О. Крышталь. Я И МЫ – СЦЕНАРИЙ ОПТИМИЗМА

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Я не забыл поставить точку. Я боюсь ее поставить, хотя и дошел до тех последних слов, которые только и были мне заранее известны из всего спонтанно возникавшего текста.

Так вот, я боюсь, что на пути остался незамеченным нужный поворот, я повернул не туда – и не туда пришел. Поэтому, когда за моей спиной возникла Женщина и спросила

– Не слишком ли грустно для мудрой правды? – среди чувств, заполняющих эхорождающее пространство моего "Я", появились паника и желание вернуться на поиски пропущенного поворота.

Я надеялся, что в конце текста страхи меня покинут и можно будет сказать себе если не "счастлив", то хотя бы "спокоен".

Сколько бы ни говорилось о спасении потомков, но вот же Мы – совокупность ныне живых и болящих "Я". Только покажется, что смерть пришла, каждый себя жалеет – и становится себя мало, нужно что-то еще, лучше всего – Бог.

Приложу последнее усилие.

Попробую подвести итог без метафор.

Чтобы правда проявилась, если она есть.

*   *   *

Молекула упала на Землю.

В ее устройстве был заложен принцип жизни.

Согласно этому принципу, течение времени сопровождалось усложнением существ. При этом непрерывно совершенствовался орган управления – мозг.

Мозг управляет функциями тела, а также поведением существа во внешнем мире.

Живое занято удовлетворением своих нужд.

Все формы жизни взаимосвязаны, образуя Животное Царство, в котором каждый вид занимает собственную экологическую нишу.

Внутри своего вида организмы также взаимодействуют. Однако, если строительство муравейников жестко вписано в мозг муравьев, то, к примеру, в стае волков особи должны учиться – хотя бы потому, что их роли не фиксированы, а определяются действующей на данный момент иерархией стаи.

Необходимость учиться ведет к необходимости контролировать себя:

молодой волк сдерживается, он ждет своего часа, чтобы угрызть вожака.

Контролировать себя и контролировать свои мысли – одно и то же.

Совершенствуясь в удовлетворении своих нужд, жизнь все больше нуждается в самоконтроле.

Появление сознающих свои мысли, то-есть, рефлексирующих существ закономерно.

*   *   *

Общение между собой и рефлексия развивались параллельно: от подавленного рычания – к чреватому образом слову.

Сочувствие появилось раньше слов: не только как способность предвидеть действия желающего съесть тебя врага, но и как возможность охотиться единой стаей. Слаженность получается, если ты способен чувствовать, что чувствует брат: в волка тоже заложена теория ума.

Так что вопрос о врожденности сочувствия риторичен.

Спаситель вывел из накопившегося опыта Закон, объяснив, что хорошо, а что плохо.

Несмотря на свою простоту, "что такое хорошо" и "что такое плохо" оказались Словами Метаязыка и поэтому стали Великой Силой.

Однако каждое из этих Слов – одновременно, ДА и НЕТ. К примеру, идя убивать друг друга, противоборствующие, бывает, молятся одному и тому же Богу. А Он определенно запретил убийство, когда проповедовал с горы.

В виду человеческой природы, представляется общим местом указывать на нелепицу происходящего.

Из тех же соображений неуместно иронизировать по поводу церкви, благословляющей на подвиг, что равносильно благословению на убийство.

Все мы, люди, живем в недоумении от странности своей природы.

Сняв с себя запрет на метафоры, я спросил бы так:

– А что еще может вырасти из сцепленных в смертельной, а вернее, в бессмертной схватке, ДА и НЕТ?

Еще я спросил бы,

– Что может вырасти из совокупности Веры, питаемой страхом Небытия, и Неверия, страшащегося тюрьмы в Вере?

Запрет не позволяет мне так спрашивать, потому что Вера и Неверие – не реалии Мира, а химеры Сознания. У них нет своей Воли, их Воля – то, что называют "Я".

Стараясь избежать метафор, я пытаюсь проявить свою Волю, потому что мне надоела неопределенность собственных суждений.

Хочу, наконец, убедиться, что из представлений можно сложить внутренний мир, в котором я согласен с представлениями о себе, даже если неполнота представлений очевидна.

А если такой внутренний мир невозможен, то и к этому я готов – определенность многого стоит.

*   *   *

Песня птицы отражает текущий момент бытия: живет тут и сейчас – и пусть "Я" себя не называет, однако это тоже Я: сообщает о существовании миру и себе.

Залетный участник хора искал себе пристанище. По дороге он не пел, потому что в хоровом пространстве для его песни не находилось свободного места.

– Вот место, – кажется сейчас.

