Р. Мэй. СМЫСЛ ТРЕВОГИ | Часть Первая ПОПЫТКИ ПОНЯТЬ ТРЕВОГУ Глава Первая ТРЕВОГА

Часть Первая
ПОПЫТКИ ПОНЯТЬ ТРЕВОГУ

Глава Первая

ТРЕВОГА И ДВАДЦАТЫЙ ВЕК

Но есть эпохи, когда целое поколение оказывается между двумя эпохами, между двумя укладами жизни в такой степени, что утрачивает всякую естественность, всякую преемственность в обычаях, всякую защищенность и непорочность!

Герман Гессе. "Степной волк" (пер. С.Апта)

Каждый современный человек, если только он внимательно относится к своей жизни, знает – как на своем личном опыте, так и из наблюдений над жизнью окружающих, – что в наше время феномен тревоги охватывает все стороны жизни. С 1945 года, с момента изобретения атомной бомбы, проблема тревоги вышла из подполья. Люди осознали свою тревогу, которая связана не только с опасными ситуациями (например, с неконтролируемым применением ядерного оружия или с политическими и экономическими катаклизмами), но и с менее явными, глубинными источниками тревоги внутри нас самих. К последним относятся внутреннее смятение, отчуждение, потеря направления, неуверенность человека, сталкивающегося с противоречивыми ценностями или стандартами поведения. Поэтому нет ни малейшей нужды "доказывать" тот очевидный факт, что в наши дни тревога пронизывает все сферы жизни человека.

Поскольку в современном обществе люди более или менее признают существование скрытых источников тревоги, в этой вводной главе мы постараемся показать, как тревога вышла на поверхность, как она стала явной проблемой во многих самых разных областях современной культуры. Создается впечатление, что к середине двадцатого века тема тревоги заняла центральное место в таких разных областях, как наука и поэзия, религия и политика. За двадцать-тридцать лет до этого общество еще жило как бы в другой эпохе, которую можно назвать "эпохой скрытой тревоги", – я надеюсь продемонстрировать это ниже, – а с середины века началась, по словам Одена и Камю, "эпоха явной тревоги". И с этим феноменом уже нельзя не считаться: тревога из скрытой стала явной, то, что раньше приписывали "настроению", превратилось в насущный вопрос, который необходимо определить и прояснить во что бы то ни стало.

И это относится не только к пониманию эмоциональных и поведенческих расстройств или к их терапии, где тревога стала, выражаясь языком Фрейда, "узловой проблемой". Тема тревоги является центральной и во многих других, самых разных областях – в литературе, социологии, политике и экономике, педагогике, религии и философии. Я хочу проиллюстрировать это примерами; начну с самых общих, а затем перейду к более конкретным областям знаний,' где тревога рассматривается как научная проблема.

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА

Если мы попытаемся исследовать тему тревоги в американской литературе, например, двадцатых или тридцатых годов, то встретимся скорее с симптомами тревоги, чем с явной тревогой. Хотя в этот период было создано не слишком много изображений явной, выступающей на первый план тревоги, исследователь найдет в художественной литературе тех лет много признаков скрытой тревоги. Вспомним то явное ощущение одиночества, настроение непрерывного поиска – отчаянного и навязчивого, но всегда обреченного на неудачу, – в книгах Томаса Вульфа. Читая страницы с описаниями тревоги, можно обратить внимание на одну вещь: часто эта тревога вращается вокруг одной темы, символически выраженной в названии книги Вульфа – "Ты уже не вернешься домой". Невротическая тревога рождается из-за того, что герои Вульфа неспособны принять психологический смысл невозможности снова вернуться домой, то есть принять свою психологическую самостоятельность. Образы из романов Вульфа (поскольку писатели в символической форме выражают, и часто необыкновенно точно, бессознательные представления и конфликты своей культуры), по-видимому, свидетельствуют о том, что многие люди двадцатых-тридцатых годов начали понимать: невозможно снова вернуться домой; более того, невозможно в поисках безопасности опереться на экономические, социальные и этические реалии прошлого. Благодаря этому открытию тревога вышла на поверхность сознания, стала, наряду с чувством "бездомности", явной проблемой. Тема дома и матери, связанная с тревогой, будет встречаться нам снова и снова, обретая конкретность по мере нашего углубления в феномен тревоги.

