ГЛАВА ПЯТАЯ - Эта странная жизнь - Гранин

о времени и о себе

«Все, о Люцилий, не наше, а чужое, только время наша собственность,— писал Сенека.— Природа предоставила в наше владение только эту вечно текущую и непостоянную вещь, кото­рую, вдобавок, может отнять у нас всякий, кто этого захочет... Люди решительно ни во что не ценят чужого времени, хотя оно единственная вещь, которую нельзя возвратить обратно при всем желании. Ты спросишь, может быть, как же поступаю я, поучающий тебя? Признаюсь, я по­ступаю, как люди расточительные, но аккурат­ные—веду счет своим издержкам. Не могу ска­зать, чтобы я ничего не терял, но всегда могу отдать себе отчет, сколько я потерял, и каким об­разом, и почему».

Так еще в самом начале нашей эры, в 50-м году от Р. X., научные работники,— а Сенеку мож­но вполне считать научным работником,— вели счет своему времени и старались экономить его. Древние философы первыми поняли ценность вре­мени — они наверняка еще до Сенеки пробовали как-то обуздать время, приручить, понять его при­роду, ибо и тогда оно угнетало людей своей быст­ротечностью. *

Однако мы по своему самомнению уверены, что у древних времени девать было некуда. Что они, со своими солнечными, водяными и песоч­ными часами, измерять его как следует не умели, а значит, и не берегли. Прогресс — он ведь к то­му сводится, по мнению делового человека, чтобы сэкономить этому деловому человеку время. Для этого деловой человек из кареты пересел в поезд, оттуда на самолет. Вместо писем придумали теле­граммы и телефоны, вместо театров — телевизоры, вместо пуговиц — «молнии», вместо гусиного пе­ра — шариковую ручку. Эскалаторы, компьютеры, универмаги, телетайпы, электробритвы — все изо­бретается для того, чтобы сберечь человеку вре­мя. Однако почему-то нехватка этого времени у человека возрастает. Деловой человек наращивает скорости, внедряет ЭВМ, переделывает универ­маги в универсамы, печатает газеты фотоспосо­бом, он и говорить старается лаконичнее, уже не пишет, а диктует в диктофон, а дефицит времени увеличивается. Не только у него — цейтнот стано­вится всеобщим. Недостает времени на друзей, на письма, на детей, нет времени на то, чтобы ду­мать, чтобы не думая постоять в осеннем лесу, слушая черенковый хруст облетающих листьев, нет времени ни на стихи, ни на могилы родителей. Времени нет и у школьников, и у студентов, и у стариков. Время куда-то исчезает, его становится все меньше. Часы перестали быть роскошью. У каждого они на руке, точные, выверенные, у всех тикают будильники, но времени от этого не прибавилось. Время распределяется почти так же, как и две тысячи лет назад, при том же Сенеке: «большая часть нашей жизни уходит на ошибки и дурные поступки; значительная часть протекает в бездействии, и почти всегда вся жизнь в том, что мы делаем не то, что надо». Вполне актуаль­но, если исключить время, которое тратится на работу. За эти две тысячи лет положение, конеч­но, несколько исправилось, появилось много ис­следований о времени свободном, времени физи­ческом, космическом, об экономии времени и его правильном употреблении. Выяснилось, что время нельзя повернуть вспять, а также хранить, сда­вать его излишки в хранилища и брать по мере надобности. Это было бы очень удобно, потому что человеку не всегда нужно Время. Бывает, что ему вовсе не на что тратить, а приходится. Вре­мя — его нельзя не тратить, и транжирят его ку­да попало, на всякую ерунду. Есть люди, кото­рых время обременяет, они не знают, куда его, де­вать.

Известно, что счастливые не наблюдают часов, верно и другое — что и те, кто не наблюдают ча­сов, уже счастливы. Однако Любищев доброволь­но, не по службе, не по какой-то нужде, взял на себя несчастливую обязанность «наблюдать часы».

Дочь Александра Александровича рассказыва­ла, что в детстве, когда она и брат приходили к отцу в кабинет со своими расспросами, он, начи­ная им терпеливо отвечать, делал при этом ка­кую-то отметку на бумаге. Так было всегда. Мно­го позже она узнала, что он отмечал время. Он постоянно хронометрировал себя. Любое свое действие — отдых, чтение газет, прогулки — он отмечал по часам и минутам. Занялся он этим с первого января 1916 года. Ему было тогда 26 лет, он слу­жил в армии, в Химическом комитете, у известно­го химика Владимира Николаевича Ипатьева. Был Новый год, и Любищев дал себе обет, как всегда дают в этот день, с чем-то покончить и что-то начать.

Первая книга учета, как я уже писал, сохра­нилась. Там Система еще примитивная, и дневник иной — он полон размышлений, заметок. Система складывалась постепенно, в дневниках 1937 года она предстает в отработанном виде.

Как бы там ни было, с 1916 года по 1972-й, по день смерти, пятьдесят шесть лет подряд, Алек­сандр Александрович Любищев аккуратно запи­сывал расход времени. Он не прерывал своей ле­тописи ни разу, даже смерть сына не помешала ему сделать отметку в этом нескончаемом отчете. Но ведь и бог времени Хронос тоже ни разу не перестал махать своей косой.

Сама по себе верность Любищева своей Систе­ме — явление исключительное, само наличие та­кого дневника, может быть, единственное в своем роде.

