ПО ТУ СТОРОНУ ПРИНЦИПА АБСТИНЕНЦИИ. МЕТАПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ И ТЕХНИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ НЕЙТРАЛЬНОЙ ПОЗИЦИИ АНАЛИТИКА.

(Доклад, прочитанный в октябре 2014 г. на конференции РПО по технике психоанализа)

«Для здоровья искусства, делающего попытку воспроизвести жизнь
требуется, чтобы оно было совершенно свободным. Оно живет попытками,
а сама суть попыток – это свобода. Единственное обязательство,
которому мы можем подчинить роман, без риска быть обвиненными в произволе,
- это обязательство быть интересным».
Генри Джеймс

Понятие нейтральность психоаналитика прочно вошло в обиход, и подчас оно является примером метонимии - тогда оно означает и определяет профессию психоаналитика. Фактически, это качество подразумевает профессиональное обязательство последнего, и является отражением психической работы, которая должна быть им реализована, отражением этики и долга по отношению к тому, кто является анализантом, и, в более широком смысле, по отношению к психической жизни, и к жизни в целом.
  
Принадлежность к нейтральности в сфере профессионального пространства, присутствует повсюду, начиная с вступительного интервью кандидатов в аналитики, и далее ставится во главу угла всего психоаналитического образования.

За этим понятием стоит многоуровневый процесс, в котором аналитик должен проследовать сложным путем: отталкиваясь от функции и предназначения основного правила психоанализа, через исследование собственной специфической психической активности во время сеанса, всякий раз совершать поворот в сторону психоаналитического мышления.

Правило абстиненции, аналитическое молчание, нейтральность, а также этические составляющие, определяют отношение психоаналитика к технике психоанализа.
Сохраняя нейтральность, психоаналитик воспринимает и исследует весь материал, привнесенный в аналитический кадр пациентом, включая сознательные и бессознательные попытки нарушения его нейтральной позиции анализантом, а так же те, что бессознательно организуются работой его собственной психики.

Нейтральность психоаналитика – привычное понятие и можно думать об истоках его появления, обращаясь к первоисточникам психоанализа, и предоставить слово самому Фройду. Но в работах Фройда мы ничего об этом не найдем, потому что это понятие пришло к нам от англо-саксонских авторов, возможно от Стрейчи (1924), позже от Эдмунда Берглера (1937), говорившего о доброжелательной нейтральности.

Термин нейтральность был введен для того, чтобы перевести немецкое Indifferenz, использованное Фрейдом в «Заметках о любви в переносе» - термин, который в немецком языке используется также в химии, и который в психическом плане, скорее подразумевает сдержанность, нежели эмоциональное равнодушие, классически ассоциируемое с истерией.

В работе 1948 года «Агрессивность в психоанализе» Лакан, вторя фрейдовской метафоре об аналитике, как о непрозрачном зеркале, говорит о том, что аналитик должен позаботиться предстать перед другим как «идеал невозмутимости» и, таким образом, предложить своему пациенту восприятие и реагирование от лица обезличенного персонажа, намеренно лишенного субъективных черт. «Мы себя деперсонализируем», - пишет Лакан.

Подобное отступление на второй план личности объекта в аналитическом кадре имеет двойную цель:

  1. Не чинить препятствий появлению в переносе элементов бессознательного;

  2. Создавать состояние напряжения и тревоги для актуализации и проработки этих элементов.

  Понятие нейтральности используется во всех психоаналитических школах и зачастую трактуется по разному. Возможно, нам следует очертить некое семантическое поле этого понятия, рассмотрев значения и смыслы, которыми наделяют его различные психоаналитические школы.

  С точки зрения английских авторов, в понятии нейтральность присутствует логика Негатива.

Так, например, Бион, использует выражение Джона Китса: «Я был поражен качеством, необходимым для становления Мастера, главным образом, в литературе – то, чем в высшей степени обладал Шекспир. Я говорю об этой способности отсутствовать, быть в неуверенности, в тайне, в сомнении, не беспокоясь о поисках фактов или причин». Бион добавляет: «Я определяю в качестве метода достигать той искусственной слепоты, в которой важно отречься от воспоминания и желания, и распространить этот процесс на такие атрибуты, как понимание и чувственное восприятие». Это не означает, что «забывать достаточно: то, что необходимо, заключается в стремлении тормозить воспоминание и желание».

