1. Волшебное Я - Неизведанное Я - Д. Франкл

Поскольку у человека реакции и ориентации не определяются только лишь инстинктами, задача идентификации, осознания себя как личности приобретает особое значение. Можно фактически говорить о психобиологическом вакууме, который необходимо заполнить, чему и служит постоянный поиск собственной индивидуальности.*

* См.: Дж. Франкл. Социальная история бессознательного. Опен Гейт Пресс, 1989.

В период господства орального либидо идентификация происходит при помощи интроекции первичного объекта, когда младенец отождествляет себя с тем, что он поглощает; во время нарциссической фазы его либидо концентрируется на собственном теле, то есть его представление о себе определяется ощущением собственной периферии. В период анальной фазы он отождествляет себя с тем, что он испускает из себя, то есть, проецируя себя вовне, он ощущает себя объектом и затем идентифицируется с тем объектом, который только что произвел.

Существует в основном два типа проекции: один можно было бы назвать первичной проекцией, или проекцией самоутверждения, другой тип – это проекция расщепления. В первом случае ребенок идентифицируется с продуктом собственного тела, в то время как в другом этой идентификации не происходит. Он отделяет себя от продукта своего тела, и этот внешний объект представляется ему совершенно независимым от него, не имеющим с ним ничего общего.

В то время как импульсы оральной фазы сосредоточены на потреблении и поглощении внешних объектов, основные импульсы анальной фазы сосредоточены на том, что выделяется изнутри. Когда существенная часть либидо перемещается на анальные функции, младенец начинает осознавать собственное чувство удовольствия, связанное с дефекацией, начинает испытывать глубокий интерес к анальному содержимому. Объект, который исходит из него и который он наблюдает, чрезвычайно занимает и завораживает его. Он чувствует, что это часть его самого, извергнутая во внешний мир из какой-то скрытой части его тела, до сих пор ему неизвестной. Этот объект кажется ему драгоценным и совсем живым, он его притягивает.

Мне приходилось неоднократно наблюдать, как во время регрессии к состоянию младенчества пациенты вновь испытывали детский интерес к фекалиям, описывая их как нечто драгоценное, блестящее, мерцающее и волнующее. Интересно отметить, насколько горд бывает ребенок, наблюдая это волшебное вещество, которое только что вышло из него. Он пытается потрогать его, почувствовать, понюхать свое драгоценное сокровище, поиграть с ним, взять его в рот и в конце концов размазать по телу, чтобы ощутить контакт с тем, что было только что у него внутри. Младенцу любопытно обнаружить себя в своих фекалиях, он будет пытаться вылепить из них подобие себя – человека – как первичное изображение человеческой индивидуальности. (Платон был, пожалуй, более проницателен, чем мы думаем, когда считал живот вместилищем души, ибо вполне обоснованно полагать, что мы суть то, что есть внутри нас, – с чем мы, поглощая, отождествляем себя.) Если между младенцем и матерью установились отношения любви и доверия, ребенок как бы приносит продукт своего тела в дар матери как самую интимную и драгоценную часть себя. Большинство матерей инстинктивно хвалят ребенка, выражая удовольствие и радуясь подарку. Либидо, вначале воплощенное в молоке, которое дитя получало от матери, теперь воплощается и материализуется, так сказать, в фекалиях, и младенец утверждает свою личность, отдавая их в дар матери и получая от нее отклик в виде удовлетворения, – ведь он ждет, что она будет рада его подарку.

Надо ли говорить, однако, что в процессе анальной проекции происходит множество различных расстройств и нарушений. Мы можем разделить эти расстройства на три категории.

Неизбежные и характерные для всего человеческого рода, а во многих отношениях имеющие решающее значение для эволюции человека.

Расстройства, вызванные нарушениями и депривацией орального или нарциссического либидо и перенесенные на стадию анальной проекции.

Расстройства, связанные с материнской тревогой или испугом по поводу анальной деятельности младенца. Такая реакция тревоги может быть результатом собственных комплексов и подавленных импульсов матери из-за определенных табу, которым она подчинялась и которые выражаются затем в целом ряде невротических реакций и воспроизводятся впоследствии в ее младенце.

Нет никакого сомнения, что табу на контакт с фекалиями характерны для всего человеческого рода; в отличие от древних предков человека – приматов, которые являются вегетарианцами и часто трогают свои фекалии и берут их в рот – точно так же, как пытается сделать это младенец, – у человека как плотоядного существа фекалии ядовиты и опасны для здоровья. Любопытство и тяга младенца к собственному анальному содержимому, желание потрогать его и попробовать на вкус вызывают обычно у родителей резко отрицательную реакцию вплоть до угрозы наказания. В результате волнующие и приятные анальные ощущения превращаются у ребенка в тревожные и пугающие – хороший продукт, воплощение нарциссического Эго, превращается в скверный и неприятный, и очарование преображается в отвращение. Фекалии младенца, питающегося исключительно материнским молоком, редко вызывают отрицательную реакцию у матери. Только тогда, когда ребенок начинает есть твердую пищу, включая мясо, его фекалии становятся неприятными.