Сейчас он запоет, чтобы проверить, отзовется песня только эхом или ответным сообщением, что занято и тут.

Пространство заселенного мира – не только поле всех физических полей, но также поле Права и Воли.

Многомерность такого мира совершенно очевидна.

Столь же очевидно, что в таком мире "Я" и "не-Я" неразделимы, а граница между ними неопределима даже с помощью метафор. Есть только слово, чтоб его воскликнуть:

– Сознание!

*   *   *

Тем временем, птица вовремя почувствовала приближение крадущейся кошки и, шумно хлопая крыльями, взлетает.

В отчаянном прыжке кошка пытается достать добычу, но крыльев у нее нет.

Не берусь судить, почему мечта о крыльях не сделала всех крылатыми. Может, это потому, что разных желаний много – и проще оказалось вооружиться Сознанием.

Из тьмы пещеры грозит опасность: я готовлюсь отпрыгнуть и побежать стремглав.

В уме я способен бежать быстрее, чем могу.

Это – мечта о спасении.

И вот, уже не нужно и полшага, чтобы появилась мечта о Том, Кто Всё Может.

Точно так же, как Я и Сознание неразделимы, точно так же неразделимы Бог, Сознание и Я.

*   *   *

Стремящаяся к закату жизнь избавляет меня от тщеславия застенчивости. Не стану скрывать, что по крайней мере сейчас рад написанному – и снова свободен для метафор:

– В моей голове светло!

Пусть потом стемнеет, но я буду помнить возможность Света, хотя нового и не придумал ничего. К примеру, разве я не знаю, что единство Да и Нет связано с именем профессора Гегеля, привет которому грешно не передать?

Мое счастье в том, что по мере жизни растет сумма доступных прозрений.

Пришло прозрение – неважно, снаружи или изнутри – и вот, вдруг ты уже не социальный игрок и не сексуальный партнер, а один из нас, людей.

В такой момент быть одним из нас радостно и счастливо. Прозрением хочется поделиться, как это сделал в одном случае Гегель, а в другом – кто-то, чье имя Кай.

Странно было бы думать, что стадно устроен только я.

Меня греет вера, что так устроен каждый.

Тщу себя надеждой, что примат Свободы Личности для того и возник между нами, чтобы каждый построил забор вокруг себя – и лично убедился, что мир, оставленный за забором, все равно внутри.

Похоже, я просто забыл, кого в последней фразе цитирую.

Зато не дает покоя другое, всем известное высказывание о птицах, которые не сеют и не жнут, но кормятся вполне успешно:

– Вы не гораздо ли лучше их? – спрашивает нас Спаситель, и вопрос не задевать не может.

Неужели наш ответ – роботизация существования, когда всё, что должна Личность делать – и от чего умереть, будет известно наперед?

Вот и песни птиц становятся всё более понятными. Мы уже знаем многое из того, что происходит в мозгу самки, услышавшей песню самца. А самец, между прочим, расписывает в песне "застолбленый" им участок. Бьюсь об заклад, при этом самке видится гнездо. Бьюсь об заклад, что среди самцов-птиц тоже есть хвастунишки и мечтатели, выдающие желаемое за действительное.

Восприятие красоты и запаха цветов предопределено. А кто учил мое сердце замирать, когда весной – впервые после холода и снега – я слышу кукушку?

Даже специалисты-зоологи потрясены врожденной подлостью этой птицы, как бы насмехающейся над тем, во что, вслед за Эйнштейном, хочется верить:

– Бог изощрен, но не злонамерен.

С изощренной ловкостью кукушкино дитя выбрасывает сводных братьев из гнезда. Выбросив всех, дитя может испытывать удовлетворение: открывается путь к песням и полетам.

Мне могло бы присниться, как Брат-Слово возобладал над другими Братьями, составляющими Я.

Во сне он и впрямь довел дело до мира Знания и Справедливости, где все сыты и здоровы – и вообще, всё в порядке. В этом мире объяснять – значит выводить и записывать Законы, а не просто, как мы привыкли, сравнивать с помощью метафор.

Этот сон я придумал. А вот другой сон – взаправду видел. Картина голубого моря и желтого песка была примечательна своей безлюдностью. Безлюдным я и видел наяву этот пляж на Святой Земле, под Кесарией. Во сне же, единственное существо, которое удалялось от меня вдоль кромки моря, могло быть только голым мной самим. Вот он-Я приблизился к почти невидимой границе, сотканной из воздушных струй как мираж.

Ограниченное число деталей сна позволило мне явственно наблюдать, как существо прошло сквозь границу и стало прозрачным. Я понял, что стать прозрачным и исчезнуть – не одно и то же. Я ощутил доступность другого мира.

