7. ОТРАЖЕНИЕ ТЕРАПЕВТИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА - Конструирование иных реальностей. Истории и рассказы как терапия

Могущество идеи отражения состоит не в переключении пространств, но в переключении точек зрения.

— Джудит Дэвис и Уильям Лэкс, 1991, стр. 1

Использование позиции отражения мнений... лежит в основе политического акта, чья функция состоит в том, чтобы распределять власть среди всех разнообразных голосов в дискурсе, доминирующих и недоминирующих.

— Джеймс Гриффит и Мелисса Эллиот Гриффит, 1994, стр. 166

Представление о том, что существуют многочисленные способы описания конкретного события или взаимоотношения осуществляется в практике взгляда с различных точек зрения. Включая пространство и время, размышлению в терапии способствует опыт опыта, и именно посредством опыта отклика на наш опыт мы наделяем его смыслом. Тогда как практика отражения может иметь место, даже если мы формально не побуждаем к ней, такое “естественное” отражение мнений не обязательно фокусируется на предпочтительных аспектах опыта или новых нарративах, которые развиваются в ходе терапевтических бесед.

Начиная с 1950-х годов, когда терапевтические команды начали вести наблюдение, находясь позади зеркала Гезелла (полупрозрачного), в позиции наблюдения — под которой мы понимаем позицию выслушивания (относительную позицию “вне схватки”), находясь в которой, можно обсуждать события и осмысливать их по мере того, как они разворачиваются — стала доступна терапевтам. Когда Линн Хоффман (1981, стр. 4) пишет о зеркале Гезелла, она отмечает:

Покойный антрополог Грегори Бэйтсон говорит в Разуме и Природе (Mind and Nature) о преимуществе двухкамерного формата — о броске к новым перспективам или возникновении новых возможностей, которые следуют за размещением вместе двух глаз, двух рук, двух полушарий мозга. Этот формат относится также и к полупрозрачному экрану. Такой экран превратил терапию в двухкамерное взаимодействие, которое дает подобный шанс для исследования нового измерения. Есть два места, на которых можно сидеть. Можно занять какую-то позицию, а другой может занять позицию, комментирующую или освещающую эту позицию.

Когда мы впервые начали работать с командами за зеркалом, мы использовали позицию наблюдения по крайней мере двумя способами — как наблюдательный пункт, с которого поступают директивы и предложения для терапевтов, и как место, из которого собирается информация. Иногда мы обсуждали собранную информацию с терапевтами, находящимися перед зеркалом, после интервью. В другие времена мы устраивали перерыв во время терапевтического интервью с тем, чтобы сформулировать стратегии, сообщения или вмешательства, которые затем “назначенный терапевт” доставлял в область перед зеркалом, тогда как остальная часть команды оставалась вне видимости.

Многие из команд все еще используют эту практику, и, в зависимости от философии команды, может происходить дискуссия в свободной форме, приводящая к гипотезе, на основе которой формируется вмешательство, либо может применяться достаточно стандартная процедура, состоящая, к примеру, из начального предложения пожеланий, последующего составления списка исключений из проблемы и, наконец, представления предписания, которое связано с обращением внимания на эти исключения, их культивирование и выполнение. При процедуре такого рода к концу сеанса терапевт уходит за зеркало, оставляя семью перед ним. Затем команда устраивает скрытое от семьи обсуждение, формулируя единое послание — вне зависимости от того, существует ли изначальное соглашение между членами команды по поводу того, что должно собой представлять это сообщение *[Это положение представляет собой крайнюю степень упрощения. Сообщения команды могут отражать более чем одну возможность. Например, сообщение может содержать такие фразы, как “Женщины в команде думают, что... а мужчины думают, что...”, или “Некоторые члены команды предсказывают, что... тогда как другие не выражают такой уверенности”. Часто ответвления такого рода используются по стратегическим причинам. Они обычно описывают две возможности, как правило, геометрически противоположные, а не разнообразие возможностей.] — и доводя это сообщение через терапевта, который снова присоединяется к семье перед зеркалом после того, как заканчивается командное собрание.

Режим работы команды наблюдателей, впервые разработанный Томом Андерсеном (1987, 1991а) во взаимодействии членов группы с севера Норвегии, радикально отличается от вышеизложенного. Андерсен в течение нескольких лет обучался с миланской группой, и впервые мы услышали об этой инновации от Луиджи Босколо и Джанфранко Сеччина.

В режиме команды наблюдателей терапевт и люди, встречающиеся с терапевтом (кого в этом описании мы называем семьей), разговаривают вместе перед зеркалом, тогда как команда наблюдает из-за зеркала. В некоторый момент встречи терапевт и семья меняются местами с командой так, что команда оказывается перед зеркалом, а за ней наблюдают семья и терапевт, ушедшие за зеркало. Затем члены команды обсуждают свои идеи, вопросы и мысли, вызванные беседой между членами семьи и терапевтом, которую они только что прослушали. При командном обсуждении не предпринимаются попытки прийти к единому заключению. Когда члены команды заканчивают свои “рефлексии”, семья и терапевт снова меняются местами с командой, занимая свою изначальную позицию. Как только они устраиваются перед зеркалом, члены семьи имеют возможность комментировать то, что они услышали от команды.

Занимая позицию перед зеркалом и позволяя своим голосам быть услышанными, члены команды запускают в действие постмодернистские понятия о многообразии точек зрения, горизонтальных, сотруднических взаимоотношениях и о прозрачности. Буквально меняться местами с клиентами и открыто говорить о многообразии идей — это, возможно, самый драматический пример того, что изменяется при привнесении постмодернистского мировоззрения в помещение для терапии.

Вот комментарии Тома Андерсена и других людей, которые начали использовать свои собственные варианты этой идеи:

Процессы отражения... характеризуются попыткой сказать все в открытую. Все, что профессионал говорит о ситуации клиента, говорится так, что клиент может это слышать. (Andersen, 1993, стр. 306)

Беседы членов нашей наблюдательной группы пытаются смоделировать открытое исследование и честное обсуждение жизненных дилемм для семей, но никак не пытаются навязать специфический выбор того, как надлежит разрешать дилеммы (Griffith & Griffith, 1992b, стр. 50).

Команде наблюдателей следует держать в уме, что ее задача состоит в том, чтобы созидать идеи, хотя некоторые из этих идей могут не вызвать интереса у семьи, или даже могут быть отвергнуты. Важно понять, что семья выберет те идеи, которые ей подходят. (Andersen, 1987, стр. 421)

Членам размышляющей команды можно посоветовать не увлекаться освященными временем дискурсами структуралистской и функционалистской истины, применяемые в некоторых видах психотерапии. Их можно побудить к тому, чтобы реагировать на те аспекты развития, которые определяются членами семьи как предпочтительные и размышлять о тех направлениях развития, которые могли бы стать предпочтительными. (White, 1991, стр. 38)

Эти высказывания подчеркивают то, что привело нас к огромным переменам — от невидимых групп обучения семейной терапии к группам наблюдателей-участников, модель которых мы приняли как более подходящую практику для нарративных идей.

Первый раз, когда нам представилась возможность участвовать в группе наблюдателей, мы понятия не имели, что нам высказывать. Мы были частью группы начинающих. В пределах видимости и слышимости семьи все мы чувствовали недостаточно удобно для того, чтобы воспроизвести тот род живых бесед, в которых мы участвовали, находясь перед зеркалом. Кроме того, те беседы, в которых мы предлагали вещи из стратегических соображений или спорили о том, что, как мы думали, происходило “на самом деле”, казались неуместными, когда мы знали, что нас слушает семья. Мы начали испытывать неудобства в позиции команды за зеркалом, но мы не знали, что нам еще следует предложить. Над всем правила неловкая тишина, пока кто-нибудь, запинаясь, не начинал описывать свои наблюдения. Затем каждый из нас начинал говорить, но мы делали это в состоянии дискомфорта, подвергая себя критике по зрелом размышлении и неистово исправляя свои мысли по мере продвижения дальше. Мы чувствовали облегчение, когда наконец мы могли отступить за зеркало.

