Если мама незаметно умерла

Если мама незаметно умерла.

Я ношу в  себе эту тему уже много лет и понимаю,  что более сложной темы для терапевтического осознавания найти сложно. Речь пойдет об амбивалентном отношении к матери.

Феномен «мёртвой» матери, феномен эмоционального отчуждения матери в контакте с ребенком, психологическое насилие в любой его форме – вербальной и  невербальной хорошо описаны в психологической литературе. Есть многочисленные указания на их влияние на формирование тревожных расстройств. Я попытаюсь описать свой опыт психотерапевтического осознавания  очень сложного динамического феномена любви-ненависти к матери, определяющего, на мой взгляд, большинство форм невротического поведения.  Заниженная самооценка, страх приближения к другим людям, комплекс «виновности» во всем, страх одиночества, соматические проявления - удушье, сердцебиение, онемение конечностей,  боли в области сердца, паника, страх сойти с ума или умереть – это не полный перечень последствий ненависти к матери. Разве кто-нибудь в здравом уме позволит  признаться себе или уж тем паче своему окружению, что он ненавидит свою мать?! Даже эта формулировка режет  слух, рождает желание «сползти» с этой темы или как минимум смягчить формулировку.

Молодая женщина 34 года, социально успешная в бизнес сфере, имеющая двух детей, на психотерапию попала, когда начались проблемы в отношениях с мужем. Были на семейной терапии. Брак продолжал трещать по швам. Каждый прошел длительную терапию. Брак развалился. Ко мне пришла с согласия предыдущего терапевта с достаточно своеобразным для меня мотивом: мне нужен жесткий терапевт, думаю, что это ты. Развод с мужем оказался  лишь одной из страниц в  её довольно бурной внутренней жизни. Перепады настроения, приступы паники, страха умереть сопровождающиеся соматическими симптомами – ком в горле, учащенное сердцебиение, онемение рук и ног, иногда нижней части лица, боли в теле – поясница, живот, тяжесть в ногах, периодическая тошнота. Признаться, список меня слегка подпугивал, но подкупила энергия клиентки выбраться из этих сложных состояний.  Воспитывалась без отца, единственная дочь у мамы. Отношения с мамой, бабушкой прорабатывались с предыдущим терапевтом тщательно, много. В раннем возрасте мать отдала девочку на воспитание бабушке, так как сама строила профессиональную карьеру, занимая высокие должностные посты. Приезжала на выходные, была заботлива, внимательно, нежна. Два дня. И уезжала снова на неделю. Бабушка осуждала свою дочь за такой образ жизни  - одинокой, работающей женщины. Внучку держала в «чёрном теле». Играть на улице с этими мальчишками нельзя, бегать – прыгать, баловаться нельзя. Запугивала страшными историями про украденных детей и не скупилась на оплеухи, порой очень жесткие. Когда пришла пора идти в школу, мечта соединиться с мамой свершилась, но радости не принесла. Мама была заботлива и нежна иногда. Чаще же критиковала, делала замечания по малейшему поводу, раздражалась, оставляла дома одну. Все это оставило у девочки неизгладимый отпечаток. И в подростковом возрасте  вернулось маме протестным поведением с уходами из дома, подростковым алкоголизмом, ранним началом сексуальной жизни. Жизнь девочки ровненько шла под откос. Но все закончилось хорошо. Только штормить не перестало. Длительная терапия помогала держаться на плаву и не разрушать свою жизнь. Но панические состояния не уходили. Меня удивляла неспецифичность их протекания. Они были не способом избегания чего-то, а как будто разрядкой какого-то аффекта, не очень понятного. Классически тревога, лежащая в основании панических атак, запускается триггером в каких-то хоть минимально, но подобных ситуациях. У нее чаще всего есть внутренний «сюжет». Здесь же этот сюжет возникал в разнородных ситуациях так, будто напряжение  возбуждения накапливалось  по какому-то  каналу, непроницаемому совершенно для  вполне проработанного длительной терапией осознавания. Чем-то постоянно заряженный фон, вообще не доступный ни образному мышлению, ни попыткам хотя бы косвенно  описать содержание через  арт-формы разражался паническими и депрессивными состояниями. Для меня догадка возникла случайно, когда вдруг в описании отношений  с бывшим мужем клиентка невольно «проговорилась». Описывая свое чувство к нему, она вдруг начала говорить об отвращении – не понимаю, как спала с ним, терпела его гнилые зубы, запах изо рта, прыщавую кожу. Часто говорила ему, что ее беспричинно тошнит. Феноменологически в этот момент своего рассказа она ощутила ком в горле – «удерживаю себя, цепенею, сознание будто расширилось, сжимаю влагалище и горло». У меня в этот момент будто в трансе (заряженность аффектом была предельная) рождается образ ребенка, живущего на кладбище, кушающего с могилок, одежду, ворующего с покойников. В ответ на образ клиентку прорывает – «это отвращение к моей матери, я ненавижу ее. При ее появлении с очередным ухажером я просто дикий ужас испытывала, ненависть и ярость, что они сейчас  опять меня закроют в комнате, а сами будут пить и развлекаться». Хлынул поток воспоминаний. Моя устойчивость потребовалась в том месте, где образ «мёртвой», ужасающей матери вышел на первый план и все удержанные чувства – гнев, отвращение, обида просто переполнили человека. Ребёнка. Ребенка, оказавшегося в невыносимой реальности с вот такой омерзительной, кладбищенской мамой. И тут же следующей волной чувство любви и нежности к ней,  страх ее потерять, страх потерять ее любовь и доверие. Это очень сильное место концентрации несовместимых переживаний. Иногда несовместимых с самой жизнью. Стал понятен механизм панических состояний. Напряжение в любых отношениях, грозящих близостью (а в поле взаимодействия клиентки дети и очень комплементарный муж), рождается два импульса одновременно: я люблю тебя – я ненавижу тебя. Сознанию справиться с этим противоречием просто невозможно. Фигура матери и отношений с ней существует в слоях психики, формировавшихся вместе со способностью к вербализации, и противоположно направленный импульс возник чуть раньше способности им овладеть. Расщепление, проекция, потеря чувствительности до алекситимии, интеллектуализация – защиты, которые справлялись как могли с разрушительным противоречием. Я нестерпимо люблю и стремлюсь к тому, что меня убивает и разрушает. В этой ситуации роль терапевта становится  особенно сложной.

