Асоциальное поведение подростка глазами психодинамического направления психотерапии

Начнем с простого случая.

Мать привела тринадцатилетнего сына с жалобой на плохое поведение и настаивала на том, что его нужно отправить в исправительную школу. Вначале состоялась беседа с матерью, которая в ответ на несколько простых вопросов рассказала довольно гладкую историю. В среду мальчик относил ей мыло, соду и газету в прачечную, которая располагалась в том же многоквартирном доме, где жила семья. Когда она вернулась в квартиру после полудня, дверь была заперта. Мальчик исчез, ключи оставил у соседей. Мать рассказывает: «Я думала, что он убежал, он уже делал так несколько раз без всяких причин. Мы хорошо с ним обращаемся дома... Из моего кошелька, который лежал на столе, ничего не пропало. Там было немного денег. Сбережения моего мужа тоже на месте. Мы храним их во внутреннем кармане старого пальто в шкафу. Мальчик знал об этом. Только потом я обнаружила, что он взял немного денег из ящика кухонного стола и все, что было накоплено его сестрой. Когда он не вернулся вечером домой, я пошла в полицию и заявила о нем, как о пропавшем. В пятницу после полудня я встретила его по дороге домой с работы. Он был мрачен и упрям, но умылся и переоделся в чистую одежду. Он не хотел разговаривать, и мне не удалось из него выудить ни где он был, ни что он сделал с деньгами. Я так до сих пор этого и не знаю. Я не ругала и не била его, но я не знаю, что ещё с ним делать. Ему дорога в исправительную школу».

Женщина довольно откровенно поведала о семейных делах. Она в течение пятнадцати лет состояла в счастливом браке с мастером из механической мастерской. Она работала на дому — вышивала для одной из городских фирм. На вопрос, были ли у них семейные конфликты, она ответила: «О да, мелкие ссоры, как у всех». Отношения между ней и мальчиком казались хорошими: «Я уверена, что он любит меня больше, чем отца. Мой муж слишком снисходителен к нему. Он позволяет мальчику делать все, что ему заблагорассудится, и практически никогда не наказывает его. Меня это ужасно раздражает, но мое раздражение не приводит ни к чему хорошему. Если я что-нибудь говорю, мой муж уходит из дома и не возвращается часами. Мы не можем много времени уделять детям, поскольку оба работаем весь день. Мой муж любит рыбалку и ездит рыбачить по воскресеньям. Он часто берет с собой мальчика. А мы с дочерью остаемся дома, шьем».

Семья жила в трехкомнатной квартире. Дочь спала с родителями, мальчик в своей маленькой спальне. У матери не было никаких проблем с одиннадцатилетней дочерью, которая хорошо училась в школе и была трудолюбива дома. Когда дети ссорились между собой, девочка чаще уступала брату, чем следовало бы. В конце рассказа женщина сказала, что у них не было никаких ссор до тех пор, пока мальчик не убежал в последний раз. У него не было причин бояться наказания, и она не знала, что ещё могло его напугать. Она не могла объяснить его побег. На него не могли повлиять другие ребята. Его единственный друг был из хорошей семьи и вряд ли был вообще когда-нибудь связан с улицей.

Рассказ женщины можно дополнить следующими фактами: оба родителя были совершенно здоровы. Ни по той, ни подругой линии не было ни алкоголизма, ни душевных болезней; тенденций к преступному или делинквентному поведению тоже не наблюдалось. Мальчик развивался нормально, в детстве не было никаких аномалий, оснований подозревать у него психические заболевания тоже не было.

Затем состоялась беседа с мальчиком. Мальчик произвел очень благоприятное первое впечатление. В его внешности нельзя было увидеть никаких типичных черт делинквентного ребёнка. Наоборот, он выглядел как хорошо воспитанный ребёнок из семьи среднего класса. Хорошо развитый физически, он казался сильным, на детском, круглом лице светилась солнечная улыбка. Темные волосы аккуратно расчесаны, лицо и руки выглядели так, будто их выскребли. Безупречно чистый белый морской костюмчик усиливал впечатление переросшего ребёнка.