Позже, когда Майкл Уайт проводил консультации в нашем центре, он разработал структуру для таких команд и обсудил типы реакций участников, которые он находил полезными в своей работе. Как всегда мы находили эти идеи вполне полезными. Они сориентировали нас в том, как наблюдать за интервью в качестве членов команды и как реагировать вслух таким образом, чтобы это соответствовало другой части нашей работы.

Теперь, когда мы используем команды наблюдателей уже в течение нескольких лет, нам хотелось, чтобы мы могли использовать их в каждом терапевтическом интервью. Позже в этой главе мы обсудим то, как мы используем практики и позицию наблюдения, даже когда мы не в восторге от работы с командой. Но сначала давайте взглянем на текущие практики размышляющих команд. *[В истинно постмодернистском духе различные люди и различные команды развили различные методы отражения. См, напр., Penn and Sheinberg (1991), Madigan (1991), и Furman and Ahola (1992), где приведены идеи о различных методах структурирования интервью с использованием процессов отражения.]

ПРАКТИКИ КОМАНД НАБЛЮДАТЕЛЕЙ

Линн Хоффман (1992) сказала, что для нее единственной направляющей идеей для групп наблюдателей является то, что участники должны быть готовы на принятие позитивной и дружественной позиции и проявлять “неустанный оптимизм”. Шесть месяцев спустя после того, как мы услышали это заявление (когда терапевты в нашей учебной программе размышляли над своим обучением за предыдущий год), нам ярко о нем напомнили. Эл Росс сказал нечто, что встретило восторженное согласие со стороны всех остальных членов команды. Он сказал, что снова и снова он понимал, что это установка, а не техника, которая лежит в центре работы такого рода. Комментарии, подобные высказываниям Линн Хоффман и Эла Росса дают нам паузу, когда мы начинаем делиться основополагающими идеями по поводу групп наблюдателей. Возможно, предлагая идеи о том, что делать, мы отвлечем ваше внимание от более важного вопроса о том, как быть.

С другой стороны, наше давняя неловкость и смущение заставили нас с радостью попробовать ту структуру, которую предлагал Майкл Уайт. Этот опыт привел нас к тому, чтобы продолжать тщательно формулировать то, что, похоже, срабатывает для нашей команды. Мы предлагаем эти идеи, поскольку мы нашли их полезными в нашей собственной командной работе. Мы убеждены, что они помогают нам держать неловкость и смущение вне стен помещения так, чтобы мы можем культивировать позитивную, дружественную, подлинную любознательность и способность удивляться, что более важно, чем любые техники или направляющие принципы.

Есть три первоочередные задачи, на которые, как мы полагаем, должны ориентироваться члены команды: присоединение к семье, поддержка развития нового нарратива и поощрение деконструкции проблемно-насыщенных описаний. В таком случае, члены команды выслушивают терапевтические беседы с тем, чтобы (1) развить понимание (чтобы они могли гармоничнее присоединиться к семье), (2) обращать внимание на различия и события, которые не согласуются с доминирующими нарративами (чтобы они могли поддерживать развитие новых нарративов) и (3) обращать внимание на убеждения, идеи или контексты, которые поддерживают проблемно-насыщенные описания (чтобы они могли вызвать деконструкцию этих описаний).

Какая из этих задач является наиболее важной в данный момент, решается в курсе терапии. Их относительная важность также меняется от семьи к семье, от человека к человеку. В общем случае, присоединение наиболее важно в начале терапии. Когда команда собирается для размышления первый раз — или когда новые члены появляются в команде — они начинают с того, что представляются и кратко рассказывают о себе, упоминая контекст своей работы и рассказывая, почему они появились в команде (напр., “Я — Энн Коген. Я работаю с детьми и их семьями в дневной программе, а также имею частную практику. Я нахожусь здесь как часть команды выпускников Эванстонского центра семейной терапии, которая собирается раз в месяц для дружеских консультаций.) Если, как часто случается, новые члены команды и/или новые члены семьи кратко встречались за зеркалом до начала “формального” интервью, представление нет нужды повторять.

Начальные комментарии команды должны включать указания на то, что привело людей к терапии, и краткое заявление одного или более членов команды по поводу того, как он понимает текущую ситуацию — примерно так: “Я слышу, что как Джордж, так и Луиза чрезвычайно обеспокоены суицидальными мыслями, которые мучат Марию, и я понимаю, что она рада вернуться домой из больницы и хотела бы посвятить это время работе с собой”.

Мы полагаем, что весь объем вопросов или комментариев команды должен фокусироваться на поддержке и уплотнении аспектов развития новых нарративов. Члены команды побуждаются к тому, чтобы отмечать вслух те вещи, сделанные, сказанные или описанные в интервью, которые, как им кажется, не согласуются с проблемным нарративом. Если событие, которое интересует члена команды, еще не было отмечено в интервью в качестве предпочтительного аспекта развития, член группы может предложить его в порядке пробы, если не забудет упомянуть вслух, что он не настаивает на том, что это именно так. Как только событие пересказано, члены команды — включая изначального рассказчика — ставят вопросы о нем, в частности, вопросы о том, как оно произошло и что оно может означать. По мере развития беседы, другие члены команды могут вступить в беседу, либо поднять вопрос о другом событии, либо поразмышлять по поводу обсуждаемого события. Таким образом, освещаются события и поднимаются вопросы, которые побуждают людей представлять новый смысл и развивать новый нарратив вокруг этих событий.

Мы убеждены, что команда должна быть осторожной, играя лишь вспомогательную роль в представлении этих смыслов — размышляя над ними и строя предположения, но не пытаясь “сбыть” их. Как отметил Майкл Уайт (1995), этот процесс совершенно отличен от выявления позитивов. Наше намерение не состоит в том, чтобы подмечать уникальные эпизоды и судить об их важности, не соревноваться в том, кто из членов команды отыщет невероятное событие, которое больше других поразит других членов. Тем не менее, любопытность и удивление, побуждаемые этим процессом, часто заразительны, и мы определенно надеемся, попытаются забрать и действительно заберут домой некоторые из смыслов, которые промелькнули, когда члены команды бросили свой взгляд на события их жизни.

В наших ранних опытах использования команды наблюдателей, мы ограничивали себя двумя задачами, описанными выше: (1) присоединением и (2) поддержкой развития нарративов. Как правило, люди находили эти команды полезными. Тем не менее, в нескольких случаях, когда люди обнажали исключительные страдания, мы позже узнали, что они ощущали фокус команды на “ярких событиях” как оскорбительный, либо как непонимание — а иногда и полное игнорирование — их опыта.

Например, мы встречались с семьей, состоящей из Аннетт и ее четырех детей, от восьми до шестнадцати лет. На начальной встрече терапевт предложил каждому участнику по очереди описать, как он видит текущую ситуацию, тогда как другие члены семьи должны были слушать. Мы услышали, что Алекс, восьмилетний мальчик, вызвал озабоченность учителя, заговорив о самоубийстве; Робби, десятилетний мальчик, был временно исключен из школы за агрессивное поведение; а Аннетт обуревали чувства ошеломления и несоответствия требованиям материнства. Длинная история психиатрических госпитализаций из-за депрессии поддерживала идеи никчемности. На момент интервью, озабоченность предстоящей работой по получения степени магистра, выполнением своих обязанностей на работе и заботой о своих детях доминировали над ее опытом.

Другие дети жаловались, что старший ребенок, 16-летний Сэм, приказывал, что им надо делать, подкрепляя свои приказы угрозами и пинками. Все больше и больше времени дети проводили в домах соседей. Тогда как Аннетт переживала это как облегчение, это также подтверждало (ей) ее неспособность заботиться о детях. Аннетт развелась несколько лет тому назад, и отец детей проживал в отдаленном штате. Его контакты с детьми имели весьма непостоянный характер, но Арлен, 15-летняя девочка, хотела бы знать, может ли она жить с ним.

За беседой, касающейся этих многочисленных проблем, было довольно трудно следить из-за зеркала, поскольку два младших мальчика смешили друг друга и носились по комнате.

Когда мы переключились на наблюдательную команду, члены команды представились и сделали небольшое вступительное заявление. Один из членов сказал что-то вроде: “Я вижу, что этой семье довелось многое пережить”. Остальные члены команды согласно закивали головами. Затем команда включилась в обсуждение возможных начал нового нарратива.

