С. Мадди. ТЕОРИИ ЛИЧНОСТИ: СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ

Обнаружив наличие эмпирических подтверждений существования защитного поведения, необходимо рассмотреть, все ли поведение или только его часть носит защитный характер. Вопрос возникает здесь потому, что психосоциальная модель конфликта в своем чистом виде признает, что все поведение носит защитный характер, в то время как большая часть других моделей считает, что лишь некоторое поведение является защитным. В действительности, вариант когнитивного диссонанса модели соответствия не отводит защите какой-то определенной роли. Большинство полуэмпирических и эмпирических данных, имеющих отношение к этому вопросу, уже было обсуждено в этой и предыдущей главах. Особую важность здесь имеют исследования, позволяющие увидеть, существует ли поведение, не искажающее реальность, в условиях, которые способствуют возникновению такого искажения.

Хотя таких открытий и немного, я подчеркивал, что каждый раз, когда исследование разрабатывалось и анализировалось таким образом, что было возможно заметить не только сенсибилизацию и десенсибилизацию, но также и нормальную и точную чувствительность, некоторые испытуемые попадали под эту последнюю категорию. Ярче всего этот результат проявляется в исследованиях памяти, и он останется устойчивым вопреки всем попыткам экспериментаторов повысить вероятность возникновения защит, оказывая давление на испытуемых. Очевидно, что у некоторых людей защиты все же не проявляются, по крайней мере иногда. Бесполезно утверждать, что это доказывает только то, что эксперимент оказался неудачным для некоторых людей, что не у всех удалось вызвать тревогу и задействовать конфликты. Именно это утверждение признает, что некоторые люди не используют защитные механизмы, по крайней мере иногда!

Хотя свидетельства такого рода всего труднее найти в исследованиях восприятия, я все же указал на то, что, весьма вероятно, они там тоже есть. Поскольку соответствующие исследователи не особенно интересовались своими испытуемыми, демонстрирующими точное восприятие, то есть без недостаточной и излишней чувствительности, они не анализировали свои данные таким образом, чтобы сделать эту информацию доступной. Но при внимательном рассмотрении их результатов можно отметить два момента: в типичном исследовании выявляются значительные расхождения в скорости восприятия у различных испытуемых, а среднее расхождение во времени, необходимом для восприятия критических и нейтральных слов, обычно незначительно. Эти две особенности заставляют предположить, что количество точно воспринимающих испытуемых, вполне возможно, достаточно велико.

По моему мнению, такого рода доказательства, хотя и не являются исчерпывающими, поддерживают ту точку зрения, что некоторые люди существенно не искажают реальность, даже когда на них оказывают давление и запугивают. Таким образом, у нас есть эмпирическое основание разрешить поставленный ранее вопрос в пользу той точки зрения, что некоторое, но не все поведение носит защитный характер. Из этого можно сделать далеко идущие выводы. Возможно, наиболее основательным из них будет вывод о том, что психосоциальная модель конфликта в своем чистом виде обладает ограниченной полезностью для понимания личности. Как вы помните, эта модель прибегает к понятию защиты, так как она говорит о существовании человека с эгоистическими целями и общества, обладающего прямо противоположными интересами и способностью выискивать и наказывать эгоистические устремления. В таких теориях понятие защиты используется, чтобы обозначить общую направленность жизни человека, посредством которой он может избежать наказания и чувства вины, в то же время сохранив небольшую основу для удовлетворения собственных потребностей. Именно декларируемая в этой модели повсеместность защит ставится под сомнение результатами нашего эмпирического анализа. Но полезность интрапсихического варианта модели конфликта не ставится под сомнение, поскольку этот подход признает существование защитного поведения, не утверждая, что все поведение носит защитный характер. Это же касается и того варианта психосоциального подхода модели конфликта, что представлен в работах Мюррея и эго-психологов. В этом подходе признается наличие врожденной основы для существования без конфликта, а значит, и без защит. Теории конфликта, к которым в наибольшей степени относятся сделанные нами выводы по второму вопросу – это теории Фрейда и Салливана.

Как вы видите, модель самореализации целиком поддерживается нашими выводами. Это так, поскольку данная модель считает конфликт, тревогу и защиту возможными, но не неизбежными результатами жизни. Во всех вариантах и версиях этой модели защита имеет место, но не является повсеместной. Как мы уже отмечали в завершении обсуждения первого вопроса, эмпирические подтверждения существования защитного поведения ставят под сомнение вариант когнитивного диссонанса модели согласованности. Но активационный вариант этой модели, представленный теорией Фиске и Мадди, был признан надежным. Сделанный здесь вывод укрепляет позиции этой теории, поскольку в ней коррекционное (псевдозащитное) поведение, совершенно очевидно, не считается повсеместным. Оно имеет место, лишь когда прогнозирующее поведение оказалось неэффективным. Вполне вероятно, что антиципационное поведение неэффективно в ситуации лабораторного эксперимента, где человек не может полностью задействовать собственный опыт.

ТРЕТИЙ ВОПРОС:
ВЫСШАЯ ФОРМА ЖИЗНИ – ЭТО ТРАНСЦЕНДИРОВАНИЕ ИЛИ АДАПТАЦИЯ?

Как вы помните, с точки зрения психосоциальной версии модели конфликта в ее чистом виде высшей формой жизни является та, что включает приспособление к требованиям общества. Естественно, эта позиция связана с предположением о неизбежности конфликта между индивидом и обществом, и защитные механизмы выступают здесь единственным прикрытием личности. В соответствии с этими взглядами зрелость включает такие личностные черты, как надежность, великодушие, преданность, уважение к другим людям и обществу, постоянную продуктивность и уравновешенность. Незрелое поведение включает импульсивность, непокорность, неуважение к другим людям и социальным институтам и общую непредсказуемость. И совсем наоборот, модель самореализации рассматривает повторяющееся, конформистское, неизобретательное поведение как признак проявления защит и незрелости. Это согласуется с тем, что адаптация к обществу не рассматривается в качестве достойной цели жизни. Преодоление условностей общества (они не считаются требованиями, обязательными для исполнения) совершенно необходимо для активного, зрелого существования. Вполне понятно, что свойством зрелости с точки зрения модели самореализации является освобождение от защит и психосоциального конфликта. Другие подходы и варианты модели конфликта оказываются где-то между теми двумя крайними полюсами, что я обозначил. Модель согласованности не имеет особого отношения к этому третьему вопросу, хотя вариант когнитивного диссонанса в своем чистом виде склонен приветствовать надежное, повторяющееся поведение, в то время как подход Мак-Клелланда и теория активации включают некоторый акцент как на повторяющихся, так и на новых формах жизнедеятельности.

