Когда у горя нет конца. Переживание потери родителей подростками.

Начну со случая.

Девушка, 15 лет. Учится в 9-ом классе.

На первую консультацию привела бабушка, рассказав, что Оля (так буду её называть), на протяжении последних 5-6 лет заикается. Особенно в те моменты, когда становится центром внимания (например, при ответах у доски в школе). Оля очень красива и привлекательна внешне, успешно обучается вокалу и с удовольствием поёт на сцене. Заикание появилось постепенно. Каких-то психологических травм непосредственно перед этим не было. Но в пятилетнем возрасте у девочки погибли родители. Воспитывается она в семье тёти – младшей сестры погибшей матери. Со слов бабушки, девочка никогда не делится дома своими переживаниями, жизнерадостна, в школе даже не знают, что она опекаемый ребёнок. У неё много подруг. Очень хорошие отношения с младшим братишкой.

Оля настояла на индивидуальной работе с ней. Первые несколько консультаций она жаловалась на то, как ей стыдно заикаться, как сильно она хочет от этого избавиться. Говорила с трудом. Задыхалась. Иногда писала некоторые слова, так как никак не могла их произнести. Рассказывала о своей жизни охотно. Очень тепло отзывалась о тёте, которую называла мамой, и о брате.

Я спросила у Оли, помнит ли она своих родителей. Оля неестественно радостно сообщила, что, конечно, помнит, часто разглядывает фотографии. Она  долго рассказывала о своём раннем детстве, тщательно стараясь скрыть тоску за весёлыми ситуациями.

На вопрос, как именно погибли родители, Оля резко ответила, что говорить об этом не хочет. Мы замолчали. И молчали 20 минут. Консультация окончилась.

Придя на следующую встречу, Оля рассказала, что ей стало ещё хуже, что её вызвали к доске, а она не смогла сказать ни одного слова. Оля кричала на меня, что от меня нет никакого толку. Она была очень возбуждена. При этом она ни разу не заикнулась. Я улыбнулась этому факту, Оля в недоумении остановилась. Наступило снова молчание, которое длилось до конца консультации. Оля не смотрела на меня. Она съёжилась и была внутри себя. Уходя, она неожиданно обняла меня. Я ответила только телом, боясь спугнуть её доверие.

Следующей встречи мы обе очень ждали. Она пришла с серым, осунувшимся лицом. Движения были медленными, спина ссутулившаяся. В глазах Оли стояло горе. Оля достала из сумочки фотографии и молча положила их передо мной.  Фотографий была целая стопка. На них была маленькая Оля со своими родителями. Пока я их смотрела, Оля начала говорить. Она говорила так, словно всё случилось только вчера. Фразы были отрывистыми, с долгими паузами.

Оля рассказала, что родители перед Новым годом поехали за покупками в соседний город. Но по дороге на них напали и застрелили. Про то, что случилось, Оле рассказал дедушка. Оля категорически отказалась быть на похоронах. Её долго ругали за это, но насильно не потащили. После этого с Олей о смерти родителей старались не говорить. Она слышала, как родственники говорили между собой о том, где она теперь будет жить, что делать с её наследством (от родителей остались какие-то сбережения, квартира, машины). Иногда говорили о том, что убийц найти так и не удалось.

Оля рассказала, что больше всего в этой жизни её раздражает вопрос, часто ли она вспоминает родителей, потому что она о них не забывает ни на секунду. И каждую секунду она ненавидит тех, кто убил её родителей.

На этот раз Оля сама отметила, что она почти не заикалась, пока говорила.

Результатом наших встреч стали участившиеся ссоры с родными и подругами. Олю многое стало раздражать. Особенно часто она стала ссориться с приёмным отцом. Она сравнивала своих близких с погибшими родителями и отказывалась осознавать, что родителей никогда не будет рядом.

Приёмную маму на наших встречах Оля стала называть тётей. Между ними резко увеличилась дистанция, и чувство тепла сменилось глубокой обидой и упрёками. Малейшее невнимание со стороны тёти, малейшая претензия вызывали злость. Оля стала кричать на родных, швырять вещи, а потом подолгу плакать, зарывшись в подушку.  На совместную встречу с тётей и со мной Оля не соглашалась.