Это началось с того, что один из членов команды отметил, что вся семья явилась на сеанс вместе и вовремя. Затем мы размышляли и судили, что это означает в контексте родительской компетентности Аннетт и потенциальных сил семьи. Кто-то заметил, что многие люди находят, что воспитание четырех детей — это больше, чем постоянная работа. Она удивлялась, как Аннетт удавалось осуществлять это наряду с работой над степенью магистра и выполнением своих обязанностей на работе. Другая женщина из команды рассказала, с какой неохотой она решила бросить работу, когда у нее родился ребенок, хотя до этого она планировала, что справится со всем. Ей было интересно, как эта мать делала все это, и что это говорит о ней. Еще кто-то отметил, что все дети проводили время с соседями, и что один из детей поделился с учителем своими ужасающими и скорбными мыслями. Он говорил о том, что, хотя многие люди оказываются в изоляции, когда наваливаются трудности, члены этой семьи, похоже, знают, как налаживать связь с другими людьми. Другие члены команды удивлялись тому, как дети научились выходить во внешний мир, и могло ли это принести им пользу в прошлом.

Когда члены семьи воссоединились после работы команды, они казались покорными и весьма неохотно комментировали размышления команды. На следующий день Аннетт позвонила терапевту, чтобы сказать ей, что сомневается в полезности этой команды. Она сказала, что ей было очевидно, что команда не понимает всей серьезности проблем. Она удивлялась тому, что они тратили наше время на разговоры о том, что семья явилась на терапию вовремя, тогда как один из ее детей проявлял суицидальные наклонности, еще один был временно исключен из школы за проявления агрессивности, а другая предлагала сломать семью, уехав жить к своему отцу. Она полагала, что команда не имела ни малейшего понятия о том, насколько ошеломленной она себя чувствовала.

Опыты такого рода привели нас к тому, что мы стали включать деконструкцию в качестве возможной задачи для команды наблюдателей. Как члены размышляющей команды, мы идем вслед за людьми, которые пришли консультироваться с нами. Если они вместе с терапевтом посвящают большую часть беседы описанию и деконструкции проблемных нарративов, команда будет больше фокусироваться на деконструктивных вопросах.

В только что приведенном примере, семья чувствовала бы себя гораздо лучше понятой членами команды, если бы мы говорили о тех же проблемах, что и семья. Например, кто-нибудь из команды мог бы упомянуть борьбу Аннетт с чувствами ошеломления и заинтересоваться тем, не играют ли эти чувства свою роль в некоторых других проблемах, которые люди упоминали. Могли появиться вопросы о последствиях этих чувств. Некоторые члены команды могли бы поразмышлять об определенных контекстах, которые оставляют дверь открытой для этих чувств. Члены команды могли бы заинтересоваться, что этому способствовало. Кто-то мог бы рассказать историю о своем собственном опыте невозможности жить в соответствии с имиджем “суперженщины”.

Кроме того, можно было особо обратиться к другим проблемам. Например, член команды мог бы поразмышлять о влиянии суицидальных мыслей, которые прозвучали — не только на Алекса, но и на каждого члена семьи. Кто-то еще мог бы заинтересоваться тем, насколько сильны эти мысли, и какие конкретные ситуации или люди подготовили их. Другой член команды мог бы поразмышлять о том, что часто такие мысли подстегиваются образами и словами, и не нашел ли Алекс такие образы или слова, вторгающиеся в его мысли. Вопросы такого рода подтвердили бы проблемные нарративы семьи, одновременно побуждая к их деконструкции.

Перемежаясь с вопросами этого типа, вопросы, побуждающие к конструированию альтернативных историй, встречались бы с большим энтузиазмом. Например, после беседы о чувствах ошеломления, члены команды могли бы поинтересоваться, удавалось ли Аннетт когда-либо избегать влияния этих чувств. Мы могли бы поразмышлять о том, не служит ли помещение ее семьи в центр в тот вечер примером запрещения ее чувствам править ею. Такой вопрос мог бы быть встречен благожелательно в контексте деконструктивных вопросов.

НАПРАВЛЯЮЩИЕ ПРИНЦИПЫ ДЛЯ КОМАНД НАБЛЮДАТЕЛЕЙ

В рамках нашей программы супервизорства мы начали размышлять над нашими размышлениями. То есть, после завершения терапевтической встречи, каждый — терапевт, супервизор, команда и индивиды и семьи, с которыми мы работаем, по их желанию — делятся своими мыслями по поводу процесса в целом. *[В других случаях после терапевтических интервью мы задаем вопросы, побуждающие терапевта и членов команды наблюдателей определить и деконструировать свою работу (Madigan, 1993; Neal, в печати). Мы предлагаем семье включиться в опрос. Этот процесс описан в Главе 10.]

Размышления над процессом нашей команды вылились в список особых направляющих принципов, который приводится далее. Эти принципы не совсем оригинальны. Настоящий список начинается как выжимки из предложений других людей, за которыми мы следовали, когда начали изучать размышляющие команды. Размышления наших обучающих команд и людей, которые консультировались с нами в течение нескольких лет, усовершенствовали их и будут продолжать совершенствовать их так, чтобы они подходили для нашей локальной культуры.

Мы думаем, что для многих людей направляющие принципы подобного рода в особенности полезны на ранней стадии их опыта в качестве членов команды наблюдателей. Направляющие принципы призваны помогать людям реализовывать особые установки и позиции, и они представляют собой лишь идеи, а не единственный способ использования команды. Как только установки и позиции осмыслены, направляющие принципы уже могут не играть важную роль.

Вот наши сегодняшние направляющие принципы, снабженные комментариями:

1. Члены команды наблюдателей вместе участвуют в беседе.

Когда мы впервые начали использовать команды, люди, наблюдая интервью, как правило, записывали несколько идей и потом с нетерпением ждали шанса, чтобы вставить каждую из них в “обсуждение”. То, что, как представлялось, должно быть беседой, превращалось в последовательность отрывочных идей. Хуже того, комментарии часто сталкивались друг с другом как дисгармонирующие или конкурентные.

Некоторые члены команды пытались разговаривать сквозь зеркало — с семьей, а не друг с другом. Если команда располагалась в помещении для терапии, они прямо смотрели на членов семьи, игнорируя участников команды.

Мы обнаружили, что реальная беседа друг с другом имеет ряд преимуществ. Вероятно, наиболее значительное из них состоит в том, что у семьи появляется ощущение, что она может “подслушать” интригующую беседу о самих себе. Люди с наблюдательного пункта за зеркалом говорили нам, что реальную беседу гораздо увлекательнее слушать, чем последовательность заявлений, и что затянувшиеся обсуждения нескольких удачно выбранных вопросов гораздо более привлекательны, чем то, что часто ощущалось как бомбардировка множеством вопросов и тем.

Когда члены команды искренне вовлекают друг друга в значимую беседу, у членов семьи есть выбор — реагировать или нет на то, что говорится. Прямой взгляд, с другой стороны, может восприниматься как принуждение к реагированию (Hoffman, 1991).

Еще одно замечательное преимущество реальной беседы состоит в том, что идеи рождаются и развиваются во взаимодействии членов команды. Члены команды, которые были вынуждены “выходить хоть с чем-нибудь”, когда размышления состояли из последовательности разрозненных заявлений, теперь расслабляются и убеждаются в том, что они смогут внести свой вклад в развивающуюся беседу по мере того, как команда развивает идеи и вопросы на основе нескольких наблюдений.

2. Члены команды не разговаривают за зеркалом.

Этот направляющий принцип объясняется, по крайней мере, тремя причинами. Во-первых, это помогает сохранять наши беседы свежими и чуткой к разнообразию возможностей. Когда какая-либо идея звучит за зеркалом, она может овладеть всеобщим вниманием и сфокусировать процесс выслушивания таким образом, что вместо многоголосной команды, мы выходим в область перед зеркалом с одним единственным голосом. Голос такого рода не предлагает выбора.

