М. С. Пек. НЕПРОТОРЁННАЯ ДОРОГА

Удивительная благодать! Как сладки звуки,
Которые спасли меня!
Я погибал, но теперь возвращен к жизни;
Я был слеп, но теперь вижу.

Это благодать научила мое сердце бояться,
Это благодать облегчила мой страх.
А какой драгоценностью явилась она мне
В час, когда я впервые уверовал!

Через многие опасности, силки и ловушки
Пришел я сюда,
И в пути хранила меня благодать до сих пор;
Благодать отведет меня снова к родному дому.

И пусть проживем мы десять тысяч лет,
Как солнце, ярко сияя, –
У нас впереди будет больше дней, чем было,
Чтобы петь хвалу Богу.*

В этом знаменитом старинном американском евангелическом гимне слово "удивительная" является первым эпитетом благодати. Нас удивляет то, что выпадает из обычного порядка вещей, чего нельзя предсказать с помощью наших "естественных законов". Ниже я намерен показать благодать как явление обыденное и в определенной мере предсказуемое. Но в общепринятых понятиях нашей науки и "естественных законов" благодать остается необъяснимой.

* "Amazing Grace", by John Newton (1725-1807).

В психиатрической практике встречается много такого, что никогда не перестанет удивлять меня, да и других психиатров. Один из таких фактов состоит в том, что наши пациенты удивительно здоровы ментально. Обычным делом для других специалистов-медиков стало обвинять психиатров в практическом применении ненаучной и неточной дисциплины. На самом деле, однако, причины неврозов известны гораздо лучше, чем причины большинства других болезней человека. С помощью психоанализа происхождение и развитие невроза у каждого индивидуального пациента можно проследить с точностью и в подробностях, которые редко встречаются в медицине. Можно точно и безошибочно определить, как, когда, где и почему у пациента развился тот или иной невротический симптом или синдром. Столь же точно и подробно можно выяснить, как, где, когда и почему может быть или был излечен данный невроз. Мы, однако, не знаем, от чего зависит интенсивность невроза – почему у одного пациента мягкая форма, а не тяжелая, у другого – острый невроз, а не полная психотия. Мы неизменно обнаруживаем, что пациент пережил травму – или травмы – определенного типа, следствием чего является определенный невроз; но интенсивность травм была такова, что при обычном порядке вещей следовало бы ожидать более острого невроза.

Чрезвычайно удачливый бизнесмен тридцати пяти лет обратился ко мне по поводу невроза, который можно назвать только мягким. Он был незаконным и единственным ребенком у глухонемой матери, с которой и провел ранние детские годы в трущобах Чикаго. Когда ему было пять лет, государство, исходя из предположения, что такая мать не может воспитать ребенка, отняло его без предупреждения и объяснения и передало на воспитание как приемного сына в одну семью, затем в другую и третью. Там он испытал все обычные унижения и оскорбления, не говоря о полном отсутствии каких-либо привязанностей. В пятнадцатилетнем возрасте он был частично парализован в результате разрыва врожденной аневризмы кровеносного сосуда в мозгу. По достижении шестнадцати лет он оставил своих последних приемных родителей и стал жить сам. Как и следовало ожидать, через год он попал в тюрьму за особо жестокое и бессмысленное хулиганство. Никакого психиатрического лечения в тюрьме он не проходил.

После шести мучительных месяцев заключения он был освобожден; органы порядка предоставили ему работу мальчика-прислуги на складе в одной из третьеразрядных компаний. Ни один в мире психиатр или социолог не предсказал бы ему ничего хорошего в будущем. Тем не менее через три года он уже был самым молодым в истории компании завотделом. Через пять лет он женился на заведующей другим отделом из той же компании, уволился и открыл собственное дело. Его благосостояние постепенно росло, и к тому времени, когда он пришел ко мне, это был уже замечательный любящий отец, интеллектуал-самоучка, лидер в обществе и прекрасный художник. Как, когда, почему, где все это случилось? Обычные представления о причинах и следствиях ответа не дают. Вместе с ним мы в мельчайших деталях, с учетом всех факторов проследили происхождение и характер его невроза и излечили его. Но мы остались в полном неведении относительно первопричин его непредсказуемого успеха.

Я привел этот пример потому, что в нем отчетливо видны и драматические травмы, и обстоятельства его несомненного успеха. В большинстве подобных случаев травмы детства далеко не столь очевидны (хотя обычно не менее разрушительны) и состояние душевного здоровья не столь прозрачно, но общая схема остается неизменной.

Очень редко встречаются пациенты, чье ментальное здоровье было бы существенно лучше, чем у их родителей. Мы очень хорошо знаем, почему люди становятся душевнобольными; но мы не понимаем, каким образом люди так успешно переживают свои травмы. Мы точно знаем, почему некоторые люди совершают самоубийство; но средствами обычной причинно-следственной логики мы не можем объяснить, почему некоторые другие люди его не совершают. Мы можем сказать только, что существуют какие-то внутренние силы и механизмы, которых мы не понимаем как следует и которые защищают и оберегают душевное здоровье большинства людей вопреки самым неблагоприятным условиям.

