ПИФАГОРЕЙСКИЕ ЗОЛОТЫЕ СТИХИ С КОММЕНТАРИЕМ ФИЛОСОФА ГИЕРОКЛА

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

То же, что я говорю, всегда исполнить старайся:
Веры к тому не имей, чьи слова и дела ненадежны,
Сам же лишь то говори, что сочтешь из всего наилучшим.

Эта заповедь относится ко всему и означает то же, что и сказанное выше:

Не совершай ни сам, ни с другими постыдных деяний,
Пусть – что важнее всего – твоим главным судьей станет совесть.

Кто научился быть совестливым, кто ни один, ни вместе с другими не совершает постыдных поступков и кто благодаря разуму, своему внутреннему стражу, избегает самой мысли об этом, тот способен послушать наставления. "Веры к тому не имей, чьи слова и дела ненадежны".¹² Только тот не поддается обману и никем не может быть введен в заблуждение, кто сознает свое достоинство, не обольщается лестью и не поддается страху, исходит ли это от врагов или от друзей. В словах "Пусть никто... тебя не обманет" "никто" означает кто угодно: отец, правитель, друг, враг. Вводить в заблуждение можно словами или делами: словами льстивыми или угрожающими и делами, за которыми последует вознаграждение или возмездие. Итак, вот для чего наша душа должна быть ограждена истинным разумом: чтобы не быть обольщенной или подавленной никакими внешними обстоятельствами, удовольствиями или тяготами. Присущий нам истинный разум, дав душе надежных стражей – благоразумие и мужество, – сохранит нас от уступок лести вкрадчивых людей и страху перед ужасным, и этому способствует справедливость, к которой стихи призывали чуть выше: "Быть всегда в словах и поступках стремись справедливым". Итак, никто никогда не побудит нас произнести слова или совершить поступок, несогласный с истинным разумом. Если главным для нас будет совесть, то ясно, что решающее слово будет за нами, и никто из почтения или страха не заставит нас сказать или сделать что-либо вопреки должному. Для души пагубно и то, и другое. И что вредно для нее, то опасно и для нас, ибо мы – это душа. Поэтому следует обращать особое внимание на то, "что для тебя не является наилучшим", подразумевая под местоимением "тебя" тебя самого в собственном смысле. Если бы слова "Пусть никто ни в словах, ни в делах..." ("Веры к тому не имей, чьи слова и дела ненадежны") заставили тебя сделать или сказать то, что тебе не на пользу, а ты был разумной душой, ты бы не потерпел, если ты в здравом рассудке, того, что тебе во вред, ибо ты разумное существо. Ведь ты есть душа, тебе принадлежит тело, а все внешнее существует для тела. Различая это, ты не будешь смешивать по природе несовместимое и поймешь, какова человеческая сущность, если не будешь считать, что ты – это тело или что-то внешнее и не будешь беспокоиться об этих вещах, как о самом себе, чтобы тобой не овладело неумеренное стремление к материальным вещам или алчность. Не поняв, кто мы есть, мы вместе с тем не будем знать, что должно быть предметом нашего внимания, усердствуя во всех делах кроме того, что касается нас самих, хотя именно о нас самих нам прежде всего следует заботиться. Если душа распоряжается телом и тело служит ей орудием и если все прочие вещи придуманы для этого орудия, чтобы быть в помощь текучей природе тела, то ясно, что первую и главную заботу следует проявлять о первом и главном и потом заботиться о второстепенном. Поэтому мудрый человек не относится пренебрежительно к здоровью; он не считает тело самым главным, но управляет им ради пользы души, чтобы оно беспрепятственно подчинялось ее действиям; и в третью очередь он будет заботиться о третьестепенном, распоряжаясь внешними вещами на благо орудия души тела. Его первой и, наверное, единственной заботой будет душа, если в самом деле забота о вещах менее важных имеет целью благополучие души. Все, что делается вопреки добродетели, – это то, что "для тебя не лучше", и чему на пользу добродетель, тому вредит порок. Итак, кто говорит, что никогда не следует слушать тех, кто пытается увести нас от добродетели, какими бы делами или словами они ни уговаривали обратиться к пороку, тот советует оградить себя спасительной стеной добродетелей. К примеру, пусть ни правитель, дающий обещания или доказывающий их на деле, ни тот, кто угрозами приводит тебя в смятение или принуждает бесчинством, ни тот, кто похож на друга, но скрывает за дружбой обман, не отвратят тебя от полезного душе. И единственное, что на пользу душе, это истина и добродетель. Ты будешь защищен от обмана, если, познав, какова твоя сущность и чему она подобна, будешь всегда стремиться к этому подобию, а все, что уводит от этого подобия, будешь почитать за величайший вред. Это то, "что для тебя не лучше", то есть то, что уводит от божественного подобия, поскольку лучше для нас то, что ведет к такому подобию. Разве мог бы кто-нибудь предложить нечто способное склонить нас к отказу от божественного подобия и философии, например, пожалование богатства или лишение его? Но мы научились с помощью истинного разума принимать его или отказываться от него, и от нас не скрыто непостоянство обладания им. Так что же, если истинный разум не может лишить нас его, то разве не может украсть его вор? Мы не теряя достоинства перенесем этот ущерб, причиненный человеком неимущим. Разве не может кораблекрушение отнять богатство? И сколько других способов потерять его? Поэтому наше помышление будет о существе добродетели, ибо мы добровольно променяли богатство на благородную бедность, отказавшись от него по веской причине, и цена добродетели для нас определяется тем, какой вред может причинить нам тот, кто пытается ее поколебать. Но нам будут угрожать пытками и смертью. На это можно с готовностью ответить, что мы не подчинимся, если только сохраним свое я; поношению подвергнется только тело, которое смертно и которое претерпевает лишь то, что в его природе. Ведь его природа смертна и дробна, и оно подвластно множеству страстей, которые из-за приключившегося несчастья могут подчинить нас себе сильнее, чем тиран.

Почему мы избегаем того, чего мы не можем избежать, и почему теряем прежде всего то, что нам под силу сохранять? Обреченное на гибель спасти невозможно, но бессмертное (душа и мы сами) можно украсить добродетелью, если не проявлять малодушия перед смертью. Если мы встретим смерть, сознавая ее целесообразность, мы украсим природную необходимость правильным образом мыслей. Вот какие страшные вещи один человек может причинить другому в качестве наказания или искупления, но сердцевина души никому не подвластна и свободна, если только мы захотим этого и если сами не поставим свою свободу в зависимость от неумеренного пристрастия к материальным или внешним вещам, пожертвовав благом души ради скоротечной жизни и богатства. Это побуждает нас всегда соблюдать данную заповедь, и таким образом утверждается неизменность и постоянство добродетели. Но перейдем к следующим стихам, подобным тому же наставлению.