2.3. Процессы, протекающие в психике жертв насилия во время процессуальной психотерапии. - Процессуальная психотерапия женщин-жертв сексуального насилия- Невович Н.Е.

Не маловажными представляются процессы, протекающие в  психике жертв изнасилования, во время процессуальной психотерапии.

Еще К. Юнг открыл коллективное бессознательное (в дальнейшем Бессознательное), или архетипическую психику. Архетипическая психика обладает структурирующим принципом, которой позволяет объединять различные архетипические содержания. Это центральный архетип, или архетип целостности – Самость (Self). Самость является упорядочивающим и объединяющим центром всеобщего психического начала (сознательного и бессознательного). Эго (Ego) является центром субъективной идентичности, а Самость – центром объективной идентичности, высшим «психическим авторитетом», которому подчиняется Эго. Поскольку существуют два независимых центра психической жизни, связь между ними приобретает существенное значение.

Отношение Эго к Самости носит весьма проблематичный характер и имеет близкое сход­ство с отношением человека к своему Создателю, которое нашло отраже­ние в религиозном мифе. Действительно, миф можно рассматривать как символическое выражение взаимосвязи между Эго и Самостью. Многие особенности психологического развития можно понять благодаря из­менчивой взаимосвязи между Эго и Самостью на различных этапах пси­хического роста. Развитие взаимосвязи между Эго и Самостью, особенно при наличии посттравматического стрессового расстройства представляет определенный интерес. Изначально К. Юнг (1967) описал феноменологию Самости применительно к ее раз­вертыванию в процессе индивидуации во второй половине жизни. На основе мифологического и этнографического материала Э. Нойманн сим­волически охарактеризовал первоначальное психическое состояние, предшествующее рождению сознания Эго, уроборос (uroboros). Используя круго­вое изображение "пожирателя хвоста", Нойманн описал первоначальную Самость, первоначальное состояние мандалы всей совокупности пси­хического, из которого рождается индивидуальное Эго. На основе кли­нических наблюдений за детьми М. Фордхам также постули­ровал Самость как первоначальную совокупность психического, пред­шествующего появлению Эго. Подобное же состояние присуще людям, находящимся в глубоких травматических переживаниях. Существование Эго начинается с состояния инфляции, обусловленной идентификацией с Самостью. Этот разрыв символизируется такими об­разами, как падение, изгнание, незаживающая рана, постоянная пытка. Очевидно, что при появлении таких образов Эго не только несет кару, но и получает травму. Эту травму можно рассматривать как нарушение оси Эго-Самость. Понятие ось Эго-Самость требует более подробного рассмот­рения.

Результаты клинических наблюдений позволяют сделать заключение, что на всех стадиях развития целостность и устойчивость Эго зависят от жи­вой связи с Самостью. Фордхам приводит примеры проявлений у жертв насилия образов мандалы, выступающих в качестве магических защитных кругов, когда разрушительные силы угрожают существованию Эго.  Кроме того, он упо­минает несколько случаев, происшедших с этими пациентами, когда рисование круга ассоциировалось со словом "я"' и таким образом привело к совершению эффективного поступка, на который прежде этот пациент был не способен. Аналогичное явление имеет место  в психотерапии травмированных пациентов, когда Бес­сознательное порождает образ мандалы. Данный образ передает дестабилизи­рованному и дезориентированному Эго ощущение покоя и сдержанности, Эти наблюдения свидетельствуют о том, что позади Эго стоит Самость, способная играть роль «гаранта» его целостности. Таким образом, между Эго и Самостью существует структурно-динамическая связь. Для обозначения этой существенной связи Нойманн использовал термин «ось Эго-Самость».

Прежде чем приступить к рассмотрению нарушений оси Эго-Самость в ситуации насилия или иной травматической ситуации, необходимо высказать несколько предварительных замеча­ний. Каждый архетипический образ отражает, по крайней мере, частный аспект Самости. В Бессознательном не существует разделения различных ве­щей. Каждая вещь сливается с другой вещью. Поэтому последовательные слои, которые мы научились различать, т.е. тень, анимус или анима, и Самость, существуют нераздельно, а слитно, пребывая в единой динамической все­общности до тех пор, пока индивид не осознает их. Позади проблемы тени или анимуса, или родительской проблемы всегда таится динамизм Самости. Поскольку Самость составляет центральный архетип, она подчиняет себе все остальные архетипические доминанты. Она охватывает и содержит их. Поэтому, в конечном счете, все проблемы отчуждения, будь то отчуждение между Эго и родительскими фигурами, между Эго и тенью или между Эго и анимой (или анимусом), сводятся к отчуждению между Эго и Самостью. Хотя в описательных целях мы и разделяем эти различные фигуры, тем не менее, в эмпирическом опыте они обычно не разделяются. При решении всех серьезных психологических проблем мы, в сущности, имеем дело с вопро­сом взаимосвязи между Эго и Самостью.

