Физик или лирик?

Вот опять окно, где опять не спят
Может пьют вино, может так сидят
Или просто рук не разнимут двое
В каждом доме, друг, есть окно такое.

Эти цветаевские строчки Алина прочитала Григорию в самый первый день их совместной жизни, стоя рядом с ним на балконе.

Прочитала не оттого, что ее потянуло на лирику, а с той лишь целью, чтобы хоть как-то обыграть и скрасить ту страшную для молодого мужа минуту, когда он понял, что курить в их маленькой и уютной квартире, ему не будет позволено никогда. Алина напрочь не переносила сигаретный дым, да так и не смогла привыкнуть к нему за два года их знакомства. Но это был ее единственный недостаток, более ни в чем она не упрекала Григория и не пыталась его переделать. Редкое качество для молодых жен. А потому Григорий раз и навсегда принял ее условие. Принял безоговорочно. И хотя Алина, работая переводчицей, частенько бывала с шефом в загранкомандировках, ни одна сигарета не зажглась в их доме даже в отсутствие жены.

«Вот опять окно, где опять не спят» Эти строчки засели в голове Григория, но в окна дома напротив он никогда не вглядывался. Те, кто знал начальника кредитного отдела одного из питерских банков, никогда не сомневались в том, что деление людей на «физиков» и «лириков» действительно существует. Причем есть случаи, когда это деление очень явное.

Григорий вне всякого сомнения относился к категории «Физиков». Имея прекрасное образование и научившись ценить поистине ценное, он напрочь был лишен какой-либо сентиментальности и чувственности. По жизни в его сердце казалось не было ничего важнее кредитных схем. Он изумительно разбирался в искусстве, литературе, живописи, но слушая его нельзя было понять, что он что-либо при этом чувствует. Чувствовал он только правильность выдачи и вероятность возврата банковского кредита. Ведь от этого во многом зависело успешное становление сравнительно молодого банка, в котором он работал.

О работе он думал все время, особенно полно отдаваясь рассмотрению деталей какой-либо сделки в те периоды, когда Алина была в командировке.
Вот и сейчас, стоя на балконе и куря сигарету за сигаретой, Григорий высчитывал преимущество и выгоду двух предполагаемых кредитов. Необходимо было сделать выбор.
 
Он уставился глазами в одну точку и когда решение было принято, он начал видеть то, на что смотрит. Ясность сознания породила ясность зрения. Окно в доме напротив было без занавесок. «Вот опять окно, где опять не спят». Одно дело всматриваться в обычные окна и гадать, какая за ними происходит жизнь. Другое дело — видеть то, что не скрыто от взора. Это под силу и «физикам».

У окна сидела старушка и читала книгу, водя лупой по ее страницам. Только стол и раковина. Больше в ее кухне ничего не было.

В этот вечер Григорий выходил курить еще несколько раз. Старушка сидела в той же позе, на том же месте, и только равномерные движения руки говорили о том, что это не нарисованная картина, а просто другая жизнь за окном.
Григорий был пристрастен к определенному порядку и четкой закономерности, а потому, как сказали бы психологи, вид старушки у окна вскоре стал неотъемлемым и уравновешивающим фактором его бытия. Потому-то однажды, не увидев в положенное время света в ее окне, он ощутил легкое беспокойство. А спустя несколько дней, спеша с работы, Григорий встретил ее во дворе. Яркий зеленый платок, который она дома накидывала на плечи, сейчас покрывал ее голову. В руках женщины были тяжелые сумки. Повинуясь какому-то несвойственному ему порыву, Григорий решительно взял их из ее рук.

«Я помогу Вам».
«Что Вы? я сама справлюсь.»
Ну уж нет, он должен вернуть ее на то место, где ей необходимо быть каждый вечер, когда он обдумывает свои рабочие проблемы. Он так привык.
«Вас давно не было видно.»
Зачем он это сказал? Старушка остановилась и стараясь что-то вспомнить спросила
«Вы кто?.»
Надо было как-то выкручиваться, но выкручиваться Григорий не умел, потому что намеренно никогда в своей жизни не создавал таких ситуаций, в которых надо было юлить и уходить от прямого ответа.
«Я слежу за вами, - улыбнулся он и рассказал ей, как нечаянно заметил ее в окне и каким неожиданным оказалось для него ее исчезновение.
 
