Ананда Майтрейя Тера (Алан Беннет Макгрегор). Переселение душ

Ананда Майтрейя Тера (Алан Беннет Макгрегор).

Не говори «я есмь», «я был», «я буду»,
Не думай, что идешь из тела в тело,
Как путник, что идет от дома к дому,
То забывая, то припоминая,
Где хорошо, где плохо принимали.
Нет, жизнь твоя последняя соткется
Из новых, свежих токов Мирозданья…

«Свет Азии», книга VIII
Рангун, Бирма, 1903

Из всех положений буддийской религии самое непонятное для западного человека (не считая сложнейшего вопроса об истинном смысле слова «нирвана») — то, которое породило превеликое множество превратных толкований и к которому мы вынуждены, за неимением лучшего выражения, применять крайне неудачный термин «переселение душ». Я имею в виду передачу кармы, то есть деяний, самскар, или склонностей, и личности, или судьбы, от одного живого существа к другому в момент смерти или рождения. Для западных исследователей этот принцип оказался таким непреодолимым камнем преткновения, что многие по невежеству своему усматривают в нем доказательство того, что Будда якобы проповедовал то самое учение, которое в действительности он категорически отрицал, — учение о том, что человеку присуща бессмертная душа, которая, как дживатма ведантийской философии, переходит после смерти одной телесной оболочки в другую, оставаясь при этом неизменной и вечной: атман сбрасывает с себя поношенные одежды и облачается в новые, сам при этом нисколько не меняясь. Другие, постигшие буддийское учение немного глубже, вдаются в другую крайность, предполагая, что Учитель утверждал, будто по смерти человека сам этот человек как индивид, как отдельная сущность в Океане Бытия погибает навеки, и из всех его деяний сохраняются лишь плоды влияния его жизни, речей и помыслов на других людей, подобно тому, как мы говорим в просторечии, что Шекспир бессмертен, ибо его великолепные пьесы по-прежнему живут в наших сердцах, вдохновляют наши умы и предопределяют наши поступки, хотя от него самого как от человека не осталось ровным счетом ничего.

В целом, западному уму буддийское учение о переселении душ кажется какой-то загадкой, мистификацией или парадоксом, и в этом нет ничего удивительного. Мы настолько привыкли к теории души, занимающей столь важное место в нашем образовании и воспитании, что воспринять гипотезу о загробном существовании, изначально отвергающую существование души, нам и впрямь очень непросто. «Но как? — спрашивает западный исследователь буддизма. — Если нет души, если нет какой-то неизменной сущности, переходящей из жизни в жизнь, если в человеке нет реинкарнирующего эго, то как же понимать утверждение о том, что личность и судьба человека суть плоды его помыслов, слов и действий в бесчисленных прошлых жизнях? Как примирить такое учение с заявлением, которое столь часто повторяет Учитель в “Типитаке” в завершение той или иной истории былых веков, о том, что, дескать, это он сам был тем-то или тем-то персонажем этой истории, а Ананда или еще какой-нибудь его ученик — другим действующим лицом? И как примирить его со сказками, столь распространенными в буддийских странах и по сей день, — сказками, повествующими о том, как человек внезапно вспоминает свою прошлую инкарнацию и находит тому неопровержимые подтверждения? Или, опять же, с тем обстоятельством, что одна из буддийских практик медитации ставит своей целью развитие самой способности припоминания прошлых жизней, сокрытых от нас завесами рождения и смерти, — способности, которая позволит нам извлекать уроки из прошлого? Как все это возможно, если не существует души или личности, переходящей из жизни в жизнь и способной вспоминать свой прошлый опыт и предыдущие воплощения, подобно тому как обычный человек способен припоминать свои детские поступки и эпизоды из ранней юности?»

Но сами эти вопросы свидетельствуют лишь о том, как прочно угнездилась в нашем сознании теории души. Мы так привыкли приписывать все свои мысли и действия некоему воображаемому «я», что великий урок буддийской психологии — «Это не мое, это не я, никакого “я” здесь нет», — кажется нам каким-то парадоксом, да и то в лучшем случае. Все наши надежды на загробное существование основываются на этом понятии «я», которое будто бы способно уцелеть даже после того, как эта известная нам жизнь завершится. Воистину, жажда жизни в человеке настолько сильна, что это представление о некоем бессмертном начале внутри нас стало едва ли не универсальным религиозным принципом. Именно на почве теории души разросся непримиримый конфликт между религией откровения и наукой, и война эта будет продолжаться, ибо сторонники всех религий, кроме буддизма, готовы сражаться до последнего за свою надежду на грядущую жизнь, столь драгоценную сердцу человека; тогда как наука шаг за шагом разлагает эту «душу» на различные психические составляющие, предоставляя каждому своему достижению ясные и неопровержимые свидетельства, и стремится доказать, что весь человек как мы его знаем, со всем его характером, умом и телесной оболочкой, заканчивается вместе с жизнью тела, оставляя по смерти лишь несколько унций разлагающегося мозгового вещества: вся наша жизнь и все наследство незапамятных веков эволюции сводится к жалкой горстке праха и идет на корм огню или червям.