Во время психотерапевтических занятий наиболее сильное впечатление на пациентов с  посттравматическими стрессовыми расстройствами (нарушенной осью Эго-Самость) производит открытие, что психотерапевт признает их. Вначале они не могут поверить в это. Факт при­знания нередко ставится под сомнение, когда он рассматривается как про­фессиональный прием, лишенный подлинной реальности. Но если при­знание со стороны терапевта воспринимается как реальность, тогда реа­лизуется мощный перенос. Источником такого переноса служит проекция Самости, особенно в качестве органа признания. На этой стадии отчетли­выми становятся центральные характеристики терапевта как Самости. Те­рапевт как человек входит в круг мыслей и всей жизни пациента. Терапев­тические сессии оказываются центральным моментом повседневного распорядка клиента. Там, где прежде царили хаос и отчаяние, появился центр смысла и порядка! Эти явления указывают на то, что идет восстанов­ление оси Эго-Самость. Встречи с терапевтом воспринимаются как омо­лаживающее соприкосновение с жизнью, которое вселяет чувства надеж­ды и оптимизма. Вначале достижение подобного результата требует частого общения и в промежутках между сессиями эффект встреч быстро теряет свою силу. При этом, однако, постепенно становится более отчетливым и вну­тренний аспект оси Эго-Самость.

Чувство признания не только восстанавливает ось Эго-Самость, но и вновь активизирует остаточную тождественность Эго и Самости. Это непременно должно происходить, пока ось Эго-Самость остается полностью неосознан­ной. Поэтому возникают инфляцион­ные установки и навязчивые ожидания, вызывающие дальнейшее оттор­жение со стороны терапевта и окружающих. Здесь вновь происходит на­рушение оси Эго-Самость, которое вызывает появление состояния относи­тельного отчуждения. Теоретически можно предположить, что в процессе психотерапевтических занятий и естественного развития распад отожде­ствления Эго и Самости будет происходить достаточно мягко, чтобы не на­рушить ось Эго-Самость. В действительности это желательное состояние почти не имеет места.

Развитие сознания осуществляется циклически (см. рисунок 1). Как пока­зано на рисунке, психическое развитие включает в себя ряд инфляционных или героических актов. Последние вызывают отторжение и сопровожда­ются отчуждением, сожалением, восстановлением прежнего состояния и по­вторной инфляцией. На ранних стадиях психологического развития этот циклический процесс непрестанно воспроизводится, причем каждый цикл расширяет область сознания. Тем не менее, в цикле могут происходить сбои, обусловленные расстройствами, особенно на ранних стадиях жизни, В дет­стве связь ребенка с Самостью во многом совпадает с его отношением к ро­дителям. Поэтому, если это отношение носит насильственный характер, то и связь ребенка с внутренним центром своего бытия будет характеризо­ваться сбоями и недостатками. Это обстоятельство позволяет понять ту важ­ную роль, которую играют в развитии личности первоначальные семейные отношения. Если межличностные отношения в семье оказывают слишком травмирующее воздействие, а также не оказывают поддержку в травматических ситуациях, тогда в цикле психологического развития может произойти почти полный разрыв. Такой разрыв может прои­зойти в двух местах (точки А и Б на рисунке 1). При отсутствии достаточного признания и возрождения любви в точке А может возникнуть препятствие/барьер (рисунок 1). В цикле развития может произойти «замыкание», если после наказания за проступок пациент не найдет полного признания. Вместо завершения цикла и достижения точки покоя и нового признания Эго пациента нередко вовлекается в бесплодные колебания между инфляцией и отчуждением, которые усугубляют чувства разочарования и отчаяния.

Другое препятствие может возникнуть в точке Я.  В цикле развития про­исходит замыкание, если пациент живет в обстановке такой снисходительности, что вообще не ощущает значимого отторжения, и если члены семьи ни в чем ему не отказывают. Из процесса терапии выпадает целый комплекс  переживаний отчужденности, который несет с собой сознание, и индивид получает признание за свою инфляцию. Это приводит к развитию психо­логии «испорченного ребенка» и способствует формированию временной жизни, т.е. такой установки, при которой практически не воспринимаются ограничения и отторжения.

На рисунке 1  показано чередование инфляции и отчуждения, которое происходит на ранних стадиях. Здесь не учитывается дальнейшая стадия развития, когда происходит замещение цикла. Как только Эго достигает определенного уровня развития, ему нет нужды повторять, по крайней мере, так же, как и прежде, этот однообразный цикл. В таких случаях цикл замещается более или менее сознательным  диалогом между Эго и Самостью. В состоянии отчуждения Эго не только лишается желательная идентификации с Самостью, но и утрачивает связь с ней, что весьма нежелательно. Связь между Эго и Самостью имеет существенное значение для психического здоровья и благополучия. Она создает у Эго ощущение опоры, структуры безопасности, обеспечивая энергию, заинтересованность, смысл и цель. Нарушение связи, особенно вследствие  перенесенного травматического стресса и формирования травмы, приводит к ощущениям опустошенности, отчаяния, бессмысленности, ухода в зависимости, а в некоторых случаях и самоубийству.

Травма – это и острое разрушительное переживание детского злоупотребления (подавления, насилия), и «кумулятивная» травма, вызванная ситуацией недавнего насилия. Отличительной чертой такой травмы является переживание невыразимого ужаса перед угрозой растворения «связного Я», то, что в ряде источников называется «тревогой дезинтеграции».