Хотя третий вопрос можно точно сформулировать, мне неясно, можно ли его разрешить посредством эмпирического анализа. Конечно, мы вполне можем ожидать, что найдем подтверждения существованию у людей как приспособительного, так и трансцендентного поведения. Но какое из них лучше – это неизбежно вопрос личного мнения. Сторонник теории конфликта может убедительно доказывать, что некто, являющийся хорошим гражданином, – это превосходная личность, в то время как сторонник теории самореализации с тем же красноречием может рассказывать о человеке, чьи художественные наклонности вывели его за пределы социальных условностей. Чтобы эмпирические данные могли определенно разрешить этот вопрос, сторонники теорий конфликта и самореализации должны прийти к согласию относительно достойных восхищения качеств одного из выделяемых типов личности. Последующее рассмотрение поведенческих черт личности такого типа могло бы прояснить, являются ли они адаптивными или трансцендентными. Пожалуй, ближе всего мы можем подойти к такому соглашению, если обратимся к творческой личности. Творческие люди обычно приветствуются в нашей культуре, считается, что они достигли вершин жизнедеятельности. Их превозносят, им завидуют, с ними соревнуются, их поддерживают государственными субсидиями. Сторонники как теории конфликта, так и самореализации признали бы их замечательными людьми. Однако нам нужно соблюдать некоторую осторожность, поскольку есть люди, до сих пор склонные подозревать, что творческая личность на самом деле вздорна, опасна и ленива. Кроме того, если бы вы попросили кого-нибудь определить творческие способности членов вашей группы, вы бы обнаружили значительные расхождения в оценках. Тем не менее, изучая поведенческие черты творческих людей, мы, возможно, подходим максимально близко к эмпирическому основанию разрешения третьего вопроса.

Хотя за последнее время было проведено несколько исследований творческих личностей, пожалуй, наиболее тщательно выполненной и всесторонней из них является работа Мак-Киннона (MacKinnon, 1962; 1965). Остановив свой выбор на архитекторах, Мак-Киннон попросил выдающихся администраторов и теоретиков в этой области назвать самых творческих представителей своей профессии. Объединив полученную таким образом информацию, Мак-Киннон смог отобрать группу архитекторов, которые, по общему мнению, являются творческими людьми. По сравнению с контрольной группой случайно выбранных архитекторов творческая группа включала гораздо большее количество призеров различных конкурсов и руководителей. Хотя не совсем понятно, что обозначает выбранная в этом исследовании мера креативности, не похоже, что она не согласуется с современными взглядами психологии. С общепринятой точки зрения творческий акт порождает что-то новое и важное, а творческий человек – это тот, кто постоянно производит творческие акты (Bruner, 1926b; Jackson and Messick, 1965; Maddi, 1965).

Творческие архитекторы из выборки Мак-Киннона сравнивались с контрольной группой по показателям множества личностных тестов. Один из наиболее очевидных результатов этого исследования заключается в том, что творческие архитекторы гораздо больше склонны переступать общепринятые границы, чем архитекторы из контрольной группы. Творческие архитекторы в своих описаниях говорят о своей незаинтересованности в общении, о том, что их не интересует популярность и признание со стороны других людей, о необычности и уникальности своих привычек и убеждений и в большей заинтересованности в качестве, а не в приемлемости или результативности своей работы. Хотя они считают, что способны к близким отношениям с друзьями, прелести социального взаимодействия мало их привлекают. Кроме того, они не слишком озабочены собственными предрассудками и презирают общественное устройство. Чтобы вы не сомневались, что эти описания имеют какое-то отношение к тому, как другие люди со стороны воспринимают этих творческих архитекторов, позвольте мне заверить вас, что имеют. Психологи, работавшие под руководством Мак-Киннона, на основании личных контактов с испытуемыми на протяжении нескольких дней пришли к выводу, что творческие архитекторы во многом действительно похожи на себя в их описаниях. Творческие архитекторы были менее предсказуемы, типичны и конформны, но в то же время обладали более богатым воображением, проявляли большую впечатлительность и оригинальность, чем архитекторы из контрольной группы. Подтверждение наличия трансцендентных качеств, упомянутых выше, также было получено и при изучении личных историй творческих архитекторов. В общем и целом можно сказать, что они не настолько приспосабливались к социальным институтам, сколько изменяли их или же действовали за их пределами.

Вряд ли есть смысл описывать остальные исследования креативности (см. Razik, 1965), поскольку их результаты согласуются с открытиями Мак-Киннона, указанными выше. Даже исторические исследования жизни людей, прославившихся своим большим творческим потенциалом (например, Maddi, 1965), подтверждают трансцендентный характер их поведения. В великих людях есть даже черта, которую можно было бы назвать эгоизмом. Большинство из них глубоко верили в собственное величие. Даже Фрейд – главный представитель модели конфликта – разделял подобное убеждение (Jones, 1955). Эти свидетельства из различных источников подводят меня к выводу, что высшей формой существования является трансцендентность, а не приспособление.

Очевидно, данный вывод говорит о преимуществе модели самореализации над моделью конфликта в ее психосоциальном варианте. От этих открытий не особенно страдают интрапсихический вариант модели конфликта и модель соответствия. В классической фрейдистской теории, которая является прототипом теории психосоциального конфликта, не приводится более или менее удовлетворительного описания креативности. Последняя рассматривается как нечто, родственное сумасшествию. В соответствии с классической психоаналитической теорией при сумасшествии человек в максимально возможной степени приближается к утрате защит. В этом состоянии жизнедеятельность хаотична, деструктивна и полна тревоги. Инстинкты находят до некоторой степени прямое выражение, что наносит ущерб человеку и его окружающим. Креативность рассматривалась как нечто менее интенсивное – психопатологическое, но находящееся где-то в том же континууме. Акт творчества считался проявлением инстинкта, над которым человек в значительной степени не властен. Очевидно, что эта попытка объяснения креативности не выдерживает никакой критики в свете результатов исследований, подобных тем, что были здесь описаны. Только с появлением эгопсихологии персонологи, принадлежащие к лагерю психоаналитиков, смогли объяснить креативность таким образом, чтобы отличить ее от безумия. Но это объяснение потребовало добавить к модели психосоциального конфликта некоторые аспекты модели самореализации. В результате родилась совершенно новая теория, как я показал в главе 2.