На консультациях Оля то вспоминала все обиды, которые она пережила в тот период, когда умерли родители, то винила себя за предательство по отношению к тёте. Под предательством она понимала наши встречи, объясняя, что мне она говорит и доверяет больше, чем тёте, а так не должно быть.

Удивительным для Оли было то, что она, когда злилась, слова произносила чётко, без заикания.

Мы говорили с ней о её планах на будущее, о её чувствах, о том, что родителей невозможно вернуть.

На одной из встреч Оля сообщила, что наконец-то решилась побывать на могиле родителей. Ездили они вдвоём с тётей. Впервые плакали вместе.

Преображение Оли в течение наших встреч состояло из нескольких этапов. Вначале её поведение напоминало ангелочка, безмятежного и счастливого. Её заикание – единственное, что тревожило близких. Вытесненное, замурованное горе распирало изнутри. Внешнее благополучие скрывало отчаянное несмирение с ситуацией, протест против несправедливости мира. Оля изо всех сил стремилась быть хорошей, послушной девочкой, словно боялась нового наказания и новой потери. Долгие 10 лет она хранила в себе любовь к родителям и чувство вины перед ними, что осталась жива. Её детская душа очень нуждалась в защите от боли, и Оля стала играть в новую семью. Именно играть, выполняя роль любящей дочери. Делать вид, что всё хорошо. Что ничего не случилось. Что она счастлива и её ничего не тревожит. В начале родные беспокоились о ней, задавали вопросы, даже сердились, что она такая равнодушная и совсем не страдает, а потом поверили и включились в игру «жизнь без горя». У тёти родился сын. Оля очень сильно полюбила его. Она всегда охотно с ним играла и отдавала ему всю свою нежность. Но именно в этот период она начала заикаться. Сначала редко, а потом всё чаще и чаще. Обращения к врачам не помогали.

И только в моём кабинете Оля получила разрешение страдать. То, что душило её изнутри, стало прорываться  в виде злости.  И ангелочек превратился вдруг в капризного монстра – чужого и опасного. Все тосковали по ангелочку, стремились прогнать монстра, но он прорывался наружу, уродуя идеальный образ мира. Безжалостная реальность постепенно открывалась сознанию Оли. Боль, страх, разочарование захлестнули её. Она пробовала взять себя в руки, но все её попытки вернуться в придуманный мир терпели неудачу. Невозможно было уже игнорировать факт, что с ней случилось большое горе. И это горе было так велико, что маленькая девочка внутри себя носила вулкан – очень сильное душевное напряжение. И вот теперь, встретившись с ним, она почувствовала себя бесконечно одинокой, брошенной, обманутой самой собой. Игра закончилась. Закончился многолетний самообман.

Оля по-прежнему скрывала свои чувства от родных. Она боялась им открыться. Ей казалось, что она обидит бабушку и тётю, ей было стыдно злиться, ведь для всех она была ангелочком. Но она злилась. Очень сильно злилась. На себя, на Бога, на родных. Никто её не спас. Она всё надеялась, что случится чудо и горе окажется неправдой. Чем старше она становилась, тем труднее было ожидание чуда. Но чудеса случаются только с хорошими девочками, поэтому нельзя плакать, нельзя капризничать, нужно помогать по дому, терпеливо молчать, если кто-то сердится и кричит. В этом хоть какая-то надежда, что она получит награду. А жестокая правда не отпускала. И родные возмутились её преображению. Тётя предложила Оле уйти жить к бабушке, так как она принимала поведение девочки за наглость. Мои объяснения только усугубили ситуацию. Тётя действительно обиделась, что Оля доверила мне свои чувства, а ей нет.

Оля, оказавшись без поддержки тёти, ещё острее почувствовала своё одиночество. И одновременно она поняла, как много сделала для неё тётя. Оля сильно скучала по братику. Всё это вынудило её согласиться с необходимостью отпустить прошлое. Она попросила тётю свозить её на кладбище. Только там тётя поняла, какая сильная боль таилась в девочке.