Но буддизм, верный собственному учению о Срединном пути, занимает строго промежуточное положение между двумя этими крайностями, утверждая, с одной стороны, что так называемая «душа» — это и впрямь, как говорят последователи новейшей психологии, всего лишь комплекс различных психических явлений и способностей, а потому должна быть признана преходящей и эфемерной, как и все проявленные вещи; а с другой — что карма, то есть совокупность деяний каждой отдельной жизни, переживает гибель накопившего ее ума и продолжает проявляться в других бессчетных жизнях до тех пор, пока не будет достигнут покой нирваны; смерть — это лишь врата рождения, а рождение — предпосылка следующей смерти. И не удивительно, почему это учение так трудно дается западному уму, воспитанному в совершенно иной школе мысли. Если вы верите в живую душу, в некий дух, который таится за стенами нашей плоти, но созерцает мир нашими глазами и пользуется нашим мозгом, как мы бы пользовались каким-нибудь сложным механизмом, то и загробной жизни приходится рассуждать именно с этих позиций: после смерти тела этот дух его покидает, и на этом всякое созерцание и деятельность заканчиваются, ибо тот, созерцал и действовал, ныне ушел. С другой стороны, если мы присмотримся внимательнее и проникнем в суть дела глубже, то поймем, что говорить о жизненной силе или просто жизни в отрыве от всего этого телесного механизма — то же самое, что объяснять принцип работы часов через идею их «часовости». Тогда нам покажется, что любые разговоры о загробной жизни тщетны: разве есть на свете сила, способная вновь собрать воедино все атомы капли росы, растворившейся в утреннем воздухе под лучами восходящего солнца? Потому-то буддийская гипотеза и представляется в равной мере странной и анимисту, и ученому: первому — поскольку она отрицает существование души, способной пережить гибель тела, второму же — поскольку она признает, что силы жизни не распадаются и продолжают существовать как единое целое даже после того, как смерть сломает порождавший их механизм и ветер рассеет над сушей и морем все частички, некогда составлявшие живой организм.

«На ка со, на ка анно» — «Не он, но и не другой»: так буддисты отвечают на вопрос о тождестве между человеком, только что скончавшимся, и живым существом, которое, согласно буддийскому учению, тотчас рождается ему на смену в этом мире или в ином каком-либо из миров. Первая часть этого ответа, отрицающая тождество, неприемлема для виталиста; вторая, подразумевающая сохранение индивидуальности, неприемлема для современного психолога. Но рассмотрим два эти положения с буддийской точки зрения и попробуем понять, можно ли найти между ними какой-нибудь компромисс.

Представим себе, что два человека стоят на берегу большого озера и наблюдают за волнами, катящимися по его поверхности. Появляясь где-то на горизонте, волна катится вперед, постепенно приближается к наблюдателям и, наконец, разбивается о берег. Оба человека наблюдают одно и то же явление, но толкуют его совершенно по-разному. Один не знает законов природы, но обладает так называемым здравым смыслом; и глаза подсказывают ему, что масса воды, подгоняемая тем самым ветром, дуновение которого он ощущает у себя на лице, движется по направлению к нему от горизонта, сохраняя свою форму и сущность на протяжении всего пути. И если спросить его, что такое волна, он так и скажет: масса воды, движимая силой ветра по поверхности водоема. Второй же человек владеет искусством научного наблюдения и знает те немногие из законов природы, с которыми познакомилось человечество за последние несколько столетий, поэтому для него катящаяся волна имеет совершенно другой смысл. Он понимает, что в действительности никакая масса воды на него не движется: просто в каждой точке на поверхности озера частицы воды попеременно то вздымаются, то опадают, передавая импульс этого вертикального движения своим соседям. Таким образом, волна для него — это не перенос материи, а передача силы. Иными словами, там, где первый наблюдатель видит движение некоего вещества и, не разбираясь в физических законах, ошибочно принимает свидетельства своего зрения за непреложный факт, второй, воспринимающий это явление динамически, а не материалистически, видит лишь движение некой части универсальной энергии, на краткий миг обретающей индивидуальность в форме волны.

Разумеется, мы знаем, что второй наблюдатель с его динамической картиной мира прав; мы знаем, что сама вода не переносится с места на место, а передается лишь колебательная сила. Применим теперь этот урок к проблеме существования. Допустим, что те же два человека способны наблюдать не только вздымающиеся воды земного озера, но и бурлящий океан сознательной жизни, — способны прозревать предыдущие воплощения вплоть до некоего дальнего горизонта, теряющегося в туманах вечности. В этом случае наблюдатель, полагающийся только на здравый смысл, станет рассуждать о некой волне, которая катится по поверхности вод бытия, на всем протяжении пути сохраняя в неизменности свое вещество и форму, но постепенно меняя свое местоположение и окружение. По примеру виталиста или веданиста он уверует в существование души, переходящей из одной точки времени в другую, но полностью сохраняющей свою неизменную индивидуальность. Но человек образованный увидит лишь передачу некой индивидуализированной силы; он будет отдавать себе отчет, что от той жизни, которая возникла в далеком прошлом, уже мгновение спустя не осталось и следа; что жизнь, возникшая сейчас в какой-либо точке, — не та же самая, что исчезла в предыдущий момент, поскольку ни единой общей частицы между ними нет, и все-таки та же самая, поскольку она непосредственно порождена личностью, психическими силами, деяниями или энергией той предыдущей жизни. «Не он, но и не другой»; и, насколько мы можем судить, расхождение между основателями веданты и Буддой в точности таково же, как и расхождение между двумя наблюдателями из нашего примера: и древним ведантистам, и Будде открылось в высшем прозрении одно и то же явление; но первые приняли его за чистую монету и сочли достаточным доказательством существования и бессмертия души, второй же, более сведущий, воспринял истину, сокрытую за видимостью, и истина эта состояла в том, что никакой неизменной души нет, а есть лишь перенос личности — результат прошлых деяний ума. Ведантист увидел субстанцию, вечный принцип, предмет, а буддист — только свойства, которые постоянно меняются во всех своих компонентах, но неизменно передают все дальше и дальше совокупный итог своих деяний, пока волна не разобьется о берег нирваны и не исчезнет навсегда.

