Категория общественно-экономической формации: генезис и трактовка - Теория и история - Келле В.Ж., Ковальзон М.Я.

Обратить особое внимание на некоторые аспекты проблемы общественно-экономических формаций, которые прежде, может быть, недостаточно оттенялись в философской литературе, побуждает важное методологическое значение этой категории исторического материализма, а также теоретические споры, много лет ведущиеся вокруг данной проблемы и вылившиеся в 60—70-е годы в широкую дискуссию, участниками которой были преимущественно ученые-историки, как советские, так и зарубежные. Думается, что опыт этой дискуссии вряд ли можно обойти, давая характеристику марксистско-ленинского понимания исторического процесса на современном уровне знаний. Поэтому прежде, чем перейти к существу дела, по возможности кратко охарактеризуем смысл и ход полемики.

В 60—70-е годы в зарубежной марксистской литературе, а также в ряде работ советских историков был поставлен вопрос о необходимости конкретизации, изменения господствовавших в нашей науке представлений об общественной формации, о характере формационного деления человеческой истории.

Известно, что в 30-е годы в марксистской литературе утвердился и несколько десятилетий не подвергался сомнению взгляд, согласно которому история в своем поступательном развитии проходит пять качественно своеобразных этапов — общественно-экономических формаций: первобытнообщинную, рабовладельческую, феодальную, капиталистическую и коммунистическую, первой фазой которой является социализм. Последовательная и закономерная смена этих формаций выражает внутреннюю логику мирового развития, единство и направленность всемирно-исторического процесса, основную линию общественного прогресса.

Однако в послевоенный период эта общая теоретико-методологическая позиция начала в большей, или меньшей степени подвергаться сомнению и критике. Так, было обращено внимание на то, что приведенная схема формаций не включает азиатского способа производства.

Возникновение дискуссии по проблеме формаций в среде историков обусловлено прежде всего объективными процессами, происходящими в мире. Достаточно упомянуть о выходе на историческую арену народов Азии, Африки и Латинской Америки, практически опровергающих европоцентристский подход к мировой истории, возросшую роль развивающихся стран во всех международных делах и необходимость теоретически осмыслить и связать их современные проблемы с их историей. Стремление применить марксистско-ленинскую теорию общественного процесса к анализу конкретной истории своей страны или региона и увязать этот анализ с общей линией мирового развития неизбежно подводит марксистских авторов к постановке новых, в том числе и дискуссионных, проблем исторической науки.

Другим фактором, вызвавшим дискуссию, послужило развитие социального познания и накопление все нового материала об истории отдельных стран, народов и регионов, не укладывающегося в сложившиеся представления об особенностях докапиталистических формаций. Этот факт отмечают как сторонники, так и противники признания азиатского способа производства. “...Традиционные представления о рабовладельческом и феодальном способах производства действительно в какой-то мере не соответствуют новому фактическому материалу,— пишет, например, Ю. В. Качановский.— Политэкономия докапиталистических обществ, в особенности древних, разработана еще явно недостаточно. А это порождает весьма серьезные трудности для исследователей, анализирующих конкретный материал. В свете всего этого центральное направление в дискуссии, которая уже сейчас явно обозначается в выступлениях зарубежных, а также и советских марксистов,—это дальнейшая разработка теории докапиталистических формаций” .

Таким образом, новые факты действительности и новые завоевания науки объективно выдвинули задачу не только конкретизации общей теории формаций применительно к отдельным странам или регионам, ной утверждения, обогащения и развития ее объективного общего содержания.

В дискуссии ставились конкретные вопросы, связанные с определением формационной принадлежности того или иного общества, существовавшего в прошлом или существующего в настоящее время, и другие подобные конкретно-исторические проблемы. Поиски ответа на них следует отнести к компетенции исторической ' науки. В рамках исторического материализма подобные проблемы решаться не могут. Богатый опыт выработки правильных взаимоотношений философии и конкретных наук показывает, что необходимо избегать, с одной стороны, некритической зависимости от конкретно-научной позиции той или иной научной школы, а с другой — стремления путем философской дедукции решать конкретно-научные проблемы. Но это, конечно, не значит, что философы могут вообще устраняться от обсуждения конкретно-научных проблем.