После обычного приветствия и нескольких дежурных фраз, мы сели за столом в моем кабинете. При рассмотрении отношений между педагогом и ребенком в следующей части мы ещё отметим значение первого интервью. Часть диалога я приведу дословно, остальное можно описать в общих чертах. Все интервью конфиденциальны. Мальчик рассказал об отношениях между родителями в другом свете: между ними было не так уж много согласия; они понимали друг друга не очень-то хорошо. Когда мать сердилась, отец уходил и не возвращался часами. Неделю назад, в субботу, после ссоры, отец взял свои рыболовные снасти и уехал за город. Но вместо того чтобы вернуться в обычное время, оставался там до поздней ночи воскресенья. Мать боялась, что с ним могло что-нибудь случиться и сильно беспокоилась.

Отношение мальчика к родителям было амбивалентным: оно колебалось от привязанности до отвержения. Когда мать была слишком строга с ним, он шел к отцу; если отец отказывался брать его на рыбалку, он жаловался матери. Он больше любил мать, но считал, что отец был прав, когда уходил после ссор из дома. Сестра относилась к нему не очень хорошо, он часто бывал на нее сердит. Мать больше благоволила к девочке. Во вторник вечером, перед тем как он убежал, мать дала его сестре денег на починку туфель, а ему ничего не дала, хотя ему туфли нужны больше, чем его сестре. И мать не видела никаких причин для его раздражения. Сестра лучше него училась в школе. В школе ему не нравилось, он предпочел бы бросить ее и пойти учиться на механика. У него не было друзей, кроме одного мальчика его возраста, который ему очень нравился. На улице он гулял, только когда его приглашал этот мальчик. Иногда они вместе ходили в кино. Больше всего его привлекали фильмы, а также книги про путешествия. Единственной причиной, по которой он хотел стать механиком, было то, что моряком ему не позволят быть родители.

Я приведу наш диалог, касающийся его побега из дома, так как он проясняет причины его делинквентности.

—  Когда ты ушёл из дома?

— В среду.

—     Когда конкретно это было? Утром или после обеда?

—     Я не помню точно, но ближе к полудню.

—     Ты ушёл прямо из дома или ты уже был па улице?

—  Я был дома и оттуда ушёл.

—  Кто-нибудь ещё был дома?

—  Нет, я был один.

—  Где были остальные?

—     Мать в прачечной, отец на заводе, а сестра была в школе.

—     Вспомни, было ли что-нибудь не так перед этим? Может быть, ты был зол или напуган?

—  Нет.

—     Может, что-то случилось во вторник вечером?

—  Нет, ничего.

—  А что ты делал вечером во вторник?

—     Я ходил в магазин. Мать дала мне денег, сдачу я принес, и она положила её в ящик стола.

—     Теперь, вспомни как следует: может мать или отец были сердиты на тебя во вторник вечером или в среду утром?

—  Нет.

—    Были ли у тебя какие-нибудь неприятности с отцом?

— Нет.

— А с сестрой?

—     Нет, а вообще-то, да. Меня взбесило, что ей починили туфли, а мне новые не купили.

—   Как это было?

—      Мать дала ей денег, и она положила их в копилку.

—   Почему?

—      Не знаю. Мать взяла деньги из ящика стола.

—      Ты думал о побеге во вторник вечером?

—   Нет.

—  А когда подумал?

—   Не раньше среды, и сразу же ушёл.

—   Что ты делал перед этим?

—      Я отнес матери соду, мыло и газету. А потом вернулся в квартиру.

—   Ты читал газету?

—      Да.

—   О чем там было написано?

—  О том, что в горах человек потерялся.

—      Когда ты относил вещи матери, что-нибудь было не так?

—   Мать была зла из-за денег.

—   Каких денег?

—      У моего друга украли деньги, и они думают, что это я их взял!

—   Кто «они»?

—  Да все, и мать тоже.

—   Ты был взбешен из-за матери?

—      Конечно. Про себя я подумал: «Она меня достала.

—     Что ты делал, когда пришел домой из прачечной?

—    Я намазал маргарином кусок хлеба и съел его.

—    В это время ты был на кухне или в гостиной?

— Я был в гостиной и смотрел в окно.

— Ты заметил что-нибудь на улице.

—    Я смотрел во двор. Там была собака, и я кинул ей кусок хлеба.

—    Покажи мне, как ты стоял у окна.