В пятидесятых годах тревога стала уже явной темой литературы. Одна из поэм У.Х.Одена носит название "Эпоха тревоги"¹. Поэт считал, что эти слова наиболее точно представляют картину его времени. Хотя фоном для внутренних переживаний четырех главных героев поэмы служит война, – где "необходимость похожа на ужас, а свобода – на скуку"², – Оден со всей определенностью показывает, что истоки тревоги его героев, как и других людей того времени, лежат на более глубоком уровне, чем внешнее событие, война. Четыре героя поэмы, отличающиеся друг от друга по своему темпераменту и происхождению, имеют некоторые общие черты, характеризующие наше время: им свойственно одиночество, жизнь лишена для них ценности, они ощущают свою неспособность любить или быть любимым, – хотя все они желают любви, стремятся к ней и все на время освобождаются от чувства одиночества под действием алкоголя. Источник тревоги следует искать в современной культуре, в частности, как считает Оден, в том, что современный мир, в котором обожествляются коммерческие и технические ценности, требует от человека конформизма:

Мы движемся по воле колеса;
Одно движение всем управляет:
подъем и спад зарплат и цен...³.

...Дурацкий мир,
Где поклоняются техническим новинкам,
Мы говорим и говорим друг с другом,
Но мы одиноки. Живые, одинокие.
Чьи мы?
Как перекати-поле, без корней⁴.

И все четыре героя думают о том, что их тоже затянет в себя бессмысленная механика этого мира:

...Мы знаем страх того,
Что мы не знаем. Сумерки приносят
Неясный ужас. Торговать полезным
Товаром в сельской лавке...
Учить прилежных девушек
Наукам в школе? Уж поздно.
Когда же нас попросят? Или просто
Мы не нужны совсем?⁵

Эти люди утратили способность воспринимать себя самих как нечто ценное, они не верят в свою неповторимость. Одновременно герои поэмы, символизирующие всех нас, потеряли веру в других и утратили способность общаться в подлинном смысле этого слова⁶.

Альберт Камю назвал наше время "веком страха", сравнивая его с семнадцатым веком, веком математики, с восемнадцатым – веком физики, и с девятнадцатым – веком биологии. Камю понимал: в этом сравнении потеряна логика, поскольку страх нельзя отнести к наукам. Он говорил: "Но все-таки это связано с наукой, поскольку именно научные достижения привели к тому, что наука отрицает саму себя, а сверхразвитая техника грозит уничтожить земной шар. Более того, хотя страх нельзя назвать наукой, его можно с определенностью назвать техникой"⁷. Наше время нередко называют "веком психологии". Какая связь существует между страхом и психологией? Не страх ли заставляет людей исследовать свою внутреннюю жизнь? Мы будем размышлять над этими вопросами на протяжении всей книги.

Другим писателем, который оставил нам яркое изображение тревоги, был Франц Кафка. Всплеск интереса к его творчеству в сороковых-пятидесятых годах двадцатого века говорит об изменении характера общества в это время. Тот факт, что все больше людей, читая Кафку, находили в нем что-то важное, примечателен: значит, Кафка выразил переживания многих людей того времени. Главный герой романа "Замок" посвятил свою жизнь героической и безнадежной попытке поговорить с хозяевами замка, управляющими всей жизнью деревни. Они могли бы указать герою его место и придать какой-то смысл его существованию. Антигероем Кафки движут "самые первичные жизненные потребности, желание укорениться, обрести дом, найти свое дело в жизни, стать одним из местных жителей"⁸. Но хозяева замка остаются непостижимыми и недосягаемыми, и жизнь героя Кафки теряет свое направление и свою целостность, герой остается одиноким среди окружающих. Можно бесконечно размышлять о том, что символизирует замок, но очевидно: его хозяева олицетворяют собой власть бюрократизма, настолько сильную, что она подавляет и личную самостоятельность, и подлинные межличностные взаимоотношения. Мы смело можем утверждать, что Кафка писал о буржуазной культуре конца девятнадцатого – начала двадцатого века, когда техническая эффективность была возведена на пьедестал, а человеческие ценности растоптаны.