Таков буддийский ответ анимисту — тому, кто воображает, будто в человеке содержится некое вечное начало, душа, переходящая из жизни в жизнь, подобно волне, переходящей от точки к точке на поверхности моря. Для тех же, кто не может представить себе, каким образом личность живого существа может сохраняться по его смерти или вызывать к жизни другое существо с аналогичным характером; иными словами, каким образом индивидуальность может пережить смерть, а не рассеяться во вселенной, приведем другую аналогию, также поясняющую буддийские представления.

В свирепом пламени какой-нибудь дальней звезды пылают десятки различных химических элементов. Каждая их крошечная молекула трепещет в этом огне по-своему, на свой особый лад; каждая подчиняется воздействиям окружающей среды и, в свою очередь, производит ряд колебательных движений — совокупность деяний, — влияющих на вселенную, посылая в Эфир свои особые лучи. Под силу ли пространству и времени угасить индивидуальность хотя бы одной-единственной из этих волн или изъять хотя бы одну пылающую полосу из спектра того или иного элемента? Нет — и это останется невозможным даже после того, как исчезнет сама звезда. Недавно мы наблюдали возгоревшийся в небесах новый светоч — сияние сверхновой в созвездии Персея, вспыхнувшей в результате некоего колоссального взрыва; мы прочли ее послание, дошедшее до нас из недр дальнего космоса, и выделили множество элементов в ее спектральном составе; однако в действительности вспышка эта произошло почти три столетия тому назад, и весьма вероятно, что эта сверхновая давно уже холодна и мертва. А если бы мы умели путешествовать со скоростью, превосходящей скорость света, который идет от этой угасшей сверхновой, то смогли бы собственными глазами наблюдать породивший ее взрыв и, более того, выявить все отдельные элементы, совокупность влияний которых повлекла за собой этот катаклизм. И эти элементы предстали бы перед нами в полной сохранности, несмотря на свою последующую гибель в огненной вспышке. Даже если бы те механизмы, которые породили всю эту систему колебаний в мировом эфире, прекратили действовать десять миллионов лет назад, принцип остался бы тем же: развив достаточную скорость и обзаведясь достаточно точными инструментами, мы смогли бы снова и снова читать подобные послания, заброшенные в бездну бесконечности, и узнавать, что в той-то или той-то звезде, вот уже много тысячелетий как угасшей, горел, например, водород. И если история сверхновой в созвездии Персия, рассказанная нам, все еще продолжает звучать где-то в глубинах космосах — и будет звучать всегда, пока длится время и везде, куда простирается океан мирового эфира; если даже по прошествии столетий и тысячелетий после этой вспышки деяние каждого элемента все еще сохраняется в целости и может явить наблюдателю свою индивидуальность, то стоит ли удивляться, что и гораздо более сложное деяние жизни и мысли человека сохраняется таким же образом и, при наличии необходимого механизма, может воспроизвести на Земле или где-то еще личность и натуру того, что некогда было этим человеком?

Ведь что мы на самом деле имеем в виду, говоря о каком-либо конкретном человеке — допустим, о Джоне Смите? Разумеется, не просто вещество его тела: мы знаем, что в течении жизни оно постоянно, с каждым вздохом, меняется. Нет у него и неизменной души, как гласит учение буддизма. Следовательно, говоря о человеке, мы ведем речь об общей сумме его склонностей, его умственных и прочих способностей, то есть, одним словом, о личности. Эту личность мы и называем Джоном Смитом. Для нас, существ, наделенных сознанием, личность состоит в основном из энергий определенного свойства — умственных и не только; и если рассмотреть эти энергии внимательно, мы придем к выводу, то они влияют на окружающий мир совершенно особым образом — подобно тому, как влияет на него и молекула водорода из предыдущего примера; иначе говоря, можно предположить, что Джон Смит — это, в конечном счете, некая особая и чрезвычайно сложная система колебаний в мировом эфире. Эту же идею можно выразить и более прямолинейно: человеческое тело — это своего рода машина, и всю совокупность ее энергий, как и в случае с любой другой машиной, можно оценить на основе количества потребляемого ею топлива, иными словами — количества пищи, необходимой человеку для поддержания здоровья. Если пересчитать это количество в тепловые единицы, мы увидим, что оно составляет примерно половину лошадиной силы. На что в организме человека расходуется эта энергия? В основном на отправление жизненно важных функций и выполнение любой физической работы, которой может заниматься человек. Однако один из органов, причем самый важный, — а именно, головной мозг — не выполняет никакой механической работы, поддающейся непосредственному измерению, но поглощает весьма заметную долю от общей энергии организма. Приблизительно оценить количество работы, выполняемой тем или иным органом, можно на основе количества раскисленной крови, поступающей от данного органа. Мозг использует пятую часть от общего кровотока организма, и в использованной им крови кислорода содержится даже меньше, чем в крови, отработанной другими органами; таким образом, на поддержание функций мозга уходит не менее одной десятой лошадиной силы. Даже если мы, не скупясь, отведем половину этого количества на работу центров, управляющих низшими функциями, все равно останется по меньшей мере одна двадцатая лошадиной силы, которая и тратится на то, что мы называем мышлением, восприятием и когнитивной деятельностью и что, собственно, и составляет особую личность человека.