Объяснение креативности, предложенное эгопсихологией, подразумевает регрессию в пользу эго (Kris, 1952). Регрессия – это защитный механизм, с которым мы уже встречались ранее. Но в данном контексте мы обнаруживаем, что отступление на более ранний уровень развития, составляющее этот защитный механизм, это не неизбежная, неосознанная попытка избежать тревоги, а скорее сознательно ускоренное возвращение в более детское состояние, чтобы найти вдохновение, отказавшись на мгновение от той самой социализации, которая считается такой полезной в повседневной жизни. Итак, хотя регрессия в пользу эго и сохраняет сходство с защитами в том, что касается искажения реальности, это не совсем защита, поскольку она совершается сознательно и под контролем со стороны личности. Объяснение креативности, предлагаемое эго-психологией, подходит максимально близко к модели самореализации, однако сохраняет нечто от модели конфликта; креативность с этой точки зрения не обязательно носит защитный характер даже несмотря на то, что она приводит к некоторому отказу от социальной реальности.

ЧЕТВЕРТЫЙ ВОПРОС:
ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЛИ КОГНИТИВНЫЙ ДИССОНАНС ВСЕГДА НЕПРИЯТЕН И ИЗБЕГАЕТСЯ?

С точки зрения версии когнитивного диссонанса модели согласованности в ее чистом варианте расхождения между ожиданиями, мыслями и образами восприятия любого рода и в любой степени выраженности считаются источником эмоционального дискомфорта и попыток его избежать. На первый взгляд такая позиция достаточно разумна. Получить что-то отличное от того, что мы ожидали или предполагали, – это значит ошибиться, а кому такое может понравиться? Думать о себе так, а воспринимать свои действия иначе, – значит быть нечестным, трусливым или нелепым, ни одна из этих возможностей не является особенно приемлемой. Разделять два различных убеждения или мысли одновременно – значит запутаться, а кто этого хочет? Принцип один и тот же, независимо от того, является ли расхождение большим или незначительным, важным или неважным.

Вопрос о том, является ли эта позиция правильной, исходит из данных различных областей психологии. В рамках самой модели когнитивного диссонанса мы располагаем вариантом этой теории, представленным концепцией Мак-Клелланда, который утверждает, что лишь большие расхождения неприятны и избегаются, в то время как маленькие расхождения в действительности приятны и человек к ним стремится. Более того, в активационном варианте модели соответствия, представленном теорией Фиске и Мадди, утверждается, что когнитивный диссонанс в степени, необходимой для удержания привычного уровня активации, будет приятен и человек будет его добиваться. Эти психологи демонстрируют значительное расхождение во взглядах с традиционным вариантом когнитивного диссонанса модели согласованности, и сейчас растет число тех, кто считает, что разнообразие имеет для организма высокую ценность.

Кроме того, модель самореализации, строго говоря, не согласуется с моделью когнитивного диссонанса. Если бы когнитивное соответствие препятствовало самореализации, с точки зрения сторонников теории самореализации, соответствие в действительности было бы неприятным состоянием. В этом сторонники теории самореализации согласились бы с Эмерсоном (Emerson, 1У40), который в своей замечательной строке из эссе об уверенности в себе пишет: "Глупое соответствие – это пугало ограниченных умов". В теории самореализации содержится представление о том, что когнитивное соответствие обозначает то, что человек следует внешним или социальным определениям жизни. Соответствовать – часто значит отказаться от самореализации. Несогласие, проявляемое сторонниками теории самореализации, – это не вопрос степени выраженности когнитивного диссонанса, как в концепциях Мак-Клелланда и Фиске и Мадди, здесь дело скорее в содержании несоответствия.

На первый взгляд может показаться, что модель конфликта довольно близко сходится с вариантом когнитивного диссонанса модели согласованности. В конце концов, конфликт – это несочетаемость двух противостоящих сил. Но вы должны иметь в виду, что в теории конфликта считаются важными не все расхождения, а лишь расхождения между двумя силами, составляющими с точки зрения теории основу личности. Таким образом, теория конфликта гораздо уже теории когнитивного диссонанса в том смысле, что она рассматривает определенное содержание. Но различия этим не исчерпываются. Вы должны также понимать, что возможно представить расхождение, которое, не затрагивая конфликта между двумя противоположными силами, не будет считаться сторонником теории конфликта неизбежно неприятным и избегаемым. Теория конфликта согласуется с теорией когнитивного диссонанса только относительно тех расхождений, которые синонимичны конфликту. Таким образом, как и в случае теории самореализации, теорию конфликта можно сопоставлять с теорией когнитивного диссонанса, только если мы говорим об определенных проблемах содержания.

Теперь мы можем обратиться к эмпирическим данным, имеющим отношение к этому вопросу. Удивительно, но теория Келли – наиболее удачный пример классической теории когнитивного диссонанса в рамках модели согласованности: она не вызвала сколь-нибудь систематических исследований, способных ответить на вопрос, неизбежно ли диссонанс является неприятным и избегаемым. К счастью, подобные исследования были проведены, основываясь на теории Фестингера, которая, не являясь теорией личности, разделяет сходные с концепцией Келли взгляды на стоящий перед нами вопрос. Сейчас мы рассмотрим важные и характерные примеры из этой исследовательской области наряду с критическими замечаниями, которые они порождают. Вслед за этим я представлю систематические исследования, имеющие противоположную точку зрения, то есть теорию разнообразия опять-таки вместе с критическими замечаниями. И наконец, мы найдем какие-то основания для разрешения волнующего нас вопроса.

Исследования, пытающиеся продемонстрировать избежание когнитивного диссонанса, вызвали значительное воодушевление в современной психологии. Я думаю, причина такого воодушевления понятна. Фестингер и его многочисленные последователи убедительно представили нам схему для понимания социальных и индивидуальных изменений, которая одновременно и удивительно проста, и всеобъемлюща. Кроме того, свою позицию они отстаивали не на сухом теоретическом материале, а в насыщенном и сложном контексте важных жизненных событий. И когда они провели эксперименты, то сконцентрировались на результатах, которые могли быть предсказаны исходя из теории диссонанса, а не из более знакомых и очевидных понятийных систем. Итак, эта теория простая, общая, ориентирована на важные события жизни и предсказывает удивительные, впечатляющие результаты, которые можно проследить в условиях лаборатории. Растущая популярность этой теории вполне понятна.

