«Мои слёзы ко мне возвращаются»

Ей за 30, вернее даже близко к 40.

Аккуратно причесанные, собранные в пучок на затылке волосы, гольф под шею, темная юбка. Все время немного наклоняясь, немного прогибая спину, словно испытывая сильную неловкость то ли за то, что она такая, то ли за то, что она здесь, то ли за что-то ещё или всё вместе, она тихо-тихо вошла в кабинет, так же тихо прикрыла дверь и каких-то секунд 10 ждала моего приглашения сесть.

Я всегда обращаю внимание на эти первые аккорды встречи. Они бывают очень информативные, часто настолько, что оказываются основными нотами в мелодиях жизней моих клиентов.

У неё было очень экзотическое имя. Настолько, что я не смогла скрыть своё удивление от того, насколько оно не совпадало с тем, как она выглядела и предъявлялась внешне. Она знала про этот эффект, и я заметила как уголки её губ немного растянулись в легкой улыбке.

Ей сложно было говорить. Было заметно, что она скорее ждет от меня вопросов, чего-то, чтобы её разбудило, расшевелило, оживило, что ли.
Так часто бывает, что люди приходят и «в двух словах» рассказывая свою историю, ждут моей активности. Я понимаю, что это может быть следствием привычной многим людям модели, где есть специалист - доктор, учитель, кто-то, кто знает, и я обычно уделяю этому место, чтобы обьяснить, что психотерапевтическая работа строится по другому принципу - я не тот человек, который знает ответы, скорее тот, кто обучен задавать вопросы, а ответы придется искать самому клиенту.

Но в случае с этой девушкой что-то мне подсказывало (возможно даже то, как она прогибала спину), что здесь её ожидания это не только, или не столько это.

Я начала с имени. Из-за своей необычности оно вполне себе могло играть не последнюю роль в её судьбе. Оказалось она родилась в Казахстане, в семье военного разведчика. Здесь её голос совсем стих, и я обратила на это её внимание. Она первый раз про это говорила. Первый раз в своей жизни она позволила себе говорить о себе, о том, из какой она семьи. Отец 3 года как умер, и сейчас она впервые почувствовала в себе право что-то сделать для себя. Рискнуть выйти, попробовать что-то сделать со своей жизнью.

Я чувствовала, что ей очень хотелось рассказывать. Очень. Знаете, как бывает с ребенком, который знает какую-то тайну, но ему запретили об этом говорить. И он всё пытается найти зацепку, чтобы освободится от этих уз договоренностей.

Она немного напряглась, когда я ей сказала об этом. А потом выдохнув, уже громче сказала: «Думаю, вы правы. Я так долго не по своей воле была нелюдимой, так долго жила в пещере, пока за окном бурлила жизнь, что больше не могу ждать».

«Я хочу вам рассказать об отце. Я думала, что буду про другое говорить. Но сейчас я чувствую, что нужно говорить именно об этом. Они были с мамой в формальном браке. Так было нужно для его работы. Он её не любил никогда. Так мне казалось, да и мама когда-то в сердцах ему это кричала.

А меня… Знаете, у него ко мне, и у меня к нему были двоякие чувства. Когда я была маленькой, мне казалось, что он меня сторониться. То ли я сама его боялась. Он строгий был, немногословный, угрюмый даже.
А когда я начала взрослеть, ближе к 12-13 годам, его интерес ко мне сильно поменялся. Ну как сказать… он начал меня контролировать очень.

Я занималась музыкой, но не в школе, а брала частные уроки, и несмотря на его загруженность он меня всё время забирал, даже маме не разрешал это делать. Мне это не нравилось, но я молчала. У нас не принято было ему перечить.
Ещё я знала , что он проверяет мой портфель. Я специально ставила резинку вертикально внутри кармана, а она потом лежала горизонтально. Мама этого не делала. Ей было не до меня. Это сейчас я понимаю, что у неё были затяжные депрессии, да и тихий алкоголизм, похоже.
Я видела как она прячет чекушки под кухонным гарнитуром. Она вообще жила там, на кухне.
Вся её жизнь проходила там. Там же стояла старая швейная машинка Zinger, и она почти все время то спала, то шила что-то, то готовила. На улицу выходила только за продуктами.

Сейчас вам рассказываю это и так грустно мне…И плакать хочется. Жаль мне её, маму мою. Она ведь, знаете, по молодости красивая была женщина. И с высшим образованием. Она инженер-технолог. Её рано выдали за отца, и она ни дня не работала. Это если не считать домашнее рабство…

Ох как горько мне… Как же мне плохо сейчас внутри, как противно, если б вы знали. Ведь моя жизнь от маминой мало чем отличается.