Во-вторых, мы хотим, чтобы семья была привилегированным автором своих историй. Если бы нам пришлось комментировать друг друга в течение всего интервью, мы бы склонялись к тому, чтобы развивать свою собственную, частную версию истории и оказались бы вовлеченными в нее. Что касается команды, то перед ней бы стоял единственный выбор, касающийся такой истории: предложить ее семье или отказаться от нее. Было бы трудно предложить историю, в которую “вложились” все члены команды, не пытаясь ее “продать”. Если же мы решаем отказаться и не продавать ее, то нам не остается ничего, что бы мы могли предложить. Если, вместо этого, каждая идея, привнесенная в командное обсуждение, остается частной, члены могут размышлять над ней, подвергать ее сомнению, оставляя для семьи выбор: использовать ее для сплетания истории или нет.

В-третьих, разговор за зеркалом может легко принять неуважительный или патологизирующий характер. Проведение всех наших бесед перед зеркалом помогает нам практиковать уважительные и не-патологизирующие способы разговора и мышления. Эти практики языка порождают реальность, которую мы предпочитаем.

3. Мы пытаемся не инструктировать или направлять семью.

Вместо этого, мы стремимся к тому, чтобы выявить многообразие восприятий и конструкций так, чтобы члены семьи могли выбрать то, что им интересно или полезно. Мы задаем вопросы или предлагаем идеи предположительно, говоря о том, что нам хотелось бы знать (Мне интересно было бы узнать...) , или используя сослагательное наклонение (мог бы, возможно, может быть). Мы стремимся к тому, чтобы наши комментарии оставались безоценочными. Мы интересуемся различиями или новыми происшествиями, вокруг которых члены семьи по желанию могут представить смысл.

4. В основу наших комментариев мы кладем то, что действительно происходит в комнате для терапии.

Мы интересуемся и персонально реагируем на вещи, которые действительно произошли в ходе интервью. Мы начинаем новые темы, ссылаясь на то, чему мы были свидетелями (“Я заметил, что Эрнестин сказала...”). Если у кого-то есть идея, но он не знает, какой ключ дала ему семья, чтобы навести на нее, команда побуждается поразмышлять о том, что в терапии могло вывести на эту идею.

5. Мы ориентируем свои идеи в пространстве нашего собственного опыта.

Мы описываем то, что в нашем личном и профессиональном опыте поддерживает наши идеи и заставляет нас выделять особые события. Члены команды говорят как индивиды, а не как представители “знания” или “авторитета”. Это позволяет членам семьи понять, из чего мы исходим, и свободно приспособить наши идеи к своему опыту (White, 1991). Наши разъясняющие комментарии помогают сгладить иерархию и способствуют прозрачности процесса. Как пишут Дэвидсон, Лэкс, Луссарди, Миллер и Рато (1988, стр. 77), “не устанавливая рамок клинической нейтральности, команда наблюдателей выдвигает на первый план осознание личной субъективности”.

6. Мы пытаемся реагировать на каждого члена семьи.

Опыт научил нас тому, что люди проявляют большую заинтересованность, если некоторые из комментариев команды касаются их. *[На первой терапевтической встрече с большой семьей, учебной группе в ЭЦСТ не удалось упомянуть в своих откликах семилетнего мальчика. Насколько нам известно, он никогда больше не слушал размышления команды.] И мы не хотим, чтобы кто-то ощущал, что его оставили в стороне.

7. Мы нацелены на краткость.

В особенности, если в семье присутствуют маленькие дети, важно, чтобы комментарии были краткими, интересными и содержательными. Но даже если наблюдение проводится над одними взрослыми, представляется, что членам команды лучше ошибаться, придерживаясь краткости, чем подолгу разглагольствовать без перерыва.

ПРАГМАТИКА КОМАНДЫ НАБЛЮДАТЕЛЕЙ

Мы проявляем достаточную гибкость в отношении числа людей в команде. Если ли мы работаем вместе лишь вдвоем, то терапевт, который интервьюирует семью, интервьюирует другого терапевта по поводу его соображений. Мы видели, как команды из не менее чем дюжины людей функционируют вполне хорошо, хотя не все высказываются каждый раз, когда такая команда отражает процесс. Том Андерсен (1987) писал, что он обнаружил, что хорошо работает команда из трех человек потому что, пока двое обсуждают идею, третий может выдвинуть другую идею, внося свой вклад в беседу. Наши команды, как правило, состоят из 3-6 человек.

Команда может использоваться для одной конкретной встречи, в ходе всего терапевтического курса или время от времени. Мы считаем, что семьи почти всегда находят команды наблюдателей весьма ценными. Фактически, мы понимаем Майкла Уайта (1993), который спрашивал семьи скольких встреч стоит встреча с командой. Средний ответ был — четырех!

Прежде чем начинается встреча (это может быть одна из ранних встреч, первое интервью или разговор по телефону), мы предлагаем возможность участия команды наблюдателей и объясняем, что это такое. Если семья соглашается, мы продолжаем работу. Мы приветствовали ли бы использование команд каждый раз, когда мы проводим терапию, однако экономика и конфликты с расписанием не позволяют это осуществить. Вместо этого, мы используем команды, (1) когда люди просят об этом (этот запрос обычно связан с прошлым опытом или рекомендациями друзей), (2) для обучения, (3) когда у нас имеется терапевт со стороны, который тоже применяет нарративные идеи, и (4) для консультирования.

Если команда будет присутствовать в том же помещении, что и семья, в начале первой встречи мы представляем семью членам команды. Если команда находится за зеркалом, мы обычно спрашиваем, желают ли члены семьи встретиться с командой до начала встречи, или во время процесса обсуждения. Некоторые люди чувствуют себя более комфортабельно, если они видели людей за зеркалом до начала интервью. Другие предпочитают не встречаться с членами команды, пока те не начнут делиться своими размышлениями.

Хотя, консультируясь с семьей по поводу присутствия команды, мы уже описывали процесс обсуждения, в начале первой встречи мы снова ориентируем семью на этот процесс. Терапевт, который интервьюирует семью, говорит примерно следующее: “Команда находится рядом, наблюдая за нами сквозь это полупрозрачное зеркало. В некоторый момент нашей беседы, может быть, в некоторые моменты, мы поменяемся местами с командой. Мы уйдем за зеркало, а они войдут сюда”. Или (если зеркала нет, и команда находится в том же помещении, что терапевт и семья) “Пока мы будем разговаривать, члены команды будут обращать внимание на нашу беседу. Давайте притворимся, что между ними и нами находится полупрозрачное зеркало, так чтобы нам не приходилось уделять им внимание, но они могли бы уделять внимание нам. Через некоторое время, мы перевернем все наоборот, так что мы будем находиться за зеркалом, наблюдая и слушая их. Они будут разговаривать друг с другом, а мы сможем слышать их. Их беседа будет касаться того, что они заметили в нашей беседе. У них могут быть вопросы или идеи. После их беседы, мы снова поменяемся местами, и у вас будет шанс прокомментировать их беседу. Я буду спрашивать вас, что вам наиболее запомнилось, что подходит и не подходит, или какие идеи у вас появились, пока вы слушали их беседу”.

Как терапевт, так и семья или команда могут решить, что настало благоприятное время для размышлений команды. Наша обычная практика заключается в том, что через 30-40 минут часового интервью терапевт предлагает приступить к высказываниям команды. Тем не менее, терапевт волен предложить это в любой момент. Эта свобода в особенности полезна для терапевтов, которые только начинают учиться использовать нарративные идеи. Если неопределенность грозит им косноязычием, они могут просто предложить выступить команде. *[Джойс Гудлатт, которая участвовала в нашей учебной команде, рассказала нам, что в прошлом, когда она работала с (изолированной) командой, она часто ощущала себя так, будто команда изучает и оценивает ее. В случае команды наблюдателей-участников, однако, она чувствовала, что вся команда присутствовала там, чтобы помочь ей и работать с ней. “Если я упускала что-то, — отмечала она, — я знала, что кто-нибудь из команды задаст вопросы об этом. Мне не приходилось следить за всем, поэтому я могла расслабиться”.]

Временами члены семей, которые регулярно встречаются с командой, говорят: “Интересно, что об этом скажет команда”, что мы воспринимаем как намек на смену позиций.

Кроме того, сама команда может предложить время для . В нашем центре команда может осуществить это, постучав по зеркалу. Если терапевт и семья соглашаются, команда начинает процесс обсуждения.