Подобное обращение с психической реальностью в аналитическом кадре напоминает концепцию «психической химеры» Мишеля де М’Юзана, а также “способности аналитика мечтать по время сеанса” Томаса Огдена. Аналитик, дающий интерпретации из химеры, воспринимается анализируемым как его другое Я, что облегчает интеграцию интерпретации. Подобная «трансформация эмоционального опыта в ментальный рост аналитика и анализируемого, – пишет Бион, – вносит свой вклад в то, что обоим сложно «вспомнить», что происходило; в той мере, в какой опыт приводит к росту, он перестает быть чем-то опознанным». Такое психическое движение является положительным актом, заслуживающим того, чтобы быть рассмотренным с метапсихологической точки зрения.

Бион задает матрицу, в которой для эффективности мысли требуется условие отсутствия, подобно тому, как сон зависит от засыпания, то есть от регрессии со ставкой на латентность мыслей, и необходимого отказа от видимой реальности, способствующего проявлению регрессивных психических образований.

  Здесь, в условиях формальной регрессии осуществляются процессуальные операции, являющиеся генераторами либидинальной экономики. Точка «O» Биона таким образом симметрична тому, что Фройд называет «пуп сна»: всякий сон, всегда несет в себе по крайней мере одну точку, одно место, один особо отмеченный топос, который его определяет как: недоступный, непостижимый, непостигаемый, неанализируемый, этакий пуп, omphalos. И Фрейд добавляет, что посредством этого места сон связан, завязан, привязан или подвешен при помощи некоторого узла непознанному (французский перевод дает слово inconnaissable, непознаваемое), вместо неизвестного, не(о)познанного, и это слово «непознаваемое» хорошо передает неразрешимый, нерастворимый, неразрывный характер этого неразвязываемого узла.

В работах Фройда по технике для того чтобы выразить это отношение воздержания, сначала появляется термин абстиненция. Фройд призывает аналитика воздерживаться от любого вида удовлетворения или вознаграждения пациента. Эта рекомендация далее уступит место нейтральности, которая осмысливается в двух направлениях – непроницаемого зеркала и ровной доброжелательности, ставшей впоследствии винникотовским холдингом и хэндлингом, пронизанным великодушием и состраданием. Следует подчеркнуть, что в ту эпоху это звучало, скорее, как рекомендация, нежели как требование. В это время Фрейд озадачен, но по прежнему открыт к поискам и определенной свободе его учеников, вспомним случаи Сабины Шпильрайн и Юнга, или Фенерци с его активной техникой.

  В 1920 году Фрейд, говоря о навязчивом повторении, и все больше принимая во внимание притягательную силу, существующую по ту сторону принципа удовольствия, рекомендует аналитикам хранить определенную степень превосходства. Он противопоставляет регрессивному качеству влечения активное отношение мастерства и контроля. Впоследствии, разочарованный техническими приемами активного отношения аналитика, он вводит на психическую сцену Сверх-Я и его принцип категорического императива, главной превратностью которого является принуждение. С этого момента он может переосмыслить вопрос о «духовной ответственности пациента по отношению к содержимому сновидений» и об ответственности субъекта по отношению к его бессознательному и его психической жизни в целом. (1925 – “Некоторые дополнительные замечания об основных принципах толкования сновидений”.) С тех пор принимается во внимание участие в трансфере регрессивных влечений находящихся за пределами принципа удовольствия, где наряду с переносом инфантильного, сексуального и нарциссического появляется негативная тенденция утаивания.

Позитивное в трансфере маскирует его негативную часть. Эта негативная часть трансфера способствует редукции поля мышления, поля инвестиций, в особенности телесных и эрогенных. Фрейд называет такой тип ассоциативности лживым и притворным. По отношению к своему сверх-Я субъект вовлечен в это компульсивное повторение, в подчинение стирать, уничтожать, аннулировать, отрицая свою причастность к символическому убийству отца. Фрейд вводит, таким образом, тему виновности, стыда и психической боли.

  После долгого поиска решений о том, на чем должно быть сосредоточено аналитическое лечение, Фрейд приходит к тому, что предлагает в качестве существенной и основной цели строительство психической процессуальности. Именно такая работа содержит в себе ценность признания реальности травматического. Речь отныне идет не о том, чтобы противопоставить и превратить регрессивность в способность развиваться, но, используя тенденцию к исчезновению заставлять существовать психическую реальность. Здесь появляется знаменитое требование Фрейда: «Там, где было ОНО, должно случиться Я». Довольно часто явление трансфера не реализуется спонтанно, и тогда трансфер состоит из негативизма, стирания воспоминаний, убийства той части, которая предназначена инвестировать, думать и переживать. И проработка этой модальности переноса позволяет открыть другую часть – позитивную, и совершить поворот к возвращению вытесненного. Не столь важно, идет ли речь в негативной части переноса о любви, или о ненависти, но в переносе отрицания есть цель сделать то, что было неосознанным – сознательным. Связать, тем или иным образом, бессознательное с сознанием. Таким образом, речь идет о переносе разрыва существующего в психической реальности.