В этом процессы душевных расстройств явно похожи на процессы физических заболеваний, хотя в других отношениях между ними мало общего. Действительно, мы значительно больше знаем о причинах физических болезней, чем о причинах физического здоровья. Спросите, например, любого терапевта, чем вызывается менингококковый менингит, и вы сразу же получите ответ: "Как чем, – менингококком, конечно". Но здесь есть проблема. Этой зимой мне пришлось выращивать суточные культуры этих бактерий, полученных из мазка гортани у жителей маленькой деревушки, где находится мой дом. Я обнаружил, что менингококки присутствуют в культуре девяти из каждых десяти обследованных. Но, странное дело, ни один из жителей деревни ни в обозримом прошлом, ни в эту зиму менингококковым менингитом не болел. Что же происходит? Болезнь эта достаточно редкая – и это при том, что ее возбудитель чрезвычайно распространен. Терапевты для объяснения этого феномена прибегают к понятию сопротивляемости: они утверждают, что тело обладает системой защитных сил, которые сопротивляются нашествию в полости тела менингококков и других болезнетворных организмов. Нет сомнения в том, что это правда; мы действительно много знаем об этих защитных силах и их действии. Но важнейшие вопросы остаются без ответа. Если некоторые из умерших от менингококковой инфекции действительно были ослаблены или имели другие дефекты защитной системы, то большинство до этого были совершенно здоровы и никаких отклонений в защитной системе у них не наблюдалось. На определенном уровне мы можем утверждать с уверенностью, что причиной их смерти стали менингококки, но это явно поверхностный уровень. Вглядываясь глубже, мы должны признать, что не знаем, почему они умерли. Самое большее, что мы можем сказать, – что те силы, которые обычно защищают нашу жизнь, почему-то не сработали.

Хотя представление о сопротивляемости чаще всего относится к инфекционным болезням, таким, как менингит, оно может в том или ином варианте применяться ко всем физическим болезням, за исключением тех неинфекционных заболеваний, когда мы практически ничего не знаем о работе защитных сил. Один человек может пережить единственный слабый приступ язвенного колита – болезни, которую принято считать психосоматической, – выздороветь полностью и больше никогда в жизни даже не вспоминать о нем. У другого приступы могут стать хроническими и вывести его из строя навсегда. У третьего эта болезнь может протекать бурно и свести его в могилу после первого же приступа. Болезнь как будто одна и та же, а результаты совершенно различные.

Почему? Мы понятия не имеем. Можем только сказать, что у некоторых людей есть определенные негативные индивидуальные особенности в системе защиты от этой болезни, тогда как у большинства из нас этих особенностей нет. Как это все происходит? Мы не знаем. Такие вопросы можно задавать относительно почти всех болезней, включая и самые распространенные – сердечные приступы, инсульты, рак, язву желудка и другие. Все большее число мыслящих врачей начинают думать, что почти все болезни являются психосоматическими, то есть что душа каким-то образом причастна к разнообразным сбоям, которые случаются в защитной системе. Но удивительны не так эти сбои, как то, что защитная система работает столь эффективно. При обычном порядке вещей мы должны были бы заживо быть съедены бактериями, сожраны раком, забиты жирами и сгустками крови, разъедены кислотами. Нет ничего удивительного в том, что мы болеем и умираем; поистине удивительно то, что мы не так уж часто болеем и не так уж скоро умираем.

Поэтому мы можем сказать о физических заболеваниях то же самое, что сказали о душевных: существуют силы, механизмы которых мы не понимаем как следует, но которые регулярно, рутинно работают почти в каждом из нас и защищают и укрепляют наше физическое здоровье даже в самых неблагоприятных условиях.

Обращаясь теперь к проблеме несчастных случаев, мы обнаруживаем новые интересные вопросы. Многие врачи, в том числе большинство психиатров, не раз сталкивались лицом к лицу с феноменом, который можно назвать склонностью к несчастьям. Среди множества примеров в моей практике самый драматический связан с четырнадцатилетним мальчиком, которого меня попросили обследовать в связи с направлением его на стационарное лечение в центр для малолетних преступников. Его мать умерла в ноябре, когда ему было восемь лет. В ноябре на девятом году жизни он упал с лестницы и сломал плечевую кость. В ноябре на десятом году жизни падение с велосипеда стоило ему перелома черепа и тяжелого сотрясения мозга. В следующем ноябре он провалился сквозь стеклянную крышу и сломал бедро. Еще через год, в ноябре, он упал на асфальт с роликовой доски и сломал запястье. Когда ему было тринадцать лет, в ноябре его сбил автомобиль, сломав ему тазовую кость.

