ГЛАВА 9. МАГИЯ В ДЕЙСТВИИ. КОНТАКТ С РЕАЛЬНОСТЬЮ - Мастер Самопознания - Эрнест Цветков

Когда я был студентом медицинского института и после четвертого курса проходил врачебную прак­тику в Орловской губернии, Жизнь мне открыла две возможности выбора дальнейшего пути. Я тогда еще не полностью определился со своими профессио­нальными пристрастиями, но интерес мой удержи­вался на хирургии.

Работая в маленькой районной больничке, я столкнулся со случаем несложным, но экстраорди­нарным. Привезли девочку около восьми лет со рва­ной раной носогубной перегородки. Мне предстояло ее зашить — манипуляция, доступная почти любому студенту медику. Я подготовил необходимые инстру­менты и затем вопросительно посмотрел на ассистен­та — фельдшера из местных, который сразу понял, в чем дело — требовалась местная анестезия.

— Если тебе нужен новокаин, то его нет.

— А дикаин?

— И дикаину нет.

— А что есть? — срывающимся голосом пытался уточнить я.

— Крикаин.

— Не понял.

— Это значит — шьешь под криком. Она кричит, а ты шьешь.

— Ага. Теперь понял.— Руки мои посыпались мелкой дрожью.

— Я буду ее держать.

— Держи крепче.

Я обреченно взглянул в ее медленно расширяю­щиеся зрачки и пробормотал что-то вроде "придется немного потерпеть", хотя эта .моральная поддержка получилась не очень обнадеживающей, так как мой пересохший язык в это время двигался весьма неуклюже.

Наступила внезапная тишина — девочка почему-то перестала всхлипывать и, слегка побледнев, растерянно застыла. Однако тело ее было напряжено. В этот момент я только успел услышать, как в большой операционной звякнуло что-то металлическое. Последовав за этим звуком, я на мгновение выскочил из ситуации. Передо мной буквально с галлюцинаторной четкостью возникла страница из книги Л. Чертока с описанием опытов по гипнотическому обезболиванию. И тут я вернулся в реальность. А что если?.. Эта идея показалась мне почти бредовой. Но вдруг?.. А что, собственно, я теряю?..

— Посмотри мне в глаза, только очень внима­тельно! — как бы отдельно от меня прозвучал мой голос.

Что ей бедной оставалось еще делать?

— Смотри в глаза и расслабься. Ты ждешь, что будет больно?

Она чуть кивнула, но вижу, что глаза ее будто "поплыли".

— Боли не будет! Ясно?! — Снова едва заметный кивок.

Я резко вогнал иглу.— Тихо.

— Глаза можешь закрыть. Быстро и спокойно наложив аккуратный шов, я попросил ее открыть глаза и тихо спросил:

— Больно было?

— Нет.

— А сейчас?

— Не больно.

— Хорошо?

— Хорошо.

Ассистент, после того как она вышла, долго и внимательно смотрел на меня, потом сказал:

— Пойдем выпьем. Угощаю.

По дороге молчали. Только когда немного разо­грелись после ста грамм, он произнес кратко, но многозначительно:

— Гипноз?

— Наверное.

— Владеешь?

— Не знаю.

— Знаешь. Но если не хочешь говорить — твое дело. Я тебя завтра познакомлю со Стариком.

— А что за старик?

— Завтра узнаешь.— Ассистент был важен и таинственен.

Так закончился мой первый случай, благодаря которому у меня возникло подозрение, что хирургией я заниматься не буду, а буду, скорее всего, заниматься чем-то иным. Второй случай уже конкретно обозна­чил то, чему мне впоследствии предстояло посвятить свою жизнь, что я делаю и поныне.

Старику, с которым я познакомился на следую­щий день, было около семидесяти. Нам навстречу из дома вышел сухощавый, жилистый человек, подвиж­ный, энергичный с небольшими острыми глазками. Когда он посмотрел в мою сторону, мне показалось будто буравчики его зрачков словно ввинчиваются в меня. Через несколько минут ассистент ушел, и мы остались вдвоем.

— Зови меня просто — Старик,— коротко бросил он.

— А меня зовут...

— Никак.

— В смысле? — мне почему-то показалось, что я начинаю обижаться на самого себя. Ощущение глу­пое, но сильное.

— В том смысле, что тебя пока никак не зовут, а только называют.

Старик явно подавлял меня. Но в какой-то мере это начинало нравиться. Я помялся с ноги на ногу и пробубнил:

— Вот... меня с вами хотели познакомить.