Герман Гессе, который в меньшей мере, чем Кафка, пользовался литературными символами, с большей прямотой говорил об источниках тревоги современного человека. Травматические социальные изменения осознали сначала в Европе, а уже потом в Америке; поэтому (хотя "Степной волк" был написан в 1927 году) книги Гессе в большей мере касаются проблем, вставших перед жителями Соединенных Штатов в сороковых годах. Жизнь главного героя книги, Галлера, является притчей о человеке нашего времени⁹. По мнению Гессе, одиночество и тревога Галлера (и его современников) объясняются тем, что в буржуазной культуре конца девятнадцатого – начала двадцатого века слишком большой перевес получили технические и рациональные ценности, а динамические иррациональные компоненты переживаний были подавлены. Галлер пытается выйти из своей отчужденности и одиночества, отпустив на свободу свои чувственные и иррациональные желания, которые он раньше сдерживал (эта сторона его жизни и есть "волк"). Но это приносит лишь временное облегчение. И Гессе не предлагает современному западному человеку путей освобождения от тревоги, поскольку считает, что в настоящее время "целое поколение оказывается между двумя эпохами". Другими словами, буржуазные стандарты поведения и меры контроля вышли из строя, но еще нет новых стандартов, которыми можно было бы заменить старые. Гессе видит в записках Галлера "документ эпохи, ибо душевная болезнь Галлера – это мне теперь ясно – не выверты какого-то одиночки, а болезнь самой эпохи, невроз того поколения, к которому принадлежит Галлер. И похоже, что неврозом этим охвачены не только слабые и неполноценные индивидуумы, отнюдь нет, а как раз сильные, наиболее умные и одаренные"¹⁰.

СОЦИАЛЬНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

В области социальных исследований тревога также оказывается на переднем плане. Супруги Линд дважды изучали жителей американского городка Мидлтауна – в двадцатых и тридцатых годах нашего века¹¹. Сравнение этих двух исследований показывает, как ощущение тревоги становится в Америке открытой социологической проблемой. Первое исследование проводилось в двадцатых годах, и в то время осознанная тревога еще не беспокоила жителей Мидлтауна. Эта тема вообще не отмечена в указателе к объемистому труду Линдов. Но психолог, читающий работу Линдов, может увидеть в поведении жителей Мидлтауна проявления скрытой тревоги. Например, они одержимы работой ("предприниматели и рабочие трудятся лихорадочно", стремясь заработать как можно больше денег¹², охвачены стремлением соответствовать социальным нормам общества, проявляют стадный инстинкт (желая, например, во что бы то ни стало вступить в определенный клуб) и лихорадочно заполняют деятельностью свое свободное время (например, посвящая его автомобилю), даже если эти занятия достаточно бессмысленны. По воскресеньям многие люди садились в свои машины, проезжали пятьдесят миль, а затем возвращались домой. Приходят на ум страницы Паскаля, содержащие описание симптомов скрытой тревоги: ненасытное стремление человека отвлечься, убежать от томления, чтобы беспокойство растворилось в бурной деятельности. Лишь один житель Мидлтауна (охарактеризованный Линдами в первом томе как "проницательный" наблюдатель) глядел глубже, чем другие горожане, и ощущал, что за таким поведением скрывается некий страх. Он говорит: "Эти люди чего-то боятся; что же это с ними происходит?"¹³

Но повторное изучение того же общества в тридцатых годах дает совсем иную картину. У людей появилась осознанная тревога. "Всех жителей Мидлтауна объединяет одна общая черта, – замечают Линды, – неуверенность перед лицом сложного современного мира"¹⁴. Конечно, появился внешний повод для тревоги – экономическая депрессия. Но было бы ошибкой полагать, что причиной тревоги явилась экономическая нестабильность. Линды верно отмечают: растерянность жителей Мидлтауна связана с ролевой неопределенностью каждого человека. В их отчете написано: "Жители Мидлтауна запутались в противоречивых моделях поведения, ни одну из которых нельзя ни категорически отвергнуть, ни безусловно одобрить, так что все время остается неопределенность. Или же, когда группа явно санкционирует определенную роль, человек оказывается под давлением культурных норм, которым он не в состоянии соответствовать"¹⁵.

Этот хаос противоречивых моделей поведения выражает социальные изменения, происходившие в то время во многих сферах общественной жизни; эти изменения, о которых подробнее будет сказано ниже, тесно связаны с тревогой, охватившей современный мир¹⁶. Поскольку, отмечают Линды, "большинство людей не в состоянии вынести изменения, когда они происходят одновременно во всех сферах жизни"¹⁷, и экономика, и социальная идеология в Мидлтауне стали более жесткими и консервативными. Этот зловещий симптом и выражает тревогу, и работает как механизм защиты от тревоги. Намечается связь между тревогой и тоталитарной политикой. Этот вопрос мы подробнее рассмотрим в других разделах книги.