Одна двадцатая лошадиной силы — это много. Продолжая рассуждать в сугубо физическом ключе, допустим, что некоторая, возможно, даже, бoльшая часть этой энергии расходуется на то, что мы называем мышлением в широком смысле слова: от осознания простых ощущений и до сложнейшего акта логического рассуждения. Что бы ни представляло собой наше мышление в действительности, приходится признать, что оно либо порождается, либо сопровождается различными молекулярными изменениями в структуре мозга. На это указывает не только то обстоятельство, что кровь выходит из мозга раскисленной, но и то, что при усиленной умственной работе приток крови к мозгу существенно возрастает. Но любое молекулярное изменение, насколько нам известно, оказывает воздействие на окружающую среду, порождая в ней характерные колебания, или волны. Итак, мы вправе утверждать, что мысль представляет собой определенного рода колебания в мировом эфире или, по меньшей мере, сопровождается таковыми; и колебания эти гораздо более сложны, чем те, которые производит, например, железо при сильном нагревании. С такой точки зрения, каждый человек даже при жизни постоянно излучает серии специфических, совершенно особых волн — просто в силу того, что он мыслит и воспринимает окружающий мир. И в своей совокупности эти волны уникальны для каждого конкретного человека — точно так же, как спектр железа уникален и характерен только для данного металла. Если бы у нас имелось некое тонкое зрение и спектроскоп, способный воспринимать и анализировать волны такого типа, мы не спутали бы излучение, идущее от нашего приятеля Джона Смита, ни с чьим другим. Возможно, не так уж и долго осталось ждать открытия какого-нибудь особого вещества, способного реагировать на эти эманации мысли (как, например, селен реагирует на определенные волны в спектре обычного света^[1]), и тогда, подобно многим другим фантазиям, до поры до времени казавшимся несбыточными, мечта о передаче мыслей на расстоянии сможет воплотиться в жизнь.

Итак, Джон Смит в определенном смысле бессмертен. Более того, бессмертна каждая мысль, когда-либо приходившая ему в голову: она будет сохраняться где-то в глубинах бесконечности многие столетия после того, как тело его обратится в прах. Правда, это — не та часть энергии, которая вызывает к жизни новое существо после смерти нашего Джона Смита. В последнем случае происходит нечто иное, но воспользовавшись тем же сравнением, я попытаюсь описать и этот процесс. Разумеется, надо понимать, что это только сравнение — или, скорее, один из способов описания, основанный на представлении о том, что вселенная состоит из некоего вещества, как бы мы его ни называли — материей или эфиром; буддисты же, наоборот, рассматривают то, что мы называем материей, как одно из состояний ума и полагают, что в действительности никакого вещества, никакой материи и формы не существует.

Итак, обратимся к моменту смерти Джона Смита. На протяжении жизни он не только излучал волны в великий океан мирового эфира, но и, прежде всего, воздействовал каждой своей мимолетной мыслью, каждым своим преходящим настроением на структуру своего собственного ума, тесно связанную с самой тканью его головного мозга. Таким образом, вплоть до момента смерти вся его жизнь и, более того, жизни всех предков и, как утверждаем мы, буддисты, его же собственные прошлые жизни находили точное отражение во вполне конкретной и характерной молекулярной структуре — некоем невероятно сложном слепке всего того, что мы вкладываем в понятие «Джон Смит». И даже если он сам этого не осознавал, упомянутый слепок представлял собой результат многовековых процессов становления Джона Смита, летопись мыслей и деяний бесчисленных жизней. Каждую крошечную клетку из всех миллионов клеток, составляющих серое вещество мозга, можно уподобить заряженной лейденской банке: исходящие из нее нервные волокна пульсируют ее разрядами, разнося послания от нее по всему человеческому организму и далее, в мировой эфир, во все пределы пространства. При жизни Джона Смита каждая из этих клеток представляла собой, так сказать, микроскопическую лабораторию, укомплектованную всеми необходимыми аппаратами, резисторами, изоляторами, переключателями и так далее, благодаря чему при нормальной работе никогда не разряжалась полностью, расходуя за раз лишь небольшую долю всей накопленной в ней энергии; и эта затраченная энергия тотчас восстанавливалась усилиями кровяных телец. При этом в каждой отдельной клетке из всех этих миллионов хранилось колоссальное количество энергии, но то, в свою очередь, была лишь крошечная доля всех энергий, страстей, желаний, надежд и благородных устремлений, которые в совокупности своей и составляют то чудо, которое мы называем человеком.

Но затем наступает смерть, и в миг умирания вся эта накопленная энергия возгорается в одной могучей вспышке, как новорожденная звезда, ибо внезапный и необратимый катаклизм сокрушает удивительную лабораторию нашего мозга со всеми ее тончайшими механизмами, вследствие чего рушатся и все приспособления, призванные удерживать энергию от рассеяния, и каждая клетка разряжается полностью. Глазам существа, способного видеть в том спектре колебаний, который мы называем мыслью, смерть человека предстала той самой сверхновой в созвездии Персея — неистовым пожаром, воспламенившим все галактики ума и явившим всему миру энергетическую картину того, что некогда было человеком. Будь у нас некий тонкий спектроскоп, мы могли бы проанализировать эту картину точь-в-точь, как спектр вспыхнувшей звезды; и можно представить себе, что наблюдатель на какой-нибудь далекой планете в этот самый момент созерцает смерть Ньютона или Рамзеса Великого, как мы недавно созерцали историю давнего звездного катаклизма, донесшуюся до нас через космические просторы.

Возможно, существует какой-нибудь материал, не пропускающий колебания мысли, но это всего лишь гипотеза, и если отвлечься от нее, то останется лишь один-единственный способ уловить волны, порожденные смертью человека, и поглотить их энергию. Представим себе огонь, излучающий, допустим, желтый натриевый свет. В отсутствие непрозрачной преграды этот свет будет распространяться вечно, если только на пути его не окажется слой паров натрия — того единственного во вселенной вещества, которое по структуре своей подобно самим молекулам, испустившим упомянутый свет. И тогда случится нечто очень странное — настолько странное, что дать этому явлению простого и понятного объяснения мы не можем, хотя и знаем, что в данных обстоятельствах оно происходит всегда. А именно: пары натрия поглотят натриевый свет. По всей видимости, это явление универсально: любой элемент, пребывающий в подходящем физическом состоянии, поглотит лучи, которые были испущены при нагревании тем же химическим элементом. В частности, такие процессы постоянно происходят в некоторых звездах: элементы, составляющие газовую оболочку звезды, поглощают свет тех же элементов в составе ядра, разогретого до более высокой температуры, чем оболочка, в результате чего в непрерывном спектре звезды появляются черные полосы абсорбции.