Начать обзор произведенных в этой традиции исследований мне бы хотелось с довольно длинной цитаты из статьи Фестингера, которая демонстрирует не только впечатляющую убедительность описания, но также и то внимание, которое уделяется значимым событиям жизни. Описываемый эпизод – это исследование методом естественного наблюдения. Фестингер (Festinger, 1958, с. 74-76) пишет:

"Еще один интересный пример поразительного способа снижения диссонанса взят из проведенного мною вместе с Рикеном (Riecken) и Шехтером (Schachter) <...> исследования группы людей, которые предсказывали, что в определенный день катастрофическое наводнение затопит большую часть мира. Предсказание катастрофического наводнения было передано этим людям в ходе прямого общения с богами и являлось составной частью их религиозных убеждений. Когда предсказанный день наступил и миновал, у людей возник значительный диссонанс. Они продолжали верить в своих богов и в истинность поступающих от них посланий, но в то же время они знали, что предсказание наводнения было ошибочным. Мы наблюдали за происходящим в качестве его участников приблизительно два месяца до и один месяц после недвусмысленного опровержения части их верований. Естественно, целью исследования было пронаблюдать, как они будут реагировать на диссонанс".

Позвольте мне описать некоторые детали опровержения и того, как люди на него отреагировали.

В течение некоторого времени людям в группе было понятно, что избранных должны забрать летающие тарелки до того, как разразится катастрофа. Некоторым из верующих, в большинстве своем студентам, посоветовали пойти домой и ждать в одиночестве летающую тарелку, которая должна прилететь за каждым из них. Это было разумно и правдоподобно, поскольку день катастрофы по случайности пришелся на период каникул. Большая часть группы, включая наиболее важных и сильно верующих членов, собралась в доме женщины, получившей послание от богов, в котором говорилось, что они все вместе должны ждать прибытия летающей тарелки. Для этих людей опровержение предсказания (в виде того, что послания не подтверждались) началось за четыре дня до того, как предсказанное событие должно было произойти. Послание гласило, что тарелка приземлится на заднем дворе дома в 4 часа дня, чтобы забрать членов группы. Они ждали с пальто в руках, но тарелка не появилась. В следующем послании сообщалось, что произошла задержка и тарелка прибудет в полночь. Соблюдая абсолютную секретность (соседи и пресса не должны были ничего знать), они ждали на улице холодной и снежной ночью больше часа, но тарелки все не было. Еще одно сообщение велело им продолжать ждать, но тарелка так и не прилетела. Примерно в 3 часа ночи они сдались, истолковав события ночи как испытание, тренировку, репетицию настоящего отлета, который все же вскоре произойдет.

Они с напряжением ждали, когда будут отданы последние приказания – придут послания, в которых будет сообщено время, место и процедура настоящего отлета. Наконец за день до того, как должна была разразиться катастрофа, послание пришло. В полночь к дверям дома придет человек и отведет их туда, куда приземлится летающая тарелка. В этот день пришло еще несколько посланий одно за другим, в которых сообщались пароли, необходимые, чтобы подняться на борт тарелки, говорилось о подготовительных процедурах, таких, как изъятие всех металлических предметов из одежды, избавление от всех удостоверяющих личность документов, сохранение молчания в определенные периоды времени и т.д. Группа провела день, готовясь и репетируя необходимые действия, и когда пришла полночь, люди сели ждать в полной готовности. Но никто так и не постучал в дверь и не пришел отвести их к летающей тарелке.

С двенадцати ночи и до пяти утра члены группы сидели и пытались понять, что произошло, старались найти объяснение, которое позволит им как-то оправиться от разрушительного понимания того, что их не заберет летающая тарелка, а следовательно, и наводнения не будет, как это было предсказано. Сомнительно, что в одиночку, без поддержки других, можно было выстоять против этого опровержения предсказания. И действительно, те члены группы, что отправились в свои дома ждать в одиночестве, в том смысле, что с ними не было других верующих, не выдержали этого. Почти все они впоследствии стали скептиками. Другими словами, если нет легкодоступной социальной поддержки, которую можно использовать для снижения диссонанса, диссонанс способен спровоцировать отвержение убеждения вместо сохранения веры в него. Но члены группы, собравшиеся дома у получающей послания женщины, могли оказывать друг другу моральную поддержку, что они и делали. Они продолжали убеждать друг друга, что послания истинны и какие-нибудь объяснения будут найдены.

Без пятнадцати шесть утра было найдено объяснение, способное принести хотя бы временное удовлетворение. От Бога пришло послание, которое в действительности гласило, что Он спас мир и остановил наводнение благодаря этой группе, той силе и тому свету, которые исходили от этих людей и освещали весь мир прошедшей ночью.

С этого момента поведение людей изменилось практически на противоположное. Эти люди, которые не интересовались популярностью и даже ее избегали, стали жадно добиваться славы. В течение четырех последующих дней, находя каждый день новую причину, они приглашали журналистов в дом, давали развернутые интервью и пытались заинтересовать общественность своими идеями. В первый день они позвонили во все газеты и информационные службы и рассказали им о том факте, что мир был спасен, и пригласили их прийти и взять интервью. На второй день был снят запрет фотографировать и они опять позвонили в газеты, проинформировали их об этом факте и пригласили приехать и фотографировать. На третий день они опять обзвонили средства массовой информации, чтобы сообщить, что на следующий день они соберутся на лужайке перед домом и будут петь и, возможно, человек из космоса прилетит встретиться с ними. Более того, широкая общественность получила особое приглашение прийти и посмотреть. И на четвертый день журналисты и примерно две сотни людей пришли посмотреть, как эта группа поет на лужайке перед домом. Эти люди были готовы пуститься во все тяжкие, только чтобы завоевать популярность и убедить потенциальных верующих в истинность посланий. В действительности, если количество обращенных увеличится, если все больше людей будут верить в послания и в то, что в них говорится, то диссонанс между их верованием и знанием того, что послания были ошибочны, может быть уменьшен.