Он оперся на локти и подался вперед над столом. Он остался в этой позе, чтобы ему было легче вспоминать.

—     Что случилось после того, как ты кинул собаке хлеб?

—  Потом я убежал.

—     Погоди минутку, не так быстро. Ты наклонился над подоконником, доел свой хлеб с маргарином, бросил немного собаке. Теперь сосредоточься и постарайся вспомнить, почему это ты вдруг захотел убежать?

— Я не знаю.

— Эта мысль пришла, когда ты ел?

—     Когда я доел, я подумал: «Я поеду в Тульн».

—  Почему в Тульн?

—  Потому что я хотел уйти в лес.

—  Разве лес есть только в Тульне?

—     Нет, но я хотел набрать вишен для матери.

—  Но почему обязательно в Тульне?

—    Потому что у отца там есть несколько вишневых деревьев.

—  Откуда ты знаешь?

— Я был с ним, когда он их покупал. Мы часто были с отцом в Тульне, когда ездили на рыбалку.

— Понятно. Ты подумал, что пойдешь в Тульн, чтобы набрать вишен для матери. И что было дальше?

— На подоконнике лежало несколько вишневых косточек. Потом я пошел на кухню и сделал четыре бутерброда с маргарином.

— Что ещё ты сделал?

— Я взял у матери немного денег и сумку.

— Где ты взял деньги?

— В ящике кухонного стола.

—    Ты уверен? Да.

— Подумай хорошенько.

— Я взял все, что было в ящике.

— Где ты взял остальные?

— В копилке моей сестры.

— Где она была?

— В комоде, в гостиной.

— Он был заперт?

— Да, но ключ был у матери в кошельке.

— Где был кошелек?

— На столе в гостиной.

—    А деньги там были? Да.

— Сколько?

— Не знаю.

— Ты взял все деньги из копилки сестры или немного оставил?

— Я не стал брать все.

— Почему?

— Мне не нужно было много для поездки.

—      Где-нибудь ещё в квартире были деньги?

—     Да, в шкафу, в старом пальто отца. Он хранит деньги в кармане, в бумажнике.

—  Шкаф был закрыт?

—  Да, но ключ был в замке.

—   А у тебя тоже есть копилка/

Да.

—   Почему ты не взял своих денег?

—   Я хотел их накопить.

— Как получилось, что ты взял деньги своей сестры?

Ответа нет.

— Ты взял деньги из копилки своей сестры, и что дальше?

— Я положил в карман бутерброды и запер квартиру.

—   Ты взял ключи с собой?

— Нет, я отдал их соседям и потом ушёл.

— Ты не боялся встретиться с матерью на лестнице?

— Нет, она говорила, что ей придется поторопиться, чтобы успеть к обеду.

—   Что бы она сделала?

— Не знаю. Предполагалось, что я поставлю разогревать обед.

—   Ты сделал это?

—   Нет.

—       Куда ты направился, когда вышел из дома?

—   На вокзал.

—   Ты шел пешком или взял такси?

—       Я шел пешком, а потом мне пришлось два часа ждать.

— Я сел и съел бутерброд.

— Отец всегда брал обед, когда вы вдвоем отправлялись на рыбалку?

— Да, и всегда нес его я.

— Когда ты был на вокзале, ты не боялся, что тебя могут поймать?

— Нет, никто из домашних там не бывает.

— Ты понял, когда доехал до Тульна?

— Да, я очень хорошо знаю вокзал.

— Что ты сделал, когда добрался до Тульна?

— Ничего.

— Ты остался на вокзале?

— Нет, я пошел прямо в лес.

— Но потом ты что-то сделал?

— Да, а я думал вы имеете в виду, не озорничал ли я.

— Что ты делал в лесу?

— Я нашел вишневые деревья.

— Ты собрал вишен?

— Нет, они ещё не созрели. А потом мне стало страшно идти домой.

— Что ты сделал потом?

— Я прогулялся по лесу.

— Для чего?

— Я искал землянику. Там ещё были вишневые деревья. Я сорвал несколько вишен и съел.

— Ты взял вишни с этих деревьев для матери?

— Нет.

— Как долго ты оставался в лесу?

— Пока не стало довольно темно. И ещё

начался дождь.

— Куда ты пошел ночью?

