – одна из особенностей древнегреческой культуры. Даже в самом факте подведения частного под общее зарождалось представление о противоположности вообще. Сократ особенно увлекался диалектическими определениями общих понятий. Знание общего действительно позволяло ему объяснить пестроту частного и единичного, упорядочить их по определенному правилу (Например, множество реальных добродетельных поступков, каждый из которых можно интерпретировать и как проявление зла). Форма философствования, беседа Сократа несет в себе момент истины, поскольку в беседе предусматривается включение слов общего содержания. Поэтому диалоги Сократа могут служить образцом диалектики в действии. Само слово "диалектика", по мнению Сократа, "произошло от того, что люди, совещаясь в собраниях, разделяют предметы по родам. Поэтому надо стараться как можно лучше подготовиться к этому и усердно заниматься этим: таким путем люди становятся в высшей степени нравственными, способными к власти и искусными в диалектике" [10, с. 167].

Диалектика Сократа представляет собой философское искусство вести спор, рассуждение в форме ответов и вопросов, взаимно согласованной беседы, в которой словам придается не только значение единичного, но они приобретают и значение общего в смысле "общего мнения" и "общего свойства" сходных предметов спора. Отличие этих смыслов приобретало все более принципиальное значение.

В подлинно диалоговом общении собеседники помогают друг другу уяснить, уточнить суть спора, его подлинный предмет, придать спору конкретность и определенность. В диалектической беседе устанавливается граница знания и незнания, строго очерчивается круг рассматриваемых вопросов. У софистов же диалектика превращается в метод построения суждений, из которых выводятся умозаключения, только по своей видимости сходные с правдоподобными, т.е. происходит подмена "общего объективного свойства" предмета спора "общим мнением" о нем. Вопрос об истине отодвигается на задний план, внимание акцентируется на самом слове, а не на том, что оно выражает, не на выяснении противоположностей реального содержания. Выбор значения слова определяется не реальностью, стоящей за словом, а исключительно ситуацией общения. Негативная диалектика софистов Протагора и Горгия, отмечает Джохадзе, направлена "против всего богатства человеческого знания, против объективной истины" [11, с. 78]. Они считали недостижимым общезначимое знание.

Однако в лице софистов познающий человек почувствовал огромную, сокрушительную силу понятийного мышления, оперирования значениями слов. Гегель отмечал, что "диалектика софиста Горгия носит совершенно объективный характер и имеет в высшей степени интересное содержание" [12, с. 32]. Не случайно Гегель считал софистов первыми учителями Греции. Как примерные ученики, последователи софистов перешагнули возможности своих учителей и пошли значительно дальше в искусстве оперирования понятиями. Ученики шли не за логикой доказательства самой по себе. Они пытались увидеть нечто большее, чем чистое доказательство. Происходило формирование логического способа мышления, выход на другой уровень обобщения.

Позитивное начало софистики нашло свое продолжение в диалогической форме общения Сократа со своими собеседниками. Отличие сократовского стиля мышления от софистического наглядно выразил Аристотель. По его мнению, "Сократ с полным основанием искал суть вещи, так как он стремился делать умозаключения, а начало для умозаключения: – это суть вещи: ведь тогда еще не было диалектического искусства... И в самом деле, две вещи можно по справедливости приписать Сократу – доказательство через наведение и общие определения: и то и другое касается начала знания" [13, с. 327-328], ибо задача Сократа состоит в поиске соответствия содержания общего исходного понятия с реальными высказываниями собеседников. Мнение каждого из них являлось элементом индуктивного восхождения к тому определению, которое уже практически в готовом виде имелось у Сократа. "Позиция Сократа в его беседах, – отмечает В. С. Нерсесянц, – напоминает айсберг, основная и наиболее опасная часть которого остается невидимой. Опровергнуть в беседе Сократа – значило обнаружить и отвергнуть невидимые начала его внешней аргументации. Но собеседники Сократа не вдавались в эти глубины" [14, с. 67]. В наличии глубины рассуждений, невидимей части айсберга, в конечном счете – в наличии исходных понятий логического фундамента дедукции состоит отличие диалогической формы общения Сократа от прежних софистических приемов. У Сократа есть основание, принимаемое им и его собеседниками за общезначимое. Но различие в их позициях еще и в том, что первый отстаивал преимущественно точку зрения дедукции и тем самым обеспечивал, по существу, право получателя достоверного знания. А вторые могли только предполагать истинность своих частных посылок, которые имели лишь вероятностный и приблизительный характер. Эта приблизительность усиливалась в случае сопоставления частных, единичных примеров. Но вероятность увеличивалась, если собеседники сами (что было реже) с помощью Сократа подводили свои частности под уже готовую дедуктивную цепь рассуждений. Истина устанавливалась, диалог мог продолжаться и дальше путем поиска единичных обобщаемых аналогов. Вот почему Сократа уважали те, кто искренне желал истины, и люто ненавидели те, кто сознательно шел на ее искажение.