«Да в больнице я была. Господи, неловко то как, а я сама-то ничего не вижу, думаю, что и меня никто не видит. Пенсию принесут, обязательно куплю занавески, - сказала она, когда они подошли к ее квартире.
-Зовут-то Вас как.
-Григорий.
-Спасибо, Гришенька.

Он отступил, а потом быстро стал спускаться по лестнице. Как будто она произнесла пароль... Гришенькой его называла только мама. Он помнил это, хотя и не помнил саму маму. Она умерла, тогда... в его детстве. Отец воспитывал сына один. У них не было ни бабушек, ни теть, и потерявший любимую женщину отец, не на секунду не позволял себе расслабиться. И он и маленький сын никогда не говорили об этом, но Григорию казалось он понимал отца - стоило ему приласкать сына, назвать его, как мама Гришенькой, они бы заплакали и уже не смогли остановиться никогда. А потому отец держал себя в руках и воспитывал сына по-мужски. Была скорбь, по той, которую они оба любили, была необходимость друг в друге, но превыше всего была сдержанность.

На следующий день Григорий купил простенькие, но милые занавески и позвонил в дверь новой знакомой.
-Простите, как вас зовут, - спросил он, не дав ей даже возможности поздороваться.
-Екатерина Степановна.
-Екатерина Степановна, я подумал, если Вы занавески сами купите, вы с ними ведь, что хотите можете делать, а если я подарю, я имею хотя бы возможность попросить вас - не задергивайте их, пожалуйста.

Так. Все. Объяснять ей он больше ничего не будет.
Окинув взглядом убогое убранство квартиры, Григорий понял, что сама она себе занавески вряд ли купила бы.
-Можно я повешу
-Господи, Гришенька, да зачем же Вам так беспокоиться. Ничего, что я Вас так называю?
«Чего, Екатерина Степановна, чего», - должен был по идее сказать Григорий, да только отрицательно качнул головой.
Конечно же, он был Григорием и для Алины и когда-то для одноклассников и для учителей, уже не говоря о друзьях и сослуживцах.
 

Если бы Екатерина Степановна знала его, она бы никогда не назвала его Гришенькой. Но она его не знала таким, каким он был, или хотел казаться. Не знала и знать не хотела.
«Гришенька, а я вот гляжу у тебя кольцо на пальце, - говорила старушка пока он вешал занавески, - счастливица жена - то твоя, а я почти всю жизнь одна, знаешь почему. Думала таких не бывает.
«И правильно, Екатерина Степановна, таких не бывает. Это я для себя делаю. Нравится мне смотреть на вас по вечерам. Спокойно как-то становится и думается замечательно. Ну все. Екатерина Степановна, если что-нибудь надо будет вот номер моего мобильника.

«Ну дурак!»,- еще не успев договорить фразу до конца, подумал Григорий и попытался исправиться
-Екатерина Степановна, а можно я к вам на чай как-нибудь заскочу.
-Отчего же нельзя. Прости, что сама не предложила.

За Алиной ухаживал ни сучка, ни задоринки, а тут старушка, а не знаешь, как подступиться. «На чай заскочу»,- ругал себя Григорий. «Ей и посадить то меня некуда. Надо было сказать, что к чаю все с собой принесу. Или это ее обидело бы.»

На чай он пришел с целым пакетом конфет и печенья, которые выбирал в магазине так, как не выбирал никогда прежде - никаких импортных упаковок, никаких «Кетббери».

«А я, Екатерина Степановна, со своим самоваром, ведь не Тула же, - заявил он при входе. И правда в руках у него был новенький блестящий самовар и зеленая клетчатая скатерть.
На кухне, на столе возвышалось нехитрое угощение, которое приготовила Екатерина Степановна - горка блинов и варенье в разеточках.
Они пили чай и беседовали.
-Что ж жену то не привел
-Да она в командировке, а мне скучно по вечерам, дай думаю заведу новое знакомство, да поближе к дому.
Это было вызывающей неправдой. Уже несколько лет Григорий не знал, что такое свободное время.
-Ну и знакомство выбрал,- засмеялась Екатерина Степановна, -
а я вот привыкла одна. Как это получилось и сама не знаю. Ты только не смейся, я ведь тоже молодая была. Говорят, в старости хорошо свою молодость помнят, а я вот почему-то не очень. Может все книги читаю, в них и живу и раньше жила.
 