Роберт Лифтон, которого можно назвать социальным психиатром, оставил нам много ценных замечаний, помогающих понять процесс "промывания мозгов"¹⁸, волновавший людей всего мира с пятидесятых годов. Я не буду подробно рассказывать об интересном труде Лифтона, но приведу лишь одну цитату, прямо связанную с нашим основным предметом размышлений:

"Джон С.Данн, выдающийся католический богослов, говорит, что в наши дни появилась новая религия, которую можно назвать словом "путешествие". Вот как Данн описывает этот процесс: "Мы можем встать на точку зрения человека иной культуры, другого образа жизни, другой религии... А затем наступает момент, когда мы должны совершить столь же важный шаг в противоположном направлении, который можно назвать "возвращением": обогащенные новым опытом, мы возвращаемся к нашей собственной культуре, к нашему образу жизни и нашей религии"¹⁹.

"Но у этого процесса есть и другая, темная сторона. Сама возможность совершать подобные "путешествия", все это бесконечное разнообразие, превращающее человека в Протея, может порождать тревогу. Тревога перед неопределенностью и расплывчатостью заставляет человека искать жесткой определенности, и мы видим проявления этого в широком распространении фундаменталистских религиозных сект и во всевозможных тоталитарных духовных движениях"²⁰.

Упоминание о Протее связано с идеей Лифтона о том, что современный человек постоянно меняет свою идентичность. Протей, согласно древнегреческой мифологии, мог менять свое обличье, он мог быть "диким вепрем, львом, драконом, огнем или водным потоком... Он не мог только одного – остановиться на каком-то одном обличий, пока его не свяжут или не закуют в цепи". Желание постоянно менять маски, непрерывно изменяться в соответствии с окружающей средой, не имея понятия о том, "что же на самом деле мое и кто я такой"²¹ (как это выразил один "Протей" нашего времени) свидетельствует о головокружительном изменении нашего социального мира. Неважно, радует это или обескураживает, но нельзя отрицать, что такое состояние выражает радикальный переворот, произошедший в обществе.

Лифтон говорит о том, что тревога современного человека (например, тревога перед лицом возможной ядерной войны) вызывает оцепенение. Это защитный процесс эмоционального отстранения, когда человек, бессильный что-либо предпринять, теряет чувствительность, отбрасывает от себя ощущение угрозы. С помощью помутнения сознания можно одержать над тревогой временную победу. Возможно, за это потом придется расплачиваться; по крайней мере, так было с узниками, захваченными вместе с судном "Пуэбло". Один исследователь, изучавший этих людей, писал: "Возможно, кратковременная адаптация' основывалась на сильном вытеснении и отрицании и неблагоприятные последствия появятся позже"²² – то есть позже такой человек может совершить самоубийство или у него может возникнуть психотическая депрессия.

ПОЛИТИКА

Идеальные взаимоотношения между политикой и тревогой выразил Спиноза, который писал о "свободе от страха". По его мнению, государство должно "освободить каждого человека от страха, чтобы он мог жить и действовать, чувствуя свою защищенность и не причиняя вреда себе и своим ближним". Но если мы рассмотрим политику в современном мире, то найдем множество признаков явной или скрытой тревоги. Не будем обсуждать все источники фашизма, но обратим внимание лишь на одно явление: фашизм зарождается и набирает силу в те годы, когда все жители страны испытывают тревогу. Тиллих, свидетель прихода к власти Гитлера в Германии, так описывает ситуацию в Европе в.тридцатые годы, когда в Германии зарождался фашизм:

"Прежде всего, везде чувствовался страх или, точнее, какая-то неопределенная тревога. Была утеряна экономическая и политическая стабильность, кроме того, люди не могли найти защиты также и в культуре, или в религии. Как будто не на чем было строить: все основания оказались разрушенными. Люди все время ожидали какой-то катастрофы. Поэтому у всех появилось жадное стремление к надежности и безопасности. Свобода, которая приносит страх и тревогу, потеряла свою привлекательность; лучше крепкая надежная власть, чем свобода и страх"²³.