Всеобщее табу и последующая трансформация хорошего анального продукта в скверный и угрожающий объект не устраняют, однако, либидозного интереса к анальному содержимому, не меняют его направление, перенося интерес на какой-либо естественный объект, чаще всего это бывает земля, то есть почва. Ребенок инстинктивно проявляет интерес к земле, к почве и открывает в ней качества либидо, которые он первоначально находил в фекалиях. Он играет с землей или с грязью, пытается лепить ее и на этот раз, вероятно, с большим успехом сооружает человечка – материальное изображение собственной души. Однако анальное табу все еще продолжает действовать, побуждая ребенка к необходимости различать приемлемые и неприемлемые объекты. Ференци отмечает, что интерес ребенка к его анальному содержимому впервые нарушается из-за неприятного, отвратительного запаха фекалий. Правда, нет никаких свидетельств тому, что ребенок сам по себе считает этот запах неприятным. Напротив, многое говорит за то, что этот запах кажется ему прекрасным и даже в дальнейшей жизни это ощущение не исчезает, но переносится на другие запахи, сколько-нибудь напоминающие его. Дети продолжают проявлять склонность к запахам некоторых веществ с характерным душком, таким, как, например, омертвелая кожа между пальцами ног, выделения из носа, ушная сера или грязь под ногтями, и многие дети не ограничиваются тем, чтобы нюхать или трогать эти вещества, но и берут их в рот. Хорошо известно, с каким вожделением дети мнут и нюхают замазку. Дети очень любят запах конюшни и вообще сельские запахи, аромат свежей земли, и совсем не случайно до нас дошло поверье, что такие места и запахи приносят здоровье и даже излечивают некоторые болезни. Ференци утверждает, что один из путей сублимации берет начало из анального эротизма и продолжается в наслаждении ароматами различных духов; таким образом заканчивается процесс реактивного образования – представление через противоположное. Отвращение преобразуется в утонченность, и люди, у которых такого рода сублимация происходит особенно мощно, становятся эстетами, и нет ни малейшего сомнения в том, что основным источником эстетики является подавленный анальный эротизм. Эстетические интересы, рождающиеся из удовольствия от игры с землей, глиной, удовольствия от их запахов, имеют, без сомнения, большое значение в развитии скульптуры и живописи.

Тактильные свойства фекалий, такие, как влажность, клейкость, вначале переносятся на грязь, глину и замазку, и первое время эти свойства не вызывают у ребенка отвращения. Со временем, когда развивается понятие о чистоте и укрепляются некоторые табу, грязь становится тоже неприемлемой. К веществам, способным оставить пятна на теле или одежде (клейкие, влажные или цветные), развивается отношение неприязни, ребенок старается избегать их как грязных вещей. Символ грязного должен вновь деформироваться, так сказать, обезводиться: ребенок начинает играть с песком, который чище и суше, чем земля. Инстинктивное удовольствие, которое получают дети от совместных игр в песке, поддерживается взрослыми, которых устраивает, что дети часами возятся в песке, и они дают этому разумное обоснование, объявляя такие игры здоровыми и полезными.

Тем не менее песок, как и замазка, есть не более чем фекальный символ – как бы дезодорированная и обезвоженная грязь. Но именно в этот период развития происходит "возвращение к подавленному". Детям доставляет огромное удовольствие бесконечно наполнять песочные лунки водой и таким образом приближать материал, с которым они играют, к первичному влажному состоянию. Мальчики нередко пользуются для такого увлажнения собственной мочой, как бы подчеркивая таким образом близкую связь этих двух веществ.

Хорошо известно, какое наслаждение получают дети, вылепляя всевозможные формы из земли, песка и других материалов; это занятие играет важнейшую роль в формировании собственного нарциссического образа. Однако с развитием двигательной активности и усилением анальной регрессии нарциссическое воспроизведение собственного образа уступает место активности, связанной с имитацией реальных объектов. Символические изображения (очень часто схожие с тем, что мы называем абстрактным искусством) сменяются подражательными образами, и дети строят замки, горы и долины, изображают машины, лепят всевозможные пирожные, булочки и тому подобное. Интересно заметить, что, построив на берегу замок, дети с замиранием сердца наблюдают, как прилив постепенно слизывает их реалистическое произведение, вновь превращая его в мокрую грязь, напоминающую тот самый материал, который и был с самого начала побуждением к этой игре. Детское возбуждение в этом случае представляет собой возрождение вытесненной первичной субстанции: примитивное побуждение одерживает верх над сублимированной активностью, Ид (Оно) срывает внешний лоск Эго.