  И Фрейд задает нам вопрос, который продолжает оставаться актуальным и по сей день: «Должен ли аналитик, во имя лучшего будущего своего анализанта, намеренно вызывать это отсутствующее измерение, даже искать его, осуществляя некоторое принуждение, заставляющее его появиться на арене переноса?».
Все вышесказанное представляет собой не только исторический интерес. Это позволяет нам приблизиться к имплицитной ценности понятия нейтральности. Оно является профессиональным предназначением аналитика и несет в себе требование осуществлять как пассивную, так и активную психическую работу. Через свою нейтральность аналитик предоставляет пациенту пассивную доступность для того, что пациент способен перенести, но он также осуществляет активное принуждение по отношению к тому, что неспособно себя репрезентировать. Нейтральность, таким образом, есть условие для индукции и принуждение к появлению трансфера. При помощи своей нейтральности аналитик взывает к реальности, которая отсутствует.

  Выше уже было сказано, что понятие нейтральности исключает чрезмерную вовлеченность и конфликтность. Но это, очевидно, находится в противоречии с тем, что наблюдает каждый аналитик в процессе своей работы, в особенности, когда он воспринимает и переживает опыт контр-трансфера, и не только через дискурс пациента, атакующий аналитика и анализ, но также через внутреннюю активность пациента, в которой тот заключил договор с отрицанием и аннигиляцией требования психической проработки, с отрицанием психической жизни, как таковой, с уничтожением функций сверх-Я, символического порядка и имени отца.

Клинические последствия, вытекающие отсюда, известны под именем «негативной терапевтической реакции». (A. Green (2007), Pourquoi les pulsions de destruction ou de mort?). Компульсия, вызванная негативной терапевтической реакцией может принимать различные формы, начиная с хронического повторения; компульсивного повторения; безостановочного распада, связанного с компульсивным повторением; склонности избегать всякой ментализации в пользу отреагирования и поведения; вплоть до мегаломаниакального триумфа, отрицающего даже возможность утраты.

Подобное психическое функционирование ведет к одному результату – состоянию tabula rasa, психической пустыне. Как можно оставаться нейтральными по отношению к таким тенденциям? Здесь недостаточно предложить наше сочувствие, или приступить к военным действиям, чтобы положить конец этим негативным тенденциям. Аналитик не может работать лишь с импульсами влечений, желаниями и процессами десексуализации, предлагая пациенту свою нежность и доброжелательность. В своем контр-переносе (и здесь следует подчеркнуть, что контр-перенос, также, как и перенос, является бессознательным механизмом), в своем контр-переносе аналитик не может не иметь дела с ненавистью, враждебностью, завистью и прочее, и прочее, по отношению к его пациенту. Объект рождается в ненависти. И это верно для обоих – как для пациента, так и для аналитика.

Практика любого психоаналитика ориентирована на технику, способствующую репарации, психической проработке элементов бессознательного, интеграции и улучшения ментального функционирования пациента. В 1938 году («Очерк психоанализа») Фрейд завещает нам «сдержанность» в качестве наиболее предпочтительного отношения к пациенту в анализе.

Термин «сдержанность» подразумевает отказ. Отказ от желаний по отношению к пациенту. Аналитик, сдерживающий свои желания в отношении пациента, который подобно ребенку атакует анализ, проверяет его на прочность, стремясь извлечь любую выгоду из удовлетворения переноса, аналитик, как другой объект, запрещающий трансгрессию и несущий запрет, устанавливающий запрет на инцест и обозначающий границы между полами и поколениями, может быть использован пациентом в его психическом функционировании и позволить пациенту почувствовать внутренний конфликт между запретом и желанием его нарушить.

 Таким образом нейтральность аналитика имеет терапевтическую ценность: функция отказа, транслируемая аналитиком, предоставляет пациенту возможность отречься от своего травматизма и инфантильных претензий на первичные объекты и инвестировать жизнь, отказавшись от удовольствий навязчивого повторения.