— Я спал в сарае.

Потом он подробно описал, как провел ночь, и каким был осторожным, чтобы его не обнаружил фермер. Он рассказал, каким одиноким он себя чувствовал, потому что ему пришлось спать в сене абсолютно одному, как вначале он боялся, что утром проснётся и его поймает фермер, а потом и вовсе не смог заснуть, поэтому ушёл из амбара сразу же, как только стало светло. И хотя весь следующий день шёл дождь, он оставался в лесу, чтобы его не нашли. Он почти не думал о доме. Единственная мысль, которая его волновала, удастся ли ему опять поспать ночью в том амбаре. Он подождал до наступления темноты, пробрался в тот же амбар и незамеченным зарылся в сено. В этот раз он спал прекрасно и проснулся только ясным днем. Ему пришлось ждать, пока фермер уйдет из дома, чтобы быстренько вернуться в лес. Он не потратил ничего из оставшихся денег, потому что берёг их на обратную дорогу. Единственной пищей ему служили земляника, вишни и три оставшихся бутерброда. Последний бутерброд он съел в пятницу утром. Домой его пригнал голод. По дороге домой он не чувствовал особенных угрызений совести. Он не испытывал страха, пока не дошел до двери. Дома была только сестра, которая сказала, что мать скоро вернется с работы, что родители очень рассержены из-за его побега. Он помылся, переоделся в чистую одежду и пошел встречать мать. Когда он встретил ее на улице, она не ругала его, а только сказала ему, что он настолько плохой мальчик, что его место в исправительной школе.

Следующий короткий разговор с матерью подтвердил рассказ мальчика. Услышав причины, которые назвал мальчик, она перестала серьезно воспринимать его воровство и побег. Но она не могла понять, почему он сам ей этого не рассказал. Чтобы ответить на этот вопрос, нужно рассмотреть случай поближе. Действительно ли дело так просто, как подумала мать? Даже поверхностное изучение позволяет нам выделить две отличные фазы в его поведении, которые являются продуктами разных психических состояний. Мальчик сам рассказал, где закончилась одна и началась другая — в лесу, когда он увидел, что вишни ещё не спелые. «Вишни ещё не созрели, и мне стало страшно идти домой». Пока оставим вторую фазу и вернемся к началу. Сразу же можно отбросить несколько вероятных причин делинквентности. Нет никаких указаний на патологию или наследственную склонность к бродяжничеству. Нельзя объяснить побег и страхом наказания или тревожностью. Ясно одно: мальчик объяснил свой поступок желанием принести матери вишен.

Вначале рассмотрим случай без обращения к психоанализу. Ни один ребёнок не бывает абсолютно правдивым, поэтому нужно тщательно проверить все утверждения мальчика. Мы ещё не знаем, говорил ли он правду. Слова делинквентных подростков всегда нужно проверять. Однако, даже если мы уличили ребёнка во лжи, не следует его обвинять. Нужно избегать выражений типа: «Ты лжешь», «Ты должен говорить правду». Гораздо более эффективно вести себя так, как будто ребёнок сделал ошибку. Например, можно сказать: «Ты уверен в том, что сказал?», «Подумай хорошенько» или «Погоди-ка, расскажи мне ещё раз» и т. д.

Как же было в случае с этим мальчиком? Действительно ли он хотел принести матери вишен из Тульна, или просто рассказал мне это в качестве оправдательной причины? Каким был его мотив? Поскольку мы не можем это утверждать со всей определенностью, придется удовлетвориться предположениями, основанными на общем впечатлении от ребёнка. Врал ли он? Возможно. Он отказался давать матери какие-либо объяснения, и он знал, что мать привела его ко мне, чтобы отправить в исправительную школу. Следовательно, его судьба зависела от того, какое впечатление он на меня произведет. Он мог подумать: «Если я не дурак, я смогу выкрутиться из этих неприятностей». Если он руководствовался этой мыслью, то он очень верно понял свою мать. Её отношение изменилось после того, как она узнала от меня, какая милая идея подвигла мальчика на побег. Подтверждает ли его поведение наши подозрения? Да, потому что вначале он сказал, что хочет поехать в Тульн, потому что там есть лес, и только потом упомянул о вишневых деревьях. Помните эту часть беседы? После нескольких моих попыток выяснить, когда он решил ехать в Тульн, мы вели следующий диалог. «Эта мысль [поехать в Тульн] пришла, когда ты ел?» — «Когда я доел, я подумал: «Я поеду в Тульн». —«Почему в Тульн?» — «Потому что я хотел уйти в лес». Только когда я спросил его: «Разве лес есть только в Тульне?»,ему пришло в голову: «Нет, но я хотел набрать вишен для матери». — «Но почему обязательно в Тульне?» — «Потому что у отца там есть несколько вишневых деревьев».