Тревога дезинтеграции, угрожающая полной аннигиляцией личности, может привести к разрушению человеческого духа. Истоки данной травмы, как правило, лежат в раннем детстве, когда еще не сформировано связное Эго (и его защиты). Поэтому  при предотвращении разрушения духа активизируется вторая линия защит, назначение которой состоит в том, чтобы «немыслимое» не было пережито. В рамках процессуальной психотерапии эти защиты обозначаются как «примитивные» или «диссоциативные». Природа этих защит двойственна, с одной стороны, они препятствуют нормальной адаптации в дальнейшей жизни жертвы насилия, но с другой –  несут защитную функцию, жизненноохранную мудрость, архетипическую природу и значение. Травматический синдром изнасилования вызывается не только внешними событиями. Психика переводит внешнюю травму в самотравмирующую внутреннюю «силу», которая сначала является защитной, но, в конце концов, превращается в саморазрушающую. Когда архетипические защиты берут верх над травмированной психикой, их благие поначалу «усилия» предохранить нерушимый личностный дух превращают их из «системы самосохранения» в «систему самоуничтожения». Архаические защиты, несомненно «обучаемы», иначе не были бы возможны изменения в ходе терапии ранней травмы. Жизнь людей изменяется, и травма день за днем постепенно исцеляется, по мере того, как примитивные защиты смягчаются и раскрываются под защитой глубинно-психотерапевтических отношений. Травматические защиты отличаются высокой сопротивляемостью к изменениям – особенно до того, как будет установлено доверие – и даже это сопротивление следует понимать как часть естественных действий психики, направленных на самосохранение.

Можно предположить, что архаические защиты, связанные с травмой изнасилования, персонифицированы в архетипических демонических образах. Т.е. образы сновидческих процессов, связанных с травмой, представляют собой автопортрет архаичных защитных действий психики. Сновидения и клинические исследования показывают нам, что при воздействии травмы на развивающуюся психику происходит фрагментация сознания, при этом разные части организуют себя в соответствии с определенными архаичными и типичными (архетипическими) паттернами, обычно диадами иди сизигиями, состоящими из персонифицированных «существ». Наиболее типичной картиной является регрессия одной части Эго к инфантильному периоду, и одновременно, прогрессия другой части Эго, т.е. слишком быстрое взросление, которое приводит к преждевременному становлению способности к адаптации во внешнем мире, - часто в качестве «ложного Я» [Winnicot, 1960]. Вслед за этим прогрессировавшая часть личности начинает опекать другую, регрессирующую часть. Диадическая структура подтверждает ее архетипический базис.

Регрессирующая часть личности обычно представлена в сновидениях  в образах уязвимых, юных, невинных (чаще женского рода) созданий – ребенка или животного, которые, как правило, прячутся или испытывают стыд. (В рисунках пациентов проявляется как дети с регрессирующим поведением (прячущиеся или сосущие палец); или животные (в норках, убегающие, отвернувшиеся). Каким бы ни было конкретное воплощение этого «невинного», напоминающего целостное Я, видимо, именно эта часть репрезентирует ядро неразрушимого личностного духа.  Этот дух, являясь сущностью индивидуальности, всегда представлял тайну и никогда не был полностью понят. Это неразрушимое ядро личности Winnicot обозначил как «истинное Я» (Winnicot, 1960), а Юнг, подыскивая понятие, которое отображало бы его трансперсональное происхождение - Самостью. Повреждение этого внутреннего ядра личности является немыслимым. Когда другие защитные механизмы не справляются со своей задачей, архетипические защиты делают все возможное для того, чтобы защитить

Рисунок 1. Цикл психической жизни

Самость, вплоть до убийства той личности, в которую заключен этот дух, что проявляется в парасуицидальном поведении.

В то же время прогрессировавшая часть личности представлена в сновидениях образами могущественных благодетелей или злобных существ, которые защищают или преследуют, а иногда удерживают в пределах какого-то замкнутого пространства другую, уязвимую часть. Иногда, в своей ипостаси защитника, это доброжелательное/злобное существо имеет вид ангела или чудесного дикого животного, например, необычного коня или дельфина. Но чаще всего подобная фигура является демонической или ужасающей для сновидческого Эго. Порой демоническая фигура оборачивается другой стороной  и открывает другой, более доброжелательный аспект своего существа, таким образом, демонстрируя свою двойственность -  защитник и преследователь в одном лице.

В целом мифологизированные образы, как «прогрессирующей», так и «регрессирующей» частей «Я», составляют  архетипическую систему самосохранения психики. Эта система является архетипической, т.к. те меры, которые психика принимает по обеспечению самосохранения, являются архаичными  и в то же время типичными, а кроме того, они появляются на более ранних этапах развития и более примитивны, чем обычные защиты Эго. В силу того, что эти защиты, по-видимому, координируются центром, находящимся в более глубоких слоях личности, чем Эго, их называют «защитами Самости» [Stein, 1967]. Такое название является весьма подходящим, т.к. оно подчеркивает «нуминозный», устрашающий характер этих «мифопоэтических структур». Злобная фигура, представляющая одну из частей системы самосохранения, соответствует образу того, что Юнг назвал темной стороной самости.

