Просто быть рядом

Вы когда-нибудь замечали, как порой тяжело просто быть рядом? Когда человеку плохо – грустно, печально, обидно, больно? 

Не говорить «да ладно, подумаешь, и не такое бывает!». Не подбадривать «все проходит, пройдет и это» или «завтра будет новый день». Не убеждать, что в каждой ложке дегтя есть и бочка меда, посмотри, мол, на это с другой стороны. 

Не отвлекать, не утешать, не обесценивать, не искать позитивное, а просто быть рядом с человеком в его переживании. 

Так мало и так много одновременно. Просто быть. Просто плечом к плечу быть в этом. Выносить вместе. Разделять. Сочувствовать. 

Это очень, это безумно тяжело. Беспомощность. Мало кто умеет не сбегать от нее. В юмор, в агрессию, в другую комнату… Подальше от этого пугающего чувства, когда ничем не можешь на самом деле помочь. Когда быть рядом – единственное, что возможно, но ты и этого не можешь. Потому что страшно. Потому что сложно. Потому что невыносимо. 

«Мама, я боюсь! Это больно! Я не хочу, я боюсь!», - я везу Cашу к врачу. Ортодонтические вмешательства бывают болезненны, для высокочувствительного ребенка так вообще. «Я понимаю, солнышко. Тебе страшно. И может быть будет неприятно, или даже больно. Я не знаю, как будет. Но я буду рядом. Я с тобой, мы вместе как-нибудь справимся». 

«Мама, я боююююсь!!!», - стопятьсотый раз одно и то же. Ей страшно до жути. Она ничего не может поделать с этим страхом. А мне так хочется сорваться и заорать: «Ну хватит! Сколько можно?? Я же сказала уже, что буду рядом! Что ты еще от меня хочешь??» 

Мне невыносимо. Раздражает, что я ничего не могу поделать с ее страхом. Я ничего не могу. Не могу помочь. Ничем. Только быть рядом. А это так мало! 
Но это и много. Потому что я и правда рядом. Не сбежавшая в злость на ребенка. Не обесценивающая ее переживания по поводу всего лишь примеривания пластинки на зубы. Не обманывающая, что «точно не будет больно». 

Я просто рядом и держу ее за руку. И Саша выходит от ортодонта с ощущением, что да, страшно, да, неприятно и даже больновато, но – выносимо. Мама не рассыпалась, мама не испугалась, мама не тряслась от тревоги, а просто была рядом. И мы справились. Саша справилась с моей поддержкой и помощью. 
  
А замечали, что происходит, когда кто-то постит текст о чем-то трогающем нас? Когда всплывают наши детские переживания, страхи, когда накатывает та самая испытываемая в детстве беспомощность и хочется сбежать от нее, лишь бы не прикасаться к такому чувству? Кто-то закроет текст и не будет читать дальше. Кто-то прочтет все до последнего слова, замерев, практически не дыша. Кто-то к концу текста «вылетит» в агрессию. По разному поводу. По поводу, но не по причине. Причина одна – бегство от непереносимых чувств. 

И наши комментарии в виде советов «что сделать человеку чтобы» - это тоже наша реакция на непереносимое чувство беспомощности. Человек советов не просил, человек черным по белому написал, что просто делится произошедшим, но как же тут не посоветовать, не броситься спасать? Ведь что делать вместо? Просто быть в этом возникшем по прочтению текста чувстве?? Ну нет уж, нашли дураков. Пойдите-ка лучше сделайте то, что я вам напишу. Точно говорю вам – поможет. Приятелю снохи друга моих родителей помогло, у них ситуация чем-то напоминала вашу. 

Просто быть рядом не просто. Это требует мужества. И понимания, что не всегда нужно спасать. Что иногда нужно НЕ спасать. Не спасать, а быть рядом. 

*** 
Это далеко не все, что я хотела написать. Садясь за этот текст, я собиралась поделиться тем, что произошло у меня в конце февраля-начале марта. Но, вызывая в памяти те моменты, столкнулась с тем самым чувством беспомощности, о котором столько написала выше. Столкнулась и – сбежала от него. Решила, что совсем необязательно делиться таким личным. 

Но подсознание не дремлет. Ночью мне снились сны, в которых я снова переживала. И плакала. И… И, проснувшись, тоже стала плакать. Потому что горевать постоянно – невыносимо. Не выдержать, если не делать пауз. И они происходят сами собой. Печаль накатывает волнами. А между этими волнами – светит солнышко, идет обычная жизнь, профессиональная и детско-родительская, с друзьями-подругами и родными-близкими. 
В начале марта умер мой папа. И я ничего не могу поделать с этим. Я, сколько могу, нахожусь в горе, а потом убегаю «пожить». Иногда удается делать это одновременно – жить, чувствуя печаль. 

В конце февраля мой папа умирал. Я ездила к нему, буквально на пару дней. Увидеться. Успеть. 

Черт побери, как невыносимо сложно писать об этом. Постоянно «захлопываюсь». Как раковина. Хлоп – и обитателя уже не видно. Сжимаются губы, взгляд становится колючим. Или как минимум строгим каким-то. Никакой уязвимости, не подойдешь. И не надо. Не надо трогать меня в моем неустойчивом равновесии. Потому что тронь – и я либо заплачу (если смогу остаться в контакте с уязвимыми чувствами), либо заору (если «вылечу» в злость от непереносимости). 

В конце февраля папа умирал. У него просто отказывали органы. В первую очередь почки. Сердце пока еще держалось (хотя были уже и инфаркты, и инсульты, и вообще…). Печень тоже как-то еще справлялась, видимо. А почки уже нет. 

