Разорвать удавку. Преодоление запрета выступать публично

Выступать публично – рискованное и зверски трудное дело. Иногда помогает хороший учебник или курсы ораторского искусства. А иногда не помогает ничего. Но это не значит, что нужно опускать руки.

Вера обратилась по поводу запрета проявляться публично. Её статус в профессии достаточно высок – при этом она не выносит мысли о том, чтобы опубликовать свою фотографию, не пишет текстов, не в состоянии записать интервью. А на конференции с ней перед выходом на сцену случилась паническая атака.

Когда я попросила Веру нарисовать свой запрет, она нарисовала виселицу и себя, висящую на виселице – сказала, у нее бывает ощущение, словно горло сдавлено удавкой. Я спросила, с каким событием в жизни, как ей кажется, связан этот образ. Она вспомнила, как в 12 лет папа держал её на коленях и говорил, что они с мамой расходятся. Вера не понимала, что это значит. Отец разговаривал с ней, как с соседской девочкой, без эмоций, как будто это не его дочь; он не горевал, что останется без неё. А когда она поняла, что отец бросает ее, у неё появилось ощущение сжатия на горле, словно её подвесили.

Следующим шагом стало выразить свой гнев отцу в связи с тем, что он бросил их семью, и Вера выразила его очень эмоционально – она никогда раньше не могла себе такого позволить. В конце сессии она сказала, что дышать стало немного легче, а я понимала, что это только начало работы.

На вторую сессию Вера пришла веселая, улыбаясь, рассказала о свежих впечатлениях, связанных с работой, и захотела обсудить отношения с мамой. Она вспомнила, как после развода родителей жила с матерью, и та иногда отпускала её навестить отца. При этом она требовала в красках рассказать отцу о ярких и многочисленных несуществующих поклонниках – то есть требовала, чтобы дочь говорила отцу неправду, при том, что в другие моменты жизни Вера должна была говорить только и исключительно правду.

Вера ходила к отцу, и отец не замечал её, он хотел слышать только о матери. Но Вера «почему-то» не могла пересказать всё, что мать от неё требовала: произнести эти выдумки означало стать полностью повешенной. Перестать быть живой.

Когда Вера возвращалась домой, мать подробно расспрашивала её: «Ты вот это сказала?»  – «Нет, этого не сказала». Мать кричала: «Что ты за бестолочь?! Тупица!», а Вера вся сжималась. У неё возникал страх, что мать перестанет её любить, напряжение в теле от ожидания удара – мать периодически била её то солдатским ремнем, то ногами. Вера задавалась вопросом: неужели правда так трудно было сказать, что мать просила? Почему я этого не сказала? Может, со мной что-то не так? Может, я правда тупая?

Я предложила Вере вспомнить подробнее, какие чувства у неё были в этот момент. Сначала она не могла вспомнить ничего, кроме страха и напряжения, но я была настойчивой и предлагала ей разные варианты. Я спрашивала, была ли безысходность, безвыходность? Да, ответила она, это в самом деле было. Я спросила, был ли у неё страх или ужас? Эти чувства несколько отличаются, страх обычно связан с чем-то конкретным, а ужас – скорее, иррациональное и «гормональное» состояние. Вера поняла, что она переживала именно аффект ужаса. После мы добавили в список растерянность, замешательство, ощущение «я убита», сломленность, непонимание («Почему же я не могу это сказать, может быть, я действительно бестолочь?»). Отсутствие самоценности, чувство обманутости и протеста, горечь, смирение (потому что она соглашалась, что да, действительно, она такая тупица), униженность, ступор и скованность. У неё также возникало подозрение, что  она не родная дочь, что её взяли из детдома.