Команда, как правило, высказывает свои мнения в течение 10-15 минут. (Мы нацеливаемся на десять, но слишком часто на все уходит пятнадцать.) В нашем центре сигналом к окончанию работы команды служит стук по зеркалу от терапевта, сидящего с семьей. Нам нравится, когда беседа оканчивается с ощущением, что столько еще можно сказать, поэтому терапевт старается постучать, когда беседа еще в полном разгаре. Терапевт может решить постучать раньше, чем обычно, если он ощущает, что для членов семьи этого достаточно, или они находят эти размышления ошеломляющими.

Нас часто спрашивают, может ли размышляющая команда практиковать без зеркала Гезелла. Фактически, некоторые команды предпочитают поступать так, даже если такое зеркало доступно (Wanberg, 1991). Мы предпочитаем использовать зеркало, поскольку, похоже, оно помогает людям легче оставаться в наблюдательной позиции. Тем не менее, если зеркало недоступно, или люди, с которыми мы работаем, не отдают (в оригинале — “отдают”. Очевидно, это опечатка. Прим. перев.)ему предпочтения, мы находим, что работа вместе в одной комнате проходит достаточно успешно. В этом случае, как мы упоминали ранее в этой главе, мы предваряем размышления команды словами: “Теперь мы поговорим друг с другом, как если бы между нами и вами было зеркало Гезелла. Это, как если бы мы не можем видеть вас, но вы можете видеть нас и вольны слушать нашу беседу или думать о том, что вам кажется наиболее уместным. После того, как мы закончим говорить, у вас будет шанс дать нам знать, что проявилось для вас из нашей беседы — что подходит или не подходит, или любые идеи, которые были у вас, пока мы говорили”. После этого члены команды в ходе обсуждения поддерживают зрительный контакт только с другими членами группы.

Другой вопрос, который часто возникает у терапевтов, когда они изучают команды наблюдателей, состоит в том, можно ли использовать эту идею без команды. Другими словами, может ли терапевт играть роль собственной команды? Описывая, как он поступает именно так, Финн Вангберг (1991, стр. 4), член одной из команд, которые первыми развивали эту идею, пишет:

Я говорю им, что я поделюсь с ними не просто моими реакциями на то, что они мне говорят, но также и мыслями, которые стоят за этими реакциями. Вижу ли я одного человека или несколько, я отклоняюсь назад, чтобы создать большую дистанцию. Кроме того, я смотрю в потолок или в окно и говорю скорее о них, нежели с ними.

По тому же вопросу, Том Андерсен (1987, стр. 424) пишет:

Когда команда состоит только из одного человека, этот человек может покинуть комнату на некоторое время; это могут быть минуты, или дни, или недели. Вернувшись, он может сказать: “Пока вас не было со мной, у меня возникли эти идеи, которыми я хотел бы с вами поделиться”, и потом высказать несколько умозрительных соображений, завершив их словами: “Были ли среди этих идей стоящие? Хотелось бы вам поговорить о них?”

Мы тоже находим, что часто мы действуем как наблюдательная команда из одного человека. Наша версия, как правило, имеет вполне непреднамеренный характер. Мы можем сказать что-то вроде: “Когда я обдумываю то, о чем мы говорили до сих пор, мне в голову приходит несколько мыслей. Вы хотели бы их выслушать?” Если ответ положительный, мы начинаем пересказывать что-то, что было сказано в ходе терапевтической беседы, и делиться своими соображениями по этому поводу. Затем мы ориентируем свой комментарий в области своего собственного опыта. Мы можем поразмышлять о некоторых событиях, прежде чем спросить: “Интересны ли вам какие-то из этих событий или идей?”

ПРИМЕР БЕСЕДЫ С ОТРАЖЕНИЕМ ПРОЦЕССА

Представьте себе, что семья приходит на терапию, потому что Адам, девятилетний мальчик, ворует. В ходе интервью он соглашается со своими родителями, что воровство — это не тот образ жизни, который он пожелал бы для себя, но он говорит, что ничего не может с этим поделать. В ходе интервью обнаруживается, что этим утром он видел несколько долларовых банкнот на туалетном столике отца. Он мог бы взять их, но этого не сделал.

Если мы рассмотрим эту проблемно-насыщенную историю как историю о том, как воровство вторгается в жизнь Адама и заманивает его в воровской образ жизни, тогда это событие может относиться к уникальному эпизоду, началу альтернативной истории. Давайте представим, что это яркое событие было упомянуто в беседе, но во время интервью не было обсуждения того, было ли оно предпочтительным событием, и ему не был придан смысл. В этом случае, команда могла бы поразмышлять над ним и задуматься над тем, было ли это предпочтительным направлением развития.

После знакомства и вступительных фраз член команды может завести разговор об этом событии, сказав: “Я был немного удивлен, когда услышал, что этим утром Адам заметил несколько долларовых купюр на туалетном столике отца, но не взял их”.

Другой член может спросить первого: “Почему это вас удивило?”

“Ну, когда они говорили о том, как Адам ведет воровской образ жизни, и когда он сказал, что он ничего не может с этим сделать, у меня начала формироваться идея о том, что как только возникала возможность украсть, Адам обнаруживал, что делает это. У других тоже создалась такая картина?” Несколько членов команды могут согласиться с этим. “А теперь, мне интересно было бы знать, создавалась ли у Адама такая же картина его жизни. Если это так, то интересно, что значит для него увидеть, что этим утром воровство могло взять над ним верх, но он не позволил ему сделать это?”

Кто-то еще может добавить: “Знаете, пока вы описывали эту картину, я задумалась, складывалась ли такая же картина у Джо и Амелии (родителей Адама), или они уже знали, что временами Адам мог преодолевать тягу к воровству?”

Затем другой член команды мог бы сказать: “Да, мне интересно, увидели ли они в том, что случилось этим утром, обнадеживающий знак?” Эти вопросы побуждают Адама и его семью решить, каков смысл этого события, и служит ли оно предпочтительным или нет.

Если эта работа была уже выполнена в ходе терапевтической беседы, и семья действительно признало это событие предпочтительным направлением развития, команда, вероятно, заинтересуется тем, чтобы поднять вопросы, которые побудят членов семьи превратить это событие в историю. Например, один из членов команды мог бы сказать: “Пока продолжалось интервью, я снова и снова проигрывал в уме тот момент, когда Адам понял, что в это самое утро он увидел, что может взять немного денег, и не сделал этого, и он увидел, что хватка воровства не так уж крепка, как он думал. Пока интервью продолжалось, я думал: знал ли Адам все это время, что он может победить воровство таким образом, или это новое направление развития?”

Кто-то еще может вступить в обсуждение, сказав: “Да, мне тоже это любопытно. Интересно, были ли другие моменты, о которых он мог бы нам рассказать, когда он сам, а не воровство, брал ответственность за его жизнь”.

“Г-м, — может добавить кто-то, — что мне было бы интересно по поводу этих моментов, это как он это сделал... как он это сделал, и что для него значит то, что он смог это сделать”.

Первый человек мог бы сказать: “В свете этого, интересно, мог бы он оглянуться назад и увидеть точку поворота, что-то, что изменило ход вещей так, что этим утром он был сильнее воровства, а воровство — слабее его?”

“О, я понимаю, что вы имеете в виду. Если было что-то, что вело к этому, то интересно, замечали ли Джо и Амелия какие-то различия, которые могли иметь отношение к этому”.

В то время, как все это продолжается, члены команды работают над тем, чтобы ориентировать свои комментарии в области собственного опыта и воображения и придать своим мыслям и намерениям прозрачность. Осуществление этого помогает сгладить иерархию. Идеи видятся, как исходящие из личного опыта, а не как “истины”. Это помогает членам семьи учиться, как принимать комментарии и свободно отвергать те, что им не подходят. Вопросы и комментарии, связанные с личным опытом, перемежаются и служат частью беседы.

Соединяя эти элементы вместе, обсуждение команды наблюдателей будет звучать примерно так:

Один из членов команды мог бы сказать: “Пока продолжалось интервью, я снова и снова проигрывал в уме тот момент, когда Адам понял, что в это самое утро он увидел, что может взять немного денег, и не сделал этого, и он увидел, что хватка воровства не так уж крепка, как он думал. Пока интервью продолжалось, я думал: мог ли Адам все это время обладать контролем над своей жизнью в большей степени, чем он догадывался, или это новое направление развития?”