Вопрос об азиатском способе производства породил на дискуссии целый спектр ответов. При этом однозначным был лишь отрицательный ответ, ответ тех, кто считает, что никакого особого азиатского способа производства нигде, в том числе и на Востоке, не было. Те же, кто признают существование азиатского способа производства, характеризуют его по-разному: это особая универсальная стадия в развитии человеческого общества, переживающего переход от доклассового общества к классовому; эти стадия хотя и не универсальная, но необходимо возникающая в странах Востока, где земледелие основывается на искусственном орошении и где важные экономические функции возлагаются на деспотическое государство, выступающее надобщинным эксплуататором крестьян; это своеобразное смешение рабовладельческого и феодального укладов хозяйства; это разновидность феодализма. Кроме того, высказывалось обоснованное довольно умозрительно мнение, что азиатский способ производства возникает на основе особой “кабальной” фирмы эксплуатации человека человеком.

В ходе дискуссии подчеркивалась мысль о том, что вопрос о существовании азиатского способа производства может быть решен лишь конкретно-научным исследованием. Однако последнее всегда стимулируется теоретической установкой, хотя бы в виде гипотезы. Весь ход дискуссии показал, что различие точек зрения определяется не фактами самими по себе, ибо к одним и тем же фактам апеллируют и сторонники азиатского способа производства, и их оппоненты, а разницей в их интерпретации. Более того, из одних н тех же широки известных работ основоположников марксизма-ленинизма сторонники азиатского способа производства и их оппоненты делают противоположные выводы.

Поэтому, хотя проблема азиатского способа производства конечно же должна решаться конкретно-историческим исследованием, без предварительного решения некоторых принципиальных вопросов в рюмках философско-социологической теории такое исследование вряд ли достигнет цели. Далее, проблему азиатского способа производства, как оказалось, нельзя рассматривать изолированно, и дискуссия об этом способе производства переросла в обсуждение, по существу, .всей теории докапиталистических формаций, включая вопросы о том, существует ли единство и однозначная последовательность в развитии и смене формаций, как соотносится теоретическая схема формационного развития, так называемая “пятичленка”, с реальным многообразием истории в т. д. Вновь возник старый спор о том, можно ли говорить о едином пути развития Запада и Востока, или же киплинговское: “Запад есть Запад. Восток есть Восток, и вместе им не сойтись” — фиксирует действительный плюрализм мировой истории? Короче говоря, дискуссия переросла в спор по методологическим вопросам исторической науки, который не может быть разрешен лишь апелляцией к конкретно-научным фактам и их непосредственному обобщению. Отталкиваясь от реальных факторов истории, нельзя с помощью простой индукции прийти к общим теоретическим выводам относительно логики мировой истории, так же как нельзя выводить некие обязательный пути развития каждого конкретного общества путем формальной дедукции из общих принципов исторического материализма. “...Материалистический метод,— подчеркивал Ф. Энгельс,— превращается в свою противоположность, когда им пользуются не как руководящей нитью при историческом исследовании, а как готовым шаблоном, по которому кроят и перекраивают исторические факты” .

Методологическая слабость участников дискуссии состоит в том, что они, ставя вопрос о конкретном проявлении смены формаций в истории и о том, сколько их было, не проводят различия между логикой всемирной истории и ее конкретно-историческим проявлением. Между тем, как нам кажется, до тех пор, пока это различие не будет четко зафиксировано и последовательно проведено в научном исследовании, спор не сможет быть разрешен и вообще не может быть плодотворным, ибо одна сторона будет апеллировать к явлению, а другая — к сущности, одна — фиксировать внимание на фактах истории, другая—на ее законах. Нетрудно заметить, что обе стороны оказываются правыми и неправыми в одно и то же время.