Хотя этот эпизод достаточно впечатляет, его нельзя считать полностью убедительной демонстрацией принципа уменьшения когнитивного диссонанса. Здесь слишком много других потенциально важных факторов. В этой ситуации, как и в большинстве происходящих в реальной жизни, так сложно переплелось множество взаимно перекрывающихся факторов, что она не может служить однозначной демонстрацией исключительной важности любого из этих факторов. В добавление к естественным наблюдениям необходимы систематические лабораторные исследования. Очевидно, что Фестингер (1958, с. 76) с этим согласен, потому что буквально в следующем абзаце он пишет:

"Эти примеры, хотя они и показывают, что попытки снизить диссонанс могут принимать довольно интересное направление, все еще заставляют многого желать. Также появляется желание продемонстрировать, что такой феномен, как снижение диссонанса, действительно может произойти в контролируемых лабораторных условиях и что величина эффекта действительно зависит от степени выраженности существующего диссонанса".

Затем Фестингер продолжает описывать эксперимент (Festinger and Carlsmith, 1959), который и был нацелен на четкую демонстрацию избежания несоответствия. Испытуемым сказали, что они участвуют в эксперименте по изучению уровня производительности, в то время как на самом деле в течение часа их заставили выполнять скучное и повторяющееся задание. После этого испытуемым дали вымышленное объяснение цели эксперимента. Им сказали, что исследование было направлено на изучение влияния ожиданий на выполнение задания. Затем нескольких испытуемых спросили, не могли бы они остаться и на несколько минут занять место помощника экспериментатора, поскольку он в этот день отсутствует. Им пришлось бы обмануть следующего пришедшего испытуемого, сказав, что задание, которое он будет выполнять – то самое скучное задание, которое обманывающий испытуемый только что сам выполнил, – довольно интересное и захватывающее. За предполагаемое выполнение работы ассистента экспериментатора одной группе испытуемых давали по одному доллару, а другой группе – по двадцать долларов каждому. Некоторые испытуемые отказались от участия, но другие согласились пойти на обман. Контрольную группу испытуемых не просили принимать участия в каком бы то ни было обмане. В конце эксперимента все испытуемые (обманывающие и из контрольной группы) встретились с интервьюером – предположительно сотрудником факультета психологии, в задачу которого входила оценка экспериментов, проводимых остальными сотрудниками. Во время интервью испытуемых просили оценить эксперимент по четырем показателям.

Эти оценки в действительности составили данные этого исследования, и их средние значения представлены в таблице 5.5. По трем показателям не было найдено значимых различий между "однодолларовой", "двадцатидолларовой" и контрольной группами. Но были найдены значимые различия в оценке удовольствия, полученного от эксперимента. Оценивание проводилось по шкале от –5 (скучный) через 0 (нейтральный) до +5 (приносящий удовольствие). Испытуемые контрольной группы оценили эксперимент как немного скучный, испытуемым "однодолларовой" группы он доставил удовольствие, а "двадцатидолларовая" группа оценила его как нечто нейтральное. Небольшое различие между контрольной и "двадцатидолларовой" группами не достигает уровня значимости. С точки зрения Фестингера и Карлсмита, эти результаты подтверждают предположение о том, что люди стремятся снизить когнитивный диссонанс. Они утверждают, что, хотя у испытуемых и из "однодолларовой", и из "двадцатидолларовой" групп развился диссонанс, обусловленный несоответствием между их восприятием задания как скучного и их восприятием самих себя, публично восхваляющими его занимательность этот диссонанс, на самом деле, гораздо меньше выражен у испытуемых из "двадцатидолларовой" группы. Это связано с тем, что они, по крайней мере, могли сказать себе, что им хорошо заплатили за ложь, в то время как несчастные испытуемые из "однодолларовой" группы даже не получили достаточную финансовую компенсацию за свой обман. Кроме того, с точки зрения экспериментаторов, понятно, что, вспоминая задание, испытуемые из "однодолларовой" группы должны находить его более увлекательным, поскольку такое изменение взглядов на задание позволит уменьшить диссонанс. Я бы хотел, чтобы вы отметили, насколько невероятно изобретательно построен этот эксперимент. Здравый смысл и теория подкрепления предположили бы, что испытуемые из "двадцатидолларовой", а не из "однодолларовой" группы впоследствии расскажут о наибольшем полученном удовольствии, поскольку они получили от своего участия максимальную прибыль, а лгали не больше, чем испытуемые из "однодолларовой" группы. Полученные результаты не только согласуются с представлением о смягчении несоответствия, они достаточно удивительны.

Таблица 5.5

Средние оценки, полученные в ходе ответа на вопросы интервью
у испытуемых каждой экспериментальной группы

Сост. по: Фестингер Л., Карлсмит Д. М. Когнитивные последствия принудительной уступчивости // J. Abnorm. Soc. Psychol., 1959.

Этот и подобные эксперименты подвергались многочисленным критическим нападкам. Но до того как мы их рассмотрим, давайте предположим, что результаты действительно обозначают то, что в них видят Фестингер и Карлсмит. Даже если бы это было так, здесь не доказывается, что незначительные несоответствия приводят к поведению избежания. Со статистической точки зрения различий в оценках увлекательности задания у испытуемых из контрольной и "двадцатидолларовой" групп не существует. Есть свидетельства лишь в пользу того, что большие несоответствия, такие, как те, что испытали члены "однодолларовой" группы, могут привести к попыткам их уменьшить, убедив себя, что задание принесло удовольствие. Итак, с точки зрения обсуждаемого нами вопроса мы должны, возможно, лишь заключить, что есть свидетельства, говорящие о том, что большие несоответствия неприятны и избегаются.

Но критика, нацеленная на этот и похожие эксперименты, сильна и непреодолима, что заставляет нас сомневаться: а говорят ли вообще эти результаты что-нибудь о реакциях на диссонанс. Главными критиками исследований снижения диссонанса являются Чапанис и Чапанис (Chapanis and Chapanis, 1964), и я во многом буду опираться на их рассуждения. Прежде всего они задаются вопросом: а насколько в этом эксперименте вообще удалось создать диссонанс? В этом исследовании переживание диссонанса связано с повторяющимся заданием, которое во время выполнения вызывало ощущение скуки. И все же испытуемые из контрольной группы, которые выполняли это задание, но которых не просили обманывать других испытуемых, оценили задание как слегка скучное, лишь немногим отличающееся от нейтрального (см. данные первого ряда и столбца таблицы 5.5). Или задание не было настолько однообразным, как ожидали экспериментаторы, или данные испытуемым первоначально общие инструкции об изучении воздействия ожиданий на выполнение так заинтересовали их в участии в эксперименте, что однообразный характер задания стал единственным или самым важным фактором полученного испытуемыми удовольствия. Итак, Чапанис и Чапанис приходят к выводу, что эксперимент не позволяет нам проверить, действительно ли было вызвано сколь-нибудь значительное противоречие между когнитивными элементами.