Когда мы с Верой развернули картину события, где у неё было много переживаний, и каждому подобрали название, мы наконец дали место девочке, которую заставляли быть вещью, говорящим письмом, не замечая её желаний и чувств, потому что внутри ни у отца, ни у матери не было места для неё. Парадокс в том, что психика в подобные моменты делает кульбит, и человек сам себе даёт установку: меня нет. Я предмет, инструмент для своих родителей. Если я буду таким, они будут меня любить. Человек сам перестает замечать себя. Наша задача в терапии – увидеть его таким, каким он был, и дать ему самому заметить себя.

Где-то в середине перечисления чувств Вера глубоко вдохнула и выдохнула и сказала: «Я наконец впервые сформулировала, что со мной происходило». Было заметно, что дышать она стала немного свободнее. Потом я спросила – если взять рисунок с виселицей,  где там будет расположена мама? Вера ответила: «Мама и есть виселица».

Следующим важным шагом, который я предложила Вере, было выразить претензию. И вот что она сказала своей матери:

- Я хочу, чтобы ты признала, что я существовала, а ты не обращала внимания на меня и на мои чувства.

- Я требую признать, что я отказываю тебе в праве называться моей матерью, по крайней мере в те моменты, когда ты так вела себя. Да, ты кормила меня и одевала, но ты не замечала меня как человека.

- Я требую перестать втягивать меня в свои конфликты.

- Я требую, чтобы ты попросила прощения у меня за свои издевательства. За то, что ты читала мои дневники. За то, что заставляла стоять на коленях и молиться. За то, что забирала мою одежду.

- Я требую извиниться за то, что ты изображала из себя всемогущего бога.

Что касается моих собственных чувств, пока я слушала Веру, я поймала чувство тоски, тянущей и неприятной – оттого, что я оказалась свидетелем пыток, пусть и проходивших в далёком прошлом.

Вера сказала, что в 18 лет она не выдержала и ушла из дома. Время сессии подходило к концу.

В конце Вера по моей просьбе рассказала, как себя чувствует: она замечала в процессе, что пока говорила, укачивала себя, как ребенка. Ещё вначале она чувствовала где-то в желудке стягивание, будто там завязан бантик, и вот в конце сессии он разошёлся. Ощущение стянутости в животе ушло. Кроме того, она довольна, что ей удалось впервые в жизни выразить гнев к маме, потому что они сейчас вместе живут. «Мама старенькая, я теперь забочусь о ней». И я подумала: «Боже мой, какой героизм. Взять такую маму к себе». Вера ещё добавила: «Мама – фотограф».

На третьей сессии Вера сказала, что согласилась записать видеоинтервью, а на четвертой сообщила, что ей стало немного легче писать. Мы продолжаем работать.

Если вы «сверхволнуетесь» перед публичным выступлением, возможно, у вас есть для этого причина в виде своего травмирующего события в прошлом. А может быть, и нет никакого травмирующего события, просто публичное выступление – это всегда напряжённое мероприятие.

Для ораторов придумано много инструментов, помогающих справляться с волнением. Я бы рекомендовала одно рисуночное упражнение, если вы найдёте время незадолго до выступления. Нужно сделать рисунок на тему: «Каким я буду, когда прочитаю свой доклад на конференции». Важно представить и нарисовать себя и обстановку вокруг как можно более детально: на чём вы стоите, из чего состоит пространство вокруг, как вы двигаетесь, как вы одеты, какое у вас настроение. Например: «Я спокойная, уверенная, я на берегу моря, и мне легко дышится». По опыту, такая проекция в будущее прибавляет уверенности. Желаю удачи!

Друзья и коллеги, 

приглашаю на еженедельную гештальт-терапевтическую группу 

"ПРЕОДОЛЕНИЕ "ЗАПРЕТА ПРОЯВЛЯТЬСЯ" с 11 мая по 29 июня 2018 г.

 https://www.psyoffice.ru/trainings/preodoleniye_zapreta_proyavlatsa/

Буду рада вас видеть)

* Примечание:

Согласие клиента на публикацию истории получено, анонимность соблюдена.