Что происходит с поглощенной таким образом энергией, мы не знаем: наверняка можно утверждать лишь то, что в какой-то форме она должна сохраняться. Вероятно, она накапливается в самом поглотившем ее веществе. И, возможно, это явление абсорбции света подобно тому, что происходит с энергией человека после смерти. Возможно, в этом и заключается тайна возникновения новой жизни на смену старой.

Какое же вещество в таком случае может выступать как структурный аналог вещества умирающего мозга? Только мозг ребенка или иного существа, родившегося в то же самое мгновение, — мозг, по своим наследственным физическим свойствам близкий мозгу умирающего человека. Мы, буддисты, убеждены, что именно нечто подобное и происходит в момент смерти. В наших книгах говорится, что мирам во вселенной нет числа и даже наш привычный маленький мирок разделен на шесть великих царств^[2]. Но поскольку природа этих миров различна, а человек по определению больше похож на человека, чем на любое другое существо, можно ограничиться в своих рассуждениях одним только миром людей. Где-то в этом мире в миг смерти одного человека рождается другой, чей крошечный мозг способен уловить и поглотить личность умирающего, — и без подобного стимула этот мозг никогда не пробудился бы к индивидуальной жизни. Смерть одного человека вызывает сложнейшую систему колебаний в мировом эфире, уникальную для этого человека; и в то же самое время какой-нибудь новорожденный ребенок, со своей стороны, пребывающий еще очень близко к смерти, воспринимает импульс этой волны, и мозг его расцветает; сердце и дыхание пробуждаются, новорожденный делает первый вдох и вступает в жизнь — или, как говорится в наших буддийских писаниях, «от угасающего пламени зажигается новый светильник».

Это образное описание может послужить ответом и на другие непростые вопросы, а именно — какую роль в теории переселения душ играет наследственность и почему человек праведный, согласно буддийскому учению, перерождается в семье добродетельных родителей; каким образом могут переходить из жизни в жизни знания специального характера; и, короче говоря, почему в новой жизни проявляется тот же комплекс умственных и нравственных качеств, которым характеризовалась прежняя жизнь. Чтобы лучше понять, как и почему это происходит, рассмотрим принцип синтонности. Предположим, что здесь, в Рангуне, находится аппарат, вырабатывающий эфирные волны, открытые Герцем, и настроенный так, чтобы излучить только волны строго определенной длины. Вокруг этого передатчика располагаются принимающие устройства, в которых эфирные волны замыкают электрическую цепь, чтобы исходный сигнал повторился, но приемники эти настроены, или синтонизированы, так, что могут откликаться только на волны других длин. В этом случае ни одно принимающих устройств не будет давать отклика на исходный сигнал. Но если при этом в Мандалае или в Калькутте находится приемник, синтонизированный именно с исходным излучателем, то он повторит сигнал, несмотря на всю дальность расстояния: электрическая цепь замкнется, и волна проявится. Аналогичным образом обстоит дело и с передачей энергий человека в момент смерти. В городе, где он умер, могут в тот же миг родиться сотни детей, но если наш умерший был, допустим, высокообразованным человеком, а ни один из этих новорожденных не происходит из семьи с соответствующей наследственностью, то волна, испущенная человеком в смертный миг, не затронет ни одного из них, но будет распространяться дальше, пока, наконец, не отыщет такого ребенка, мозг которого в силу особой наследственности сможет на нее откликнуться. Так же происходит и с людьми других различных родов: те, кто при жизни лишь немногим отличался от скотов, испустят после смерти такие волны, которые сможет воспринять лишь какое-нибудь животное, а те, кто жил достойно, найдут и пробудят мозг такого ребенка, который сможет продолжить их благородную жизнь.

Итак, согласно данной теории, наследственность играет важную роль: волна, испущенная человеком в момент смерти, сможет активизировать мозг новорожденного лишь при условии, что тот обладает подходящей наследственностью, — подобно тому, как на эфирную волну откликнется лишь правильно синтонизированное устройство. Кроме того, продолжая эту аналогию, не следует забывать, что дальнейшие поступки этого ребенка не будут обусловлены воздействием этой изначальной волны на его мозг: волна смерти лишь «включает» его, подобно тому как эфирная волна замыкает электрическую цепь приемника. Она не порождает новую жизнь, а лишь пробуждает ее; она воздействует на клетки, уже сформировавшиеся в совершенстве и готовые откликнуться на сигнал, — точно так же, как эфирная волна активизирует электрическую дугу между двумя полюсами, которые сами по себе в силу разности потенциалов не способны пересечь разделяющую их пропасть. Физическая структура мозга, кровь и плоть и вся потенциальная жизнь происходят непосредственно от родителей; но, как мы полагаем, для того чтобы все это превратилось в индивидуальную живую сущность, требуется нечто большее — некая тонкая энергия, способная запустить весь этот механизм; а энергия это может поступать лишь от того, что выше я назвал волной смерти, — то есть от кармы другого существа, скончавшегося в данный момент. В отсутствие подходящего стимула ребенок так и не пробудится к индивидуальной жизни, как бы ни были совершенны его мозг, тело и кровь; он будет лишь автоматически отправлять жизненные функции, да и то всего несколько секунд.