Ситуация, сложившаяся в ходе дискуссии об азиатском способе производства, имеет, как нам кажется, примечательную аналогию с ситуацией в политической экономии, проанализированной К. Марксом в четвертом томе “Капитала”. Мы имеем в виду попытки домарксовых экономистов выйти из затруднения, возникшего, когда обнаружилось несовпадение закона стоимости и реальной практики обмена. Как известно, одни экономисты “разрешали” проблему отрицанием закона стоимости, другие — противоречащих ему эмпирических фактов. Первые апеллировали к явлению, вторые — к сущности. На деле, как показал Маркс, задача действительного научного познания состоит в том, чтобы, не отбрасывая ни эмпирические факты, ни открытый теорией закон, вскрыть те посредствующие звенья, которые придают проявлению закона не совпадающий с ним или даже противоречащий ему вид. Руководствуясь этой методологической установкой, можно сделать вывод, что неправомерно связывать вопрос о судьбе марксистской теории формаций с признанием или отрицанием азиатского способа производства, равно как и отождествлять любое решение о наличии или отсутствии конкретного исторического состояния с признанием или отрицанием общей закономерности истории, подобно тому как эмпирические акты обмена товаров нельзя непосредственно соотносить и тем более отождествлять с законом стоимости. Эмпирическое многообразие мировой истории, сложность, зигзагообразность развития отдельных стран или регионов, своеобразие судеб отдельных народов столь же мало опровергает логику всемирной истории, как и тот факт, что бочка выдержанного вина стоит дороже такой же бочки молодого вина, опровергает трудовую теорию стоимости. И сколько бы таких фактов, “опровергающих” теорию стоимости, конкретное исследование товарного обмена ни подобрало, с какой бы точностью оно их ни зафиксировало, это еще не значит, что наука должна отказаться от открытого ею закона стоимости. Подчеркнем также, что установление того эмпирического факта, что большинство актов обмена (как правило, почти все) совершается вовсе не по стоимости, также не имеет значения для решения вопроса об истинности или ложности закона стоимости. Именно потому, что эти отклонения наука объясняет.

Вопрос об общих законах истории, придающих ей единство и определенную последовательность, не тождествен вопросу о том, какие эмпирически конкретные общества существовали в той или иной стране или регионе и Какие конкретные этапы в своем развитии они проходили. Похоже, что здесь повторяется ошибка, допускавшаяся в дискуссиях по проблемам естественных наук, когда, как, скажем, в биологии, конкретно-научный вопрос о том, существует ли или не существует ген, непосредственно связывался с признанием или отрицанием материализма и диалектики. Философия марксизма вообще и исторический материализм в частности—это лишь руководство к познанию, и никаким эмпирическим фактам из их бесконечного многообразия это руководство по самому своему существу противоречить не может. Если какой-то народ, как устанавливает исследование, действительно перешел от первобытного строя непосредственно к феодализму, то одинаково нелепо делать отсюда как тот вывод, что это отменяет закономерную последовательность формаций, так и тот, что этот действительный факт невозможен, поскольку он противоречит теории.

Итак, главное, как нам представляется, заключается в том, что дискуссия остро поставила вопрос о методологии, о соотношении эмпирического описания истории и ее теоретического воспроизведения. Вся трудность состоит в определении объективного содержания последнего, природы категорий науки и метода оперирования ими. Одни участники дискуссии считают, что коллизия между имеющимся у них представлением о марксистской теории общественного развития и новыми фактами науки сразу же разрешается, как только принимается и разрабатывается понятие “азиатский способ производства”: действительность осмыслена, “пятичленка” отброшена, все проблемы решены. Их оппоненты согласны, что новые факты не укладываются в понятия рабства, феодализма и пятичленную периодизацию истории, и предлагают “уточнить” эти понятия, привести их в соответствие с новыми фактами.

Обе стороны, таким образом, пытаются разрешить противоречие социального познания — в данном случае между единством в сущности и многообразием в явлении — с помощью его простого устранения в понятии.Но на этом пути проблема решена быть не может. Мысль должна правильно отразить противоречия жизни и тем самым помочь их действительному разрешению. И если кто-то считает, что марксова концепция естественноисторического характера развития формаций требует уточнений или даже изменений, то он должен доказать ее несовпадение с сущностью мировой истории, с действующими там общими законами развития производства, а вовсе не то, что она не совпадает с конкретно-историческими проявлениями этой сущности.