Папа не хотел принимать во внимание реальность. Она ему не нравилась, практически никогда. Он хотел жить не так, как оно получалось, а как-то иначе. Возмущался, гневался на жизнь и людей… Ему не нравилось многое. И он не собирался смиряться. 

Отказывался питаться так, как говорили врачи. Ел то, что портило ему здоровье, и в больших количествах. Отказывался ходить с ходунками (хотя ходить было важно, чтобы не было таких отеков), выбирал не ходить вообще, раз не получается без ходунков (как результат – огромные отеки, смотреть страшно было). Не давал маме вызывать врача, скорую… 

Знаете, я злюсь на него. Он вел себя не как взрослый человек. Как капризный ребенок, который топает ножкой и вопит: «Неть! Не хочу! Не буду!». Злость помогает не горевать. Страдать меньше. Злость – дверца в активность, в жизнь. Дверца, делающая возможным побег от уязвимых чувств. 

В день моего приезда в больницу папа рассказывал мне, как ему хочется уже наконец умереть, как ему тут плохо, как ему не дают есть вкусное, какие тут все ужасные. А я смотрела на него, и душа моя плакала. Я ничего не могла сделать для него. Я не могла помочь ему адаптироваться. Да и состояние облегчить не могла ничем. 

А на следующий день был консилиум врачей, и заключение о том, что сделать уже больше ничего нельзя. Лечить уже нечего. Теперь только облегчать уход… Но не в больнице уже. Больница лечит. Когда есть смысл в этом. А тут уже не было. 

Дома обезболивать нереально. Нам предложили перевезти папу в другую больницу. В терапевтическое отделение с паллиативными кроватями. По-простому – хоспис. 

Мы перевезли. Но знаете, в чем засада? Это даже смешно (и я уж лучше посмеюсь сейчас, или позлюсь, чем снова чувствовать ту беспомощность)… Человеку невыносимо больно. Его перевезли в хоспис, чтобы обезболивать уход из жизни. Но колоть сильные обезболивающие они там не могут, конкретно ему не могут. Потому что у папы больное сердце. Если оно не выдержит такой нагрузки, то человек умрет быстрее, чем если их не колоть. Понимаете? Умирающий умрет быстрее, если обезболивать ему умирание. А это статья. Для тех, кто такое позволил и сделал. 

Нет слов. Только гнев. 

И да, в гневе я не чувствую те самые чувства… Не горюю. Злюсь. 

Почки отказали, и постепенно происходила интоксикация организма. Мозг уже мало что мог здраво видеть, анализировать. Я сидела с папой (сам сидеть он не мог), держала его руку в своей руке, а второй рукой гладила его по спине. Я сидела с ним и горевала. 

А потом закончилось действие обезболивания (того лекарства, которое они имели право колоть), и папа кричал от боли и просил забрать его домой. Он не понимал уже, что дома будет еще хуже. Дома мы не сможем колоть даже это. 

Но даже эту сцену я как-то выносила. До тех пор, пока он не обратился прямо ко мне: «Ларисочка, заберите меня домой, ну пожааааалуйста!!!». Он кричал и плакал, обращаясь лично ко мне. 

Это последние папины слова, которые я слышала. Здесь меня вынесло. Я не могла больше. Пулей вылетела из палаты. Это мой предел. У каждого человека есть предел. Моя личная грань, за которой проживать состояние беспомощности я не могу – это, видимо, прямая просьба о помощи от кричащего от боли близкого человека. Мольба о помощи в ситуации, в которой я бесполезна. В которой не могу ничем помочь. 

Я не бросила тогда папу одного. Не знаю, смогла ли бы тогда уйти, оставив его, если бы с ним там не оставалась мама. 

Больше я в палату не заходила. Это было для меня запредельно. 

Брат увидел мое лицо и поднял на ноги персонал, вызвал дежурного врача (одного на всю больницу в выходные дни), выяснял вопрос с обезболиванием… Делал что мог. Но этого было так мало… Мы ничего не могли. Никто из нас. 

В этот вечер я села в поезд. Вернулась в Москву. На следующий после моего возвращения день папа умер. Я молилась все это время, чтобы это произошло поскорее. Чтобы он больше не мучился так. Невыносимо страдая. 
Я снова поехала туда. Прощаться с уже умершим. Поддерживать маму. Быть рядом с братом. Горевать. Злиться. Снова горевать и снова злиться. 

Вот и сейчас, в Москве, дома с моей семьей, я то горюю, то злюсь, то радуюсь жизни (этой, другой, с детьми и мужем). Потому что постоянно горевать невозможно. Невыносимо невозможно. 

*** 
Кто-то не стал читать, кто-то начал и не дочитал, кто-то разозлился, что я такое пишу, кто-то плачет… У всех все по-разному. Мы по-разному проживаем больное. Мы по-разному справляемся с чувствами или не справляемся. Мы защищаемся от них, «вылетаем» в другие чувства. Или бежим делать дела. Это помогает нам выжить, когда невыносимо. 

Хочется написать что-то банальное типа «поменьше нам всем таких невыносимостей». Или «пусть ваши близкие будут живы и здоровы». И знаете что? Я напишу. Потому что и правда хочу, чтобы наши близкие были живы и здоровы. И нам с вами тоже здоровья и долгих лет здоровой жизни. 

*** 
Не пишите ничего, не надо. Спасибо, что побыли сейчас со мной рядом в моих непростых чувствах.