А теперь, прежде чем продолжить, выскажу одно важное предупреждение, чтобы читатель не понял меня превратно. Как я уже говорил, изложенная здесь гипотеза — это всего лишь иллюстрация, всего лишь одна из возможных точек зрения на процесс, который под другим углом рассмотрения может предстать в совершенно ином свете. Личном мне представляется, что теория, подобная вышеописанной, способна послужить, по меньшей мере, временным мостом через пропасть нашего невежества в вопросах смерти и перехода в новую жизнь. По-моему, куда полезнее представлять себе этот процесс в неких физических терминах, чем пытаться обойтись в его описании без законов физики, ибо в последнем случае любая теория сразу же переходит из области потенциально рабочих гипотез в область обычных спекуляций и необоснованной веры. Если придерживаться принципов физики, мы получаем огромное преимущество, а именно — уверенность в том, что при определенных условиях наверняка последуют такие-то и такие-то результаты; у нас появляется возможность до некоторой степени проверять наши гипотезы и развивать их достаточно логично. Причина же этому — в том, что физическая наука основывается на строгих математических соотношениях между явлениями, и уже в силу самой своей математичности эти соотношения относительно истинны. Впрочем, не следует забывать, что в действительности мы совершенно не знакомы с материальной вселенной: весь комплекс явлений, который мы знаем под этим названием, в действительности относится не к материальной, а к умственной сфере. Утверждая, например, что масса одного кубического сантиметра воды — один грамм, мы всего лишь выражаем определенные соотношения в своем собственном сознании; у нас нет никаких доказательств того, что за пределами нашего сознания существуют какие-либо вещи-в-себе, к которым всегда применимы подобные утверждения, или даже сама вселенная, время, пространство и другие условности. Например, во снах тоже по видимости существует какая-то вселенная, время и пространство — причем иногда не совсем такие, с которыми мы знакомы в бодрствующем состоянии; однако никто, кроме закоренелого анимиста, не станет утверждать, будто во снах мы переходим в какие-то другие миры с другими физическими условиями. Очевидно, что меняется не вселенная вокруг нас, а наша внутренняя вселенная, наше состояние сознания. Итак, физическая наука полезна и необходима в силу того, что она предоставляет нам средства для изложения и разъяснения наших идей и выражения определенных соотношений в форме относительных истин; но из этого вовсе не следует, что вселенная, с которой имеет дело физика, реальна. Мы не вправе утверждать, что эта вселенная — некая вещь-в-себе, существующая помимо нашего сознания: проверить, так это или нет, мы не можем. Всё, что мы можем познавать, и всё, между чем мы можем выявлять определенные соотношения, — это те или иные умственные явления; и все наши естественные науки — это всего лишь описания определенных законов, взаимосвязей и ограничений нашего собственного ума. Если представить себе расу живых существ, наделенных разумом, подобным нашему, но имеющим иную пространственно-временную структуру, то законы вселенной, выведенные такими существами, не имели бы ничего общего с теми, к которым пришла наша наука; а если бы и сам разум этих существ строился на каких-то иных основаниях — то и подавно.

Именно с этих позиций буддисты и подходят к вопросу о переселении душ. Не уделяя ни малейшего внимания физическим механизмам, они рассматривают лишь перенос самскар, или склонностей, индивида в момент смерти. При этом утверждается, что сам процесс этого переноса в действительности непостижим: мы можем составить лишь некое смутное представление о нем при помощи аналогий, наподобие классического сравнения из буддийских писаний — «от угасающего пламени зажигается новый светильник» — или тех более сложных образов, которыми я воспользовался выше. Иными словами, мы можем лишь наблюдать явления, и на этом все наше знание заканчивается. Рассмотрев, каким образом может происходить перенос умирающей личности в новое тело, перейдем теперь к аргументам в поддержку буддийского утверждения о том, что такой перенос вообще имеет место. Это утверждение, по крайней мере, для подавляющего большинства людей, представляет собой всего лишь гипотезу — гипотезу такого же класса, как, например, предположения современных физиков о существовании эфира. На основании общих для всех людей умственных способностей и физических чувств получить непосредственные доказательства существования эфира невозможно; однако многие принимают это как удобную рабочую гипотезу, которая позволяет объяснить многие явления, без нее остающиеся загадочными, и удовлетворяет требованиям нескольких наук. Итак, нам следует задаться вопросом, необходима ли теория переселения душ для объяснения каких-либо явлений и укладываются ли в эту теорию известные факты о рождении и смерти.

Все аргументы в пользу этой теории можно удобства ради разделить на четыре группы в порядке возрастания важности: 1) аргументы, полученные на опыте; 2) нравственный аргумент; 3) аргумент, основанный на том, что объяснить все наблюдаемые факты одной лишь теорией наследственности невозможно, и ) аргументы, полученные на основе статистики рождений и смертей.

По поводу первой группы сказать можно не так уж много — по той простой причине, что опыт в данном случае убедителен в основном лишь для самого человека, его пережившего. Коротко говоря, некоторые люди полагают, что способны припоминать события своих прошлых воплощений. У одних эта способность пробуждается естественным путем, другие же развивают ее при помощи особых умственных упражнений, описанных в трактате «Вишуддхимагга» и других источниках. Поспешим добавить, что в этом нет ничего сверхъестественного или магического: это всего лишь обычная человеческая память, хотя и с расширенными возможностями. Разумеется, никакой ценности подобные воспоминания не имеют, если только не содержат проверяемых фактов, выходящих за пределы обычных познаний данного индивида и не доступных ему обычным путем. В буддийских странах не так уж редко встречаются дети, со всей серьезности утверждающие, что в прошлой жизни их звали так-то и так-то и жили они там-то и там-то; и подчас подобные заявления оказываются в своем роде небезосновательными.