Первое, что я для себя поняла, это то, что безусловно у терапевта в таких ситуациях травматических объектных отношений должна быть хорошая устойчивость в пребывании в контакте с  практически бесконтрольным, разрушающим ид. Клиент в ситуации развития с амбивалентной либо «мёртвой» матерью постоянно атакует из фона неконтролируемой яростью и гневом, предназначенными значимому объекту – матери: «Я ненавижу тебя за то, то ты лишила меня любви», - первое послание; «я не могу тебя ненавидеть, чтобы ты не лишила меня любви», - второе послание. Многочисленные эпизоды разнообразных соматических проявлений в таких ситуациях я всегда проверяю на способы обращения со своей агрессией, задавая вопросы о том, как клиент злится, способен ли он проявлять гнев, раздражение, как он обходится с ситуациями гнева, направленного на него самого со стороны других людей. Эти расспросы позволяют приблизиться  к очень болезненному месту – удержанию ярости и гнева на агрессора, которым парадоксальным образом является собственная мать.

И здесь от терапевта требуется еще один навык устойчивости. Выдерживать энергию, выходящую из точки прямой, практически животной ненависти к матери. Для индивида, развивавшегося в условиях принятия и любви,  это место выносимо трудно. Оно алогично, оно противоестественно, оно поддерживается просто немыслимым количеством интроектов о любви к матери, о ее нежной и любящей сути. Будучи воспитан в нормальной модели отношений, терапевт может испытать силу аффекта психотического уровня либо ощутить свою пограничность. Это разрушительное состояние. Но потеряв устойчивость в этом месте, терапевт теряет контакт с клиентом – срабатывает очень чуткая система безопасности клиента, и клиент больше не предъявляет эти разрушительные переживания, справляясь с ними самостоятельно посредством различных симптомов. Ощущать ненависть к матери – противоестественно для сознания.

