Что важнее - яркие феномены в терапии или полутона?

Я доверяю полутонам больше, чем сильным аффектам. На то у меня есть несколько оснований. Во-первых, интенсивно выраженные эмоции являются чаще всего симптомом деятельности той или иной концепции – в некотором смысле ее побочным продуктом. Всерьез иметь дело с концепцией значит вкладывать свои силы и время либо в ее усиление, либо в лучшем случае в ее перестройку. Ни то, ни другое ни входит в планы психотерапии, фокусированной на переживании. Феномены-инновации – источник переживания – чаще всего робко появляются из фона, как бы намекая на то, что в поле есть жизнь, пока не обладающая признанным статусом. Интенсивное же и сильное проявление в контакте, как правило, является либо легализованным манифестом чего бы то ни было, например, какой-то концепции, либо, отражением отчаянной конфронтации с этой концепцией по типу контрзависимости. В обоих вариантах со всей очевидностью проступает концептуальная природа внешне энергичного проявления. 

Во-вторых, витальность являет себя на двух уровнях, которые представляются мне альтернативами – содержательном и вибрационном. Яркая проявленность аффекта, как правило, релевантна содержательному уровню. Здесь витальность тратится на поддержание внешней энергии презентации. При этом чаще всего соответствующие феномены являются отражением той или иной концепции. Наверняка у вас, уважаемый читатель, не раз было ощущение, что несмотря на внешне довольно интенсивные чувства у другого человека, его жизнь рядом с вами не трогает вас. Ваше сердце остается безмятежным и не откликается на рассказ человека. С другой стороны, иногда тихий голос и внешне невыраженное эмоционально предъявление человека просто «взрывает» ваш контакт на уровне сердца, на уровне вибраций. Вас как будто пронизывает рассказ вашего партнера, заставляя трепетать все ваше существо. Я выдвигаю этот тезис не как доказанную закономерность, но как наблюдения в опыте – внешняя сила эмоции и ее вибрация в контакте очень часто исключают друг друга. Я полагаю, что в большинстве случаев они являются альтернативами. Это еще одно основание, которое склоняет меня к тому, чтобы в процессе психотерапии, фокусированной на переживании,  доверять больше полутонам, чем сильным и ярким аффектам.

В заключение приведу показательный в этом смысле пример.