И даже еще более серьезная критика связана с различием в правдоподобности двадцатидолларового и однодолларового вознаграждения за выполнение обязанностей помощника экспериментатора. 20 долларов – это большие деньги для студента, даже если это плата за целый день работы. Когда эта сумма предлагается за работу, на выполнение которой уходит менее получаса, трудно представить, что какой-то студент может принять эти деньги, не заподозрив подвоха. И действительно, пришлось отпустить более 16% испытуемых, изначально оказавшихся в "двадцатидолларовой" группе, поскольку они высказывали подозрения или отказывались от этой работы! При таких обстоятельствах, заключают Чапанис и Чапанис, вполне вероятно, что оставшиеся испытуемые при оценке эксперимента уклонялись от прямого ответа или хитрили, поскольку могли испытывать общую тревогу, связанную с характером и Целями эксперимента. И конечно, то, что в среднем эксперимент был оценен как нейтральный (а это составляет середину шкалы от неприятного до приносящего удовольствие), выглядит очень неоднозначным, потому что такая оценка могла возникнуть в результате взаимного исключения нескольких противоположных тенденций в группе. В любом случае в то время как вознаграждение в 1 доллар выглядит вполне правдоподобным, этого нельзя сказать о двадцати долларах. Чапанис и Чапанис справедливо заключают, что поэтому невозможно привести объяснение полученных результатов, отличное от предложенного Фестингером и Карлсмитом.

В действительности убедительная альтернатива была предложена Розенбергом (Rosenberg, 1965) в исследовании, которое пытается исправить некоторые из просчетов исследования, очень похожего на эксперимент Фестингера и Карлсмита. Аналогичное исследование было произведено Коэном (Cohen) и описано Бремом и Козном (Brehm and Cohen, 1962). Общее построение эксперимента напоминало эксперимент Фестингера и Карлсмита за исключением того, что там использовались четыре размера вознаграждения вместо двух. Прогнозируемый результат заключался в том, что чем больше вознаграждение, тем меньше снижение диссонанса, и такое снижение можно увидеть в изменении первоначального отношения. Испытуемыми были студенты Иеля, и исследование состоялось сразу после беспорядков в университетском городке, которые были подавлены полицией. Экспериментатор, появляясь в случайно выбранной комнате студенческого общежития, убеждался в ходе опроса, что испытуемый не одобрял действия полиции. Затем испытуемого просили написать эссе в поддержку действий полиции, объясняя это тем, что экспериментатор хочет получить примеры аргументов, которые могут оправдать действия полиции. Испытуемому также говорили, что за написание эссе, противоречащее его собственным взглядам, он получит определенную плату, причем одной группе предлагали 0,50 доллара, другой группе – 1 доллар, еще одной – 5 долларов, а последней – 10 долларов. После написания этого противоположного отношению испытуемого эссе его просили заполнить опросник, направленный на выяснение его действительной реакции на действия полиции, на основании того, что

"теперь, когда вы рассмотрели некоторые причины действий полиции Нью Хэвена, мы бы хотели уточнить ваше отношение к этой проблеме: возможно, вы захотите в этом свете посмотреть на данную ситуацию. Итак, заполните, пожалуйста, этот опросник".

Контрольной группе давался окончательный опросник на определение ее отношения, но этих испытуемых не просили написать эссе и они не получали никакого вознаграждения.

Коэн обнаружил, что выражаемое отношение к полиции Нью Хэвена не отличается на достоверном уровне у испытуемых из "пяти"- и "десятидолларовой" и контрольной групп. Но испытуемые из "пятидесятицентовой" группы меньше проявляли негативное отношение к полиции, чем испытуемые из "однодолларовой" группы, которые, в свою очередь, проявляли меньше негативного отношения, чем испытуемые из "десятидолларовой" группы. Кроме того, показатели "пятидесятицентовой" и "однодолларовой" группы сильно отличались от контрольной. Как вы видите, представляется, что результаты вполне соотносятся с прогнозируемым результатом. Но Розенберг (1965) полагает, что при объяснении результатов важно учитывать страх оценивания и общую досаду на экспериментатора, что соответствует предположению о подозрительности, высказанному Чапанисом и Чапанисом. Розенберг (1965) пишет, что, с его точки зрения,

"можно предположить, что в этом и сходных экспериментах испытуемые с низким диссонансом (высоко награждаемые), вполне вероятно, подозревали, что у экспериментатора есть какие-то скрытые цели. Вопиющее несоответствие между занимающим несколько минут написанием эссе и большой предлагаемой суммой, тот факт, что эту большую сумму еще не доставили к моменту вручения испытуемому опросника, тот факт, что фактически его поощряли показать, что он стал лучше относиться к полиции Нью Хэвена, – все это могло вызывать подозрение и, таким образом, вызвать страх оценивания и негативные чувства по отношению к экспериментатору. Возможно, наиболее эффективный способ для испытуемого снизить выраженность одного или обоих из этих мотивирующих состояний – высказать нечто иное, как достаточно сильное неодобрение полиции Нью Хэвена; для испытуемого, который решал, что оценивается его способность сохранять независимость перед лицом денежного соблазна, высказывание "антиполицейских" настроений доказывало, что он сохраняет эту независимость; для испытуемого, который полагал, что скрытым и хитроумным способом пытаются изменить его отношение, и чувствовал в ответ на это гнев, жесткая приверженность своим первоначальным взглядам могла казаться подходящим способом расстроить планы экспериментатора. Более того, с каждым шагом в сторону повышения награды мы можем ожидать увеличения количества испытуемых, достигших мотивационного уровня выраженности страха оценивания или вызванного аффекта".