В такие периоды люди цепляются за авторитарную власть, чтобы избавиться от тревоги. В этом смысле тоталитаризм играет в обществе ту же роль, что и невротический симптом, защищающий человека от невыносимой тревоги. Герберт Мэфьюс, видевший развитие итальянского и испанского фашизма, писал: "Фашизм был подобием тюремной камеры, где человек получает какую-то защищенность, крышу над головой и ежедневное питание"²⁴. Подобную роль, с некоторыми существенными отличиями, играет и коммунистический тоталитаризм. Артур М. Шлезингер заметил: "Коммунизм заполнил "вакуум веры" – пустое место, оставленное потерявшей свое значение официальной религией. Новая идеология давала стремление к цели, которое вылечивает человека от мучительной тревоги и сомнения"²⁵. Как я покажу далее, подобные тоталитарные режимы не являются следствием исключительно экономических причин – они продукт духовного, этического и психологического вакуума, возникшего в Западной Европе после разрушения буржуазных традиций. По словам Мартина Ибона, коммунизм рождается из "отчаянного желания найти направление в хаосе и пустоте"²⁶. В этом хаосе и пустоте царит тревога. Тоталитаризм получает силу по той причине, что он, как и симптом, "связывает" тревогу и приносит некоторое облегчение²⁷.

Кроме подобных ярких симптомов тревоги в эти годы на социально-политическую сцену выходят проявления неопределенной тревоги. В то время люди часто повторяли слова Франклина Рузвельта, сказанные им при вступлении в должность президента: "Нам следует страшиться лишь одной вещи – самого страха". Это свидетельствует о том, что все большее число людей стали понимать, что такое "страх страха", – или, точнее, что такое тревога, – перед лицом социально-политических изменений нашей эпохи²⁸.

Появление атомной энергии превратило смутную "свободно плавающую" тревогу в нечто конкретное. Когда впервые были сброшены атомные бомбы, Норман Казенс выразил тревогу перед новыми грозными возможностями человека такими страстными словами:

"Начало атомной эры принесло не надежду, а скорее страх. Примитивный страх, страх неведомого, страх перед силой, которую человек не может обуздать или понять. Такой страх не нов – это классический пример страха перед иррациональной смертью. Но вчера этот страх усилился, вырос. Он вырвался из бессознательного в сознание, наполнил нас первобытным ужасом.... Там, где человек не находит ответа, он встречается со страхом"²⁹.

Даже если мы не верим в смерть от пули или атомной бомбы, тревога, присущая этому зловещему миру, нас все равно не покидает. Историк Арнольд Тойнби полагает, что у нынешнего поколения людей нет серьезных оснований опасаться новой мировой войны, но "холодная война" будет продолжаться еще долго. Это означает, что мы будем жить в состоянии постоянного напряжения и беспокойства. Пребывать в состоянии тревоги в течение жизни одного поколения и даже дольше – мрачная перспектива.

Но картина имеет и свои светлые стороны. Тойнби считает, что напряжение холодной войны можно использовать конструктивно, поскольку оно побуждает нас повышать социально-экономический уровень жизни на Западе. Я согласен с Тойнби: наше политическое и социальное выживание зависит как от способности переносить тревогу, связанную с пугающей политической ситуацией в мире, так и от способности использовать эту тревогу конструктивно.

Тойнби приводит притчу, которая прекрасно описывает конструктивное использование тревоги, и я кратко ее перескажу. Рыбаки, перевозившие живую сельдь из Северного моря, увидели, что рыба в их резервуарах становится вялой, несвежей, а, следовательно, и ее стоимость падает. Тогда один рыбак предложил запустить в резервуар пару хищных зубаток. Испытывая смертельную опасность рядом с зубатками, сельди не только избавились от вялости, но стали еще более активными и здоровыми³⁰. Разумеется, остается другой вопрос: будет ли реакция запада на зубатку (Китай или Россию) конструктивной, то есть сможем ли мы использовать тревожную политическую ситуацию преимущественно для созидания?

Тревогу еще больше усиливает то, что мы не можем найти определенного виновника зла – "дьявола", на которого можно было бы спроецировать наши страхи. Тревогу усиливает и тот факт, что мы сами – субъективно и объективно – являемся участниками проблемы. Как говорил Пинатс: "Мы повстречали врага, он – это мы сами".