— А ты сам хотел?

— Но я не знал вас...

— Это неважно.

— А чем вы занимаетесь?

— Я не занимаюсь.

Я не нашел, что ответить, и Старик захохотал. Мой растерянный вид привел его в восторг. Но вдруг, внезапно оборвав смех, серьезно спросил:

— А ты уверен, что боли не было?

Я не сразу сообразил, что он имеет в виду, но потом вспомнил свое вчерашнее происшествие с девочкой и браво ответил:

— Конечно. Боли не было никакой.

— Неправда,— мягко возразил Старик,— боль была. Только она ее не чувствовала. Больше никогда этого не делай.

Сказанное им прозвучало настолько неожидан­но, что я даже не нашел в себе сил подвергнуть сомнению его слова и уж тем более заспорить.

— Ты поступил правильно и вполне квалифици­рованно провел гипнотический сеанс, но тебе следо­вало еще поработать с болью.

— Но я раньше никогда не занимался подобной практикой!

— Начни с себя. Переверни свой ум. Освободи свое сознание и стань психотерапевтом.

— Вы думаете, мне следует заняться психотера­пией?

— Что ты все твердишь — заняться, заняться? Тебе не следует заняться психотерапией. Стань пси­хотерапевтом.

— А вы думаете, у меня получится?

— Сам увидишь.

— А что мне для этого нужно сделать?

— Стать психотерапевтом.

— А вы психотерапевт?

— У тебя будет Учитель. Я — только проводник. Встретить Учителя ты должен подготовленным.

— А вы можете рассказать что-нибудь о себе?

— Конечно, могу. Но могу и не рассказывать. Если хочешь, расскажу. А если не очень хочешь — то когда-нибудь потом. А сейчас мы пока прервем нашу беседу. Мне надо, как ты выражаешься, заняться пчелами. Приходи утром.

— Когда?

— Утром.

— Но в какой день?

— При чем здесь день? Я же сказал — утром. До свидания.

Попрощавшись, я ушел в полном недоумении.

— Огорошил тебя Старик? — не скрывая веселья, спросил ассистент, когда я рассказал ему о нашей встрече.

— Необычный.

— Его многие знают, хотя практически ничего не знают о нем.

— А чем он знаменит?

— Он знахарь. Лечит пчелами, медом, травами, заклинаниями. Вытаскивает с того света. В прошлом военный разведчик. Несколько лет работал в Кита'е с какой-то миссией. После этого ему предложили с десяток лет пожить в Сибири, на что он не согласился и пустился в бега — удрал в Азию, которую исколесил вдоль и поперек. Большего не могу рассказать об этой светлой личности с темным прошлым.

Я отправился к Старику на следующее утро. Я открыл калитку и прошел несколько шагов, как вдруг Старик, ни слова не говоря, указал мне на камень, который расположился неподалеку от забора, и бы­стро спросил вслед за своим жестом:

— На что смотришь?

— На камень;

— Что видишь?

— Как что? Камень, разумеется.

— Смотри на камень до тех пор, пока он не перестанет быть камнем.

— Прямо сейчас?

Ничего не ответив, Старик удалился в дом. Я не знал, как себя вести, но вести себя как-то было надо, и я решил принять игру.

Я принялся рассматривать булыжник, изучая его серые округлости и пятна засохшей грязи на нем. То и дело что-то отвлекало меня, но я твердо решил выдержать своеобразное испытание до конца. Через некоторое время я, однако, почувствовал, что начи­наю позевывать, но тут раздался слегка насмешливый голос Старика:

— Тебе не надоело? Заходи в дом. Чаю попьем.

Почувствовав значительное облегчение, я чуть не бегом заспешил в дом, где уже во всех углах пахло душистым чаем, и прозрачный, как молодая смола, мед искрился в стеклянной вазочке.

— Скажите, а зачем мне нужно было смотреть на камень? — спросил я, прихлебывая чай.

— Тебе следует научиться работать с камнем.

— Как это?

— Я тебе расскажу, как это делается, а ты попробуй. Не обязательно сразу бросаться, очертя голову; как только почувствуешь, что готов — начи­най. Ты можешь приступить прямо сейчас, или за­втра, или через год. Все зависит от тебя.