На следующую встречу они пришли вместе. Оля очень сильно повзрослела. Изменились её движения, что-то новое появилось во взгляде. Оля протянула мне листок, сказав, что это её прощальное письмо родителям, и она хочет, чтобы оно осталось у меня.

Чувствовалось опустошение в её душе. Но не отчаянная пустота, а чистота – готовность к новой жизни.

Оля поделилась, что готовится со сцены читать стихи. И уже пробовала рассказать их перед классом – всем понравилось. Заикание ещё не ушло совсем, но Оля научилась его не стесняться. Она осознала, что те, кто её любят, они любят её всякую. А те, кто дразнятся – не заслуживают её переживаний. Во время консультации заикание не проявлялось совсем.

Пришло осознание ценности тех людей, которые рядом, ценности собственной жизни. Пришло смирение и одновременно новые смыслы произошедшего. Ожидание чуда сменилось наполненностью реальными событиями и людьми.

Смерть пугает своей неизбежностью, предначертанностью каждому и в то же время своей бесконечной непознаваемостью. Люди боятся не только говорить о смерти, но и думать о ней. Отрицание смерти создает иллюзию ее отдаления, отсрочки: если о ней не думать, то она и не наступит. В своих мыслях, чувствах, поступках человек почти всегда бежит от смерти. Но чем быстрее он убегает, тем скорее смерть догоняет его и тогда становится уже слишком поздно, чтобы подготовиться к этой встрече. Смерть застигает врасплох, и человек попадает в ловушку, которую сам себе и построил. Трагизм ситуации заключается в том, что, неумолимо приближаясь к смерти, человек тратит все силы, чтобы избежать ее и в этих тщетных стараниях он пытается взять контроль над тем явлением, к которому боится приблизиться даже в мыслях.

После смерти близкого человека обычно наступает период тяжелейших эмоциональных сдвигов. Элизабет Кублер-Росс пришла к выводу о том, что воздействие на личность известия о смерти имеет несколько стадий. Первая стадия этого периода, как правило, стадия шока: трагическое известие вызывает ужас, эмоциональный ступор, отстраненность от всего происходящего или, наоборот, внутренний взрыв. Мир может казаться нереальным: время в восприятии клиента может ускоряться или останавливаться, пространство – сужаться. Иногда человек в этом состоянии проходит механически через все положенные ритуалы. Взрослые стремятся оберечь детей от активного включения в ситуацию, а сопротивление ребёнка оказывается на руку – иллюзия, что так всем легче.

Следующая стадия – стадия отрицания, которая характеризуется неверием в реальность потери. Человек убеждает себя и других в том, что «все еще изменится к лучшему», что «врачи ошиблись», что «это просто обморок и он скоро вернется» и т.д. Сознание не допускает до себя мысль о чьей-то смерти, оно сторонится боли, которая грозит разрушением, и не хочет верить в то, что собственная жизнь теперь тоже должна измениться. В этот период жизнь напоминает дурной сон, и человек отчаянно пытается «проснуться», чтобы убедиться в том, что все осталось как прежде. Именно в этой стадии и остановилась Оля. Она стремилась всеми силами удержать мир в неизменности. В течение 10 лет она стремилась не чувствовать, не думать об утрате. И гнев копился внутри.

Заикание стало психосоматическим проявлением именно этого гнева – гнева от беспомощности, от невозможности вернуть всё назад, гнев на себя и на весь мир.

Когда злость находит свой выход и интенсивность эмоций снижается, наступает стадия депрессии – тоски, одиночества, ухода в себя и глубокого погружения в правду потери.

И какими непереносимыми не были бы чувства вины, ощущения несправедливости и невозможности дальнейшего существования, все это – естественный процесс переживания утраты. Чтобы справиться с таким событием как смерть, его надо ПЕРЕжить, отгоревать. И чем полнее человек позволяет себе сделать это, чем больше он готов впустить потерю в свою жизнь, тем легче ему принять смерть и в той или иной степени смириться с нею. И если он сможет открыть свое сердце горю, то в ответ сердце поможет ему понять смысл этого горя и обрести прощение.

Становится возможным принятие смерти. Вначале Оля соглашается о ней говорить. Затем, выплеснув горе, она понимает необратимость жизни, признаёт необходимость прощания и прощения.