Теперь попробуем без предубеждений подумать, мог ли он говорить правду. Это кажется возможным, если мы сравним его слова со словами матери, которая, конечно, не могла быть с ним в сговоре. По всем фактам их утверждения полностью сходятся. То, что мальчик рассказал мне, что украл несколько вишен с деревьев, не принадлежавших его отцу, свидетельствует о его правдивости. Он сказал об этом спонтанно, хотя, если бы подумал, мог бы решить, что это будет работать против него. К этому можно добавить и тот факт, что он взял с собой сумку для вишен, что он не взял денег больше, чем ему требовалось для оплаты проезда, хотя легко мог это сделать; что он не потратил ничего на себя, но сохранил остаток на обратную дорогу и что он испугался, когда понял, что не может выполнить свой план, потому что вишни ещё не созрели.

Если вспомнить то впечатление, которое он производил во время интервью, невозможно поверить в то, что он лгал. И всё же, предположение, что он говорил правду, тоже неубедительно. Нет никаких очевидных причин, по которым он мог с теплотой думать о матери. Напротив, вечером он был раздражен на неё, потому что его сестра получила туфли раньше, чем он, и как раз перед побегом он был сердит из-за денег.

Но возможно, он был «хорошим ребёнком». После того как его гнев поостыл, а голод был удовлетворен, он подумал о своей бедной матери, работавшей в прачечной и пожалел её. Вишни должны были служить актом примирения. Это предположение казалось бы приемлемым, если бы не опровергалось другим фактом: он украл у матери и сестры. Если бы его единственной мыслью было принести матери вишен, он мог бы сделать это очень просто, купив их на свои сбережения. Так же и не было необходимости возвращаться домой с пустыми руками; украв вишни, чтобы поесть, он мог бы спокойно наполнить украденными вишнями и сумку для матери. Можем ли мы после этого утверждать, что он лгал? Мы ещё не в состоянии сделать заключения. Может быть, причиной было то, что он был сладкоежкой, хотя и не осознавал этого? Он съел свой хлеб и захотел чего-нибудь ещё, увидел вишневые косточки на подоконнике, и это заронило в нем мысль принести вишен для матери? Его собственное желание поесть вишен замаскировалось под благовидным предлогом. Кража денег будет социально приемлема, потому что он ничего не потратил на себя. Он действительно достанет вишен. Но если своровать его заставил аппетит, то вряд ли он бы выдержал длительное откладывание его удовлетворения на время ожидания на вокзале и пути в Тульн. Гораздо раньше он бы купил себе чего-нибудь поесть. Он легко мог бы взять больше денег для удовлетворения своих желаний. Он прожил на ягодах и трех бутербродах 3 дня; не потратил денег на еду и не украл их где-нибудь ещё. Известны случаи, когда причиной воровства становился неумеренный аппетит, но этот на них не похож. Мы не можем с уверенностью утверждать, что мальчик лгал, но и не можем считать, что он говорил правду. Существует искушение остановиться на компромиссном варианте: сказать, что, хотя он лгал, он сам верил, что говорит правду. Возможно ли такое, и можем ли мы принять такое неопределенное предположение? Неопределённость ещё больше возрастает, если, наконец, поставить вопрос: почему мальчик потратил деньги из копилки сестры, но не взял ничего из собственных или из сбережений отца и матери, хотя они были одинаково легко доступны.

