Женский алкоголизм, или Княжна Тараканова местного разлива

          Лене не нравится слово «алкоголичка». От него пахнет бедой и засохшей блевотиной. Алкоголичкой была Ленина мать. Та всю жизнь ненавидела их неказистый городишко, неказистую «хрущевку», коллег-медичек с черными от вечной прополки ногтями и перекрученными вискозными чулками.

         Ленина мать чувствовала себя в том мирке, как княжна Тараканова в Петропаловской крепости. Ее, рожденную блистать, судьба засунула в сырую камеру с окошком под потолком, оставив для издевки богатую фантазию, амбиции и волосатую курицу на ужин.

        Когда на прилавках магазинов появились разноцветные импортные ликеры, мать сначала скупала их «для дизайна», ставила на полку к безрукой Венере и насаженной на банку песцовой шапке. А потом начала потихоньку прикладываться.

        Вскоре на алкогольный рынок страны ворвалась, пританцовывая, лихая парочка: джин и тоник. Говорят, именно благодаря им в «смутные девяностые» спилась целая армия советских княжон Таракановых. От этого коктейля в голубых баночках язык не расцветал предательски лиловым и пурпурным, как от ликеров, это плюс, зато он сильно давал по ногам – это был минус, так как мешало работе. И Ленина мать ушла с работы. Благо, что и пенсионный возраст подошел. А отец, хоть и не граф Орлов был, конечно, но семью снабжал исправно. Накалымил, принес – и, от греха подальше, в гараж, прихватив попутно помойное ведро, полное пустых голубых баночек. Мать оставалась одна, разговаривала с Чубайсом в телевизоре.

Что было дальше, Лена не любит вспоминать. Она рано ушла из дому, а потом и вовсе эмигрировала в Англию.

         Позади кислятина «Рислинг» в общаге, водяра на проводах в армию дворовых дружбанов, коньяк «Дербент» перед первой загранпоездкой. Особняком в этой винной карте разлук стояли полбанки «ерша», в которой с отвращением утопилась ее шестнадцатилетняя девичья невинность. Другая жизнь, вспоминать противно.

         Лена говорит, что посвятила Эту жизнь, чтобы не стать такой, как мать. Никаких самопальных джин-тоников, никаких поэтических вечеров при свечах с полоумными подругами. Красивые хобби, путешествия, дорогое французское вино. Последнее – раз пять раз в неделю. Исключительно для здоровья и полноценного общения.

        Лена подружилась с вином, умеет его выбирать (даже прошла специальный курс), правильно греет бокал в ладонях, обожает ходить на всяческие дегустации.

      - Мое любимое время - вечер, - говорит она, - когда вся семья уже спит. Я открываю бутылочку какого-нибудь «Шираза», сажусь к компьютеру...

      Там, в компьютере, у Лены целая жизнь. Книги, музыка и фильмы, сногсшибательные новости, друзья по фейсбуку, блогам и «одноклассникам.ру», все как один красавцы и острословы.

        На вопрос, сколько бокалов или, как здесь принято называть, «юнитов» вина она выпивает за вечер, Лена уклончиво говорит, что бывает по-разному, что у вчерашнего напитка совсем другой вкус, это тебе не щи. И что даже от «сегодняшнего» вина наутро порой во рту отвратительно кисло, болит голова, и мир от недосыпа трется о веки, как наждак. Но Лене не нравится слово «похмелье», потому что оно тоже из той, прошлой жизни, которую она не любит вспоминать.

       - Я полностью контролирую ситуацию, - уверяет она. – У меня нет проблем с алкоголем. Просто я человек с богатым внутренним миром, а двадцати четырех часов в сутки на все катастрофически не хватает, приходится занимать у сна. С вином держаться легче, включается второе дыхание.

       Несколько раз Лена не смогла встать утром на работу, сказалась больной. Начальство начало коситься, зажимать, пришлось уйти. Но ей есть чем заняться: Лондон – не средневолжская провинция, здесь за каждым углом возможности и развлечения.

      Бывало, она засыпала в электричке после весело проведенного с друзьями вечера. Проезжала нужную станцию, теряла вещи. Один раз пришла «подшафе» на родительское собрание. И выпила-то чуть-чуть, а учительница, плебейка, отворачивалась и пожимала плечиком.

        Мужа Лена немножко презирает за узость кругозора, потому как он хоть и вырос в стране неограниченных возможностей, а придерживается привычек и законов, как трамвай рельсов. Другие в его возрасте вон в парламенте, а он тридцать лет в одной должности, в одной церкви, в одном банке. Каждый вечер говорит «гуднайт» и корректно игнорирует бокал у ее монитора. По пятницам, кряхтя, выносит ящик с пустыми винными бутылками, обходится без комментариев. Может, английское воспитание не позволяет вторгаться в богатый внутренний мир жены, а может, и вправду ничего не замечает.

       Их жизнь распланирована на пару миллениумов вперед. Ее внутренности протестуют. Вино и интернет по вечерам избавляют от тоски, вспрыскивают в кровь желания, разогревают фантазию, но утренняя депрессия, как безжалостный гаишник, сгоняет на обочину и глушит мотор.

       Лена не понимает, что в ее жизни не так. Ей всего сорок, говорит она, а душа – как вхолостую работающий мотор «Мерседеса» внутри побитого «жигулевского» кузова. Понадобились месяцы терапии для того, чтобы она начала понимать, что живет не «для», а «вопреки». Назло мертвой матери, назло живому мужу. Отрицая прошлое и настоящее. Она еще не признается, что зависима от алкоголя и интернета, но уже понимает, что приносит свою жизнь – увы, далекую от идеала, как все настоящее - в жертву фантазии. На самом деле жизнь Лены – это бесконечный День сурка, и ее главная зависимость – от отрицания. Отрицания своего прошлого и настоящего, что есть по сути неспешное самоубийство, от которого единственным спасением становится идеализация будущего.

       Я сейчас скажу дерзкое. Может быть, жизнь некоторых из нас, эмигрантов, которая, по словам Марии Розановой, есть «капля крови нации, взятая на анализ», это химическая реакция отторжения прошлого? Может быть, мы, современные княжны Таракановы, не замечаем, что дверь «камеры» на самом деле открыта, и все, что нам нужно, это шагнуть в реальность, оставив позади полустлевшие амбиции наших матерей?