Система самосохранения наделена как функцией сохранения, так и функцией медиатора между внутренним и внешним миром; обычно, при нормальных условиях, эти функции представлены Эго. Если травматическая защита однажды возникла, все отношения с внешним миром переходят в ведение системы самосохранения. То, что предполагалось быть защитой от дальнейшей или повторной травматизации, становится основным камнем преткновения, сопротивлением для любых спонтанных проявлений «Я», направленных во внешний мир. Личность выживает, но не может жить творчески: ее креативность блокирована. Психотерапия становится необходимой.

Психотерапия жертв насилия является непростым делом, причем как для пациента, так и для терапевта. Сопротивление, возводимое системой самосохранения в процессе психотерапии пациентов, перенесших травму, несет «демоническую» силу, делая обычную работу в анализе невозможной.  Это отмечал в своих работах Фрейд (1920), а в последствии и другие клиницисты, работающие с жертвами изнасилования или травмы. Большинство авторов склонны видеть в этой атакующей фигуре интернализированную версию действительного виновника травмы - насильника, который «овладел» внутренним миром жертвы. Однако данная точка зрения верна лишь отчасти. То, что дьявольская внутренняя фигура является гораздо более садистской и жестокой, чем любой насильник, принадлежащий внешнему миру, указывает на то, что существует психологический фактор, который оказался, высвобожден посредством травматического переживания, а именно с травматогенным фактором внутри самой психики. Независимо от того, насколько страшна жестокость данной фигуры, ее задачей всегда является как защита уцелевшего после травмы личностного духа, так и его изоляция от реальности.  Но при этом, за архетипическими защитами, за фигурой Защитника/Преследователя скрывается трагедия. Зерно трагедии кроется в том факте, что Защитник/Преследователь не поддается обучению. По мере взросления человека его примитивные защиты так и не узнают о реальных угрозах окружающего мира. Эти защиты функционируют на магическом уровне сознания – том уровне, который был на момент травматического события. Каждая новая жизненная ситуация ошибочно априорно воспринимается как опасность, как угроза повторного переживания травмы и, вследствие этого подвергается атаке. Таким образом, архаичные защиты становятся силами, направленными против жизни, которые Фрейд вполне обоснованно считал составляющей частью инстинкта смерти.

В литературе часто встречаются 2 вывода, посвященных травматическому синдрому  изнасилования, которые подтверждаются клиническим опытом:

1. Травмированная психика продолжает травмировать саму себя. Т.е. травматический процесс не заканчивается с прекращением внешнего акта насилия, но продолжается с неослабевающей интенсивностью во внутреннем мире жертвы насилия, чьи фантазии часто населены образами преследующих фигур.

2.  Люди,  перенесшие психическую травму, постоянно обнаруживают себя в жизненных ситуациях, в которых они подвергаются повторной травматизации. Как бы сильно не было желание и мотивация на исцеление, улучшение жизни или взаимоотношений наработанная ранее модель поведения, более сильная, чем Эго,  проявляет себя.

 Уход из травмирующей ситуации является нормальной реакцией психики на травматическое переживание. В случае, когда избежать травмирующей ситуации невозможно, какая-то часть «Я» должна быть удалена. Но для того, чтобы это случилось, обычно интегрированное Эго должно быть разделено на фрагменты или диссоциировано. Диссоциация является нормальной частью защит психики от потенциального ущерба травматического воздействия. Диссоциация является своего рода трюком, которая психика разыгрывает сама с собой. Жизнь может продолжаться благодаря уловке, в результате которой непереносимые переживания разделяются и располагаются по различным отделам психики и тела, главным образом, переводятся в «бессознательные» аспекты психики и тела. Это обусловлено появлением препятствия интеграции обычно единичных элементов сознания (таких как, когнитивные процессы, аффекты, ощущения, воображения). Переживание, само по себе, становится прерывистым. Процесс воображения может быть отделенным от аффекта, либо аффект и образ могут быть диссоциированы от осознанного знания. Время от времени появляются отдельные воспоминания, во время которых переживаются ощущения, которые, на первый взгляд, никак не связаны с поведенческим контекстом. В памяти индивида, чья жизнь была нарушена травматическим событием, появляются провалы, для него становится невозможной вербализация, создание полноценного рассказа о том, что  с ним произошло.

 Диссоциация как психологический защитный механизм позволяет человеку, пережившему невыносимую боль, участвовать во внешней жизни, но за счет больших внутренних затрат. Внешнее травматическое событие прекращается, и связанные с ним потрясения могут быть забыты, но психологические последствия продолжают переполнять внутренний мир, и это происходит в виде определенных образов, которые образуют кластер вокруг сильного аффекта, названного «чувственно окрашенным комплексом» [Jung К., 1925]. Эти комплексы имеют тенденцию вести себя автономно, как «пугающие существа», населяющие внутренний мир;  они представлены в снах в образах атакующих «врагов», злых зверей, монстров и др.