После этого краткого введения он подробно рассказа! мне о том, что мне предстоит выполнить. Я запомнил его инструкции, но не спешил их вопло­щать. Только через год, гостя у друзей на даче, я, перебирая свои бумаги, наткнулся на несколько лист­ков, вырванных из карманного блокнота с пометка­ми, которые я набросал, слушая Старика. И я попро­бовал то, к чему, кажется, оказался готов. О моем опыте я составил нечто вроде небольшого отчета.

Итак, я решился. Пройдя проселочной дорогой, незаметно сдвигающей пространство в сторону овра­га, я попал в небольшую ложбину, дно которой было усеяно камнями.

Я подобрал несколько из них, каждый из кото­рых свободно и удобно помещался в кулаке.

Дома я их старательно отмыл и уже ближе к ночи начал действовать. Один камень мне понравился больше всего. И для работы я выбрал именно его. Я принялся внимательно изучать его, всматриваясь в каждую извилину, ощупывая каждый выступ и даже попробовал на вкус. Я пытался, что называется , "приручить" камень, ощутить его жизнь, внутрен­нюю вибрацию.

Как учил меня Старик, я концентрировался на мысли, что имею дело с материалом, в котором спрессована изначальная магическая сила. Я не толь­ко смотрел, но и всматривался в него, постоянно вспоминая: "Смотри, вглядывайся, будь терпелив, и он в конце концов откроется тебе".

Однако у меня ничего не получалось. Иногда даже возникало ощущение напрасной траты времени. То вдруг выплескиватось раздражение и подозрение, уж не дурачу ли я сам себя.

Камень оставался отчужденным, посторонним предметом, и я не чувствоват с ним никакой связи, никакого взаимодействия.

Микрокосм, сконцентрировавший "Энергию Вселенной", оставался холодным неподвижным куском породы. То ли от эмоционального напряжения, то ли от сознавания своей неудачи, в эту ночь я даже спал отвратительно, раза два просыпался, что для меня совсем нехарактерно.

Перед сном я, следуя данным мне наставлениям, положил камень у изголовья, рядом с подушкой — с тем расчетом, чтобы по пробуждении мой взгляд в первую очередь встретился с ним.

Уже наутро я проснулся с тяжелой головой и ощущением, будто проработал несколько часов. Про камень я совершенно забыл и полдня прослонялся без дел.

Только после обеда я наткнулся на него и заста­вил себя продолжить свое "постижение", при этом преодолевая уже возникшее сопротивление, о кото­ром, впрочем, был предупрежден: "То у тебя зачешет­ся нос, то захочется чаю или в туалет, то вдруг начнут одолевать мухи или скрипеть дверь, или возникнет настроение, что твои действия напрасны, или в ка­кой-то момент, именно в тот самый момент, когда тебе показалось, что у тебя что-то начинает получать­ся, под самым твоим окном залает собака. Все это — твое внутреннее сопротивление. Это важно знать. Зная о том, что это сопротивление, тебе легче будет избавиться от него. Это не сопротивление камня. Это — твое сопротивление."

Я стойко преодолевал свое сопротивление, само­отверженно боролся с наваливающейся периодичес­ки сонливостью и отяжелевшими глазами сверлил одну точку, высиживая около часа в полной непо­движности. Затем это занятие просто-напросто уто­мило меня, я встал и закурил сигарету. Голову слегка затуманило, и в теле появилась легкость. Я расслабил­ся и, откинувшись на спинку кресла, с наслаждением потянулся, думая о приятном послеобеденном отды­хе. Взгляд мой рассеянно скользил по комнате, не задерживаясь на предметах. Как вдруг что-то словно подтолкнуло меня изнутри, и я взглянул на камень. И с моим восприятием произошло нечто странное. То ли это была иллюзия, то ли во мне действительно открылось "видение", но я обнаружил, что, не меняя формы, камень преобразился. Уже не булыжник, случайно подобранный на дороге, но таинственный собеседник находился рядом со мной. Во всяком случае, возникло ощущение присутствия, и это ощу­щение постепенно усиливалось. Сонливость внезап­но исчезла, голова стала чистой и ясной, а зрение — четким и острым. Я ощутил легкое и приятное воз­буждение. Я не видел, не чувствовал, но знал, что таинственные энергетические нити излучаются кам­нем и передаются мне. Теперь уже две сущности устремились навстречу друг другу и встретились в точке прорыва. Камень ожил, запульсировал и изме­нил пространство моего восприятия, которое, благо­даря этому, открылось миру, как открывается солнцу утренняя земля. Мое расширенное сознание обнару­жило способность улавливать тончайшие соответст­вия в том, что окружало меня. Камень безмолвно заговорил. Теперь я мог использовать заключенную в нем магическую силу. Я мог спрашивать и получать ответы. Изначальная реликтовая энергия, излучаемая этим спрессованным комочком материи, передава­лась мне. Волна экстатического восторга захлестнула меня, однако, чтобы не потопить себя самого в этой опьяненности, я, следуя указаниям Старика, отре­шился от своих чувств, как бы созерцая их со стороны. Дело в том, что подобная деятельность, которая соприкасается с миром магических отношений, тре­бует от того, кто ее осуществляет, известного хладно-г кровия, иначе возможны непредвиденные обстоя­тельства, способные причинить вред. Поэтому, слег­ка поплескавшись в своей экзальтации, я переклю­чился на другую работу и быстро восстановил эмоци­ональное равновесие.

