Пройти мимо. Не смотри туда - там страшно. Ты ничего не можешь сделать.

Пройти мимо. Не смотри туда - там страшно. Ты ничего не можешь сделать. Пойдём отсюда.
Эти слова внутри, из детства. Попытка оградить. От страшного, больного. И она естественна и необходима в определенных границах. Не следует погружать в то, что ребёнок еще не в силах переварить. Но полное отчуждение, ведет к тому, что не развивается эта «мышца отклика». Формируется навык «не видеть», не замечать. Я писала вчера о «выпадении» из поля зрения кусков опыта. Иногда это такой опыт, который требует сочувствия, действия, переживания горя, бессилия, беспомощности, смирения, гнева, того, что не хочется родителю переживать вместе с ребенком. Если ребёнка приучили не видеть, как он узнает, что ему делать в таком случае. Как к зрелости ему обрести навык обращаться с этой частью реальности.
Другая крайность, когда ребёнку предоставляют доступ ко всем ужасам, которые пугают родителей. И тогда в ребёнка, как в старый шкаф, отправляются переживания, тревоги. Родитель «складирует» в него свои страхи, чтобы самому стало легче, избавился, как в игре «горячая картошка». А как с этим ребёнку справляться одному?
Это две крайности.
Важно, чтобы ребёнок получал столько этого опыта, сколько он может воспринять и встроить в свою картину мира и разделить с родителем.
Тренировать зрение, умение понимать, что происходит, делать выбор и действовать. Ведь каждый раз, когда человек отворачивается, у него накапливается этот «неувиденный» материал. Человек, на самом деле, видит, и его тело реагирует, душа откликается, но порыв увидеть дальше блокируется. Приказ отвернуться. И тогда это накопленное переживание, знание заставляет всё больше ограждать себя, чтобы ничто не напоминало. Это же и стыд, и вина, как же я раньше не помог. И гнев, да сколько можно просить о помощи, как они все надоели и злость на себя, что ж я такой чёрствый или слабак. Примеры я привела, но у каждого свои диалоги или даже хоровое пение.
Убегать от этого всё быстрее приходится. И страх, что если я остановлюсь, откроюсь для чужой трудной истории, помогу одному, то меня затопит жалость, я буду вынужден помогать всем и каждому, я уже стану видящим эти призывы к помощи. И, конечно, да, зрение станет острее, и это будет всё больше ставить перед выбором и откликом. Некоторые люди не могут пройти мимо бездомного животного, они всё больше и больше делают. И здорово, когда есть силы.
Важно помнить о своих ограничениях. Правда, никто не может всех спасти. Но кого-то может. И сделать может очень много. Если избавиться от иллюзии всемогущества и смириться с ограничением.
Мне вспомнилась история из моего детства, я писала о ней в своём рассказе про деревню. Возле дома моих родственников на дороге машина переехала собаку. Собака была жива, но половина её тела была в крови, она долго кричала. И никто к ней не подходил. Я смотрела на это из окна, и меня эта история поразила страшно. Вот одиночество этого живого существа. Потом приехал её хозяин, милиционер, и застрелил её.
Мой рассказ прочитала моя родственница и рассказала, что в её детстве был похожий случай. И она ребенком не понимала, почему никто не подходит к животному. Она подошла и гладила собаку, пока та была жива. Вот этот поступок отважный, милосердия. Когда ты не можешь спасти, но ты можешь помочь, вот это быть рядом, это же огромное дело. И ребёнок это понял, она сделала это по велению души. А могла остаться так же в стороне. Ведь такая боль может парализовать волю, вызвать шок. И вот здесь, конечно, взрослый мог бы помочь, несмотря на боль, выйти и взять на себя ответственность, чтобы самому помочь, а ребенка оградить от всей лавины боли. И дать ребенку не быть одному наедине с таким тяжелым переживанием.
Помогать всем вокруг и постоянно, невозможно, надолго не хватит. Точнее, надо иметь огромный резерв внутренний для помощи постоянной, источник восполнять его. Мне вспомнился поразительный фильм Вима Вендерса о Себастьяне Сальгадо «Соль Земли». Он фотографом годами ездил по местам боли - войны, катастрофы, голод. И в какой-то момент он не выдержал и ему понадобилось уйти оттуда, остановиться и заняться восполнением. Если я правильно помню, они с женой начали сажать леса в Латинской Америке. Он обратился к съемкам природы. И смог восстановиться. Восстановить баланс, увидеть снова прекрасное.
Бывает, что ты проходишь мимо нуждающегося и потом чувствуешь скребущее чувство, а что если я мог помочь. Что если человек написал историю и ждал отклика, а я промолчал. На улице можно пройти мимо незнакомого в снегу и подумать, ему помогут другие, а если не помогут? Вот это разделение на пьяных, не достойных, чужих, плохих, это помогает тебе не помогать. На самом деле это то, что помогает злу.
И часто проходишь, а потом возвращаешься. Как будто что-то ударило. И когда начал помогать, могут присоединятся другие. Начать сложнее всего. Выйти из своего мира и взять на себя вот это всё, оказаться уязвимым, боящимся, смелым, может быть не понятым. И это очень трудно, правда.
Мне кажется, что в таком потоке информации, как сейчас, скорости движения, так сложно успевать откликаться, поэтому приходится жёстче выстраивать границу своего и чужого, чтобы не унесло. Это все нужно, для того, чтобы понимать, что да, не везде помог, но вот там помог и этого с меня хватит.
Я ещё про начало этой истории, когда родитель говорит ребенку, что тот должен думать, чувствовать, каким он должен быть, куда смотреть.