ФИЛОСОФИЯ И БОГОСЛОВИЕ

Тревога стала также центральной проблемой современной философии и религии, и это особенно ярко показывает распространенность феномена тревоги в нашей культуре. Тема тревоги занимает такого богослова, как Райнольд Нибур, который особенно много размышляет о сегодняшней экономике и политике. Она привлекает к себе внимание философов Пауля Тиллиха и Мартина Хайдеггера, которые по опыту собственной жизни знакомы с кризисами и изменениями, произошедшими в западном обществе за три последних десятилетия.

Если принять определение Ницше, утверждавшего, что философ – это "врач культуры", можно рассматривать идеи философов и богословов не просто как продукт умозрительных построений, но как диагноз состояния современной культуры.

Согласно определению Тиллиха, тревога есть человеческая реакция на угрозу небытия. Человеку свойственно сознавать свое бытие, но он также знает, что в любой момент его существование может прекратиться. Конечно, Тиллих сформулировал эти мысли еще до появления атомной бомбы, но бомба становится весомым символом, с помощью которого множество людей соприкасаются с угрозой небытия. Тревога – с философской точки зрения – появляется тогда, когда человек сознает, что бытие существует на фоне неустранимой возможности небытия. Это, как мы увидим, походит на концепцию Кьеркегора, утверждавшего, что тревога есть "страх перед ничто". "Небытие" – не просто страх физической смерти, хотя, возможно, именно смерть является самым распространенным предметом и символом тревоги. Угроза небытия относится к религиозной и духовной сфере жизни, поскольку это есть страх перед бессмысленностью существования. Обычно угроза бессмысленности воспринимается как угроза моему Я (Гольдштейн говорил о "растворении себя"). Но когда человек принимает вызов этой тревоги, когда видит угрозу бессмысленности и противостоит этой угрозе, он сильнее ощущает "себя", свое Я. Это обостряет восприятие человека, направленное на себя, на свое бытие, отличающееся от мира небытия или мира объектов.

В богословской доктрине Нибура, касающейся человека, тревога занимает центральное место. Нибур утверждает, что любое действие человека, творческое или разрушительное, включает в себя элемент тревоги. Тревога проистекает из того факта, что человек, с одной стороны, ограничен, что он, подобно животным, подчинен случайностям и природным нуждам. С другой же стороны, человек обладает свободой. В отличие "от животных, он видит, что в ситуации существует неизвестность, и готов пойти на риск". Таким образом человек выходит за пределы своей ограниченности. "Можно сказать, что человек – существо и связанное, и свободное, ограниченное и не знающее границ – постоянно испытывает тревогу. Тревога – неизбежный спутник парадокса свободы и ограниченности, присущего человеческой жизни"³¹. Мы еще вернемся к этим мыслям, когда будем говорить о тревоге как о предпосылке невроза, а пока обратим внимание на то, что Нибур на своем богословском языке называет тревогу "внутренней предпосылкой греха. Слово тревога описывает состояние внутреннего искушения"³².

ПСИХОЛОГИЯ

"Тревога является наиболее яркой особенностью западной цивилизации", – говорит социальный психолог P.P.Виллобай. Он подкрепляет свое утверждение статистическими данными из трех сфер социальной патологии, на которые, по его мнению, оказывает влияние тревога. Виллобай приводит статистику самоубийств, функциональных психических расстройств и разводов. Число самоубийств в большинстве стран континентальной Европы в течение последних 75-100 лет постоянно увеличивается. Говоря о функциональных психических расстройствах, Виллобай замечает: "Создается впечатление, что количество психических заболеваний растет, при том, что созданы лучшие возможности для их лечения и диагностики"³⁴. На протяжении двадцатого века во всех странах, кроме Японии, неуклонно повышается количество разводов. По мнению Виллобая, эти цифры говорят о том, что современный человек не способен терпеть стресс, приспосабливаясь к своему супругу, и что статистика разводов в современном обществе есть признак тревоги. Интересен тот факт, что в Америке выросло лишь количество разводов по причине "жестокого обращения", число же разводов по всем прочим причинам снижается. Виллобай считает, что "жестокое обращение" имеет прямое отношение к тревоге: "Когда поведение партнера вызывает тревогу, это называют жестоким обращением".