Позже, обучаясь на семинаре по гипнозу у одно­го американца, я узнал, что подобная психотехничес­кая практика существует у некоторых индейских племен, практикующих магию. С помощью опреде­ленных приемов можно установить контакт со своим подсознанием, которое в отличие от рационального разума со всеми его ограничителями, открыто миру и недоступным для нашего понимания измерениям. В данном случае камень является своеобразным клю­чом, приоткрывающим дверь в ту запредельную область, где нет понятия времени и потому нет разделе­ния на прошлое, настоящее и будущее, где известно все, что произойдет с человеком, так как это уже произошло. Традиционно эта область носит название Бессознательного или Подсознания. Старик называет ее Внесознанием.

После того как я ощутил взаимосвязь с камнем, я должен был использовать его в качестве своеобразного мостика, по которому можно, минуя цензуру, про­браться во внесознание. Для этого я перед сном неко­торое время созерцаю камень, формирую его внутрен­ний образ, включая его в поле воображения, после чего засыпаю. Однако в самый последний момент — тонкий перешеечек, отделяющий явь от сна, — я отпускаю этот образ и мысленно формулирую: "Вхожу". Камень должен находиться в таком месте, чтобы сразу по пробуждении я мог увидеть его. В тот момент, как только мой взгляд упадет на камень, мне следует обратить внимание на все мысли, ощущения, ассоциа­ции, которые только придут в голову, ни в коем случае ничего не критикуя и не оценивая. Именно через это хаотическое обилие наш психический аппарат, распо­ложенный на границе сознания и внесознания, осво­бождается об блокирующих систем. Подобный про­цесс может длиться несколько дней или даже недель, но в конечном итоге обязательно наступит утро, когда вы, взглянув на камень, поймете и ощутите нечто новое. При этом не возникнет ни мыслей, ни чувств. Это состояние определяется как прорыв в Бытие. Оно не имеет описания, но узнается, когда наступает.

Пережив этот опыт, я несколько дней ходил с ощущением внутреннего знания. Окружающий мир пронзительно казался знакомым, и я не мыслил себя вне его. Я ощущал тончайшие нюансы тех ситуаций, которые закручивались вокруг меня и мог предугадать исход любой из них. Я не был способен говорить и думать о своем Эго, осознавать и переживать его, ибо оно исчезло, растворилось. Меня наполняло значе­ние смысла "Я есть То".

Сейчас подобные состояния принято называть трансперсональными переживаниями, при которых наше сжатое "Я" вырывается из своей капсулы и заполняет пространство. Личность сбрасывает личи­ну, и быт обретает статус Бытия.

"Определи свое Изначальное, и ты поймешь, что ты есть, и — кто ты есть!.

Старик порою изъяснялся загадочно и туманно, и иногда мне казалось, что делает он это специально — то ли для создания ореола таинственности, то ли из склонности мистифицировать. Но если ты обладаешь пережитым трансперсональным опытом, то начина­ешь догадываться о значении непонятных слов. Ты даже не осознаешь свое понимание. Ты не задумыва­ешься над этим подобно тому, как трава не задумы­вается над тем, почему и как она растет.

Есть еще один вариант работы с камнем, о котором мне рассказал Старик — он не требует мобилизации мистических энергий в организме и используется в более утилитарных целях, задействуя, однако, все те же ресурсы и возможности внесозна­ния.