Конечно, каждый родитель не может полностью понимать всегда своего ребенка и давать ему всё, что тот только ни пожелает. Но важно, чтобы была компенсация, чтобы если один раз не понял, то в следующий раз услышал. Постарался понять. Мир не должен тебя безусловно принимать и понимать. Где-то понимает, а где-то нет. Вопрос в том, будет ли человек пытаться дальше делать попытки, оставаясь собой, донести свое мнение, потребности до других или выстроит ложные отношения с собой и другими. Вот это закладывается с детства, с первых отношений. Важно, чтобы не накопилась такая критическая масса у ребенка непонимания, чтобы ему пришлось для выживания разделить себя на желаемое для родителей Я и настоящее Я.
У Артура Янова в книге Первичный крик очень понятно и точно это описано, как происходит расщепление и формируется ложное Я у ребенка. Когда ребенка заставляют быть не собой. Прикреплю сюда несколько его высказываний из книги:
«Ребенок гасит свои чувства поэтапно. Каждое следующее подавление и отрицание потребности еще немного выключает чувства. Но наступает некий критический момент, когда происходит решающий сдвиг, и в личности ребенка про-исходит окончательное выключение чувства, при этом представления становятся скорее нереальными, чем реальными, и начиная с этого критического момента мы можем считать ребенка невротиком. С этого времени он начнет оперировать системой двойною «я» — реального и нереального. Реальное «я» — это реальные потребности и чувства организма. Нереальное «я» — это ложный покров чувств, который становится фасадом, который необходим невротическим родителям для удовлетворения их собственных потребностей. Родитель, который испытывает потребность в постоянных изъявлениях уважения, так как его когда-то унижали собственные родители, может потребовать от своего ребенка раболепного поведения, не допуская, чтобы он дерзил или даже просто отстаивал собственное мнение. Инфантильные родители могут требовать, чтобы ребенок скорее вырастал и начал выполнять взрослые обязанности и стал взрослым задолго до положенного ему срока — с тем, чтобы родитель мог оставаться избалованным ребенком.
…Когда это насилие над системами реального восприятия и чувств накапливается, оно начинает сокрушать реальную личность. В один прекрасный день может произойти событие, не обязательно причиняющее травму само по себе — например, сотый привод ребенка к сиделке — которое сдвигает хрупкое равновесие между реальным и нереальным, и именно в этот миг ребенок становится невротиком. Это событие я называю первичной сценой. Это тот момент в ранней жизни ребенка, когда все прошлые унижения, отчуждения и лишения накапливаются до критического уровня, порождая смутное, но твердое понимание: «У меня нет никакой надежды, что меня полюбят таким, какой я есть». Именно теперь ребенок начинает защищаться от катастрофического понимания, расщепляясь в своих чувствах и тихо сползая в невроз. Это понимание не является осознанным.
Более того, ребенок начинает действовать соответственно сначала в присутствии родителей, а потом и в других местах с другими людьми в той манере, какой от него ждут. Он говорит их словами и совершает их поступки. Он поступает и ведет себя нереально — то есть, не в соответствии со своими потребностями и желаниями. Через короткое время невротическое поведение становится автоматическим.
…Невроз предполагает расщепленное состояние сознания, отчуждение человека от его истинных чувств. Чем грубее насилие, которое совершают родители, тем глубже пропасть между реальным и нереальным. Ребенок начинает говорить и действовать предписанным ему способом: не трогать свое тело в определенных местах (то есть, буквально это означает, что он не должен чувствовать свое тело), не выражать бурно восторг и не грустить, и так далее. Однако хрупкому ребенку расщепление необходимо как воздух. Таков рефлекторный (то есть, автоматический) способ, каким организм удерживает себя от безумия. Таким образом, можно сказать, что невроз — это защита от катастрофической реальности, призванная оградить от повреждения развитие и психофизическую цельность организма.
Возникновение невроза предполагает, что пациент становится не тем, кто он есть на самом деле, ради того, чтобы получить то, чего в действительности не существует. Если в отношении родителей к ребенку присутствует любовь, то ребенок остается тем, кем он на деле является, ибо любовь — это позволение оставаться самим собой. Таким образом, отпадает необходимость травматической потребности, которая и формирует невроз.
…Расщепление в сознании происходит от понимания ужасающей безнадежности жизни без любви. Ребенок по необходимости отрицает и отвергает осознание того, что его потребность в любви не будет никогда удовлетворена, что бы он для этого ни делал. Он не может жить, зная, что его презирают, и что в действительности он никому не интересен. Для него невыносимо знать, что нет никакого способа сделать отца более снисходительным, а мать добрее. Единственное, что может сделать ребенок, чтобы защититься от этого ужаса — это выработать замещающие потребности, каковые и являются невротическими потребностями.
….Первичные сцены бывают двух видов — большие и малые. Большая первичная сцена — это некое потрясшее ребенка событие, изменяющее всю его жизнь. Это момент ледяного, поистине космического одиночества, осознания непомерной горечи от явления жуткого призрака. Это момент прозрения — ребенок понимает, что его не любят таким, каков он есть, и никогда не полюбят.
Но до большой первичной сцены ребенок уже имеет опыт бесчисленных переживаний — малых первичных сцен — вызванных насмешками, пренебрежением, унижением и принуждением к неким действиям. Со временем наступает день, когда все эти разрозненные кусочки вредоносной мозаики складываются в глазах ребенка в осмысленную картину. Одно из таких событий становится решающим, человек подытоживает весь прошлый опыт: «Они не любят меня таким, какой я есть». Смысл этого осознания катастрофичен. Он отрицает, низводит в ад и погребает. Место смысла занимает борьба за нереальное «я». С этого момента реальный опыт заслоняется фронтом фальши, и ребенок зачастую уже не знает, где именно находится его страдание. Борьба маскирует собой боль».