По мере того как развивается понятие о чистоте, песок также становится для ребенка неприемлемым, и начинается "детский каменный век": развивается новая, более высокая стадия замещения, когда ребенок начинает собирать камешки и гальку. Прежние свойства – цвет, влажность и мягкость – уступают противоположным, теперь нужен материал, для которого характерны твердость, отсутствие запаха и сухость.

Камешки, таким образом, "чистые объекты", их удобно собирать в кучки, символизирующие фекальную массу, что доставляет ребенку большое удовольствие. И как прежде ребенок ощущал, что его внутренняя сущность выражена в его фекалиях, так и камешки, которые он собирает и складывает в кучки, олицетворяют для него волшебную сущность собственной личности, отраженную в реальности. Более того, камешки невозможно разрушить, так что они вскоре становятся символом постоянства и бессмертия. В каменных монументах время останавливается, душа, выраженная в камне, бессмертна; рождение и смерть, пропасть между поколениями – все стирают эти символы вечности, и вскоре они становятся отражением души не только того, кто их создал, но и тех прежних душ, которые камень сделал неподвластными времени, бессмертными. Время стирается, прошлое становится настоящим, вечность кажется реальной. Поклоняющийся камню находится в ладу со своей душой и с душами предков, при таком культе члены группы ощущают себя единой общностью, владеют общим наследием – они открывают для себя эту коллективную сущность и неизбежно должны образовать сообщество. Каменные пирамиды всевозможных размеров и видов – от каменных курганов, во множестве разбросанных по всей Европе и Ближнему Востоку со времен неолита, до величественных египетских пирамид – являлись центрами общего культа и утверждения коллективной сущности. Гигантские построения Древнего Египта, требовавшие пожизненного труда десятков тысяч рабочих и искуснейшей техники, разработанной древними архитекторами, представляют собой первые проявления крупномасштабной индустрии, или "сверхмашины", как определил Льюис Мамфорд. Они также олицетворяют извечное стремление человека к бессмертию души, как собственной, так и коллективной, совокупной. Дух предков продолжает жить не только в образах предсознательного разума, но и в местах общего поклонения, которые с незапамятных времен притягивали людей друг к другу, давая им возможность прикоснуться к бессмертию.

Каменные круги и мегалиты Средней Англии были предметом поклонения из-за той психической силы, которая, по мнению верующих, была заключена в них. Они были не просто астрономическими обсерваториями, но прежде всего вместилищем таинственных сил, исходящих от скрытых в них душ. "Ты есть Петр ("петрос" – "камень" по-гречески), и на этом камне построю я свою церковь"" и духовное воплощение Христа должно было основываться на символе вечности. Тот, что раскрывает душу, скрытую в камне, есть первый волшебник, чародей, создатель идолов, строитель алтаря, храма, церкви.

На более поздней стадии развития чародей-жрец выступает как пророк-законодатель, которому в словах, начертанных на каменных табличках, открываются мысли древнего бога, его воля и его значение. Закон, высеченный на камне, – это истинный и вечный смысл воли Божьей. Так же и тот, кто открывает книгу (более поздний символ каменных табличек) и знакомит людей с ее содержанием, истолковывает ее, становится проводником божественной мысли – мудрецом, учителем или же алхимиком, знающим формулы, скрытые в древних книгах, и способным превратить недвижный камень в живое золото. Писания пророков, будь то Исайя или Маркс, надежно хранятся в древних книгах, которые несут в себе силу все тех же магических каменных табличек.

Несмотря на то что мысли или законы, высеченные на каменных табличках и записанные в книгах, относятся к наиболее зрелым достижениям человеческого интеллекта, они имеют тенденцию регрессировать до уровня идолопоклонства. Мысли живого мудреца или пророка окаменело застывают и признаются вечными истинами, как бы принимая власть в силу древних каменных идолов. Игра ума, интеллектуальные изыскания и идеи могут подвергаться влиянию регрессивных сил, которые вновь и вновь превращают их в предмет поклонения древним авторитетам, святым и непреложным истинам. Это постоянное наступление регрессивных сил на силы прогресса хорошо известно, и лучшие умы человечества приходили в отчаяние из- за тщетности попыток просветить человечество.