К примеру, если я хочу узнать ответ на актуаль­ный для меня вопрос, то я четко формулирую свою проблему, глядя на камень, после чего погружаюсь или в транс или в сон. По пробуждении я беру камень в руку, ощупываю его, смотрю на него и в символи­ческой форме получаю информацию. Если же нуж­ный мне ответ не возник, то в течение дня я продол­жаю носить камень с собой. О нем можно забыть, но он постоянно должен быть рядом. В это время в какой-то момент может возникнуть инсайт — состо­яние внезапного озарения, "нисходящего" знания. В данном случае камень является своеобразным мости­ком между сознанием и внесознанием.

Если я постоянно взаимодействую с камнем, то мне будет достаточно одного молниеносного взгляда на него, чтобы пережить инсайт. Хотя и не следует превращать свою жизнь в одно сплошное озарение, иначе это будет не жизнь, а одно сплошное озарение.

Я показал свое описание Старику. Пробежав глазами по страницам машинописного текста, он заметил: "Есть сентенции и некоторый пафос, но в целом, правильно. Работай дальше".

— С камнем?

— И с камнем тоже. Вообще, камни — очень загадочные существа. Они самодостаточны и на­сквозь таинственны. Теперь все подвергни анима-трансформации.

— Что это такое?

— Это значит, что, используя свое сознание как рычаг, ты меняешь мир. Ведь мир — это то, чем мы его наполняем. Мир — это пространство, которое мы наполняем определенным значением. Поскольку все мы — частицы этого мира, каждый из нас получает то, что он вложил. Система значимостей, которой ты наполнил пространство, возвращается к тебе по кана­лу обратной связи и становится твоей судьбой. Боль­шинство людей отрезает себя от мира и таким образом добровольно замуровывает в саркофаг. Ведь одиноче­ство — это не отсутствие соседей, а разорванная связь с тем, что тебя окружает. Когда мы мир делаем мертвым, мы делаем мертвыми себя. Одушеви мир, наполни его сознанием, и ты ощутишь его жизнь и через него ощутишь жизнь в себе. Откажись от мысли, что все делится на живое и мертвое. Мертвого нет, есть Замершее. Ведь, общаясь с камнем, ты совершил ничто иное, каканиматрансформацию. Расширь пре­делы. В каждой вещи таится сила. Каждая вещь пронизана Бытием. Все существующее проявляет учас­тие в том процессе, в том глобальном потоке мышле­ния, которому мы дали имя — Жизнь. Будь это лес, или солнечный луч, или камень, или дверь, или заросли камыша у болота — все наполнено существо­ванием и исполнено существования. Каждая вещь имеет свой трепет. Вот у тебя стопка бумаги лежит на столе. Она есть, она существует, и существование ее не менее таинственно, чем твое. Ты уже знаешь принцип: смотри на бумагу до тех пор, пока она не перестанет быть бумагой. И тогда любой, самый жалкий клочок поведает тебе больше, чем все фило­софии, самая невзрачная вещица в твоей комнате откроет тебе сокровенное.

Вслушивайся в мир, наблюдай за тем, как он наполняется звуками. Ведь как приятно, скажем, лежа в постели, таинственной осенней ночью слушать звуки дождя и шуршание запутавшегося в лис­тьях ветра и медленно растворяться в мыслях, что таким образом мир что-то нашептывает тебе. Не слушай, но вслушивайся.'Не смотри, но всматривай­ся. И делай это с осознаванием того, что мир раскры­вается перед тобой. Тогда ты сможешь не только смотреть, но и видеть. А когда научишься видеть, сможешь не только видеть, но и прозревать. Откройся миру, и мир откроется тебе. Твое сознание будет везде — и в кусочке старой газеты, и в обрывке афиши, и в придорожном цветке. Когда твое сознание заполнит каждый уголок пространства, твое внесознание ста­нет доступным тебе. Тогда мир войдет в тебя.

— Это и есть трансперсональное переживание?

— Можешь называть как угодно — трансперсо­нальное, мистическое, иррациональное, экстраорди­нарное. Если захочешь, выбери наиболее звучное слово и любуйся им. Можно никак не называть и просто жить в этом. Но в таком случае необходимо вырваться за уровень клише. Ведь то, что я обозначил как аниматрансформация — я обозначил для тебя. Если бы я просто сказал: "Одушеви мир", ты бы спросил: "Зачем или для чего"; когда же я предложил тебе аниматрансформировать его, ты поинтересовал­ся — как. Это говорит о том, что сознание твое пока заштамповано. Ты ориентируешься на схемы, ведь наукообразный термин — это тоже схема, пусть и микросхема.