Однако дискуссия об азиатском способе производства не бесплодна. В ходе ее был дан детальный анализ особенностей докапиталистических формаций, что обогатило наши представления о них. Было конкретизировано и углублено понимание различий между докапиталистическими формациями и капитализмом, воспроизведены и обсуждены положения К. Маркса по этому вопросу, что имеет весьма актуальное теоретико-методологическое и практически-политическое значение. Переходы внутри докапиталистических формаций, от докапиталистических формаций к капиталистической, а тем более от капитализма к коммунистической формации предстают в этом смысле как переходы разного масштаба. Обогатились также конкретно-исторические представления о материальных общественных отношениях на основе исследования и разграничения личных и вещных отношений как специфических для докапиталистических формаций и капитализма.

Дискуссия привлекла внимание к анализу основного экономического отношения, характеризующего способы производства различных докапиталистических формаций , что только и может послужить основанием для разграничения “азиатского” и “античного” способов производства и дать ответ на пока еще дискуссионный вопрос о том, образовывали ли социальные структуры, определяемые как “азиатский” способ производства, особую формацию. Вместе с тем дискуссия высветила ряд проблем исторического материализма, которым необходимо дать более всестороннее — с учетом современных потребностей — обоснование, способствовать преодолению их упрощенной трактовки. Это проблемы, касающиеся естественноисторического процесса развития и смены формаций:

1. Как выработано понятие “общественно-экономическая формация” и каково его содержание?

2. Чем детерминируется ход истории и можно ли выделить основную детерминанту, общую для всех кoнкpeтнo-иcтopичecкиx социальных образований.

3. Если такая детерминанта есть, то каков механизм ее реализации, придающий общественному развитию характер естественноисторического процесса, и как соотносятся развитие общества, фиксируемое теорией исторического материализма, и реальный ход истории, изучаемый исторической наукой?

К рассмотрению этих вопросов мы теперь и перейдем. Начнем с понятия общественно-экономической формации. В его трактовке встречаются две одинаково ошибочные крайности. Понятие формации рассматривается либо как нечто эмпирически общее, образованное путем непосредственного обобщения конкретной истории, либо как некая мысленная конструкция на манер идеальных типов М. Вебера, как идеальная модель определенного общества, полученная, однако, путем выделения общих черт реально существующих конкретных обществ.

Эти позиции нашли отражение и в упомянутой дискуссии. Сторонники азиатского способа производства полагали, что в развитии ряда древневосточных обществ существуют принципиальные особенности, которые отличают становление и развитие там классового общества от аналогичного процесса в Европе в период рабства и феодализма, и что сущность эволюции этих обществ и их современное состояние нельзя понять, абстрагируясь от этой специфики.

Противники азиатского способа производства не отрицают наличия этих специфических особенностей, но считают их недостаточно существенными для выделения древневосточных обществ в особую формацию. По их мнению, речь может идти лишь 'о специфическом проявлении общего, обусловленного конкретным воздействием географических, исторических и иных обстоятельств, от которых можно и нужно отвлечься. Тогда эти общества можно будет отнести ко вполне определенным формациям — рабству, феодализму,— соответственно уточнив эти понятия. Нетрудно заметить, что общим методологическим принципом для обеих спорящих сторон является подход к формации как к понятию, полученному на уровне эмпирического познания. Только в одном случае специфические черты реальных исторических образований (древневосточных обществ) признаются существенными, в другом — от них считают возможным отвлечься.

Но выработать понятие формации принципиально невозможно, если исходить из непосредственного обобщения эмпирической истории, подобно тому как нельзя дать определение сущности человека путем выделения общих черт реально существующих человеческих индивидов. Оставаясь на уровне простого суммирования общих признаков ряда исторически конкретных социальных образований, можно прийти лишь к тощим, лишенным научной значимости определениям. Имея все это в виду, легко понять, почему авторы, считающие выработку понятия формации результатом непосредственного вычленения некоторых общих признаков, присущих социальным организмам конкретной эпохи, сталкиваясь с отсутствием этих признаков или некоторых из них в других обществах той же эпохи, делают вывод о непригодности существующего определения формации для исторической науки. Неизбежным следствием указанного подхода к выработке понятия формации является представление о ней как о иском шаблоне или модели, с которыми соотносятся реальные общества, причем последние сплошь предстают “отклонениями от правил”, “исключениями из образца”. Стоит отметить, что сложность проблемы понимал уже М. Вебер. “Хитроумность” его идеальных типов в том и состоит, что они удовлетворяют потребность историка в обобщении (“типами” он их называет потому, что они должны дать характеристику общих черт исследуемых явлений) и в то же время позволяют снять претензии на объективность познания (“идеальными” он их называет потому, что это мысленные конструкции, нигде эмпирически не фиксируемые, а всецело зависимые от точки зрения исследователя). Понятие формации — это не идеальный тип ив тоже время не , эмпирически общее. Выработано оно не на основе выделения общих черт различных эмпирически существующих обществ, а путем теоретического проникновения в сущность общественной жизни.