Но не только тайны души и вечного духа предков запечатлены в камне и приписываются ему, в нем присутствует и идея прекрасного. Поиски бессмертия юности, неподвластной разрушительному действию времени, нашли свое ярчайшее отражение и в поэзии и скульптуре.

Победа вечности над мимолетностью времени, упоение красотой старинной греческой вазы – можно ли выразить это прекраснее, нежели выразил Ките в своей поэме, которая сама по себе является вечным памятником интеллекту?

Напев звучащий услаждает ухо,

Но сладостней неслышимая трель.

Играй, но не для чувственного слуха, –

Душе играй, беззвучная свирель.

Любовник дерзкий, ради поцелуя,

Ты, юноша, в тени густого древа,

Не сможешь песни оборвать своей.

Но, о блаженстве близком не тоскуя,

Живи: не знает увяданья дева,

Не осыпается листва с ветвей!

Как счастливы деревья (в их природе –

Не разлучаться никогда с весной!)

И счастлив молодой творец мелодий,

Что обладают вечной новизной.

Блаженный мир любви непреходящей, –

Любви счастливой, с трепетным объятьем

И вечно молодым своим теплом!

Не страсти человеческой, дарящей

Лишь скорбью расставанья, сердца сжатьем,

Челом горячим, пересохшим ртом.

Аттическая форма! Безупречность

Мужей из мрамора, и дев, и трав,

Чуть-чуть примятых, и листвы дубрав.

Ты молча дразнишь мысль мою, как вечность!

И пастораль холодная! Со света

Нас поколенья сгонят, суета

Придет иная с ними; ты ж, нисколько

Не потускнев, скажи им: "Красота –

есть правда, правда – красота. Вы это

Знать на земле обязаны, – и только!"

Ода греческой вазе

А Йетс, обращаясь к образам Византии, заставляет вспомнить о вечном проявлении человеческой страсти.

Старик в своем нелепом прозябанье

Схож с пугалом вороньим у ворот.

Пока душа, прикрыта смертной рванью,

Не вострепещет и не воспоет –

О чем? Нет знанья выше созерцанья

Искусства нескудеющих высот...

О мудрецы, явившиеся мне,

Как в золотой мозаике настенной,

В пылающей кругами вышине,

Вы, помнящие музыку Вселенной!

Спалите сердце мне в своем огне,

Исхитьте из дрожащей твари тленной

Усталый дух: да будет он храним

В той вечности, которую творим.

Развоплотясь, я оживу едва ли

В телесной форме, кроме, может быть,

Подобной той, что в кованом металле

Сумел искусный эллин воплотить,

Сплетя узоры скани и эмали –

Дабы владыку сонного будить

И с древа золотого петь живущим

О прошлом, настоящем и грядущем.

Можно также восхищаться нетленными образами первобытных рисунков пещеры Ласко, где древний человек двадцать веков назад отпраздновал свою удачу на охоте и запечатлел навечно свою радость по этому поводу для потомков. Ибо только лишь через художественное воплощение может человек сохранить свой успех и свою самобытность на вечные времена. Началом было воображение, перенесенное на камень, волшебство, таинство, вдохновлявшее на подвиг. Камень ли, высеченный или разрисованный, стены ли пещеры, раскрашенные древним человеком, или холст, расписанный современным художником, – для человека все это есть олицетворение его сущности и его желаний. Это компенсация за экзистенциальную неустойчивость человека, проистекающую от его неадекватных инстинктов или, вернее, инстинктов, на которые наложили бесчисленные возможности мозга по выбору и отбору. Четкость инстинкта, утраченная человеком в результате развития коры головного мозга, как бы восполняется этими символическими изображениями, от примитивного человека из грязи до высочайших творений религиозного и светского искусства.

Но здесь мы забегаем вперед: вернее, мы движемся от прошлого к будущему, от младенчества к зрелости, от проявления расстройств к нормальным проявлениям, без должного внимания к отдельным стадиям этой эволюции. И вот тут-то одним из удовольствий психоаналитического мышления как раз и является возможность перебросить мост через время и отыскать, в чем единство прошлого и настоящего, примитивного и утонченного, как они сосуществуют и взаимодействуют.

Прежде чем ребенок научается лепить или строить что-то из камешков, он начинает проявлять интерес к камням, они ему просто нравятся, а позднее он начинает собирать блестящие предметы. Стекляшки, разноцветная галька, бусы, фруктовые косточки и зернышки, а особенно алмазы и бриллианты, золото и серебро – все это привлекает его не только как предмет чистого собирания, но и как мера ценности. Ибо, хотя древний человек, по всей вероятности, рисовал и лепил с незапамятных времен, он также преследовал и более "земную" цель собирания "ценных объектов".