— Но ведь схемы тоже нужны. Это своего рода — ориентиры, опознавательные знаки, по которым мы следуем заданной траектории.

— Схемы нужны, но они лишают Бытие спон­танности. И кроме того, почти все споры происходят из-за схем. Любой спор в конечном итоге упирается в термины, в слова.

— Но ведь "Вначале было Слово"...

— Слово, но не слова. Однако не будем спорить, особенно тогда, когда для этого есть повод. Я не люблю такое понятие, как упражнение, поэтому я просто расскажу случай из своей жизни, а ты, если угодно, можешь сделать из него какое-нибудь упраж­нение. Но помни заповедь: начинай с себя.

Однажды в лесу меня сильно поранил кабан. Могло быть и хуже, потому что взбесившийся зверь крушил с последовательной яростью все, что попада­ло ему на пути. К сожалению, среди всего прочего на его пути попался и я. Рассвирепевший хряк, успев меня задеть, - уже готовился окончательно растерзать мое бренное тело, но каким-то непостижимым обра­зом мне удалось забраться на дерево, причем это произошло настолько неожиданно, что ни я, ни боров не сообразили сразу, что произошло. Кабан понял первым и начал копать. Я ничего не мог придумать лучшего, чем удирать по воздуху. И я действительно удирал по воздуху, перебираясь с ветки на ветку — заросли были настолько густыми и плотными, что деревья цеплялись друг за друга ветвями. В конце концов я оказался в безопасном месте, но уже наползал вечер. Мое не совсем обычное бегство и раны дали о себе знать. Я почувствовал, что теряю силы. Причем темнело с каждой минутой, и с каждой минутой я становился все слабее и слабее. Кружилась голова, тошнило, по всему телу пошла ломота, и вдобавок я догадался, что заблудился. Перспектива заночевать в лесу в моем состоянии меня явно не прельщала, но ничего иного не оставалось делать, и я принялся раздумывать, как устроить свой ночлег. Поискав во­круг, я невдалеке от себя заметил дерево с очень широкой и густой кроной. Взобравшись кое-как мет­ра на три от земли, я устроился относительно непло­хо, лег на спину, раскинул руки и не провалился даже, рухнул в сон. Когда я открыл глаза, стояла глубокая и черная ночь. А вокруг все двигалось, шелестело, шуршало, ползало, будто лес превратился в одно гигантское мохнатое насекомое. Но это жутковатое ощущение быстро прошло, вытесненное более силь­ным чувством озноба. Я продрог до костей. Хотел было пошевелиться, но одна из веток подо мною прогнулась, и моя охота рисковать быстро пропала. И тут меня охватила такая тоска, такое одиночество и такая жалость к себе, что я тихо заплакал. Прямо над моим лицом нависала листва. И мне показатось, что ее шелест тоже напоминает плач. И вдруг случилось удивительное. На какой-то миг дерево, приютившее меня, показалось мне люлькой, сам же я ощутил себя младенцем в ней. Я такой маленький, совсем крохот­ный, а дерево такое большое и сильное. И тут моя колыбель постепенно стала расширяться, расти. Те­перь меня уже нянчил весь лес. Я буквально ощущал в себе его мощную лучащуюся любовь. По телу, как горячая вода по трубам, — прошу извинения за городское сравнение, но это тебе ближе, полилось тепло. Я даже зажмурился и блаженно ощущал при­ятное покачивание, успокаивающее и убаюкиваю­щее. А колыбель моя продолжала расти — Земля, Вселенная... И вот я уже на руках у самого Бога, который белобородым Саваофом тихо склонился надо мной. Несмотря на мои тогдашние сорок лет, я был грудным дитятей на руках у Бога. И полностью согретый и успокоенный, я мягко заснул, а проснулся уже солнечным утром, почти здоровый, во всяком случае восстановивший силы. Я сразу узнал мест­ность. Интереснее всего, что я находился в километре примерно от собственного дома. На следующий день я снова уже бродил по лесу.

После этого случая я несколько раз пробовал искусственно вызвать то внезапное и необычайное состояние, но каждый раз что-то мешало. Но я заметил следующее — если я заболевал, оно приходи­ло само. Приходило и убаюкивало, после чего я довольно быстро выздоравливал. Если у меня возни­кали какие-то неприятности, то и тут я впадал в это состояние, и в скором времени все эти неприятности отваливались от меня, как засохшая листва. Что это? Как ты это назовешь?