5. ОНА - Сборник - Сатпрем

     Но я еще не был готов.

     Звук сирены разрывает ночь, и корабль входит в порт.

     Я столько прошел. И  все  это стало частью огня,  который разгорался во

мне все  сильнее. Может  быть, надо прийти  к такой точке,  где якорная цепь

обрывается, где рвутся  все  цепи. У меня их  почти уже  не осталось,  кроме

одной невидимой, вросшей в кожу. Надо было также искоренить в себе бретонца,

поскольку "лучшее" в нас является  самым большим препятствием.  Это была моя

последняя  якорная  цепь  в  мире, лишенном  смысла: море, чайки,  солнечная

бухта,  где  набегающий  прибой  мусолит вечность  и  разбивается  о  скалу,

поросшую рыжим лишайником. О, эта скала...

     А потом настал тот декабрьский  день 1950 года, когда брат принес в мою

комнату в Париже газету "Комбат": Шри Ауробиндо ушел.

     Он ушел.

     Это существо.

     Я чувствовал, как  вся Земля истекала кровью в моем  сердце.  Вся Земля

осиротела, она стояла в лохмотьях, лишенная своего смысла.

     Шри Ауробиндо.

     Тут же  я  собрался и  отправился в Гвиану, в джунгли, все  равно куда,

куда-нибудь, где  я мог бы выкрикнуть всю горечь, отчаяние и бессмысленность

человеческого существования. Пусть  я не могу больше  перескочить в будущее,

но,  по крайней мере,  я окунусь в зеленую предысторию, где  не было ничего,

кроме обезьян и попугаев.

     Но  всегда  перед  тобой  остается  загадка:  она  горит  и  сгорает  и

возрождается вновь. Человек —  это  вся Земля, задающая вопрос. Это его

судьба после обезьян.  Этот неутомимый Огонь сжигает  его изнутри, заставляя

подойти  к двери "без ключа",  к  самому краю,  к последней  стене, где надо

найти или умереть.  Индивидуум  — это  целый вид,  это  одно  и  то же.

Неужели  я опустился так глубоко в человеческий кошмар затем  только,  чтобы

сказать: "Все".  Я дошел. Надо было проделать отверстие, посмотреть, что там

на дне и что за дном, взять меч Фрасибула, но не для того, чтобы пронзить им

какого-нибудь угнетателя — угнетатели повсюду... Может  быть, надо было

бы убить всех. Но в моем  сердце не было ненависти, было только сочувствие и

понимание ко всему, лишь горе  и нужда, пережитые вами, могут вам дать  это.

Да,  надо найти выход из человеческого концентрационного лагеря. Корень зла.

Конец этого тотального  угнетения, которое бросает одних на других,  бросает

нас  на все другие виды, как на  свою добычу, на целую Землю, как на уличную

девку, чтобы  насиловать ее  и обладать ею всеми  возможными способами, ради

своего сиюминутного удовлетворения.

     В течение двух  лет я ворчал, блуждал,  нес свою кару,  находя  в  этом

иногда какую-то дикую радость.

     Потом я собрал свой рюкзак мятежа.

     Ведь там еще оставалась Мать, которую я совсем не понимал.

     Я  преодолел  мое природное  отвращение  ко  всякого  рода "обществам",

"ашрамам",  закрытым местам, ко всем обладателям "Истины" и снова отправился

в Индию.

     Мне было тридцать лет.

x x x

     Там была Она.

     Эта тайна.

     Ашрамы с их историями никогда не интересовали меня. Но Она...

     Эта опасность — для меня.

     Я  приблизился к  ней, как  приближаются к  "рифам  Тайфера",  покрытым

кипящей  морской  пеной, таким прекрасным  в своей неистребимой  чистоте.  Я

должен был утонуть там, разбить свой киль?

     Я желал этого и боялся.

     Я всегда любил море.

     Я полюбил Мать, как бросаются в море.

     О, я боролся, я  говорил  "да" и говорил  "нет". Я хотел  знать. А  она

сделала  так,  что  все  мое прежнее понимание  растворилось в  непостижимом

неведомом.  Я  выпускал  когти, а потом  мое  раненое,  кровоточащее  сердце

погружалось в  нее,  и она принимала мой мятеж в свои руки и  делала из него

меч, способный пронзить Ужас.

     "Мы кое-что сделаем вместе".

     Совсем, да! О, эти медитации и спекуляции, у меня их было сверх головы.