С тех пор как Мона Лиза улыбнулась мне улыбкой Кукловода, прошли годы. И только сейчас я понял, что Кукловод – это ставшие прозрачными Мы.

Когда-то раскопают лежащий под песками, прямо возле пляжа, город крестоносцев, и мы будем зачарованно ходить среди развалин, потому что, хотя наш город – новый, этот старый город – тоже наш: его жители смотрят на развалины нашими глазами.

Развивая свою общность, мы будем все острее чувствовать Вселенское Одиночество. Поэтому нам еще предстоит обратиться друг к другу

– Евреи!

Кресты на Соборе, вокруг которого тоже будет собираться наша виртуальная компания, не станут при этом помехой.

Потому что, как только неевреи скажут друг другу "евреи", так сразу исчезнут обиды и снимутся запреты.

К примеру, запрет изображать людей и зверей обернется прелестью его нарушения: открывшаяся в нарисованном зеркале бесконечность наполнит кого-то новой чувственностью – и он подарит ее нам.

Прелесть чувственности – в подозрении тайны.

Подозрение заставляет обратиться взором внутрь, чтобы сравнить то, что снаружи, с тем, что внутри. Фокус в том, что при сравнении часто находишь нечто новое. Бывает, что находишь новое прекрасным.

Автоматизм смены мод и представлений питает наши подозрения о существовании управляющей нами силы.

Что есть наука как не Школа Управления?

Уже сейчас наука может сделать так, что человек спит, а снов не видит. Зато потом, когда снимается запрет, приходят чудесные, яркие и цветные сны – будто плотина собирала море.

*   *   *

Я предчувствовал Смену Царств – и только сейчас понял, какой она будет. Чего на свете точно не бывает, так это чудес. Поэтому просто – во исполнение Мечты – хлопотная Явь, подлежащая размену на страхи, заботы и труды, станет Сном и спрячется от Сознания: ведь и сейчас ты хорошо ведешь автомобиль, только если делаешь это автоматически!

Многопараллельность Сознания, снабженного Метаязыком, позволяет на это надеяться.

В стараниях сделать сознаваемую Явь прекрасной, наша врожденная оргастичность обретет новый смысл.

Олам ха-Ба, Мир-Что-Придет... В этом мире Метаязык, я надеюсь, избавит нас от страха личной смерти: мы будем уверены, что наше сокровенное уже посеяно и растет среди нас.

"Вы не гораздо ли лучше их?" – чтобы оправдать надежды Спасителя, мы должны будем не только сосредоточиться на прекрасном, но и научиться петь лучше, чем птицы. Для этого, прежде всего, предстоит понять, ПОЧЕМУ нас трогают птичьи песни. Наша наука уже занимается этим.

*   *   *

– Хватит, это уже не текст, а диагноз, – сказала мне Женщина, которой я не безразличен.

И впрямь, я почувствовал, что понял всё, что способен понять.

Хотелось бы, конечно, пораспространяться на такую волнующую тему, как, например, что это за орган чувств, с помощью которого я чувствую степень своего понимания.

Я уже вполне созрел, чтобы сознавать: всё, что вижу, и всё, что понимаю – и то, как вижу и как понимаю – совокупный продукт моей Молекулы, воплощением которой я являюсь, и моего Социума, строящего Собор.

Наследуемая способность объяснять с помощью метафор сейчас не кажется мне странной: я вижу, что с ее помощью тот самый орган, который понимает – а в своем сознании каждый называет этот орган "Я" – так вот, с помощью метафор Я ищет путь в Новый Мир.

– Доморощенный талмудист, – шучу над собой и сожалею, что мой экстаз у Стены Плача был в свое время недостаточно глубок. Ну вот же, подошел там ко мне человек в черном и строго спросил, "за кого помолиться?" Будто готовый к этому вопросу, я поспешил назвать имена детей и жен и почувствовал облегчение, как если бы сделал что-то полезное.

Человек в черном потребовал, взамен за молитву, денег на храм.

– Бумажку, – пожелал он, однако моего экстаза, честно говоря, хватило только на монеты, о чем теперь приходится жалеть.

Вот Остров, на котором я – Робинзон. Меня уже не развлекают эволюции разнообразных монстров, потому что никакого страха нет. Я знаю, что мне неоткуда и не от кого ждать спасения, потому что спасение вот оно: Море – или пусть будет, Океан.

Я понял, что обрести Мир в Целостности – значит погрузиться в Океан Метаязыка, прибой которого пока – даже в мгновения оргазма – только омывает нам ноги.

Пусть каждый вспомнит, как случалось понимать: "для этого живу".

Что это, если не висящая перед ослом морковка, за которой он бежит?

Сознательному ослу понятно: чудес не бывает – морковка висит не сама по себе.