Потом кто-то может спросить: “Почему вас это так интересует?”

“Понимаете, вчера я говорил с одним человеком, который пытается бросить курить, и это напомнило мне о моем собственном опыте. Я курил много лет. В конце концов, я бросил курить двадцать лет тому назад, но это был третий раз, когда я бросал. Первые две попытки были ужасными, и все кончилось тем, что опять закурил. Когда я попробовал снова, я думал, что это будет невыносимо. Тем не менее, все прошло безболезненно. Все это получилось так, как будто я делал это шаг за шагом, даже не сознавая этого. Когда я услышал, как Адам отказался от денег в это утро, я подумал, а что если он тоже делал это шаг за шагом, не замечая этого. Я не знаю...”

“Что вы имеете в виду, когда спрашиваете это?” — может спросить кто-то.

“Если его опыт похож на опыт Рэнди (член команды, который бросил курить) и происходит шаг за шагом, я подумал, что могло бы быть полезным подмечать эти шаги. Это каждому могло бы прибавить уверенности в том, что вещи движутся в новом направлении”.

“Хорошо, — может добавить кто-то, — что мне было бы интересно по поводу этих моментов, это как он это сделал, и что для него значит то, что в этот момент, как бы то ни было, он перехитрил воровство вместо того, чтобы дать ему перехитрить себя”.

“Почему вам интересно, как он сделал это, Мишель?”

“Одна причина заключается в том, что я работаю в школе, и это отнюдь не исключительная проблема для детей в школе. Я думаю, это могло бы помочь мне помочь им, если бы я знала что-то о том, как одному человеку удалось победить воровство”.

“Я понимаю, что вы имеете в виду. У вас есть какие-то соображения по поводу того, что это могло быть?”

“Нет, я действительно не знаю, но мне представляется, что могло случиться нечто, что убедило его в том, что воровство не было его другом”.

Потом другой член команды мог бы сказать: “Если было что-то, что вело к этому, то интересно, замечали ли Джо и Амелия какие-то различия, которые могли иметь отношение к этому”.

Возможно, в этой точке беседа повернет в сторону другого предпочтительного события или возможного начала альтернативной истории. Несколько таких событий, как правило, обсуждаются в ходе размышлений команды.

После окончания размышлений семья и команда снова меняются местами так, что семья и терапевт оказываются перед зеркалом, а команда — за ним.

Затем терапевт по очереди спрашивает членов семьи об их реакциях на размышления команды. Терапевт говорит примерно следующее: “Что запомнилось вам из размышлений команды? Были ли там конкретные вопросы или идеи, которые вызвали у вас наибольший интерес?”

Иногда дети или подростки говорят, что они не помнят, о чем говорила команда. Иногда помогает краткое напоминание (Lax, 1991).

Мы обнаружили, что большинство людей действительно комментируют размышления команды, и что некоторые даже ссылаются на них на более поздних встречах.

Когда член семьи ссылается на конкретный комментарий, терапевт может задать еще несколько вопросов, к примеру, “Чем это вас заинтересовало?”, “Какие мысли и идеи возникали у вас в отношении этого?”, “Вы узнали что-то о себе или ситуации, или пришли к какому-то заключению, думая об этом так?”, “Как вы думаете, какую роль будут играть эти идеи в вашей жизни?” Важно, чтобы все члены семьи получили шанс отреагировать, поэтому терапевту следует быть экономным в отношении завершающих вопросов.

Кроме того, терапевт может прокомментировать то, что ему показалось интересным в работе команды, и упомянуть о том, что в этих комментариях привлекло его внимание.

ОТРАЖЕНИЕ ПРОЦЕССА БЕЗ КОМАНДЫ

Характерная черта нашей терапии — и, вероятно, терапии большинства терапевтов, использующих нарративные идеи — это движение между прямым опытом и размышлением. Даже работая с одним человеком, мы движемся между “ландшафтом действия” (прямым опытом) и “ландшафтом сознания” (размышления над этим опытом). Это движение между прямым опытом и размышлением характерно для нашей работы не зависимо от того, используем мы команду наблюдателей или нет.

Побуждая к откликам на мысли других *[У нас есть некоторые сомнения по поводу применения таких слов, как “самость” и “другой”, поскольку они обычно используются как указания на эссенциалистские сущности. Мы думаем, что процессы размышления могут быть значимы и эффективны исключительно по причине множества возможностей, которые возникают при взаимодействии людей. Другими словами, практика отклика — это особый и мощный случай социальной конструкции самостей и других.]

Когда мы впервые начали заниматься семейной терапией, *[Эти комментарии основаны на нашем прошлом опыте. Мы знаем, что, если мы снова встречались с людьми, с которыми мы обучались в прошлом, их идеи менялись. Джанфранко Сеччин и Луиджи Босколо, к примеру, сегодня используют команды наблюдателей-участников.] мы научились организовывать беседу так, чтобы члены семьи разговаривали напрямую друг с другом, и мы могли бы либо получать информацию о их “паттернах взаимодействия”, либо дать им возможность испробовать новую форму взаимодействия. Этот метод работы имел смысл, когда мы были убеждены, что сможем определить или обнаружить то, что лежит “под” проблемой, и когда мы делали упор на изменение поведения. Когда мы просили людей поговорить друг с другом в процессе терапии, мы создавали контекст либо для сбора информации, которую использовали для оценок, направляющих вмешательство, либо для вмешательства, предлагая людям испробовать новые формы поведения. В ходе терапии такого рода, люди либо занимались активной деятельностью, либо слушали нас. Они, как правило, не имели возможности озвучить свои размышления в процессе терапии.

Когда мы изучали миланский подход, вместо того, чтобы просить людей поговорить друг с другом, мы научились задавать им по очереди круговые вопросы, которые фокусировались на взаимодействии с другими членами семьи. В случае нашего первого метода работы, если ребенок отказывался ходить в школу, мы могли попросить родителей продемонстрировать, как бы они уговаривали его пойти в школу (при нашей поддержке или без нее). При миланском подходе, мы скорее бы задали бы брату/сестре ребенка ряд вопросов, к примеру, “Кого больше всего огорчает, что твой брат не хочет ходить в школу? Кого еще? Когда твоя мама огорчается, что твой брат не ходит в школу, что делает твой папа?”

Круговой опрос в миланском стиле предлагает людям стать слушательской аудиторией для самих себя, своих семей и ситуаций. Слушая ответы других людей, они могут узнать, как их видят другие члены семьи; они могут поразмышлять над взаимоотношениями между другими членами семьи, равно как и между ими самими и членами семьи.

В нашей текущей работе, мы все еще взаимодействуем с одним человеком из семьи, тогда как другие слушают. Находясь под влиянием идеи, что мы не раскрываем то, что уже есть, а со-творим опыт и смысл через социальное взаимодействие, мы надеемся, что наши вопросы откроют пространство для новых, предпочтительных нарративов.

Итак, имея в виду проблему, описанную выше, теперь мы можем спросить мальчика: “В те дни, когда ты ходишь в школу, как ты побеждаешь страх? Что ты сделал, чтобы подготовить себя к борьбе со страхом таким образом? Как другие члены семьи поддерживали и воодушевляли тебя на то, чтобы ты смог сделать это?”

Этот метод работы снова превращает людей в слушателей для друг друга, самих себя и их взаимоотношений, но теперь мы продвигаемся на шаг дальше. Мы просим людей поразмышлять над тем, что они услышали. Мы можем, к примеру, просто обратиться к отцу и сказать: “Какие мысли приходили вам на ум, пока ваш сын говорил?” Или мы можем спросить мать: “Вы были удивлены, услышав, что ваш сын делал эти приготовления, чтобы противостоять страху? Теперь, когда вы знаете это, как это меняет ваше представление о нем?” Вопросы такого рода побуждают людей поразмышлять над новым нарративом по мере того, как он развивается. Их размышления затем становятся частью нарратива, и другие члены семьи могут поразмышлять над “уплотненным” нарративом, тем самым делая его более существенным и более сложным. Этот процесс — яркий пример социальной конструкции реальности.