Кажется, тут мы зашли в тупик. Возможно, вы придумали другие варианты объяснения поведения мальчика, возможно, вы потеряли терпение в ожидании объяснений, для чего нужно было поднимать всю эту канитель из-за того, что мальчик украл деньги и ушёл из дома. Мы поставили перед собой задачу исследования асоциального поведения и не можем от неё отказаться просто потому, что нас не устраивают результаты. Похоже, мы должны обратиться за помощью к психоанализу. С точки зрения психоанализа ни воровство, ни побег из дома нельзя считать случайным происшествием, так же как нельзя их объяснить привязанностью мальчика к матери или его любовью к сладкому. Так как же мы определим мотив?

До сих пор мы брали для рассмотрения только утверждения мальчика. Поскольку это ни к чему нас не привело, давайте испытаем другой способ. Когда он принес матери в прачечную соду и мыло, она сделала замечание относительно денег, которые пропали у его друга. Он был очень раздражен из-за этих подозрений и подумал про себя: «Она меня достала», что может означать: «Она меня не любит. Я уйду от неё». Откуда взялось это желание? Он был зол на мать вечером из-за туфель, и она опять его разозлила. Ему нужно было что-то предпринять, чтобы изменить неприятную ситуацию, в которой он оказался. Импульс к побегу вполне понятен. Но это не объясняет ни факт воровства, ни то, почему он взял деньги только у сестры и матери, ни почему решил ехать в Тульн, ни его слова о том, что он собирался привезти матери вишен. Нам следует сделать ещё один шаг и признать, что он мог и не осознавать своей истинной цели. Если он не знал, что им двигало, то причины лежат в бессознательном, и мы не можем выявить их с помощью расспросов не потому, что он не хочет об этом говорить, а потому, что сам их не знает. Их нужно искать в бессознательной сфере психики мальчика.

В динамической концепции психоанализа, психическое явление объясняется взаимодействием психических сил. Поездку мальчика в Тульн и всё, что с нею связано, можно считать результатом такого процесса. Значит, за его поведением нужно искать психический мотив. Похоже, что здесь действовало два бессознательных побуждения, и одно из них должно было не допускать в сферу сознания другое. Окончательное решение относительно антисоциальных поступков мальчика зависит от раскрытия пересечения этих двух сил. Но для этого нам нужно подробнее изучить упомянутые процессы. Следует начать с краткого описания бессознательного. Не нужно думать о бессознательном только как о подсобном материале, который помогает объяснить нам некоторые психические явления. Оно действительно существует, так же как и сознание. Мы также должны понимать, что оно имеет свое собственное значение и особенные функции. Когда мы говоримо бессознательном и сознании, мы не имеем в виду две совершенно отдельные части психики, их нельзя классифицировать таким образом. Однако психические процессы, как таковые, действительно делятся на две фазы в зависимости от того, «знает» или «осознает» их человек или нет. Б бессознательном содержатся различные элементы, оно выполняет различные функции. Например, отсюда берут начало наши желания и эмоциональное отношение к другим людям и к тому, что происходит вокруг нас. То, что мы называем тяготением к другому человеку, появляется в бессознательном задолго до того, как человек начинает его осознавать. Если мы понаблюдаем за реакциями новорожденного ребёнка на собственные органические потребности и на стимулы из внешней среды, мы поймем, почему Фрейд считал бессознательные процессы первичными. У младенца проявляется очень малосознательного. По мере взросления ребёнок начинает осознавать свои телесные ощущения, получаемые от органов чувств, то есть сознание развивается из бессознательного.

Стремление ребёнка к подражанию — тоже действие бессознательного. Чувство любви к родителям развивается у него без его ведома. Благодаря ему он восхищается ими и перенимает некоторые их черты. Мы говорим, что он идентифицирует себя с ними. Когда маленькая девочка обращается с куклой так же, как она видела, её мама обращается с младшим братишкой или сестрёнкой, или играет с кукольной посудой, ведет игрушечное хозяйство, она идентифицирует себя с матерью. Маленький мальчик, который одевает шляпу отца и демонстрирует её, прогуливаясь по комнате, или отказывается идти в постель, потому что отец ещё не ложится спать, тоже идентифицируется с ним. Если мы понаблюдаем за ребёнком повнимательнее, мы поймем, что такие явления встречаются на каждом шагу. Дети идентифицируют себя не только с людьми, но и с животными, а иногда с неживыми объектами, например с игрушками.