Понятие "благо" вообще у Сократа не отражает единичный поступок. Он оперирует им мысленно (про себя) как понятием общим, исходным для всей формирующейся системы знания о морали. Его противники чаще всего не обладали этим искусством оперирования общими понятиями. Не владея в полной мере сократовским диалогическим стилем мышления, они неизбежно терпели поражение. В слово "благо" они вкладывали то значение, которое соответствовало характеристике отдельного конкретного поступка. Для Сократа же понятие "благо" – высший уровень мысленного (внутреннего) диалога, фон, на котором проверяются, соотносятся единичные (отдельные) поступки. "... Именно этим путем двинулся я (Сократ. – В. П.) вперед, каждый раз полагая в основу понятие, которое считал самым надежным" [15, с. 70]. За истинное Сократ, таким образом, принимает значение слова, согласующееся с исходным ("надежным") понятием.

Сократу свойствен морализующий стиль мышления. Поэтому и вся философия его основывается на категориях морали. Мораль и знание с этой точки зрения у него совпадают. Зная добродетель, благо, добро, зло, справедливость как таковые, как выражение всеобщего, можно, с точки зрения Сократа, понять и природу человека вообще. Это цель всего познания. А средством познания служит само понятие о человеке вообще. Тезис "познай самого себя", взятый у прежних софистов, у Сократа выступает как главный и самодовлеющий принцип. Потому и отсутствовала у него терминология, относящаяся к природе. Не случайно его считали принципиальным противником познания природы. Естественно, такое одностороннее направление мышления ограничивалось применением преимущественно моральных категорий.

Сократ сумел довести до совершенства избранный и последовательно разработанный им способ рассмотрения исходных понятий и категорий морали. Метод Сократа – это прежде всего метод последовательной, систематизированной в каждом отдельном случае постановки вопросов, важнейшая цель которых – привести собеседника к противоречию с самим собой, заставить его признаться в своем невежестве. Таковы цель, к которой стремится Сократ, и цена, которую он платит за постепенное продвижение к истине.

Известно, что диалоговый метод развивали ученики, последователи Сократа, образовав свои самостоятельные школы (киренаики, киники и мегарики). Однако наибольшее совершенствование данный способ получил у Платона, который развил идеи своего духовного наставника об образовании исходных понятий. Причиной, разделившей Сократа и Платона, послужило изменение и расширение сферы приложения диалогического способа мышления. Если у Сократа сферой рефлексии был человек, точнее – абстрактное знание о человеке, то у Платона сфера "применения диалогов" существенно расширяется: к предмету сократовской мысли Платон прибавляет идеи математики. (Интересно предположить в данной связи, что отождествление внечувственных идей математики с идеями вообще способствовало отклонению Платона к идеализму объективному в отличие от субъективного идеализма Сократа с его моральными исходными понятиями, категориями.)

С учетом специфического применения собственно математического знания Платон превращает диалог в способ обнаружения и формирования противоречий. Непротиворечивость же знания обеспечивается развитым искусством ведения спора и сознательным стремлением к понятийной форме изложения мыслей. Понятия становятся рефлексивным средством и одновременно предметом диалога, одна из основных функций которого направлена на выведение все более общих понятий. Как философа Платона интересует далеко не все. Он ревностно продолжает тот аспект философствования Сократа, который непосредственно связан с исследованием природы не просто общих, а так называемых исходных ("первых" [16, с. 25-26]) понятий. По сути они составляют концептуальное основание "исходных начал" знания, одновременно выполняющее функцию системы дедуктивных предпосылок. Процесс перехода математики на уровень доказательства своих утверждений не случайно совпадает с ее абсолютизацией, с формированием основ объективного идеализма. К активному и непосредственному участию в формировании этих основ Платона подталкивала "способность" исходных понятий математики (числа, величины, фигуры, а также неявно выраженной идеи функциональной зависимости) продуцировать ("вспоминать") частное знание. Положительный момент подобной перестройки античного мышления, совпадающей с применением и разработкой диалогов, состоит в постепенном выведении исходных понятий определенного конкретно-научного знания (физики, астрономии, собственно математики), а также в открытии "зеленого пути" разработки исходных категорий философского знания.