Как в блокаду сыночка похоронила помню, как потом все боялась, вот муж с фронта вернется, как ему в глаза погляжу, что не уберегла Ванечку, а Матвей и сам не вернулся. Поверишь ли, Гришенька, больше ничего не помню. На работе, да в книгах только потом и жила. Я, знаешь, прядильщицей на заводе работала, образование какое после войны? А за всю свою жизнь столько книг перечитала, что не одну жизнь прожила. Библиотекарша одна сказала, «скоро и книги закончатся», а мне смешно сделалось. Все думаю в жизни закончиться может, а только не книги. Как человек научился писать, так уж и не разучится никогда. Чего нахмурился, думаешь своей жизни я не прожила, а может у меня предназначение такое - я их всех понимаю, всю их боль и радость в себе соединяю и понимаю, что радости то на свете, ой, как больше.

«Значит так, - сказал Григорий, прощаясь,- я теперь к Вам часто приходить буду и время у чтения отнимать, а потому, чтоб мне себя неловко не чувствовать, Вы должны пообещать, ничему, о чем вас буду просить, не сопротивляться.
-Гришенька, чудной ты какой, я тебе и так рада. Нет у меня никого, - чуть тише прибавила она.

«Ох, Екатерина Степановна, - думал Григорий, возвращаясь домой, - как же ты только придумала такое. Предназначение нашла -чужие жизни жить. Ну уж нет, матушка, будет и у тебя своя жизнь. Вы уж, товарищи писатели, черт бы вас побрал, кредит должны возвращать.»
План созрел внезапно. Через неделю у Григория были на руках билеты в санаторий в Сочи и деньги, отложенные на новый компьютер, пошли в расход.

-Собирайтесь, - сказал он, появившись на пороге у Екатерина Степановны.
-Ты   чего   придумал   то,   Гришенька,   -   испуганно   спросила
старушка, когда такси остановилось у универмага, - не пойду я туда.
В такой красивый магазин, чучело такое тащить, вот сообразил, -
ворчала Екатерина Степановна.
-Не пойдете, я вас на руках понесу.
-Господи, навязался ты на мою голову.

Они рассмеялись. После этих слов дело пошло гораздо легче. Как будто не для нее, а для себя он все это делает. Хотя может оно так и было. Новый гардероб, новая прическа. Не бабушка, а загляденье.
 
-Григорий, ты давай не чуди, - сказала Екатерина Степановна,
когда увидела билеты в сочинский санаторий.
Через несколько минут, она успокаивала его, ласково гладя по голове.
-Молодой   ты    еще,    скорый.    Нельзя   человека   насильно
счастливым сделать, в раз его жизнь перевернуть. Вот удумал-то. Да
я только порадовалась, что ты у меня появился. Куда ж ты меня
сослать-то хочешь. Али думаешь не была я там, да в книжках то
моих про Сочи все есть, а вот про тебя я ничего не читала, родной
ты мой. Я уж себя и так золушкой на балу чувствую, в семьдесят-то
восемь лет. Подумай, ну как я во всем этом на улицу выйду, бабы-то
засмеют.

-Меня мама называла так, как Вы, - тихо сказал Григорий и
прижался головой к ее груди.
-А как же тебя еще называть. Гришенька ты и есть. Книжка ты
моя непрочитанная. Никуда я тебя от себя не отпущу, ты уж как
хочешь. Внуков твоих нянчить буду. Таких сказок, как я им никто не
расскажет.

Почти всю ночь они так и просидели обнявшись. Григорий рассказывал ей про своего отца, про свою работу и про свое одиночество, несмотря на любовь красавицы-жены, и про то, как ему хорошо сейчас. И если бы кто это слышал, то понял бы, что нет на свете никакого деления на «физиков» и «лириков».

Вот опять окно, где опять не спят
Может пьют вино, может так сидят
Или просто рук не разнимут двое
В каждом доме, друг, есть ок