Почему мы рассматриваем эту характеристику детского поведения именно сейчас? Потому что она, хотя и не объясняет поведение нашего мальчика, всё же помогает нам понять, каким способом он разрешил для себя конфликт с матерью. Мы знаем, что после ссор с женой, его отец уходит из дома и некоторое время не возвращается. Идентифицируя себя с отцом и поступая так, как он, мальчик нашел выход из собственной неприятной ситуации. Он уехал в Тульн. Он просто повторил то, что его отец сделал в предыдущее воскресенье. Вдобавок он отомстил матери, заставив ее поволноваться. Должно быть, он подумал, что мать будет беспокоиться о его исчезновении так же, как кто-то беспокоится о человеке, заблудившемся в горах. Его месть была ещё полнее за счёт того, что он украл деньги у матери и сестры. Тем самым он сравнял свой счет с сестрой, если денег нет, то и туфли она не может получить раньше, чем он.

Возможно, вы согласитесь с этим заключением, учитывая положение об идентификации с отцом, но, возможно, вы зададите вопрос: «Почему вместо того чтобы признать, что он был сердит на мать, мальчик сказал, что хотел сделать ей приятное, принести в подарок вишни». И вы будете правы, если почувствовали, что механизм идентификации не объясняет воровства и, более того, что все это кажется слишком сложным мыслительным процессом для обыкновенного мальчика. Но давайте сделаем ещё один шаг в объяснении его мотивов.

Это будет легче, если мы признаем, что мальчиком руководил не один мотив, а его поведение в целом определяли несколько импульсов. Представьте, что желание, требующее удовлетворения, возникает в бессознательном. Вот пример. Ребёнок стоит возле стола, на котором лежит коробка конфет. Если ему никогда не говорили, что брать конфеты без разрешения плохо, он угостится ими и добьется удовольствия без всякого внутреннего конфликта. В этом случае желание не встречает никаких препятствий. Другому ребенку запрещали есть конфеты, но он об этом забыл. Легкое чувство неловкости заставит его поколебаться, но в конечном итоге он возьмет конфету и съест без особых угрызений совести. В этом случае желание встретилось с небольшим сопротивлением. Третий ребёнок четко понимает, что он не должен брать конфету, но он хочет ее так сильно, что все равно её берет и потом страдает, испытывая чувство стыда. В этом случае желание преодолевает сильное сопротивление. Возможен и четвертый вариант разрешения ситуации, если в силу воспитания, запрещённое желание будет немедленно отправлено обратно в бессознательное или даже вообще не будет осознано ребенком. В общем, можно сказать, что любое желание, которое вступает в некоторое противоречие с моральными, религиозными или социальными принципами, подавляется последними и либо остаются неосознанными, либо возвращаются в бессознательное после осознания. В механизме подавления участвуют две силы: бессознательное, которое стремится к удовлетворению, и сознание, которое пытается это удовлетворение предотвратить. Другими словами, сила, подавляемая и подавляющая. Результат противоборства непредсказуем.

Подавляемая сила может оказаться настолько сильной, что преодолеет импульс подавления, а может произойти и прямо противоположное. Представьте, что ни одно из побуждений не является настолько сильным, чтобы полностью победить другое. Эта ситуация так же должна найти для себя какое-нибудь выражение. Вот типичный пример. В нашей профессиональной деятельности мы часто сталкиваемся с раздражением. Если мы испытываем сильный гнев в отношении кого-то, мы испытаем облегчение, обругав этого человека. Но останавливают привитые с детства хорошие манеры. Тогда в нас борются два стремления. Если верх возьмет первое, тогда мы дадим выход своим эмоциям, если сильнее окажется второе, мы промолчим. Но, возможно, что не случится ни того, ни другого. Вместо этого мы захлебнемся сильным приступом кашля. Что это значит? Это своеобразный компромисс между двумя импульсами. Для того чтобы выругаться, человек должен задействовать моторный механизм, который использует особые мышцы. Кашель использует те же мышцы, но не вызывает при этом неодобрения нашей лучшей сущности. Такое выражение, объединяющее обе тенденции, в психоанализе называются симптомом.