Никто не сомневался, что этот мальчишка склонен к инцидентам; понятны были и причины. Но как происходили инциденты? Мальчик не наносил себе вреда сознательно. Не сознавал он и своей печали по умершей матери, повторяя мне тихо, что "забыл ее совсем". Пытаясь понять, каким образом возникали эти несчастные случаи, я подумал, что понятие сопротивляемости следует применить к инцидентам точно так же, как мы его применяем к болезням: можно говорить о сопротивляемости инцидентам, а не только о склонности к инцидентам. Дело не только в том, что некоторые индивиды в некоторые периоды своей жизни бывают склонны к такого рода происшествиям; дело еще и в том, что большинство людей в обычном состоянии обладают сопротивляемостью инцидентам.

Однажды зимним днем – мне тогда было девять лет – я возвращался с книгами из школы и, переходя через заснеженную улицу в тот момент, когда переключался светофор, поскользнулся и упал. Водитель быстро ехавшего автомобиля попытался затормозить, и машину занесло. Когда он остановился, моя голова была вровень с передним буфером, а ноги и туловище под кузовом. Я выскочил из-под автомобиля невредимый и, дрожа от страха, бросился домой. Сам по себе этот инцидент ничего особенного не представлял; можно было сказать, что я счастливо отделался. Но давайте соберем вместе все другие происшествия: все те случаи, когда меня едва не сбивал автомобиль, когда я сам вел автомобиль и едва не сбивал пешеходов или чудом проскакивал мимо невидимых в темноте велосипедистов; когда я жал изо всей силы на тормоза и останавливался в дюйме от машины, идущей впереди; когда я пролетал на лыжах в сантиметре от ствола дерева; когда почти вываливался из окна; когда клюшка для гольфа со свистом пролетала над головой, зацепив лишь прядь волос; и многие другие случаи. Что это такое? Быть может, я зачарован? Если читатели вспомнят подобные случаи из собственной жизни, когда им посчастливилось избежать явной опасности, то, я думаю, окажется, что число происшествий, когда несчастье почти случилось, неизмеримо больше, чем когда оно действительно случилось. Кроме того, я уверен, что читатели согласятся с тем, что их личный способ выживания, их сопротивляемость несчастным случаям, никак не является результатом сколько-нибудь сознательного выбора. Может ли быть такое, что жизнь большинства из нас "зачарована"? Может быть, действительно справедлива строка из гимна: "И в пути хранила меня благодать до сих пор"?

Кто-то может подумать, что во всем этом нет ничего особенного, что все это обычные проявления инстинкта выживания. Но разве, именуя явление, мы объясняем его? Разве то, что мы обладаем инстинктом выживания, становится банальным только оттого, что мы назвали его инстинктом? Наше понимание происхождения и механизма инстинктов в лучшем случае невелико. Фактически, рассмотрение проблемы несчастных случаев подсказывает нам, что наша тенденция к выживанию может быть чем-то иным и гораздо более чудесным, чем инстинкт выживания, который сам по себе достаточно чудесен. Поскольку мы очень мало знаем об инстинктах, то представляем их себе как механизмы, которые работают внутри обладающего ими индивида. Сопротивляемость душевным расстройствам и физическим болезням мы мыслим как локализованную в несознательном разуме или в телесных механизмах человека. Несчастные случаи, однако, включают взаимодействие между людьми или между людьми и неодушевленными объектами. Благодаря ли моему инстинкту выживания я не попал под колеса того автомобиля – или же водитель обладал инстинктивной сопротивляемостью возможности убить меня? Возможно, у нас есть инстинкт зашиты не только собственной жизни, но и жизни других людей.

Со мною лично это не случалось, но у меня есть несколько друзей, которые переживали такие автомобильные аварии, когда "жертвы" выбирались практически невредимыми из раздавленной в лепешку машины. Реакцией было чистое удивление: "Не понимаю, как можно остаться живым в такой передряге, а тем более без травм!" Как это можно объяснить? Чистой случайностью? Те же мои друзья, вовсе не религиозные люди, были удивлены именно потому, что случайности там не было места. "Никто не должен был остаться живым", – говорили они. Но при всей своей нерелигиозности и даже не особенно задумываясь над тем, что говорят, в попытках как-то переварить случившееся они делали замечания вроде: "Наверное, Бог любит пьяных" или "Видно, его время еще не пришло".

Читатель волен приписать тайну подобных событий "чистой случайности", беспричинному капризу, улыбке судьбы – удовлетвориться таким объяснением и прекратить дальнейшее исследование. Если же мы собираемся исследовать такие инциденты дальше, то наши представления об инстинкте не окажут нам серьезной помощи. Обладает ли неодушевленная автомашина инстинктом такого сминания в лепешку, чтобы не повредить контуры находящегося внутри человеческого тела? Обладает ли человеческое тело инстинктом в момент удара принимать форму, соответствующую внутренним очертаниям смятой машины? Эти вопросы внутренне абсурдны. Если я решаюсь исследовать дальше возможность того, что подобные события имеют объяснение, то отчетливо сознаю при этом, что наши традиционные представления об инстинкте здесь бесполезны. Более серьезную помощь может оказать концепция синхронности. Однако, прежде чем рассматривать синхронность, полезно будет рассмотреть некоторые аспекты функционирования той части человеческого разума, которую мы называем бессознательным.