Задача собрать, пересчитать, сравнить, обмерить и взвесить такие предметы поглощает все внимание ребенка, как и первобытного человека, да и не только первобытного. Помимо представления о воплощении души человека в материальных объектах и поклонения этим объектам как символам человеческой красоты и бессмертия, здесь проявляется и стремление к обладанию этими драгоценными объектами, стремление собирать их, пересчитывать, обмениваться ими, повышать ценность собранного богатства.

Пиаже заметил, что на этой стадии эволюции познавательных способностей ребенка, в возрасте примерно от полутора до двух с половиной лет, в символике функций происходит фундаментальная трансформация.* На самом раннем уровне, который он называет сенсорно-двигательным уровнем, игры младенца не более чем упражнения, затем они превращаются в символическую игру, игру воображения: в игре дети начинают представлять что-либо через посредство чего-то иного. Это называется символизацией мыслительных образов при помощи различных объектов или подражательного поведения. На этой стадии, характеризующейся приобретением различных навыков, появляются понятия логических категорий и логических связей, количества, конкретных понятий о времени и пространстве. Простейшие операции начинают связываться с классификацией объектов по принципу сходства и различия. Эта деятельность включает так называемую сериализацию, то есть подбор предметов по размеру или весу. Такие действия можно отнести к категории, называемой "квалификацией".

* См.: Жан Пиаже. Этапы интеллектуального развития ребенка. Бюллетень клиники Меннингера, 1962.

Было бы, однако, невозможно собирать драгоценные предметы и обмениваться ими, классифицировать их и сортировать по определенным свойствам без умения считать и логически рассуждать. Запрещение, табу на контакт и игры с анальным содержимым не только приводят к интернализации и рождению примитивного Супер-Эго, но развивают у ребенка способность к абстрактной игре по правилам, которая позволяет ему активно переиграть родительские табу и наделить ими объекты окружения. Он преодолевает свое беспокойство, разрабатывая собственные правила игры, собственные заповеди, определяющие, что приемлемо, а что нет и как определенные объекты соотносятся с другими. Эти правила игры не только полностью захватывают воображение ребенка, часто приобретая характер разной степени одержимости, но и развивают у него процесс логического мышления, а также вырабатывают количественные понятия. Ребенок постоянно занят определением предметов, разделением их на категории, и постепенно ценность отдельных объектов перерастает в абстрактное и независимое понятие о ценности вообще. В его логических играх предметы, ничего не стоящие сами по себе, представляют определенные ценности постольку, поскольку они выступают как символы его логических упражнений.

Игры по правилам, в которые играют и дети и взрослые и которых существует неисчислимое множество – здесь и карты, и шахматы, и домино, и даже спортивные состязания, – это постоянный вызов человеку, его умственным и физическим способностям и возможность преодолевать те самые правила, которые он сам себе навязал; в основе этого лежит эмоциональное стремление упорядочить сложный и запутанный окружающий мир, определить, что приемлемо или неприемлемо, хорошо или плохо, правильно или неправильно. Это же стремление заставляет человека определить сравнительные характеристики, соотношения и взаимоотношения вещей, их сходство и различие, а понятие унификации, или специфичности, уже подводит к логическим операциям. В основании логики лежат способность к разграничению А и не-А и те критерии, которые позволяют нам понять, чем А отличается от не-А. Подобные разграничения касаются не только предметов и объектов, но также понятий и логических категорий, при помощи которых мы судим о предметах и действиях, оцениваем понятия о предметах и действиях. Так формируются правила когнитивного распознавания, развиваясь в конечном итоге в критерии истинного и ложного.

Только достигнув столь высокой степени проекции и абстракции, мы подходим к понятию количества и способности считать, когда, применяя правила логики к числам, производим математические действия. И лишь постольку, поскольку мы способны считать и совершать математические действия, мы можем складывать или делить, можем манипулировать предметами и объектами в больших объемах и в конечном итоге способны достичь активного познания окружающей действительности и доминировать над нею.

Только когда в определенной культуре устанавливается согласованное понятие о числах и о ценности материальных объектов, человек может научиться собирать и оценивать объекты и предметы, продавать и покупать, вкладывать средства и получать прибыль. Эта способность отнюдь не есть капитализм, напротив, капитализм есть выражение и развитие этой способности, ее продукт, а не причина. Капитализм лишь подчеркивает эту способность, предоставляя усиленную мотивацию для ее проявления и главенства над всеми другими соображениями. В частности, он трансформирует акт производства продукта и его значение как проявление души производителя в товар, предмет потребления, накопления, купли или продажи.