Мне было 16, мы переехали в Москву. В тот год я еще училась в школе, центральной, престижной. Там меня не особо приняли, но именно там случилась история, после которой моя жизнь затянулась словно в узел.
Я снова хочу плакать…
Все банально. В меня влюбился мальчик, начал активно ухаживать, после школы стоял, ждал возле забора. Я все отнекивалась, смущалась, хотя он мне тоже нравился.
И так было полгода где-то, а потом было день рождения нашей одноклассницы, и она почти весь класс пригласила к деду своему на дачу.
В ту неделю отца не было, он был в командировке. Мама отпустила.
Я помню, как я тогда радовалась. Это первый мой «взрослый выход в свет».
Если б я знала…
В общем там произошло то, от чего мне до сих пор хочется сквозь землю провалиться… Нет, не романтическая любовь и не страсть. Меня изнасиловали…"
Она остановила свой рассказ и словно замерла…
Я до этого следовавшая за её историей, сейчас тоже остановилась.
Я не чувствовала в себе смелости что-то сейчас спрашивать, повисла какая-то неловкость…

Через какое-то время она сама продолжила: «Я сейчас сказала и заметила, что меня это слово уже не тронуло. Может из-за того, что много времени прошло, а может я окаменела. Но я бы сейчас не хотела больше про это говорить…Про тот эпизод. После него много всякого произошло.
Я решила молчать. Решила, что никто никогда про это не узнает. Плакала внутри себя, закрылась от всех, ни с кем не разговаривала.

Почти сразу я начала болеть и почти все время пропускала школу. Однажды я снова заболела, был сильный кашель, подозревали, что воспаление, и мама вызвала врача. И как раз тогда всплыло, что я беременная. Мой округлившийся живот, который я в упор не замечала, вызвал у врачихи больше интереса, чем хрипы в легких.

Отец все слышал. Он был в ярости. Он судорожно решал, что со мной можно сделать - то ли меня сослать куда-то, то ли сделать через знакомых хирургов операцию по удалению плода ( так и говорил, представляете?), но тогда первый раз вмешалась мама. Сказала, что не позволит операций, что могу умереть. Меня нужно отправить к её сестре в деревню, на юг России, чтобы я там родила, а дальше решить что делать с ребёнком.

Видно было, что он готов был меня убить- столько в нём было бешенства. Он тогда посмотрел затуманенными глазами на мать, но что-то в нём сдвинулось, он что-то услышал. Впервые наверное он её услышал.

Меня отвезли к Вале, маминой сестре. Я тогда не знала, что навсегда, вернее так надолго.

Потом я родила словно в беспамятстве, девочку. У меня такое было тогда состояние, наверное депрессия, апатия, что мне было все равно. На всё всё равно. Что со мной будет, что с ней.

Решение было принято - отдать её в детдом. Так и сделали.

Спустя какое-то время отец сказал, что мне можно возвращаться, но в кругу друзей, знакомых мне нельзя что-либо говорить про эту «ситуацию». Но я могу и остаться там, у Вали.

Я осталась.

Этим летом было бы 20 лет, как я там. Но я решила вернуться в Москву.
В место, откуда моя жизнь пошла в другую сторону.
Словно я снова ей отдаю эту власть, этой Москве. Верю, что здесь это возможно.
Только по-другому.
Я очень хочу её найти. Свою дочку.
Я искала её в Краснодаре (там был тот детдом, куда её определили). Узнала, что она здесь живет. Где-то в Подмосковье".

Снова повисла пауза.

"Я вам говорила, что мама умерла совсем вскоре после моей той ситуации. Тромб оторвался. Мне не сказали. Я узнала через месяц после этого только. Я даже не плакала.
Я тогда совсем не плакала. И, правда, окаменела…
Видите, я и сейчас не плачу, но все чаще хочу. Я стала чувствовать, что мои слезы ко мне возвращаются… Мои слёзы…"

Я сидела рядом с ней, и вся её жизнь словно была на моей ладони. Когда-то грубо и глупо оборвавшаяся, а сейчас сквозь годы жаждущая снова через эти слёзы появиться, новым ручейком побежать или тихим шагом пойти…
Меня передёрнуло от осознания, что рядом много таких остановившихся жизней, по чьей-то воли, повернувших в какие-то дикие, темные, тусклые, серые улицы. Что рядом много таких заблудившихся судеб. Что рядом много таких прогибающихся спин, сдавленных грудных клеток, в одиночестве и пустоте состарившихся лиц, дрожащих голосов, робких, плачущих или уже давно пересохших душ.
И где набраться той смелости, чтобы противостоять, где взять сил, чтобы не сдаться. Возможно ли это?
Как решиться на жизнь, когда всё вокруг умирает?
Сколько и чего нужно ждать, чтобы жить? Так, как хочется. Для себя, по-своему.
Как же дорого иногда приходиться платить за чужие, не свои, но со временем вросшие в тебя, выборы….

Меня догоняют кусочки из её слов… вот это… "отдаю власть"… думаю, мы к этому месту еще вернёмся.

С разрешения клиентки публикуется. Детали истории изменены. Все возможные совпадения случайны.

Автор: Алёна Швец