Но делать,  придавать форму, прорубаться сквозь лес с помощью мачете. Прежде

всего, надо проторить путь в себе самом — это трудно, это больно —

найти  Врага  в  самом  себе. Я  не  переставал находить  Врага,  все  более

твердого,  более  жестокого  и неумолимого, потому что воспарить  в небесные

выси — это красиво,  но спуститься  туда, пройти первые сантиметры там,

где встречаешь уже  не свои  атавизмы, а всю Землю!  Уже  нет тридцати шести

человек, есть только один.  Нет тридцати шести врагов, есть один враг. И это

не  что иное, как Победа — победа над смертью. Потому что все наши беды

проистекают оттуда.

     Она взяла меня за руку. Она сделала меня своим другом почти на двадцать

лет.

     О,  послушаем  хорошенько: "смерть", дело  ведь  не в том,  чтобы стать

"бессмертным". Бог  мой, в этом теле высшей  обезьяны. Но что-то, что делает

смерть, что покрывает всю Землю или ее питает. Этот отвратительный первичный

гумус. Если  только  это не  "скала",  как  говорили  ведические  риши,  эти

таинственные  мудрецы, стоявшие  у  истоков  Человечества. Кажется,  они уже

знали исход. Цель:

     О, умеющие видеть,

     Сотките нетленную ткань,

     СТАНЬТЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ СУЩЕСТВОМ,

     Сотворите божественную расу,

     Отточите ваши лучистые копья,

     Чтобы проторить путь

     К тому, что бессмертно.

     Станьте человеческим существом...

     Это было  пять  или семь  тысяч лет  тому назад!  Тогда  уже был  путь,

который надо было пройти, чтобы стать тем, кем мы до  сих  пор еще не стали.

Завтрашний день Земли, после нескольких яростных судорог.

     Она взяла меня за руку, она сделала  меня свидетелем этого невероятного

продвижения в завтрашний день Земли, к Человеку, который еще будет. Я видел,

как  она  напрягалась, я  слышал ее  стоны, слышал ее  крики,  иногда  я был

свидетелем ее отчаяния,  ее опытов  почти...  головокружительных. А потом ее

Улыбка, она всегда улыбалась так широко, как только могла. Она всегда шла до

конца. Она задыхалась все больше и больше посреди  этих джунглей Ашрама, где

не   хотели  понимать   ничего,   кроме   своего   собственного   крохотного

человеколюбия.  Она  прорубала путь  там через этих  людей, которых было  не

тридцать  шесть,  но  одно единое "болото",  как  она  говорила,  впрочем, с

золотыми  блестками  на  поверхности  и  периодическими  духовными взлетами,

потому  что,  несмотря ни на что, мы всегда двойственны. Она  прорубала путь

сквозь  "неприступные  крепости". Она шла на  штурм нового вида, преодолевая

сопротивление  старого.  Как  рыба,  которая  ползет  по  песку, преодолевая

асфиксию и корчи, которые являются асфиксиями и корчами всего старого  вида.

Прорубать  надо в теле. Надо  становиться  наперекор самому  себе. Наперекор

всем надо осмелиться откопать то, что еще не от мира сего.

     Новое существо  — это  гибель  для всех. Оно все  рушит.  Оно  все

расшатывает. Оно идет вразрез со всеми законами. Ведь речь идет о том, чтобы

вырвать Новый Закон из  отрицания своего собственного тела и всех других тел

тоже, потому что есть только одно единое тело!

     Она прокладывала путь, Она делала  это столько,  сколько могла,  сидя в

позолоченной башне, окруженная мрачными стражами и всевозможными змеями. Она

больше  не  пользовалась  словами, Она только смотрела  своим  пронзительным

Взглядом,  проникающим сквозь  века  и  стены.  Она  только  улыбалась своей

непостижимой улыбкой  сочувствия к той  ране, которой все  мы являемся.  Она

брала меня за руки, Она сосредотачивала свой взгляд, Она тайно влекла меня к

тому, чего я еще не понимал, к тому, чем я еще не был.  А теперь я это знаю.

Она влила в мое  сердце и в мое тело несколько капель нового фермента —

надежды Земли.

     "Я хочу  идти дальше"  — сказала  Она мне накануне  17 ноября 1973

года.

     Она, бесстрашная.

     Она, которая все мне дала,  и все для меня сделала, для  всех нас и без

нашего ведома.

     Она,  которая была старше Фив, вырвавшая  тайну  у Сфинкса —  нашу

тайну.

     О,  ее  руки,  нежные  и  сильные,  державшие  мои, такие  сильные, что

казалось, Она меня вытягивала и хотела вытянуть всю Землю.

     "Который  час?" —  спросила  Она меня в последний  раз.  Это  были

последние слова, которые я услышал от Нее.

     Час, какой час пробил для Земли?

x x x

     Она ушла...

     Мне было пятьдесят лет.