 Природа и функционирование диссоциативных механизмов, ответственных за образование комплексов, показала тесную связь диссоциации и агрессии. Диссоциация сопряжена с активной атакой одной части психики на другую, словно нормальные интегративные тенденции психики насильственным образом перекрываются. Примитивные защиты присутствуют в том случае, когда внутренний мир наполнен агрессией. Т.е. источник энергии для диссоциации находится в этой агрессии. Можно добавить, что диссоциативные процессы имеют аутагрессивную природу. Вероятно, в процессе психотерапии пациентов с психологической травмой, некая интерпсихическая фигура или «сила», представленная в сновидческих процессах или сновидениях, препятствует процессу исцеления и дисссоциирует психику именно в том случае, когда непереносимое (травматическое) переживание начинает прорываться в сознание. Функциональное назначение этой фигуры состоит в том, чтобы, отделяя, охранять Эго жертвы насилия от переживания «немыслимого» аффекта, связанного с травмой. Дробя на фрагменты аффективные переживания пациента рассеивается осознание боли, которое уже появилось или должно появиться. В сущности, дьявольская фигура травмирует внутренний объектный мир для того, чтобы предотвратить повторное переживание травмы во внешнем мире. Если это утверждение правильно, то оно означает, что травматогенное имаго преследует психику пациента, управляя диссоциативным процессом. Таким образом, психопатологические последствия насилия в полной мере обусловлены, с одной стороны, внешним событием, а с другой – психологическим фактором. Внешнее травматическое событие само по себе не расщепляет психику. Внутренний психологический посредник, вызванный травмой, совершает расщепление.

 Клинический опыт процессуальной психотерапии демонстрирует, что во внутреннем мире пациентов, перенесших травму насилия, с большой долей вероятности можно обнаружить персонификации самодеструкции и насилия, представленные в дьявольской форме. В сновидческих процессах (сновидениях, образах, рисунках, телесных переживаниях и проч.) пациентов  дьявольский Трикстер совершал следующие действия: пытался отрубить голову, подвергал жестокому сексуальному насилию, превращал в камень, зарывал заживо в могилу, склонял к участию в садомазохистских сексуальных играх, подвергал пыткам, заключал в концентрационные лагеря, а также многие другие действия, основная цель которых была в  погружении сновидческого Эго пациента в состояние ужаса, тревоги и отчаяния.

Скорее всего, невыносимые страдания, причиненные травматической ситуацией, которую пережили пациенты в момент насилия, представляют для них проблему и в настоящем. Психика стремится увековечить травму в бессознательных фантазиях, переполняя пациента посттравматическими стрессовыми расстройствами.

Подобно иммунной системе организма, процессы дезинтеграции/реинтеграции выполняют охранную функцию между внутренними системами сознания и бессознательного. Затрагивающие психику сильные потоки аффектов из внешних и внутренних источников должны быть переработаны  при помощи процесса символизации, соотнесены с языковыми конструктами и интегрированы в повествовательную «идентичность»  травмированной личности, обеспечивая ей переход на следующий уровень развития (инициацию). Элементы переживания «не-я» должны быть отделены от «я» элементов, агрессивно отторгнуты (во внешнем мире) и, безусловно,  подавлены (во внутреннем мире).

Можно представить реакцию на травму как нарушение естественного защитного процесса «иммунного реагирования». Так жертва физического или сексуального насилия не в состоянии мобилизировать агрессию для того, чтобы избавиться от пагубных, «плохих» или «не-я» элементов травматического опыта. Жертве сложно вынести чувство ненависти к  агрессору, поэтому он идентифицируется с «хорошим», и посредством процесса «идентификации с агрессором». Жертва принимает агрессию насильника в свой внутренний мир и начинает ненавидеть себя и свои потребности. По мере того, как чувство уязвимости, связанное с потребностями жертвы, проявляется в переносе, связь между телом и разумом подвергается «атаке» со стороны ее интроецированной ненависти (уже усиленной архетипической энергией). Таким образом, предпринимается попытка разрыва аффективных связей. Образ насильника во внутреннем мире жертвы отражает примитивную, архаичную, архетипическую фигуру, персонифицирующую разрушительную агрессию, источник которой находится в коллективном Бессознательном, представляя, таким образом, темную сторону Самости. Реальный агрессор, насильник может служить своего рода катализатором при образовании этой фигуры, принадлежащей внутреннему миру жертвы. Именно, исходя из этих соображений, можно утверждать, что посттравматическое событие само по себе не может быть ответственно за расщепление психики. В конечном счете, наибольший ущерб причиняет именно внутренний, психологический фактор.

Во внутреннем мире жертвы насилия, также как во внутреннем мире детей боль, возбуждение или дискомфортные чувственные состояния быстро сменяются чувством комфорта, удовлетворения и безопасности таким образом, что постепенно выстраиваются два образа самого себя и внешнего объекта. Эти репрезентации себя и объекта заключают в себе противоположные аффекты и имеют тенденцию образовывать полярные, дуальные  структуры (хороший - плохой, любящий -ненавидящий и т.д.). по своим исходным характеристикам, аффекты являются примитивными, архаичными. Они быстро рассеиваются или уступают место противоположному аффекту в зависимости от меняющихся условий окружающей среды. Негативные аффекты, связанные с агрессией, ведут к фрагментации психики (диссоциации), в то время как позитивные аффекты и состояние покоя интегрируют фрагменты психики и восстанавливают гомеостатический баланс.