Работая с любой амбивалентностью, мы обычно позволяем проявиться обоим полюсам. В этом месте «люблю – ненавижу свою мать», самым сложным является проживание полюса ненависти – свободно отпуская на границу контакта это переживание. И тогда обнаруживается глубочайшее одиночество клиента, больше похожее на изоляцию, потеря надежды на то, что кто-нибудь окажется рядом, глубочайшая печаль, граничащая со скорбью такой силы, будто в этом месте есть острая необходимость оплакивать свою потерю – у меня нет мамы, мама, наверно, умерла. Я очень размеренно удерживаю клиентов в этом месте, предлагая им образ сироты. Сам по себе образ сиротства становится очень конгруэнтным переживанию потери матери и скорби об этом. И это точка перехода к любви и нежности к матери. От терапевта требуется много сил, чтобы поддержать внутреннего ребенка клиента в этой точке осознания своей потери – потери своей мамы. Я лишь наброском описываю механизм, лежащий, на мой взгляд, в большинстве случаев тревожных состояний.

Вероятно, каждый  терапевт обнаруживает свой собственный ресурс для проживания такого горького и такого заряженного опыта клиента. Я обнаружила эту часть своей личности, связанной с переживанием гнева и ярости к своей матери, тоже благодаря Встрече с клиенткой еще в самом начале своей психотерапевтической работы. Это был мой первый опыт взаимодействия с амбивалентным отношением к матери. И это был ошеломительный ход психотерапевтических событий. Клиентка оказалась смелее и решительнее меня. Ее мать всю жизнь страдала психическим расстройством, но при этом была хорошо адаптирована – работала, общалась с людьми, но в отношениях с дочерью проявляла убийственное отчуждение. Разворачивая эту картину удержанных переживаний по отношению к матери – не прожитых, не осознанных, мы наткнулись на гнев, иногда переходящий в ненависть «к этой женщине, которая была моей матерью». Я была потрясена до глубины души и раздавлена садистическими образами клиентки о том, как она выбрасывает ее из своей жизни, чтобы выразить не только свой гнев, но свою ненависть к ней. Тогда впервые я столкнулась с такой силой амбивалентности. И понятное дело, мой внутренний ребенок ужаснулся тому, что можно ненавидеть свою мать. Ужаснулся и одновременно почувствовал свободу. Тогда неосознанно я обнаружила и свое сиротство при живой-то маме. Я исследовала эту тему в себе, я исследовала эту тему вместе со своими клиентами. Я обнаружила, что клиенты, страдающие тревожными расстройствами различных форм, в своем опыте, как правило имеют  существенный дефицит в отношениях с матерью. Мне попалась книга Джозефа С.Рейнгольда «Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти» ( М.: ПЕР СЭ,2004г.), в которой он приводит многочисленные психоаналитические исследования на тему влияния деструктивности матери на развитие ребенка. Мое сопротивление этой теме было так велико, что прочитать книгу до конца мне удалось только с третьего раза. Но книга мне помогла окончательно легализовать для себя тему ненависти к матери и признать, что это чувство не только существует, но и оказывает самое разрушительное воздействие  на внутренний мир человека. По сути эта тема является запретной, но не только потому, что так не принято в социуме говорить и даже думать о своей матери. В большей степени потому, что сознание любого человека вытесняет такую противоестественную вещь, как ненависть к своей матери. Существование этого сопротивления вы можете обнаружить даже по своей реакции на этот текст. При этом существование этого переживания в фоне не только возможно, но и разрушительно. И приходится признавать, что разрушительная мать существует, хотя гораздо легче думать, что она просто незаметно умерла.