В Бирме таких детей называют «винза» и нередко привозят их туда, где они якобы жили в своем прошлом воплощении, чтобы проверить, так это или нет. Иногда винза без труда находит свой бывший дом и друзей и сообщает факты, о которых знал только умерший. Подобные дети в Бирме встречаются достаточно часто — настолько, что их существование принимается как данность. С годами память о прошлом воплощении обычно угасает, однако нам встречались и взрослые винзы, все еще не забывшие прошлое. Но оставим это и перейдем к другим группам аргументов, которые можно выдвинуть в поддержку гипотезы о переселении душ.

Нравственный аргумент — это разновидность argumentum ad hominem^[3], поскольку он имеет смысл лишь с точки зрения тех, кто верит в существование нравственного закона во вселенной. Сформулировать его можно так: на протяжении своей жизни мы встречаем самых разных людей, мужчин и женщин, родившихся в самых разнообразных обстоятельствах, живущих в различном окружении и располагающих самыми разными возможностями для добрых и дурных дел. Естественным образом возникает вопрос: в чем причина этого богатейшего разнообразия? С точки зрения нравственного аргумента, ответ таков: если в мире существует нравственный закон, то все наблюдаемые различия в обстоятельствах и возможностях должны представлять собой плоды нравственного состояния в прошлом, то есть в предыдущих воплощениях, — поскольку следствий без причины не бывает; и объясняться они должны некой теорией, совместимой с человеческими понятиями о справедливости и т.д. Соответственно, единственной обоснованной гипотезой представляется буддийская теория переселения душ (или подобная ей индуистская теория реинкарнации). Согласно этой теории, если человек сейчас страдает, то это потому, что в прошлых своих жизнях он творил зло, и наоборот; соответственно, всякая несправедливость в жизни на поверку оказывается мнимой. Фактически, этот же «нравственный закон» работает и в течение одной жизни: нередко можно наблюдать, как дурные поступки влекут за собой неизбежные страдания. В свете этого нетрудно понять и буддийскую позицию, согласно которой человек, ведущий себя дурно, наносит своими злодеяниями тяжелый ущерб своему собственному уму и расплачивается за это страданиями в последующей жизни, так как силы, формирующие эту последующую жизнь, приводятся в действие его же собственным умом. Многим трудно поверить в существование нравственного закона, поскольку все известные нам законы воздействуют в равной мере и на добрых, и на дурных людей; но эта проблема отчасти решится, если мы примем вышеописанную точку зрения, а именно — что так называемые дурные деяния наносят вред уму самого злодея. В этом случае само понятие нравственности поднимется над простыми человеческими сантиментами и займет более высокое место, превратившись в своего рода науку о гигиене ума.

Что касается третьего аргумента, то нам известно, что многие индивидуальные особенности человека невозможно объяснить одними лишь наследственными причинами. Если бы наследственность была абсолютным законом, то все дети одних родителей (или, по крайней мере, все близнецы) обладали бы совершенно одинаковыми умственными способностями. Между тем это не так; и общеизвестно, что все дети разные. Буддисты объясняют это обстоятельство тем, что наследственность играет лишь сравнительно небольшую роль в формировании человека и что в основу личности каждого ребенка в действительности ложится карма его же собственных прошлых жизней. Наследственность важна лишь в той мере, в какой она созвучна с этой кармой и дает возможность воспринять волну смерти, о которой мы рассуждали выше, в нашей физической аналогии. Теория наследственности сама по себе не способна объяснить случаи непредсказуемого пришествия гениев, когда в семьях неграмотных родителей рождаются дети, уже с самых ранних лет выказывающих необыкновенные дарования — например, чудесную память, способности к математике, музыке или естественным наукам. Объяснить все эти явления, по-видимому, нельзя ничем, кроме теории переселения душ. Списать их на случайные отклонения от общего правила не удастся, поскольку случайностей в природе не бывает: само это слово — лишь покров, под которым мы скрываем свое невежество относительно какого-то еще не открытого закона. И если мы примем закон переселения душ как данность, он с успехом объяснит все эти отклонения от принципа наследственности.

И, наконец, последняя группа аргументов опирается на статистику рождений и смертей. Здесь я пока что ограничусь лишь общим описанием ситуации, а цифры и факты приберегу для будущих статей, потому что эти аргументы особо важны и заслуживают отдельного рассмотрения. Вкратце же их можно сформулировать так: представители цивилизованных наций менее склонны к крайностям в личных проявлениях, чем представители народов, отстающих в цивилизации. Можно смело утверждать, что отличительные черты характера, допустим, какого-нибудь лондонца свойственны большинству лондонцев вообще — и отличны от черт характера большинства парижан. Учитывая это обстоятельство и все, что было сказано выше о теории переселения душ, естественно ожидать, что умирающий лондонец, скорее всего, переродится в Лондоне, а не в Париже. Но если лондонцы в большинстве своем перерождаются в Лондоне, то следует предполагать, что (с учетом естественного прироста населения) любое отклонение от среднего уровня смертности в этом городе должно сопровождаться аналогичным отклонением от среднего уровня рождаемости. И это — почти непреложное правило, причем не только для Лондона, что я и надеюсь продемонстрировать в одной из своих будущих статей на примерах различных городов и стран. В том же Лондоне отклонения от среднего уровня смертности и рождаемости происходят синхронно, и этот факт не объясняется ничем, кроме теории переселения душ, поскольку представить себе условия, одновременно и в равной мере способствующие возрастанию и смертности, и рождаемости невозможно. Особенно эта синтонность бросается в глаза в случаях катастроф, вызывающий резкий всплеск статистики смертей.