Приходит понимание, что со смертью родителей её собственная жизнь не потеряла смысл, - она продолжает иметь свою ценность и остается такой же значимой и важной, не смотря на потерю. Оля простила себя, отпустила обиду, приняла ответственность за свою жизнь на себя. Появилась её собственная жизнь, с её собственными ценностями. Оля осознала, как много она приобрела благодаря происходящему и открылась для любви без страха предательства перед памятью о родителях.

Кажется, что все очень просто: всего пять шагов от шока до полного принятия смерти. На самом деле, нет никаких стадий. Есть только непрерывно изменяющийся поток сознания, мерцание которого бросает напуганную смертью душу от раздражения к принятию, а потом – в глубокую депрессию и снова в агрессию. И так снова и снова, проходя по несколько раз одни и те же сомнения, мысли, чувства, фантазии, страхи. Мы говорим о стадиях переживания потери, стадиях горя, стадиях умирания потому, что это помогает нам сконцентрироваться на потоке бесконечных изменений внутри человека и понять их суть. И не смотря на то, что мы выделяем общие закономерности, каждый человек – это особый случай; это не «стадия», а беспрерывный процесс изменений, наполненных жизнью, страданием и поиском.

Горевание лечит душу. Вытеснение переживаний возможно лишь на какое-то время. Всё равно наступит момент прорыва. И чем дольше утрата игнорируется, тем активнее проявляются патологические реакции, в нашем случае заикание.

Встреча со смертью – трудная, однако очень часто она очень обогащает жизнь, наполняет её новым светом.

Но ещё больший душевный труд достаётся детям, которые остались без попечения родителей в связи с лишением их родительских прав. Представьте себе, когда ребёнку сообщают, что у него больше нет мамы, а он точно знает, где она живёт, мама иногда даже приходит к нему в детский дом и слёзно причитает, что очень скучает и скоро обязательно перестанет пить, заберёт своё любимое чадо домой. И ребёнок оказывается в ловушке. Фактически родителей нет. Лица, которые формально выполняют их функцию – сотрудники детского дома – не могут, да и не имеют права становиться близкими, так как после смены, даже самые любящие воспитатели уходят домой. Ребёнок начинает идеализировать пьющих мать и отца, приписывать им качества, которыми они никогда не обладали. Ожидание чуда – мама придёт! – длится годами. Затем наступает разочарование и жестокое мщение себе и миру за предательство и отвергнутость. Пьянство, наркомания, проституция, аборты, новые брошенные дети. Новый круг.

У детей помладше есть шанс на социально приемлемую жизнь, если найдутся люди, которые примут их в семью. Они принимают новые ценности, легче отказываются от образа жизни родителей. А с подростками сложнее. Даже попав в семью, такой подросток  очень раним. Вначале он стремится быть принятым, послушным. Но в душе его живёт мама. И новые ценности оказываются фикцией. Всё носит временный характер. Подросток боится привязываться – снова будет больно.

Утрата родителей реально не произошла. Подросток продолжает на расстоянии жить воспоминаниями, а главное надеждами. И эта надежда не пускает ребёнка в новую жизнь. Он мечется между постоянным разочарованием и новыми надеждами.

Оставаясь физически живыми, родители лгут и себе, и детям. Эта ложь и есть главное преступление, так как осознав её, подросток фактически совершает убийство родителей в своей душе. И это сопровождается такими же сильными страданиями, как и физическая утрата.

Чтобы реально помочь этим подросткам, их нужно не жалеть и успокаивать, а нужно вместе с ними пройти через осознание факта утраты. Нужно, чтобы нашёлся тот, кто выслушает, даст выплеснуться горю, примет гнев и обиду, молча посидит рядом, держа за руку. Кто подтвердит, что утрата действительно случилась. Кто не будет обещать счастливую жизнь, а поможет взять ответственность за будущее.

 Подробнее о работе с детским и подростковым горем можно познакомиться на семинаре: http://www.sifep.ru/povysheniya-kvalifikatsii/psikhologicheskaya-pomoshch-detyam-i-podrostkam-perezhivayushchim-utratu