Как мы видим, в формировании симптома принимают участие два стремления, или, как говорит Фрейд, симптом поддерживается с обеих сторон: с подавляющей и с подавляемой. Эти симптомные формирования часто свидетельствуют о наличии невротической болезни. Аналогичные явления у здорового индивида тоже относятся к действию этого механизма. Фрейд провел исследование этих явлений нашей повседневной жизни, теперь в психоанализе они известны как оговорки, описки, ошибки и т. д.

Вышеописанный пример формирования симптома как компромисса между двумя противоборствующими силами возвращает нас к нашему пациенту. Можем ли мы приписать его поведение действию того же механизма? Находим ли мы здесь два противоположных стремления, которые выражаются в симптоме, потому что ни одно из них не является настолько сильным, чтобы уничтожить другое. Если это действительно так, мы определим подавляемую и подавляющую силы, а также симптом, который они формируют. Несомненно, мальчик был в ссоре с матерью, перед тем как он убежал из дома. Предположим, что его желание скрыться так же, как отец, представляет собой один импульс. Этот импульс мог быть осознанным или подавленным, бессознательным из-за какой-то сдерживающей силы, которая мешала ему убежать. Сперва он хотел поехать в Тульн и знал, зачем он едет. Сильный импульс, вероятно, подавил это желание, и в результате он остался дома. Его содержание могло быть таким: «Хорошие мальчики не убегают из дома», или«Я получу взбучку за побег». Но в итоге он убежал.

Попробуем другие подходы к объяснению конфликтующих импульсов. Мы пришли к выводу, что кульминация гнева нашего мальчика нашла свое выражение в желании отомстить и наказать мать. Вряд ли этот импульс мог быть осознанным, прежде чем был подавлен. Указание любить собственную мать глубоко укоренено в каждом ребенке. Если эти два импульса действительно существовали в мальчике, то что же произошло на самом деле? Если бы он стал мстить, преодолев угрызения совести, то украл бы и у бежал, но при этом понимал бы, почему он это сделал. Если бы восторжествовали моральные принципы, то, как мы уже отмечали выше, не было бы никакого проступка. Если бы ни один из них не победил, то мы получили бы ситуацию, благоприятную для формирования симптома. Симптом мог быть сформирован таким образом, что оба импульса нашли бы частичное удовлетворение в одном единственном поступке. Поездки мальчика в Тульн и представляет собой такое решение. Можно предположить, что конфликт, который происходил в нем, пока он стоял возле окна и жевал свой бутерброд с маргарином, закончился в тот момент, когда он увидел на подоконнике вишневые косточки и решил поехать в Тульн. Мы знаем, что он хотел отомстить. Идентификация с отцом позволила ему подражать его действиям и выбрать отцовский способ доставить матери беспокойство. Моральный импульс — сделать что-нибудь приятное для матери не смог помешать удовлетворению от мести, но изменило в сознании форму мстительного порыва, добавив в нее добрых побуждений. Идея принести вишен связана с другой целью. Его проступок был бы невозможен без такой маскировки. Этот симптом отличается от обычного невротического симптома тем, что он не причиняет дискомфорта и неприятностей. Именно эти качества невротического симптома заставляют невротика осознавать свою болезнь и обратиться за помощью и лечением. Тот факт, что делинквенты не страдают от дискомфорта из-за своего симптома, составляет одну из основных трудностей аналитической терапии преступников.

Итак, ценой значительных усилий мы обнаружили, что делинквентный поступок основывается на том же механизме, который обычно задействован в невротическом симптоме. Тем не менее, мы не должны заблуждаться, думая, что любой делинквентный поступок можно объяснить тем же способом. Точно так же нельзя полагать, что мы выяснили все относительно диагноза. Теперь мы многое узнали о терапевтическом процессе и знаем, что нельзя довольствоваться первым поверхностным выводом наподобие «Мальчик украл и убежал». Мы должны подробно выяснить все обстоятельства. Так же для выяснения причин делинквентности недостаточно просто расспросить ребёнка, родителей и других людей из его окружения, поскольку они не знают истинного значения его асоциального поведения. Без психоаналитической работы социальный работник не в состоянии раскрыть его завуалированных причин. В нашем случае ни добрые слова, ни наказание не привели бы к положительному результату. И то и другое только усилили бы деструктивные импульсы. Антисоциальное поведение мальчика было неизбежным в силу природной данности, и изменить его можно было только направив определявшие его импульсы в другое русло.