Процесс построения диалогов с необходимостью приводит к естественной, закономерной потребности формирования таких понятий, категорий. Действительно, постоянно перебирая в сфере единичных значений сходные по общности понятия, в принципе всегда можно найти еще одно противоречивое определение. Правда, такой подход нередко приобретает гипотетический, вероятностный характер. Выход из данной ситуации был найден, в частности, в отбрасывании соответствующих предположений – прием, достаточно распространенный у софистов и Сократа. Платон продолжает эту традицию "отбрасывания" с целью установления предельного уровня обобщения понятий. Процесс снятия противоречивости определений понятий заканчивается формированием наиболее общего, не расчленяемого далее понятия, категории. "Перешагнуть" мир таких понятий, категорий уже невозможно – они достигли предельного уровня обобщения на данный период. Потому и был изобретен трансцендентный мир. Он позволял устанавливать предельный уровень обобщения. И даже диалоги бессильны преодолеть барьер, созданный самими же философами (диалектиками). Но если бы Платон начинал обобщение с элементарных чувственно воспринимаемых вещей, поглубже вникал в мир математических доказательств, в чем и упрекают его многие историки математики, последовательно развивал в диалоге индуктивный способ рассуждения, то в конечном счете пришел бы к общему знанию. Хотя подобное знание по своей природе и имело бы вероятностный характер, тем не менее в данной ситуации можно проследить путь возникновения общих, исходных понятий, категорий, отражающих реальный мир. Однако Платон избрал другой путь, более соответствующий его философским принципам. Его мир идей создается не из понятий реального содержания. Во всяком случае он их так мыслил, представлял.

Платон не случайно к сократовскому предмету диалоговых сражений присовокупил знание математическое. Ибо из всех формирующихся научных дисциплин по уровню обобщения оно находилось в более привилегированном положении.

Становление знания о законах с необходимостью связано с процессом обобщения. Естественно возрастает и внимание к понятиям все более общим, к их природе. К доказательному уровню развития математики начинает приближаться уровень выраженного в обобщенных понятиях знания о добре, зле, праве – в этих абстрактных характеристиках сущности человека Платону предстояло отсечь тот уровень обобщения понятий, перед которым останавливались самые изощренные диалоговые конструкции. Выход из тупиковой ситуации был несколько неожиданным (но, как выяснилось впоследствии, естественным): по аналогии с утверждением равенства, партнерства в диалоге (а без равенства он вообще невозможен) был признан и равный статус определенных понятий, находящихся между собой в отношении противоположности, – числа и величины, качества и количества, сущности и явления. Если первая пара характеризовала противоречивость развития соответственно арифметики ("логистики") и геометрии как отдельных ветвей формирующегося математического знания, то другие пары указывали на процесс зарождения диалектически парных исходных категорий самой философии. А единство числа и величины было зафиксировано затем в категории количества.

По нашему мнению, Платон вполне сознавал существование логического предела, когда дальнейшее определение, объяснение смысла понятия, слова надо вести с принципиально иных позиций, чем это делалось в каждой отрасли познания на "нижних этажах", исторически математика первой дала образец существования таких понятий (наряду с процессом формирования отдельных категорий философии).

Изменяться, переходить друг в друга понятия, могли бы только в своей системе, которая, конечно, отсутствовала в древнегреческой философии. Но существовала мысль об этой системе. Отточенность диалоговых форм подтверждала зарождение системы. Даже в самом факте выделения мира идей как самостоятельного образования уже утверждалось начало ее возникновения. Конечно, одни диалоги, даже и весьма искусные, одна устная речь не могли решить проблему построения системы определенного знания, и не только из-за отсутствия необходимого числа общих исходных понятий.