Описываемая сессия имела место во время очередной встречи постоянно действующей терапевтической группы. Молодая женщина А. 32 лет жаловалась на то, что ее жизнь носит довольно серый, однообразный характер. Значительную часть времени А. чувствует себя несвободной и как бы «обесточенной». Вместе с тем, некое фоновое диффузное психическое напряжение присутствует всегда. Через некоторое время А. сказала, что почти всегда ей приходится сдерживать свои чувства, причем как «хорошие», так и «плохие». При этом некий «внутренний голос» рекомендует ей придержать свои реакции до тех пор, пока они не окажутся сформулированными достаточно «экологично» для себя самой и особенно окружающих. Только вот это «адаптированное» выражение своего состояния зачастую не сколько-нибудь заметного облегчения. Кроме того, время от времени описываемый «внутренний голос» наказывал А., транслируя ей примерно следующее «Ты ничтожество, ты ни на что не способна!» Спустя некоторое время нашего разговора я предложил А. смоделировать ситуацию ее жизни. Для того, чтобы «внутренний голос» смог оказаться в реальном контакте с А., она выбрала одну участницу группы в качестве репрезентации «голоса». Нужно сказать, что «голос» справился со своей ролью удивительно правдоподобно и эффективно, что проявилось в его чрезвычайной агрессивности (по всей видимости, сказалось то напряжение, которое из нашей сессии «растеклось» по группе). Выглядело это следующим образом. А. сидела на стуле, опустив глаза и несколько обмякнув, «внутренний голос» же настойчиво, энергично и довольно эмоционально повторял одну и ту же фразу «Ты – ничтожество и ты ни на что не способна!» Причем, чем активнее был «голос», тем апатичнее выглядела А. Такого рода беспомощная реакция А. меня просто поразила – удивила, опечалила и возмутила одновременно. Это повторялось некоторое время до тех пор, пока я не приостановил процесс и не поделился своими реакциями. В ответ на это А. почти никак эмоционально не отреагировала, сказав, что привыкла жить таким образом, более того, сообщение «голоса» ей представляется справедливым и оправданным. Этакая реакция, напоминающая поведение очень пораненного человека, вскоре нашла свое обоснование в рассказе А. о психологическом насилии, которому она подвергалась в течение всего своего детства. Несмотря на впечатливший меня рассказ, который, однако, звучал довольно монотонно и безжизненно и как бы заученно-механически, я попросил вернуться А. еще на некоторое время в актуальный контакт с «внутренним голосом», пока отодвинув разговор о детстве в сторону[1]. Никак не меняя выражение лица, А. снова посмотрела на «внутренний голос». Я попросил ее оставаться в контакте с «голосом», стараясь замечать, что будет с ней происходить. А. обнаружила в себе интенсивное желание избавиться от этого непрошенного попутчика ее жизни. Я предложил ей каким-либо образом обойтись в контакте с этим желанием, на что А. так же вяло и апатично сообщила «голосу»: «Оставь меня, я без тебя обойдусь». Разумеется, «внутренний голос» отреагировал на это посланием лишь усилением своей активности, никак не измененной в содержании. Некоторое время сессии было посвящено экспериментам по размещению желаний и чувств А. в контакте с «голосом». На этом этапе терапии я обратился за помощью к группе, попросив ее участников дать свои реакции на происходящее. Интересно, что, участники почти все обратили внимание на безжизненное поведение А., в котором, по их мнению, не хватает силы и агрессии. В этот момент, задумавшись о своих чувствах, А. сказала, что, действительно, испытывает злость к «голосу». Вернувшись в контакт с «голосом», А. предприняла при дружной поддержке группы ряд экспериментальных действий по «изгнанию голоса из своей жизни», включая яростный крик и попытки вытолкать «голос» за дверь. Несмотря на активные действия А., по моему ощущению, они были, по-прежнему, в некотором смысле механическими и тем самым безжизненными. По всей видимости, внешняя энергичность А. была все еще изолирована от переживания, что вызывало у меня чувство печали, жалости и тревоги. Неудивительно, что через несколько минут описываемых энергичных экспериментов А. истощилась, в то время как «внутренний голос» стал только живее и агрессивнее. Я сказал А. о своих чувствах, в процессе переживания которых я столкнулся еще и с сильной болью. На несколько секунд взгляд А. остановился, она почти перестала дышать и далее разразилась рыданиями. Я попросил ее не оставлять контакт, продолжая переживать происходящее с ней, и в тот момент, когда сердце подскажет ей путь жизни в актуальном контакте, снова обратится к «голосу». А., посмотрела глазами, наполненными слезами, на «свой внутренний голос» и произнесла: «Оставь меня, мне очень больно!». Фраза, прозвучавшая довольно тихо, но отчетливо, как будто прогремела в группе. До этого момента куражившиеся «голос» и группа замерли, впервые как будто услышав А. Граница-контакт, равно как и переживание контакта А, были восстановлены. По отзывам всех участников процесса последняя сказанная фраза обладала какой-то удивительной силой, способной восстановить жизнь в контакте и остановить насилие. Причем, в ответ на нее появилось значительно больше уважения к А., а честность, прямота и сила, с которыми она была произнесена, позволили избежать ответной вины, несмотря на сопровождавшие ее слезы.

***

Мне кажется, что чем больше терапевт в процессе фокусирует свое внимание на проявлении вибрационного уровня полевой динамики, тем ближе к сути первичного опыта он оказывается и тем, следовательно, у него появляется больше шансов восстановить и поддержать процесс переживания. Наблюдайте за полем «животом», т.е. всей своей жизнью, дорогие психотерапевты.

[1] Разговор о событиях прошлого имеет значение в терапевтическом смысле лишь в том случае, если он восстанавливает актуальный процесс переживания. Именно поэтому моим выбором в описываемой сессии был не акцент на исследовании выученной беспомощности А., а актуальный контакт, в ходе которого история детства появилась в сессии. 

http://pogodin.kiev.ua/news/chto-vajnee-yarkie-fenomeny-v-terapii-ili-polutona