Затем Розенберг провел собственный эксперимент, пытаясь исправить недостатки, которые он обнаружил в предыдущих исследованиях. Общий способ улучшить построение эксперимента – это осуществлять сбор информации об отношении, следующий за выполнением задания, которое должно породить диссонанс, в максимально возможном отрыве от остальной части эксперимента. Розенберг достигал этого двумя путями. Во-первых, он создал правдоподобную ситуацию, в которой информация о конечном отношении собиралась другими экспериментаторами быстрее, чем теми, кто проводил ранний этап эксперимента. Во-вторых, испытуемым платили за их участие в первой части исследования до того, как они переходили к последней части. Первый момент – это определенно шаг вперед по сравнению с методом Коэна, когда один и тот же человек собирал все данные исследования. Фестингер и Карлсмит действительно использовали разных экспериментаторов для управления выполнением задания и для сбора данных о степени полученного удовольствия, но эксперимент был построен таким образом, что подозрительный испытуемый вполне мог увидеть связь между этими людьми. Розенберг, наоборот, разработал детально продуманное, хотя и правдоподобное, объяснение независимости той части эксперимента, что должна порождать диссонанс, и последующей части, которая нацелена на отражение эффекта, который этим диссонансом создается. Эти две части не просто проводились разными людьми, но и в разных зданиях, в разных филиалах института. Поэтому маловероятно, что какие-то из полученных результатов, подобные тем, что получили Коэн и Фестингер с Карлсмитом, можно было бы объяснить воздействием страха оценивания или гнева по отношению к экспериментатору с той же легкостью, как и попытками снизить диссонанс.

Но, используя это улучшенное построение эксперимента, Розенберг получил результаты, прямо противоположные тем, которые можно было бы ожидать исходя из теории диссонанса. Как видно из средних (М), представленных в таблице 5.6, он обнаружил, что чем выше вознаграждение, тем сильнее изменяется отношение испытуемого в сторону отношения, выраженного в эссе, которое испытуемого просили писать в противоречии со своим первоначальным отношением. Другими словами, чем больше ты получаешь денег за написание эссе, расходящегося с твоими взглядами, тем больше это действие изменит твое отношение. Этот результат кажется более очевидным, чем тот, что прогнозируется исходя из теории диссонанса и ставит под сомнение предыдущие результаты, полученные Фестингером с Карлсмитом и Коэном.

Таблица 5.6

Групповые средние и различия между группами
в отношении к запрещению кувшинов с розами

Примечание. Общие различия между группами оценивались с помощью критерия Круска-ла-Уоллиса – Н = 17,89, р < 0,001.

* Оценивались по z-критерию Манна-Уитни для распределений с одним конечным участком.

Сост. по: Розенберг М.Д. Когда диссонанс не удается: об исключении влияния страха оценивания на измерение отношения // J. Abnorm. Soc. Psychol., 1965.

Вопрос, который возникает в связи с описанными выше исследованиями, заключается в том, были ли попытки снизить диссонанс или осторожность и негодование, вызванные недоверием испытуемых. Существует и другая группа исследований диссонанса, в которых также критиковались Чапанис и Чапанис, но в несколько иной манере. Возьмем в качестве примера одно из исследований (Aronson and Mills, 1959) этой группы. Студентки колледжа добровольно согласились принять участие в серии групповых дискуссий по вопросам психологии пола. В ходе предварительного собеседования некоторым девушкам сказали, что они должны пройти тест на стеснительность, чтобы выяснить, достаточно ли они упорны, чтобы выдержать групповую дискуссию. Девушкам из этой "сильно смущаемой" группы пришлось в присутствии мужчины-экспериментатора зачитывать вслух живые описания сексуальной деятельности и список неприличных сексуально окрашенных слов. Девушки из другой группы, названной "среднесмущаемой", читали умеренно сексуальный текст. Всем девушкам, принявшим участие в эксперименте, сказали, что они успешно прошли тест на стеснительность. После этого каждая испытуемая прослушала запись групповой дискуссии, о которой было сказано, что это спонтанная дискуссия, похожая на ту, в которой ей, возможно, придется принять участие. На самом деле записанная дискуссия была тщательно спланирована и разыграна экспериментаторами. Она была запланирована как скучное и банальное обсуждение сексуального поведения животных. И наконец, в эксперименте участвовала и контрольная группа, члены которой прослушали запись поддельной дискуссии, но не прошли перед этим тест на стеснительность. Затем испытуемые всех групп оценивали эту записанную на пленке дискуссию, ее участников, а также свою заинтересованность в участии в будущих дискуссиях. Результаты показали, что оценки, сделанные испытуемыми из "сильно смущаемой" группы, в среднем были выше оценок испытуемых из двух других групп. По мнению Аронсона и Миллса, эти результаты показывают, что чем болезненнее было начало, тем в большей степени потом испытуемые полюбят группу. Успешно пройдя жесткий тест на стеснительность, девушки прошли через болезненный опыт, чтобы заслужить право принять участие в последующей групповой дискуссии, которая, однако, оказалась настолько скучной и неинтересной, что они должны были осознать, что первоначальная процедура этого не стоила. Это породило диссонанс, который был снижен за счет того, что групповую дискуссию оценили более интересной, чем она в действительности была. Критикуя этот эксперимент и сделанные выводы, Чапанис и Чапанис (1964) пишут:

"Возможно, все это и так, но, чтобы принять объяснение авторов, мы должны быть уверены, что у девушек действительно возникли именно эти, а не другие противоречивые когнитивные элементы. Например, мы должны быть уверены, что они не почувствовали облегчения, когда выяснилось, что групповая дискуссия вызывает скуку, а не смущение, что успешное прохождение трудного теста (теста на стеснительность) не изменило их оценку задания, что сексуально окрашенные тексты не послужили источником удовольствия или ожидания получения удовольствия в будущем и что групповая дискуссия была настолько скучной, что девушки действительно пожалели, если бы им пришлось принять в ней участие. Первые три условия нельзя подвергнуть прямой проверке, хотя другие экспериментальные данные позволяют предположить, что их воздействием нельзя пренебрегать. Но для проверки значимости четвертого фактора мы располагаем данными контрольной группы, которые показывают, что на самом деле групповая дискуссия была скорее интересной, чем нет (она получила среднюю оценку 10 балов при шкале от 0 до 15). Поэтому трудно поверить, что девушки пожалели об участии. Итак, подведем итог: поскольку модель этого эксперимента не исключает возможности того, что приятные когнитивные элементы возникли в результате произошедшей в ходе исследования последовательности событий, и поскольку, кроме этого, существование "болезненных" когнитивных элементов не было доказано, мы не можем принять интерпретацию авторов без серьезных оговорок".