Становление марксизма, формирование взглядов К. Маркса и Ф. Энгельса убедительно показывает, что, хотя они придавали большое значение изучению исторических фактов, к открытию, сначала гипотетическому, научного понимания истории, к выработке понятия формации они шли не от непосредственного обобщения эмпирической истории. Исчерпывающие разъяснения на сей счет дал В. И. Ленин: “Сознание непоследовательности, незавершенности, односторонности старого материализма привело Маркса к убеждению в необходимости “согласовать науку об обществе с материалистическим основанием и перестроить ее соответственно этому основанию”.

Согласовать науку об обществе с материалистическим основанием как мы видели, позволило К. Марксу открытие того, что общественно-производственные отношения людей складываются в процессе их материальной трудовой деятельности. Эти производственные отношения и характеризуют сущность определенного общества позволяя тем самым отбросить разговоры об обществе вообще и исследовать законы развития исторически конкретных обществ — общественно-экономических формаций. Таким образом, именно выделение материальных общественных отношений послужило основой выработки этого понятия. “Античное общество, феодальное общество, буржуазное общество представляют собой такие совокупности производственных отношений, из которых каждая вместе с тем знаменует собой особую ступень в историческом развитии человечества” .

Как показал В. И. Ленин, именно выделение производственных отношений поставило изучение истории на объективную научную основу, так как, во-первых, позволило обнаружить в «порядках» разных стран общее, существенное, закономерное и ввести тем самым в науку об обществе критерий повторяемости, возможность чего отрицали субъективисты (неокантианцы и др.); во-вторых, с выделением производственных отношений в науке появился критерий, позволяющий отличать в общественной жизни существенное от несущественного, второстепенного, что дало твердую основу для объективного подхода к истории.

Выделение производственных отношений открыло перспективу объективного анализа истории, потому что именно они выступают системообразующим фактором, социальной реальности. В. И. Ленин называет производственные отношения “скелетом” формации. Это очень точный образ; при всех конкретных модификациях формации общие рамки возможных вариаций определяются именно строением ее “скелета”. Производственные отношения, будучи материальной формой развития производительных сил, вместе с тем образуют экономический базис всей формации.

Ясно, что эти выводы невозможно было сделать лишь на основе простого обобщения эмпирических данных. Но они свидетельствуют и о том, что понятие формации неверно было бы интерпретировать и как лишь мысленную конструкцию, специально созданную для упорядочения исторических фактов. Обычно подобная трактовка подвергается критике на том основании, что формация — не только теоретическая модель, характеризующая общие черты данной ступени исторического развития. Мы же хотим подчеркнуть еще и другое, а именно то, что формация — не только теоретическая абстракция и не только общее в особенном, но и некая социальная реальность. Марксистский историзм обязывает исследовать особые исторические образования, которые демонстрируют “богатство конкретного развития”, то есть общее в его классическим проявлении. Такие, например, широко известные понятия, как “американский” или “прусский” пути развития капитализма, демонстрируют общее в его полном и в то же время конкретном выражении. Чтобы эти понятия не превращались в схему, эталон, “идеальный тип”, они должны рассматриваться исторически, как определенный результат предшествующего и предпосылка последующего развития, то есть не абстрактно, а в конкретно-исторической особенности. Короче, это особенное должно быть понято как наиболее полное проявление общего и вместе с тем как такое общее, которое реально существует как исторически конкретное и, следовательно, должно быть понято в своей особенности. “.. Общее,— писал Маркс,— являясь, с одной стороны, всего лишь мыслимой differentia specifica, вместе с тем представляет собой некоторую особенную реальную форму наряду с формой особенного и единичного” .