Нормальное, здоровое развитие личности определяется процессом гуманизации и постепенной интеграции архетипических противоположностей, составляющих Самость, в ходе, которого индивид научается справляться с переносимыми переживаниями фрустрации  в контексте достаточно благоприятных (но не идеальных) первичных отношений. В этом случае агрессия личности не разрушает объект, и  он может справиться с чувством вины, преодолеть  «депрессивную позицию». Но, если личность пережила психическую травму, была поставлена перед лицом непереносимых переживаний, связанных с объектным миром, - негативная сторона Самости остается архаичной, неперсонифицированной. Внутренний мир остается под угрозой «дьявольских» фигур. Деструктивные, агрессивные энергии – изначально необходимые для адаптации во внешнем мире и для здоровой защиты от «не-я» объектов – теперь направлены во внутренний мир. Эта ситуация чревата травматизацией уже со стороны внутренних объектов, несмотря на то, что внешняя травматическая ситуация уже давно завершилась.

В практике также достаточно часты случаи внутренней травматизации. Как правило, истоки ее лежат в детстве пациентов (особенно при наличии опыта раннего насилия).  Детство, по определению, является периодом зависимости. Ребенок вынужден подавлять свои потребности, испытывать фрустрацию, которая приводит к вспышкам агрессии, ярости. Но, поскольку ее проявление является социально неприемлемой, во внутреннем мире происходит раскол, в результате которого ярость, направленная на внешний объект, используется для вытеснения любых аспектов зависимостей, которые уже и для самой личности становятся невыносимыми. Внутреннее пространство личности характеризуется постоянной аутагрессией, направленной на собственные  потребности. Таким образом, действуют архетипические агрессивные энергии, разделяющие психику для того, чтобы предохранить Эго от переживания невыносимой боли.

В том случае, когда источник подобной атаки на связь находится на бессознательном уровне, процессы символической интеграции становятся невозможными. Психика не в состоянии перерабатывать свой собственный опыт и придать ему смысл. Тяжелая травма не может быть переработана в сфере символического или в рамках иллюзии детского всемогущества [Winnicott, 1965]. По мере того, как травматическая ситуация рассказана и осознана, в сновидческом процессе начинается процесс символизации, который , в конечном счете, завершает процесс переработки травмы и приводит к процессу инициации. Но в случае длительной детской травмы неизбежно актуализируется система архаичных защитных механизмов, которая разрушает структуру внутреннего психологического мира. Переживание утрачивает смысл. Мысли, образы и переживания отделяются от аффекта. Это приводит к состоянию «алекситимии» (отсутствие слов для чувств) [McDougall, 1985].

Важно отметить значение чувств вины, стыда и аутагрессии в развитии травмы. В ходе  процессуальной психотерапии мы часто сталкиваемся с проявлением чувства вины пациентов за собственное  состояние уязвимости, беспомощности и травмированности. Можно предположить, что чувства и желания, связанные с переживаниями беспомощности, уязвимости и незащищенности, предшествуют травматическим ситуациям, случившимся в детстве пациентов, и спустя многие годы являются неким предупреждающим сигналом о возможном повторении травматизации. В клинических случаях часты переживания пациентами «убийства» неких агрессивных фигур, которое можно рассматривать, как уничтожение осознания или полную диссоциацию. Психика травмированных людей не в состоянии вынести даже риска повторной травматизации той части «Я», которая репрезентирует чувства уязвимости и незащищенности. Вероятно, такое «убийство» произошло в первичной травматической ситуации, и при дальнейшем риске возникновения подобной ситуации, психика стремится избежать чувства стыда и вины. Достигается это путем ухода от реальности, от ее  потенциально «благотворного» влияния.

Функционируя подобно иммунной системе организма, система самосохранения психики активно атакует объекты психики, которые опознаются, как «чужеродные» или «опасные». В данном случае, ими являются части переживания, содержащие чувства уязвимости, беспомощности и незащищенности, поскольку они повышают тревогу.  Подобный механизм необходим для того, чтобы разрушить надежды на установление реальных объектных доверительных отношений и погрузить травмированную личность еще глубже в мир иллюзий. Также как и иммунная система может  сформировать аутоиммунное расстройство, так и система самосохранения может преобразоваться в «систему саморазрушения», подвергая внутренний мир аутагрессии. Фигуры злодеев, скорее всего, представляют мифологический уровень переживания пациентом чувства стыда и вины. Полученный  в итоге образ является архетипическим внутренним объектом – аспектом бессознательного.  Другими словами, убивая свои собственные надежды, пациент находится во власти паттерна «идентификации с агрессором». Таким образом, преследующий, охваченный тревогой внутренний мир травмы воспроизводит себя в событиях внешней жизни, и человек, переживший последствия травмы, обречен к повторению паттернов саморазрушающего поведения. Архетипические защитные процессы в процессе проработки травматического опыта отражаются в событиях жизни пациента в виде навязчивого повторения. Используя терминологию Юнга, можно сказать, что поскольку в исходной травматической ситуации само существование личности поставлено под угрозу, то в памяти индивида она сохраняется не в формах личностного опыта, а в демонической архетипической форме. Этот уровень бессознательного не может быть ассимилирован Эго, прежде чем не будет вовлечен в межличностное взаимодействие. Эго интерпретирует эти формы существования архетипического динамизма, как повторную травматизацию. Для эффективного выхода из состояния внутренней «блокировки» системы, постоянное продолжающееся бессознательное повторение травматического опыта должно стать реальным опытом с объектом из внешнего мира.