Когда мы работаем с группами людей, мы обычно проводим довольно продолжительную беседу с каждым человеком. Мы предлагаем другим людям выслушать его с размышляющей позиции и, время от времени, поделиться вслух своими размышлениями.

При побуждении к размышлениям такого рода, первостепенная и наиболее важная задача терапевта состоит в обеспечении того, чтобы люди оставались в позиции слушателя. Иногда этого легко достичь, говоря и поддерживая визуальный контакт лишь с одним человеком одновременно и, если беседа включает ссылки на присутствующих в помещении, говоря о них в третьем лице. Этот режим беседы побуждает людей, к которым не обращаются, слушать из наблюдательной позиции.

Часто в проблемных ситуациях доминирующая история влияет на людей таким образом, что они излишне втягиваются в свои собственные восприятия, описания проблемы и событий, ее окружающих. Это, в свою очередь, может подтолкнуть их к тому, чтобы использовать терапевтические беседы в качестве арены для вовлечение других в рассмотрение и принятие их версий реальности. Беседа, используемая таким способом, может закончиться тем, что все будут говорить, и никто не будет слушать. В такой ситуации колода перетасовывается таким образом, что это затрудняет обнаружение выходов к новым возможностям, которые могли бы выстроить новые нарративы.

Кроме того, семейные обычаи, когда несколько людей говорят одновременно, или предыдущие терапевтические инструкции обращаться друг к другу напрямую, могут осложнить задачу пребывания в позиции слушателя.

Мы обнаружили, что, рассказав людям, каким образом мы хотели бы продолжить работу, мы легко избегаем этих затруднений. Мы, как правило, обращаем наши объяснения к тому человеку или людям, которые хотели бы оставаться в позиции слушателя в первую очередь. Мы говорим примерно следующее: “Что бы я хотел сделать сейчас, это немного поговорить с Фредом о ситуации. Затем мне было бы интересно выслушать ваши мысли о нашей беседе с Фредом. Позже, к концу часа, я поговорю с вами, и у Фреда будет шанс поразмышлять над нашей беседой. Годится?”

Это искренний вопрос. Если у людей есть другие идеи по поводу хода беседы, нам интересно узнать о них. Например, недавно я (Дж. К) работал с мужчиной и женщиной, разведенными в течение нескольких лет, и их семилетним ребенком, который испытывал некоторые затруднения в школе. Скотт, отец ребенка, настаивал на отдельной встрече родителей без ребенка. На этой встрече Скотт, афро-американец, начал с заявления, что хочет сказать Бренде, англо-американке, как он пришел к пониманию того, что расизм сыграл свою роль в их разводе. Он сказал, что не разговаривал с ней об этом в те времена, потому что тогда он этого не понимал, но, поскольку теперь они могут доверять друг другу, будучи родителями, он хочет поговорить об этом. Он сказал, что не хочет, чтобы он говорил со мной, а она слушала (предыдущие беседы были структурированы), но намерен говорить с ней напрямую в контексте присутствия другого. В этом случае, следуя просьбе Скотта, я сидел в стороне и слушал, тогда как двое разговаривали, лишь позже добавляя свои размышления.

Большую часть времени, тем не менее, люди соглашаются на структуру, в рамках которой мы разговариваем с одним из них, тогда как другие занимают позицию наблюдателя.

Даже когда люди имеют представление о предложенном формате и согласились с тем, что имеет смысл продолжать в этом режиме, верх могут взять старые привычки, заставляя их перебивать и предлагать свое описание или оценку конкретного события. Когда это случается, мы даем им понять, что мы заинтересованы в том, что им хочется сказать, и что они будут иметь шанс отреагировать немного позже.

Альтернатива, о которой мы узнали от Харлен Андерсон, в особенности полезная, когда верх берут старые привычки, заключается в том, чтобы пригласить тех участников, которым поначалу полагается быть в позиции слушателя, слушать беседу из-за зеркала. Когда наступает надлежащий момент, они могут поменяться местами с человеком, который говорил первым, и предложить свои размышления.

Подготовка структуры для беседы, похоже, ослабляют хватку проблемно-доминирующих нарративов. Возможно, поскольку те, кто находятся в позиции слушателя, не имеют возможности привносить в беседу доминирующие нарративы, пока другой говорит, они, похоже, свободнее слушают другие описания, что позволяет им придавать смысл событиям, противоречащим проблемно-доминирующей истории.

Вторая важная задача для терапевта, заинтересованного в поощрении откликов на других, состоит в том, чтобы задавать вопросы, побуждающие к этому. В этом контексте, мы задаем вопросы, держа в уме две цели. Первая — просто побудить к общим комментариям в отношении беседы. В таких комментариях люди удостоверяют реальности друг друга. Вторая цель состоит в том, чтобы вызвать размышления о специфических событиях, особенно тех, которые, по нашему мнению, могут открыть менее проблемные ответвления прожитого опыта.

Чтобы побудить общие комментарии, мы обычно обращаемся к кому-то в позиции слушателя и спрашиваем нечто общее, к примеру, “Какие мысли приходили вам на ум, пока мы с Фредом разговаривали?” Простой акт свидетельства, который этим побуждается, имеет очень глубокие последствия.

Например, я (Дж. Ф) в настоящее время работаю с двумя женщинами, которые прожили как пара в течение 14 лет. Карен довольно резко порвала с Дайэн за шесть месяцев до того, как я встретилась с ними, и она почти мгновенно увлеклась кем-то еще. Постепенно, по прошествии шести месяцев, все более и более мощные волны горя и смятения стали накатывать на Карен. Она начала задумываться над тем, не было ли ее решение прекратить отношения ошибкой. Она попросила Дайэн поработать с ней над взаимоотношениями, чтобы понять, не смогут ли они разрешить те проблемы, которые привели Карен к разрыву.

Карен описала наиболее значительную проблему как “почти никакого секса, что сводило меня с ума, а Дайэн, похоже, не проявляла никакого интереса к этому, за исключением тех моментов, когда она думала, что я могу уйти от нее”.

Дайэн переживала огромное горе с тех пор, как ушла Карен. Она была весьма заинтересована в исследовании возможности для них снова стать парой, но каждый раз, когда они начинали разговаривать, между ними вставало столько недоверия, злобы и ревности, что даже возможность пребывания рядом сметалась чувствами отчаяния. Это особенно проявилось тогда, когда Дайэн услышала намеки на фантастическую сексуальную связь, в которую вступила Карен, пока Дайэн предавалась своему горю. Все эти чувства были настолько могучими и угрожающими, что они искали в терапии безопасный контекст, в котором они могли разговаривать.

Хотя они много раз пытались побеседовать друг с другом как к концу их взаимоотношений, так и в последние недели, лишь на первой терапевтической встрече Карен рассказала историю о том, как она порвала эту связь и вступила в новую. Она описала, как Дайэн желала заниматься любовью с ней в начале их отношений, но это все быстро улетучилось. Это привело к сомнениям по поводу чувств Дайэн к ней и к ощущению себя как некрасивой, непривлекательной женщины. Эти переживания превратили видение Карен будущего в “бесцветное и бессодержательное”. Она думала, что “высохнет от недостатка любви и просто постареет”, хотя другие стороны их взаимоотношений были весьма удовлетворительными и замечательными. Повторяющаяся и продолжительная неспособность Карен побудить Дайэн к разговору о их сексуальных отношениях привела к тому, что она поняла, что ничего нового произойти не сможет.

Когда другая женщина проявила романтический интерес к Карен, она увидела в этом свой последний шанс быть любимой. Она наслаждалась своей новой сексуальной связью, но по прошествии времени она поняла, что больше у нее ничего не было. Она поняла, что секс не равнозначен любви, и впервые за многие годы она смогла оглянуться назад и реально осознать, что Дайэн ее любила. Теперь она сожалела, что бросила ее. Она надеялась, что не отбросила навечно те лучшие взаимоотношения, которые когда-либо у нее были.