Таким образом, понятие, выработанное путем формально-логического вычленения некоторых общих черт, присущих эмпирически конкретным социальным образованиям, и понятие, выработанное путем проникновения в сущность исследуемого явления и фиксации существенно общего в нем, не совпадающего с эмпирически общим у всего класса данных явлений, различаются как абстрактно-всеобщее и конкретно-всеобщее понятия. “Человек — животное с мягкой мочкой уха”. Эта абстрактно-общая характеристика верна по отношению ко всем людям, но она мало что дает для действительного понимания человека и его истории. “Человек — животное, производящее и употребляющее орудия труда”. Формально это определение неприменимо к любому эмпирически конкретному индивиду, но только оно дает ключ к пониманию сущности человека, истории его становления и развития. Вместе с тем это конкретно-всеобщее понятие имеет не только идеальное, но и реальное существование. Понятие формации существует и как существенно-общее, и как наиболее развитое, классическое его проявление в отдельном.

Может создаться впечатление, что наличие в истории типичного выражения определенной формации облегчает пользование этой категорией. На самом деле это обстоятельство значительно усложняет применение понятия формации в конкретном исследовании. Например, тот факт, что античная Греция явила собой классический образец рабовладельческого общества, создает иллюзию, будто здесь можно в чистом виде наблюдать процесс возникновения этой формации из предшествующей и ее переход в последующую. Поскольку же исторические исследования этого не подтверждают — ни античная Греция, ни рабовладельческий Рим непосредственно не совершили перехода к феодализму,— делается вывод, что их путь уникален, что рабство не является необходимой ступенью общечеловеческого развития, а Греция и Рим представляют тупиковые ветви конкретно-исторического процесса . Однако классическое проявление формации в конкретной истории не отменяет того факта, что это понятие характеризует не этапы развития каждого народа, а необходимые ступени всемирно-исторического процесса. Формация, взятая как категория исторического материализма и рассматриваемая как характеристика этапов мировой истории, связана с категорией “всемирность”, в которой фиксируется объективно необходимая связь многообразных социальных процессов в качестве условия движения мировой истории как развития и смены формаций.

Не менее важным для понимания содержания и значения понятия формации является то, что оно выработано вовсе не как некая абстракция, безотносительно к решению определенных познавательных задач. Поскольку понятие “формация” разработано как категория исторического материализма, то есть для решения вполне определенных познавательных задач, и служит, как и любая категория, “ступенькой для овладения сложной сетью явлений” (В. И. Ленин), постольку и пользоваться ею надо не абстрактно, а в рамках ее специфических познавательных возможностей.

Исторический материализм раскрыл магистральную линию развития истории человечества от первобытной дикости через ряд необходимых этапов к современной эпохе перехода человечества к коммунизму. Для характеристики отдельных стадий единой всемирной истории человечества и было выработано понятие “общественно-экономическая формация”, фиксирующее эволюционирующую единицу всемирной истории и имеющее для познания ее логики такое же значение, как вид в биологии для познания магистральной линии развития органического мира. В то же время развитие реальной истории людей, складывающееся из истории отдельных народов, стран, регионов, далеко не всегда совпадает с логикой магистрального развития, соответствует последовательному прохождению этапов общественного прогресса. Непосредственному взору исследователя история человечества предстает в виде огромного многообразия конкретных “историй”, индивидуальные судьбы которых многообразны и неповторимы. Итак, формация есть категория исторического материализма.

При изучении конкретной истории следует обязательно учитывать, что понятие формации отражает и характеризует сущность исторического процесса, его единство или внутреннюю логику развития, а не конкретную историческую реальность во всем ее многообразии. Оно служит лишь средством изучения конкретной истории, а не шаблоном, под который можно подгонять конкретный ход развития той или иной социальной общности. И трудности, как это неоднократно подчеркивали основоположники марксизма-ленинизма, тогда только и начинаются, когда, опираясь на это понятие философско-социологической теории, необходимо перейти к непосредственному историческому исследованию. Можно, конечно, избежать этих трудностей, устраняя из реальной истории все, что не укладывается в общую теорию, или отказываясь от теории, чтобы остаться верным эмпирической реальности. Но к марксистско-ленинской науке это не имеет никакого отношения.

Категория общественно-экономической формации: генезис и трактовка - Теория и история - Келле В.Ж., Ковальзон М.Я. - Философия как наука