Состояние повторной травматизации носит ритуальный характер. Именно по этой причине использование инициирующих механизмов и ритуалов в работе с тяжелой травмой, вызванной изнасилованием представляется наиболее  эффективной. Поскольку во многих случаях происходит серьезное сопротивление терапевтическому процессу или личности терапевта, и процесс этот происходит не на уровне функционирования Эго, ритуальность терапевтического процесса позволяет осуществить максимально «отстраненную» на сознательном уровне и глубоко погруженную в бессознательный процесс проработку травматического опыта. Пациент, отягощенный диссоциированным травматическим опытом, интеграцию или  «целостность» (путь, предлагаемый многими рациональными направлениями психотерапии) воспринимает как самое худшее, что можно вообразить. Когда подавленный аффект или травматогенное переживание впервые становятся осознанными,  данные пациенты погружаются в оцепенение, их внутренний мир расщепляется, они дают соматическую реакции, злоупотребляют ПАВ, улучшения функционирования или увеличения энергетического потенциала не происходит. Диссоциативные маневры сопротивляются интеграции травмы и ассоциированных с ней аффектов, вплоть до того, что Эго пациента может подвергнуться разделению на фрагментарные или множественные личности. Следовательно, инициирующие техники, используемые в процессуальной психотерапии с жертвами насилия,  являются более «мягкими», чем обычные интерпретации и реконструкции, которые обычно используют как путь к изменениям. Подобная терапия много внимания уделяет созданию безопасной межличностной атмосферы, в которой бессознательный материал (сновидения, фантазии, сновидческие процессы и т.п.) может проявиться и быть проработан в более открытой «игровой» манере. Все формы инициирующих механизмов (включая работу с телом, хроническими симптомами, снами, арт-терапию и др. ) оказываются чрезвычайно эффективными, т.к. позволяют вскрыть травматический аффект быстрее, чем только вербальное исследование.

Травматический опыт обращает пациента к структуре внутреннего ребенка. Травма подразумевает переживание разрыва жизненного континуума, жизненной целостности. Поэтому, начиная с этого момента, примитивные защиты организуются таким образом, чтобы предотвратить повторение переживания «немыслимой тревоги» или возвращения острого состояния спутанности, обусловленного дезинтеграцией нарождающейся структуры Эго. Юнг обозначал это следующим образом: «немыслимый» уровень тревоги возникает в том случае, когда попытка очеловечивания архетипических энергий терпит неудачу и сталкивается с дульной парой архетипических образов Насильника и Защитника. Хайнц Кохут назвал эту тревогу «тревогой дезинтеграции», считая ее самой глубокой тревогой, испытываемой человеком [Kohut, 1984]. Она угрожает тотальной аннигиляцией самой человечности – полным разрушением человеческой личности. Архетипическая сила в данном случае выполняет защитную функцию, предотвращая это разрушение. Эта архетипическая сила представляет защитную систему самосохранения, которая более архаична и опустошительна, чем обычные защитные механизмы. Тревога дезинтеграции, испытываемая жертвой насилия на телесном уровне, берет свое начало в самом раннем детстве, до формирования связного Эго. Поэтому, возникая вновь, эта тревога несет угрозу фрагментации личности. Диссоциация, призванная предотвратить эту угрозу, архаичнее и глубже, чем более «доброкачественные» формы диссоциации, сопутствующие невротическому конфликту. В невротическом случае возвращение невротического теневого материала также вызывает тревогу, но в этом случае материал может быть принят и интегрирован, что приводит к внутреннему объединению противоположностей и большей целостности личности. Это происходит потому, что у невротика имеется место внутри структуры личности, где бы он мог «хранить» вытесненный материал. С людьми, перенесшими травму, а особенно насилие, дело обстоит иначе. Отторгнутый материал не имеет у них психической репрезентации, переводясь или на соматический уровень, или в дискретные психические фрагменты, между которыми возводятся амнестические барьеры. Этот материал старательно подавляется, а  объединение противоположностей становится самым пугающим из всех возможных вариантов. Таким образом, диссоциация, направленная на защиту пациента от катастрофы в случае травмы, является более глубоким, архетипическим расщеплением психики.

Можно представить, что дьявольская архетипическая фигура действует в двух областях опыта для того, чтобы добиться разделения травматического переживания на части. Одной из этих областей является переходное пространство между Эго и внешним реальным миром. Вторая область – внутреннее символическое пространство, разделяющее различные части внутреннего мира. Действуя между Эго и внешним миром, дьявольская фигура пытается инкапсулировать личность в некой сфере, препятствующей установлению зависимости и поддерживающей состояние самодостаточности. В тот момент, когда имеет место «немыслимая» тревога, происходит нечто ужасное в этом переходном пространстве [Winnicott, 1965]. Это «переходное пространство» представляет собой особую область, в которой личность учится использованию символов, восприятие информации идет на мифологическом уровне. В  ней мы имеем дело не только с расщеплением Эго (типичная шизоидная позиция), но и соответствующее ему расщепление «потенциального пространства» - там, где личность живет между иллюзией и реальностью.