Находясь в позиции слушателя, Дайэн плакала в течение всей беседы Карен со мной. Когда я спросила ее, о чем она думала, пока мы с Карен беседовали, она сказала: “Я никогда не догадывалась, что ей было так тяжело. Каждый раз, когда она пыталась рассказать мне, я бросала ей в лицо ее другую связь и говорила о предательстве. Я не могла вынести, что она была с кем-то еще. Я никогда не понимала, каково было ей все эти годы не быть со мной в этом смысле”.

Карен была от всей души благодарна Дайэн, что та делилась своей болью и отчаянием. Когда мы с Дайэн размышляли о новом понимании Карен в представлении Дайэн, Карен, теперь в позиции слушателя, выглядела все более и более смягченной, расслабленной. То, что я поддерживала фокус на Дайэн, помогло Карен выслушать о чувствах боли и предательства, не уходя в оборонительную позицию. Этот опыт оказался настолько важным для Дайэн, что это расчистило для нее путь рассказать о сексуальном насилии, которое оно пережила в детстве и его последствиях для нее, включающих затруднения с сексуальными чувствами в зрелом возрасте. Став свидетелем истории Дайэн, Карен, в свою очередь, позволили ей по-новому интерпретировать затруднения в их сексуальных отношениях.

В целях осуществления нашей второй цели, побуждая к размышлениям, которые подтверждают и развивают начала историй или новые нарративы, мы можем начать задавать вопросы, призванные привлечь внимание к событиям, которые противоречат проблемно-насыщенной истории. “Вы были удивлены тем, что сказала Карен?” или “Что показалась вам ободряющим в той беседе, которую мы только что провели?” — вот некоторые примеры. Затем мы могли бы задать вопросы, чтобы развить историю или поразмышлять о смысле того, что проявилось или оказалось удивительным. Это могут быть вопросы типа “Почему это вышло для вас на первый план?” и “Что вы узнали о Дайэн, что вы могли бы и не знать, если бы это событие не вышло на свет? или “Какие из качеств Дайэн, похоже проявились, когда мы услышали, что она в силах оставить прошлое позади во многих отношениях?” — вот возможные вопросы для осмысливания.

Кроме того, кроме постановки общих вопросов для людей в наблюдательной позиции, которые предназначены привлечь внимание к вещам, противоречащим доминирующей истории, мы можем в более прямой манере обратить внимание на возможный уникальный эпизод и сказать: “У меня создается картина, что недостаток секса окрасил взгляд Карен на все ваши взаимоотношения. Что касается меня, высказывание Карен о том, что секс неравнозначен любви, выпадает из этой картины. Что это значило для вас — услышать, что она говорит об этом?”

Если люди реагируют на первоначальные вопросы подобного рода, мы можем расширить идеи, которые прозвучали, или предложить поразмышлять над другими аспектами этой беседы. Затем мы можем попросить человека, с кем мы говорили сначала, поразмышлять над этими размышлениями — “Карен, какое влияние оказало на вас то, что вы услышали, что Карен признает эти вещи в вас?”

Побуждая к откликам на нарождающиеся нарративы людей

Люди могут также размышлять над своими собственными нарождающимися нарративами. Они могут осуществлять это в присутствии или отсутствии других людей на встрече. Вопросы типа “Размышляя над сегодняшней беседой, какие новые направления развития в выявляете для себя?” или “Когда вы сравниваете, как бы вы обращались с этой проблемой шесть месяцев назад с тем, что вы делаете сейчас, что вы узнаете о себе?” поощряют этот процесс.

Вопросы такого рода побуждают людей оценивать свои переживания и процесс терапии, не отдавая оценку на откуп терапевтам. Под этим мы не подразумеваем, что мы побуждаем их к самокритике. Наоборот, мы просим людей решить, являются ли(а если являются, то каким образом) события значимыми, и просим их решить, направляет ли их эта работа в полезные направления. Эта практика отражает баланс силы в терапии. Когда экспертная позиция терапевта деконструирована, голоса людей, с которыми мы работаем, приобретают более весомое значение.

Когда мы приглашаем людей поразмышлять над своими собственным возникающими историями, мы, как правило, рассеиваем эти размышления по всему ходу беседы. Таким образом, мы побуждаем людей включаться в процесс размышления над личными нарративами и выходить из него по мере того, как они разворачиваются. Для нас, размышление служит более автономной и определенной деятельностью, когда мы просим людей поразмышлять над историями других, чем когда люди размышляют над своими собственными развивающимися нарративами. Само-размышление может включиться как реакция лишь на один вопрос, заданный в потоке множества других типов вопросов. В случае само-размышления, в таком случае, беседа протекает среди деконструкции, начала историй, развития истории и размышления. * [Как вы, возможно заметили, этот список соответствует нашему списку типов вопросов, за исключением того, что смысл заменяется на размышление. Вопросы смысла не побуждают к размышлению, как это происходит в случае других, более открытых вопросов типа “Когда вы обдумываете то, о чем мы говорили до сих пор, что выходит для вас на первый план?”] Оно движется среди этих сфер, при чем ни одна из них не изолируется или обязательно выделяется.

Когда люди смещаются от самой беседы к размышлению над ней, они становятся слушательской аудиторией для самих себя. Это помещает их в лучшее положение для представления смысла их собственных нарождающихся нарративов.

Мы держим в уме те же самые цели, когда мы предлагаем людям поразмышлять над их собственным опытом, как и в том случае, когда мы побуждаем их откликнуться на опыт других. То есть, (1) мы заинтересованы в том, чтобы предложить им возможность сделать общие замечания по поводу терапевтической беседы и того, что возникает во время ее, и (2) мы заинтересованы в том, чтобы услышать их идеи по поводу возможных начал историй и того смысла, который они им придают.

“Как вы думаете, какая из обсуждаемых нами вещей является наиболее значительной?”, “Если вы оглядываетесь назад и видите, как далеко вы продвинулись с тех пор, как вы начали бороться с этой проблемой, что вы замечаете в себе?” — это примеры достаточно открытых вопросов, которые мы можем использовать, чтобы пробудить размышление.

Более специфические вопросы включают: “Что вы узнали о себе, добившись этого?”, “Вы понимаете, что для меня, эта новая линия развития означает, что вы намного продвинулись вперед? Как вы думаете, что я вижу?” и “Какие качества вы проявили при достижении этого?”

Способ побуждения размышлений вслух у детей, который мы узнали от Мишеля Дюррана, для терапевта состоит в том, чтобы выразить свое мнение и потом спросить ребенка, думает ли он о себе так же. Например, услышав, что ребенок спал всю ночь, а не позволял страхам нарушать его сон, терапевт может прокомментировать это так: “Похоже, ты становишься смелее! Это так?”

Работая с маленькими детьми, мы задаем меньше вопросов, и они более простые, полагаясь более на тон голоса и выражение лица, приглашая их осмыслить развивающийся нарратив. Мы также даем им обширные подсказки. То есть, мы можем выразить восторг или волнение, слушая о новых достижениях ребенка, и только потом предложить ему ответить собственными чувствами по поводу этого. Мы понимаем Майкла Уайта, который, в одной из фаз своей практики, прославился тем, что падал со стула, акцентируя новый нарратив!

Мы также обнаружили, что есть некоторые взрослые и подростки, которые поначалу, похоже, не реагируют на вопросы, которые побуждают к размышлению. Работая с ними, мы сначала предлагаем собственные размышления и только после этого просим прокомментировать наши соображения. Мы осуществляем это, задавая то, что Майкл Уайт (1988а) называет косвенными вопросами. Это вопросы типа “Вы можете понять, что для меня означает то, что вы сделали большой шаг в противостоянии тревожности?” За этим вопросом следует примерно такой: “Как вы думаете, что я такого заметил, что заставило меня так думать?”

Еще один способ того, как мы поступаем в случае кажущегося отсутствия отзывчивости на наши вопросы, состоит в том, чтобы предложить выбор. Например, мы можем спросить: “Как вы думаете, это достижение больше связано с вашей решимостью преодолеть эту проблему или с вашей творческой реакцией на то, что предлагает жизнь?” К счастью, часто люди разом отвергают наш выбор и предлагают вместо этого свои собственные идеи!

7. ОТРАЖЕНИЕ ТЕРАПЕВТИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА - Конструирование иных реальностей. Истории и рассказы как терапия - Дж. Фридмен, Дж. Комбс