Когда по Европе прокатилась Черная Смерть, повсеместно последовал необыкновенный рост рождаемости, причем очень часто стали появляться на свет двойни и тройни. То же самое происходит и во времена войн. За франко-прусской войной 1870 года, существенно повысившей уровень смертности во Франции, последовал внезапный всплеск уровня рождаемости; и примечательно то, что доля мальчиков среди новорожденных этой волны значительно превосходила долю девочек. Последнее обстоятельство идеально вписывается в теорию переселению душ и не может объясняться ничем, кроме нее: ведь на войне гибли в основном мужчины, а в свете буддийских представлений мужчина такого склада, который готов воевать и погибнуть в бою, с огромной вероятностью переродится снова мужчиной, а не женщиной. Можно было бы привести великое множество других подобных примеров, но оставим их до следующего раза, а здесь ограничимся утверждением о том, что между уровнями смерти и рождаемости действительно наблюдается синтонность — и объяснить ее, по нашему мнению, возможно лишь при помощи буддийской гипотезы о переселении душ.

Завершив на этом общий обзор буддийских представлений о перерождении, скажем в заключение несколько слов о том, какие следствия вытекают из данной теории. Первое, на что, вероятно, обратит внимание западный читатель, — это отрицание личного бессмертия. С буддийской точки зрения, мы бессмертны лишь в той мере, в какой являемся частью сил великого Океана Бытия. Воистину, все сущее едино, и то, что мы сегодня в своем невежестве называем «я», вчера было силой, пламеневшей в какой-нибудь ныне угасшей звезде, а завтра устремится в вечность, пробудив где-то новую жизнь и озарив какой-нибудь чужой далекий разум мыслями, что некогда принадлежали нам; жизнь несется, как свет от звезды к звезде, и нет ей конца, и нет ей начала, и она пребудет в бесконечности до тех пор, пока пребывает та Мысль, что сотворила всю окружающую нас Вселенную. Таким образом, для буддиста понятия личного бессмертия не существует: «аббхантаре дживо наттхи», «будущей жизни нет»; ибо вся жизнь как мы ее знаем — лишь зыбь на водах Океана Бытия, для которой есть лишь краткий миг «сейчас» и нет ни вчера, ни завтра.

И если человеку, привыкшему к иному образу мысли, человеку, раскормившему в себе химеру «я» до такой степени, что вся вселенная кажется ему бессмысленной без продолжения его личного бытия, это учение покажется страшным и чуждым, то для истинного буддиста в нем заключается великий урок таинства жизни. Буддист черпает в этой теории переселения душ вдохновение и радость и видит в ней сокровенный источник истинного счастья. Он осознал себя Хозяином Вечности; он понял, что ныне он — Творец и Создатель некой новой и лучшей жизни; и для него не имеет значения, кто пожнет плоды его трудов: самое главное — что ему дано посеять семена.

И потому он может сосредоточить все свои надежды и устремления, освобожденные от печальных и эгоистичных мечтаний о личном бессмертии, не на будущем, а на той жизни, которой он живет, — на той единственной жизни, над которой он по-настоящему властен и которую он может сделать возвышеннее, чище и благороднее, нежели все, что досталось ему от бесчисленных прошлых жизней. Жить в любви ко всему живому; не искать и не пытаться заслужить воздаяния в грядущем; превратить свою жизнь в оазис посреди пустыни своекорыстных желаний; постоянно и неудержмо стремиться к истинной Любви, Мудрости и Совершенному Миру — вот это все и есть высший идеал буддиста, свет его дхармы и надежда, ведущая его на каждом шаге его пути. Все прочее и все наши мысли о будущей выгоде для собственной жизни — лишь бесплодный самообман. Как говорит Буддагоша, мысли «я есмь», «я был» и «буду» возникают в каждом из нас и кажутся чем-то истинным и реальным. Но все это иллюзии: так капля росы может возомнить себя отдельной и вечностью сущностью, хотя в действительности вода, из которой она состоит, вчера была частицей океана, а с восходом солнца обратится в пар и растает на ветру. Но несмотря на то, что эта всеобщая жизнь подвержена вечным переменам, погружена в страдания и не имеет Души, конец и прекращение этому все же есть — так учит наша религия. Ибо создатель всех этих миров, строитель этой земной скинии и творец иллюзии — не что иное, как Мысль; и кто обретет победу над Мыслью, тот уже при жизни достигнет Неизреченного Покоя. Этот победитель восторжествует над невежеством; он преодолеет всякую страсть, ненависть и заблуждение и перейдет туда, где нет места земным скорбям. Его удел — блаженство превыше всякой известной нам радости: блаженство Освобождения от тщеты жизни; блаженство того, кто знает, что для него перерождений больше не будет и труды его завершились, и когда Смерть наконец заберет его тело, не будет больше ни Перемен, ни Скорби, ни Иллюзий, — точь-в-точь по слову Учителя: «Неизбежен распад для всего сущего, ибо все частицы жизни непостоянны! Кто родился, тот должен умереть; воистину, в одном лишь Прекращении — счастье!»

Перевод © Анна Блейз, 2012

© Psyoffice.ru

[1] Под действием солнечного света селен приобретает достаточно устойчивый электрический заряд. Благодаря этому свойству его используют, в частности, в производстве фотоэлементов. — Примеч. перев.

[2] Имеются в виду так называемые шесть лок — миров, доступных для перерождения: мир дэвов (богов), мир асуров (демонов и полубогов), мир людей, мир животных, мир претов (голодных духов) и мир нараков (адских существ). — Примеч. перев.

[3] Лат. букв. «аргумент “к человеку”», т.е. аргумент, рассчитанный на восприятие и особенности убеждаемого. — Примеч. перев.