Виллобай приводит данные статистики, подтверждая свое "убеждение, основанное на здравом смысле: в нашем обществе тревоги стало гораздо больше". Тут с ним нельзя не согласиться. Но можно усомниться в том, что существует прямая связь между этими статистическими данными и тревогой. Возможно, что увеличение числа разводов связано не только с тревогой, но и с изменением отношения к разводу. Логичнее рассматривать рост числа разводов, самоубийств и психических заболеваний как симптом и следствие постоянного изменения современной культуры, которое травмирует современного человека. Тревогу также можно рассматривать как симптом и плод нестабильного состояния культуры.

Если проследить за динамикой разводов, мы увидим, что "американцы, вступающие в первый брак в возрасте 25-30 лет, разводятся в три-четыре раза чаще, чем сорок пять лет тому назад" (статистические данные, опубликованные в 1976 году)³⁵. За последние двадцать лет частота разводов увеличилась более чем вдвое. Но эта статистика скорее свидетельствует о том, что мы живем в обществе, находящемся в состоянии радикального изменения, и потому наше общество охвачено тревогой.

В других главах книги мы подробно рассмотрим, что думают о тревоге представители различных направлений психологии. Здесь я сделаю лишь некоторые вводные замечания: постепенно тревога стала центральной темой теории обучения, динамической психологии и особенно психоанализа и других школ психотерапии. Психологи уже давно поняли, что опасения и страхи ребенка, особенно страх наказания перед родителями и учителями, сильно влияют на обучение. Но лишь недавно ученые обратили внимание на многочисленные скрытые формы тревоги, которые пропитывают процесс обучения дома и в школе. Тем, что тревога стала одним из центральных вопросов теории обучения, мы обязаны таким психологам, как Маурер, Миллер, Доллард и их последователям, занимавшимся теорией обучения³⁶.

Более тридцати лет назад Фрейд выделил тревогу как основную проблему в сфере эмоциональных и поведенческих нарушений. Дальнейшее развитие психоанализа лишь укрепляло эту точку зрения. В наши дни психологи самых разных направлений признают, что тревога есть "фундаментальное свойство невроза" или, если воспользоваться словами Хорни, "динамический центр невроза". Но это относится не только к психопатологии. В настоящее время стало очевидным: в жизни человека – "нормального" или "ненормального" – тревога играет гораздо более важную роль, чем казалось несколько десятилетий назад. И неважно, думаем ли мы о "нормальном" или патологическом поведении человека, – Фрейд в любом случае был прав, когда утверждал, что разрешение "загадки" тревоги прольет "поток света на всю психическую жизнь человека"³⁷.

ЗАЧЕМ НАПИСАНА ЭТА КНИГА

Несмотря на то, что тревога стала центральной проблемой во многих областях нашей культуры, понять эту проблему по-прежнему нелегко по той причине, что различные теории и исследования были и остаются не скоординированными между собой. Так было в 1950-м, так же обстоит дело и сейчас, в 1977 году, несмотря на то, что этой проблемой занимаются многие одаренные психологи. Если почитать материалы всевозможных симпозиумов, посвященных тревоге, то можно заметить, что специалисты даже и говорят на разных языках. То, как Фрейд описывает проблему тревоги, в книге, опубликованной в 1933 году, до сих пор звучит актуально:

"Вас не должно удивлять, что у меня накопилось много новой информации относительно наших гипотез о феномене тревоги. Неудивительно и то, что вся эта информация пока еще не подводит нас к решению этой сложной проблемы". На данном этапе понимания тревоги необходимо найти "правильные абстрактные идеи и попытаться приложить их к сырому материалу наблюдений таким образом, чтобы навести в нем порядок и достичь более ясного понимания"³⁸.

Цель настоящего исследования и заключается в том, чтобы по мере своих сил "навести порядок в эмпирических данных и достичь более ясного понимания" феномена тревоги, над теорией которой различные ученые работают независимо друг от друга. Я хочу собрать воедино разнообразные теории и рассмотреть их в их культурном и историческом, а также биологическом и психологическом аспектах. Затем я предполагаю найти общие черты этих разнообразных концепций, их различия и, насколько это возможно, объединить различные точки зрения, чтобы получить целостную и всестороннюю теорию тревоги. Клинические примеры, представленные в этой книге, являются иллюстрациями к теории тревоги. Они должны продемонстрировать различные аспекты целостной современной теории тревоги. Возможно, они также заставят в чем-то усомниться или породят новые вопросы.

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>