Несомненно, что с годами у Любищева от не­престанного слежения за временем выработалось специальное чувство времени: биологические ча­сы, тикающие в глубинах нашего организма, ста­ли у него органом и чувства и сознания. Я сужу по записям о наших с ним беседах, они отмечены со всей точностью: «I ч. 35 м.», «I ч. 50 м.»,— при этом он, разумеется, не смотрел на часы. Мы с ним гуляли, я провожал его, и каким-то внут­ренним взором он чувствовал бег стрелки по ци­ферблату,—поток времени был для него осязае­мым, он как бы стоял посреди этого потока, ощу­щая его холодные струи.

Просматривая его рукопись «О перспективах применения математики в биологии», я нашел на последней странице «цену» этой статьи:

«Подготовка (план, просмотр рукописей и ли­тературы)…14 ч. 30 м.

Писал … 29 ч. 15 м.

Всего потратил … 43 ч. 45 м.

Восемь дней, с 12 по 19 октября 1921 г.»

Следовательно, уже в 1921 году он имел учет времени, потраченного на работу.

Имел и умел вести этот учет.

Иногда на рукописи ставят дату окончания, реже—число, еще реже—с какого по какое писа­лось, но затраченные часы — это я увидел впер­вые.

У Любищева была подсчитана «стоимость» каждой статьи. Каким образом шел этот подсчет? Оказывается, никакого специального подсчета не было — его система, словно компьютер, выдавала ему эти данные: на статью, на прочитанную кни­гу, на написанное письмо — буквально все оказы­валось сосчитанным.

...И времени стало меньше, и цена на него под­нялась. Самое дорогое, что есть у человека, это жизнь. Но если всмотреться в эту самую жизнь поподробнее, то можно сказать, что самое доро­гое — это Время, потому что жизнь состоит из Времени, складывается из часов и минут. Совре­менный человек так или иначе планирует свое дорогое, дефицитное, ни на что не хватающее время. Как и все, я тоже составляю список пред­стоящих дел, чтобы разумнее распределить время, я тоже планирую время на неделю, иногда на месяц, отмечаю выполнение. Люди организованные, во­левые — те анализируют прожитый день, выяс­няют, как рационально расходовать время. Прав­да, только рабочее время, но и то для меня такие люди — положительные герои. У меня не хватило бы воли заниматься этим, да и что тут приятного! Подозреваю, что картина может получиться удру­чающая. Стоит ли без особой на то нужды терять самоуважение? Одно дело упрекать себя за неор­ганизованность, за неумение регламентировать свою жизнь, и другое — знать все это про себя в часах и минутах. Когда мы искренне уверены, что стараемся сделать как можно больше, добросо­вестно вкалываем, и вдруг нам преподносят, что полезной-то работы было, может, час-полтора, а остальное ушло, расползлось, просыпалось на бе­готню, разговоры, ожидание, бог знает куда. А ведь дорожили каждой минутой, отказывали себе в развлечениях...

Появились специалисты по экономии времени, специальные методические пособия. Больше всего занимаются этим для руководителей предприятий. Подсчитано, что их время самое дорогое.

Научный наставник американских менеджеров Питер Друкер рекомендует каждому руководите­лю вести точную регистрацию своего времени, ого­вариваясь, что это весьма трудно и что большин­ство людей такой регистрации не выдерживает:

«Я заставляю себя обращаться с просьбой к моему секретарю через каждые девять месяцев вести учет моего времени в течение трех недель... Я обещаю себе и обещаю ей письменно (она на­стаивает на этом), что я не уволю, когда она при­несет результаты. И тем не менее, хотя я делаю это в течение пяти или шести лет, я каждый раз вскрикиваю: «Этого не может быть, я знаю, что теряю много времени, но не может быть, чтобы так много...» Хотел бы я увидеть кого-либо с ины­ми результатами подобного учета!»

Питер Друкер уверен, что вызов его никто не примет. Он профессионал и знает это на своем опыте мужественного человека. Решиться на та­кой анализ способны немногие. Это требует боль­ших усилий души, чем исповедь. Открыться перед богом легче, чем перед людьми. Нужно бесстра­шие, чтобы предстать перед всеми и перед собой со своими слабостями, пороками, пустотой... Дру­кер прав,— рассматривать себя пристально и бес­пощадно умели разве что такие люди, как Жан-Жак Руссо иди Лев Толстой.

Здесь, конечно, речь идет о меньшем — уви­деть свое профессиональное «я», но и на это отва­живаются единицы.

Любищев не был администратором, организа­тором: ни его должность, ни окружающие люди не требовали от него подобного режима. У него не было возможности препоручить регистрацию своего времени секретарше. Мало того, что он вел самолично каждодневный учет,— он сам подводил итоги, беспощадно подробные, ничего не утаивая и не смягчая, составлял планы, где старался рас­пределить вперед, на месяц каждый свой час. Словом, вся его Система сама по себе требовала изрядного времени. Спрашивается — чего ради стоило ее вести? Какой смысл имело обрекать се­бя на эту добровольную каторгу? — недоумевали его друзья. Он отделывался весьма общим отве­том: «Я к этой системе учета своего времени при­вык и без этой системы работать не могу». Но для чего было привыкать к этой системе? Для чего было. создавать ее? То есть для чего она во­обще нужна и полезна деловому человеку — по­нятно, общие рекомендации нам всегда понятны, но вот почему именно он, Любищев, пошел на это, что его заставило?.