Собственно диалоги не дают теоретического, логически последовательного решения вопроса о системе понятий. Диалоги могут лишь предшествовать созданию системы или выступать формой интерпретации уже созданной системы, помогая уяснить различные ее аспекты, раскрыть ее слабые или сильные стороны, познать ее сущность. Аристотель смог подвергнуть суровой критике учение Платона об идеях, так как рассматривал его на новом уровне рефлексии. Отметим, что у Аристотеля и диалоги не занимают такого господствующего положения. Он не использует в своих работах диалоги как искусство оперирования словами. Философское мышление, основанное на диалоге, требовало развития. Но продолжать диалоговую форму мышления в том ее виде, в каком она представлена у Платона, Аристотель уже не мог по той простой причине, что реализация принципов объективного идеализма приводила к неразрешимым противоречиям. И Аристотель это отчетливо понимал. Его задача сводилась к тому, чтобы способы получения истинного знания использовались не только в сфере обыденного, но и переносились на уровень научного, т.е. систематического, знания. Методы обсуждения в народных собраниях целесообразно использовать и при выведении, формулировке логических определений [17, с. 493-494]. Но в таких определениях, отмечает Аристотель, невозможно зафиксировать противоположности, присущие чему-то по природе: когда нечто определяют через одну из противоположностей, "то ясно, что определение его не дано" [17, с. 493]. Противоположности, по Аристотелю, возникают естественным образом. Так, по определению, сущность души состоит в ее способности "овладевать знаниями". Но она в равной мере подвержена и неведению. "... Для одного и того же нет больше одного определения" [17, с. 494].

Аналогично поступал и Платон. Но метод диалога у Аристотеля обращен не на собеседника, конкретного носителя других взглядов, а на самого себя. В другом случае Аристотель как бы создает образ собеседника, вкладывая в уста последнего возможные возражения. Таким образом Аристотель существенно увеличивает силу внутренней рефлексии, которую следовало бы назвать внутренним диалогом. Здесь инициатор диалога спрашивает, направляет свою мысль не на другого человека, а на самого себя. Подобный прием позволил Аристотелю более критически проанализировать значение диалогов и отказаться от прежнего способа их изложения.

Диалектика (диалоги) Платона составляют предмет "Топики" Аристотеля. Но диалоги Платона имеют вещностную (объективную) направленность, а в "Топике" изучаются диалоги Платона как образцы диалектических (или, вернее, диалогических) рассуждений (сам диалог стал предметом рефлексии) [18, с. 595]. В них Аристотель различает четыре рода доводов. В данном случае интерес представляет последний род. Диалектику, в которой ставится цель демонстрации спора, он называет эристикой ("эристика" по-гречески – спор) [17, с. 537]. При подлинно научном использовании диалектики в споре познают истину. Тем самым в диалоге спорящие стороны стремятся к истине как общей цели. Здесь нет победителей и побежденных. Истина уравнивает в правах каждую из спорящих сторон. Совсем иначе обстояло дело у софистов. Аристотель выделяет у них пять целей в спорах: опровержение, ложное, не согласующееся с общепринятым, погрешность в речи и принуждение собеседника к пустословию, т.е. к частому повторению одного и того же.

В творчестве Аристотеля, таким образом, подводится условная черта под всем предшествующим диалогическим мышлением. Он как бы снимает с диалогов проблему "человеческого фактора" и подчиняет их беспристрастным законам логики. Процесс перехода от "спора персонажей, личностей" к внутренней рефлексии как специфической форме развития теоретической мысли осуществляется путем перестройки исследования, переключения внимания на общие, исходные понятия формирующегося конкретно-научного знания и категорий философии.

Литература

Маковельский А. Софисты. – Баку, 1940. – Вып. 1.
Богомолов А. С. Диалектический логос. – М., 1982.
Леви-Строс К. Структура мифа // Вопр. философии. – 1970. – №7.
Кессиди Ф. X. От мифа к логосу. – М., 1972.
Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории. – М., 1974.
Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – М., 1979.
Ленин В. И. Полн. собр. соч. – Т. 29.
Волков Г. Н. У колыбели науки. – М., 1971.
Ладенко И. С., Зуев Ю. И. Задачи и методы проблемного обучения в преподавании философии. – Новосибирск, 1985.
Ксенофонт Афинский. Сократические сочинения. – М.; Л., 1935.
Джохадзе Д. В. Основные этапы развития античной философии. – М., 1977.
Гегель. Сочинения. – М.; Л., 1932. – Т. 10.
Аристотель. Сочинения. – М., 1976, – Т. 1.
Нерсесянц В. С. Сократ. – М., 1977.
Платон. Сочинения. – М., 1970. – Т. 2.
Донских О. А. Происхождение языка как философская проблема. – Новосибирск, 198,.
Аристотель. Сочинения. – М., 1978. – Т. 2.
Микеладзе З. Н. Примечания // Аристотель. Сочинения. – М., 1978, – Т. 2.

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>