Повторяющиеся переживания травматической  тревоги закрывают возможность использования переходного пространства, убивает символическую активность творческого воображения, заменяя ее «фантазированием» [Winnicott,1971b]. Находясь в подобном состоянии Бессознательное пациента «соскальзывает» в состояние недифференцированности, бегства от осознания своих чувств. В данном случае тяжелая работа сепарации, необходимая для достижения «целостности», подменяется уходом в «одиночество». Это не защитная  регрессия, обслуживающая Эго, а «злокачественная регрессия», которая удерживает часть «я» пациента в аутогипнотическом сумеречном состоянии для того, чтобы обеспечить выживание клиента в качестве человеческой личности.

Одной из основных функций диссоциативной защиты является временное разделение переживания на части, внутреннее отделение Эго и «де-катексис» его функции контакта с реальностью в интересах психического оцепенения. Это, в свою очередь, включает атаку на саму способность к переживанию, что означает «нападение на связи» (Bion, 1959) между аффектом и образом, восприятием и мышлением, ощущением и знанием. В итоге переживание лишается смысла, связные воспоминания «дезинтегрированы», процесс индивидуации прерван.

Наиболее  интересные современные теории, рассматривающие последствия травматических переживаний, принимают во внимание тот факт, что жертве трудно переработать некоторые аспекты травматического опыта [Eigen, 1995]. Нормальные интегрированные переживания включают в себя как соматические, так и психические элементы – аффекты и телесные ощущения, мысли, образы, когнитивные механизмы, а также и  «смысловую» составляющую, согласно которой то или иное переживание может быть интегрировано как часть личностной идентичности, встроено в личную историю. С этой смысловой составляющей соотносится редко обсуждаемый живительный дух (трансцендентная сущность Самости). Этот дух при тяжелых травматических переживаниях, психологических травмах подвергается серьезной опасности. Он никогда не может быть полностью уничтожен, т.к. его уничтожение означает буквальную смерть индивида. Однако он может быть «убит» в том смысле, что он не может существовать в воплощенном Эго. Он может быть подавлен в низшем Бессознательном психики или проявить себя в причудливых формах безумия.

Для того, чтобы переживание было осознано, приобрело смысл, требуется, чтобы телесным возбуждениям (включая архаичные аффекты младенчества, посредничающими родительскими фигурами) были даны мысленные представления. Это позволяет переживаниям достичь уровня вербального выражения и, ускорить рестимуляцию. Этот процесс проработки архаичных аффектов, их окончательная символизация и выражение в общепринятых языковых формах является центральным элементом персонализации всех архетипических аффектов, включая и те, которые возникли при ранней травматизации.

В случае психологической травмы, полученной вследствие насилия, аффективные переживания становятся слишком интенсивными для того, чтобы вынести их. Расщепление становится жизненно необходимым. Целостное переживание травмы разделяется на части. Связи между элементами BASK подвергаются атаке со стороны архаичных защит. События и их смысл разъединены, дьявольский архетипический внутренний образ убеждает жертву в том, что эти невыносимые события никогда больше не повторятся. В особо тяжелых случаях переживание теряет все свои составляющие. В результате внутренний мир остается населен архаичными аффектами и фантастическими архаическими объектами, неосознанными и отчужденными  от личностного смысла или значения. Первичные аффекты не модулируются, не очеловечиваются, не персонифицируются посредством обычного процесса проекции/идентификации. В результате развивается психосоматическое заболевание или алекситимия. Он становится «деаффектированным» или «деспиритуализированным» [сf. McDougall, 1985].

В более благоприятных случаях диссоциация не является такой глубокой и фигуры внешнего мира не становятся преследователями. Архетипические фантазии начинают доминировать, замещая собой процесс взаимодействия воображения и внешнего мира. Иногда развитие внутреннего мира в подобных случаях достигает позитивной составляющей Самости, чьи нуминозные энергии поддерживают хрупкое Эго. Эта «шизоидная»  картина более предпочтительна для аналитической терапии, т.к. здесь ситуация характеризуется тем, что позитивная сторона архетипического мира воплощена в следах опыта раннего детства. В том случае, если удается найти безопасное промежуточное «игровое » пространство и если базовые ценности доступны  контакту с помощью метафор и символов, процесс восстановления может быть начат, и между терапевтом и пациентом может установиться достаточная степень доверия для того, чтобы негативные аффекты могли стать переносимыми и проработанными.

Таким образом, архетипические защиты способствуют выживанию ценой прекращения процесса индивидуации. Они гарантируют выживание личности за счет ее развития. Их основной задачей является сохранение личностного духа в «безопасности». Но удаленным из единой структуры душа/тело, лишенным возможности пребывания в реальном мире пространства и времени, вместо болезненного постепенного воплощения в связное «я», дуальная система архетипических символов консолидируется для обеспечения защитных целей, образуя «систему самосохранения» индивида. Вместо индивидуации и интеграции душевной жизни, архаичные защиты устраивают развоплощение и дезинтеграцию для того, чтобы сохранить травмированное Эго, хотя бы в качестве «ложного я».

Основываясь на данных знания о психических процессах жертвы насилия, была составлена программа психотерапевтической помощи в контексте процессуальной психотерапии.