Эти критики продолжают свои рассуждения, предположив, что, если что-то и есть в представлении о том, что жесткое начало повышает степень привязанности к группе, это связано с чувством высоких достижений. "Чем суровее испытание, тем сильнее приятное переживание успеха от преодоления трудности. Нет необходимости привлекать побуждение, вызванное диссонансом, если принцип удовольствия может успешно объяснить полученные результаты" (Chapanis and Chapanis, 1964). Критики показывают, что сложности исследования Аронсона и Миллса содержатся и в других работах, посвященных исследованию диссонанса (например, Cohen, 1959).

Специальный термин для обозначенной выше проблемы – смешение переменных. Другими словами, результаты могли быть вызваны либо попытками снизить диссонанс, либо воздействием на поведение какого-то рода облегчения. Две переменные перекрываются или смешиваются в результате эксперимента. Очевидно, что важнейшая цель любого эксперимента – это избежать смешения. В естественных ситуациях смешение возникает часто, но общая цель эксперимента состоит в том, чтобы улучшить эту естественную ситуацию в том смысле, чтобы сделать постоянными или нейтрализовать все возможные факторы, кроме одного. Это имеет место в экспериментальной группе, так что, сравнивая результаты в этой группе с поведением контрольной группы, можно оценить причинное влияние взятого в отдельности фактора. Высказывая все свои критические замечания, Чапанис и Чапанис говорят, в сущности, о том, что проведенные исследователями диссонанса эксперименты неудачны в одном или другом, поскольку все они смешивают два или более факторов.

Критика смешения нацелена даже на большее число исследований, выполненных в традиции диссонанса, чем я успел пока рассмотреть. В качестве впечатляющего примера Чапанис и Чапанис описывают эксперимент, приведенный у Аронсона (1961), который замышлялся как противопоставление теории диссонанса теории подкрепления. Теория подкрепления гласит, что связанные с вознаграждением стимулы становятся привлекательными, в то время как теория диссонанса показывает, что на самом деле не связанные с вознаграждением стимулы могут стать более привлекательными, если человек затратил значительные усилия, чтобы достичь их. Чапанис и Чапанис ясно показывают, что в том, что выглядит оригинальным построением эксперимента для проверки этого предположения, смешиваются затраченные усилия со скоростью, с которой получается награда. Поэтому нельзя сделать никаких однозначных выводов об эффекте, который оказывают затраченные усилия на привлекательность стимула, ради которого совершается работа. И в других исследованиях также присутствует подобное смешение факторов (например, Yaryan and Festinger, 1961).

Ситуация еще больше осложняется тем, что, когда высказаны все критические замечания относительно построения эксперимента, мы обнаруживаем множество прямо противоположных подходов к обработке полученных данных.

Чапанис и Чапанис подчеркивают, что при исследовании диссонанса испытуемых часто исключают из анализа результатов, после того как манера их поведения становится уже известна экспериментатору. Это серьезная критика, так как подобные действия подрывают саму идею научной объективности. Как подчеркивают Чапанис и Чапанис, всегда можно найти оправдание исключению испытуемых, чтобы найти подтверждения своей гипотезе. Поэтому исключение всегда должно совершаться до анализа данных. Это правило не только часто нарушалось: нередко обоснования исключению испытуемых казались неубедительными для незаинтересованных наблюдателей. Например, Брем и Коэн (1959) отмечают, что "[испытуемые], которые не выбрали ту альтернативу, что изначально считалась наиболее вероятной, были исключены, поскольку давали ненадежные или необоснованные оценки". Здесь даже не объясняется, что исследователи имели в виду. Используя в качестве примера исследования Коэна, Брема и Флеминга (Cohen, Brehm and Fleming, 1958), Чапанис и Чапанис показывают, насколько внутренне противоречивы бывают причины исключения испытуемых. В исследовании Эрлиха, Гутмана, Шонбаха и Миллса (Ehrlich, Guttman, Schonbach, and Mills, 1957) той или иной причиной оправдывается исключение практически 82% первоначальной выборки! Когда исключается такая большая часть выборки, практически невозможно понять, что в действительности обозначают результаты, и естественно, невозможно узнать, к кому могут быть приложимы сделанные выводы. В других исследованиях, где количество исключенных испытуемых было ниже, тем не менее из различных групп (например, из групп с высоким диссонансом, низким диссонансом, контрольной группы) исключалось разное количество наблюдении. Чапанис и Чапанис совершенно справедливо заключают, что не в поддающемся определению количестве исследований диссонанса может в действительности идти речь всего лишь об артефактах, порожденных исключением испытуемых!

Еще хуже, чем описанное выше исключение испытуемых, своеобразное перераспределение испытуемых из одной группы в другую, которое мы обнаруживаем в исследовании Равена и Фишбейна (Raven and Fishbein, 1961). Действительно, в этих исследованиях участвовали испытуемые, которые не подтверждали их прогнозы, и вместо того чтобы исключить этих испытуемых, что само по себе достаточно сомнительно, просто переводили из экспериментальной группы в контрольную. Как заключают Чапанис и Чапанис, "в процедуре исключения нет ничего хорошего, но перераспределение [испытуемых] из экспериментальной в контрольную группу, по ту сторону независимой переменной, нарушает само понятие контролируемого эксперимента".

Продолжая опровергать исследования диссонанса, Чапанис и Чапанис указывают на то, что в некоторых исследованиях многие испытуемые отказывались от участия в эксперименте, как только узнавали, что им предстоит обманывать других или писать что-то, во что они не верили, причем таких испытуемых было настолько много, что не принимать их во внимание, делая какие-то выводы, – значит приходить к неверному заключению. Если человек отказывается участвовать, значит, его поведение нельзя объяснить с позиций теории диссонанса, а тем не менее в выводимых заключениях никак не оговаривается, поведение какой части испытуемых можно достоверно объяснить на основе результатов исследований. Вслед за этими замечаниями Чапанис и Чапанис заканчивают свой обзор разделом, посвященным не адекватному применению статистических методов анализа полученных данных, что вновь может быть отнесено ко многим исследованиям, выполненным в традиции диссонанса.

К каким же выводам можно прийти относительно этой группы исследований, которые, как полагалось, должны доказывать, что когнитивный диссонанс всегда неприятен и избегается? Ну, прежде всего необходимо отметить, что исследователи этой области так хотели показать, как их прогнозы отличаются от прогнозов более знакомых и конкурентоспособных теорий, и так старались приложить свое понятие диссонанса к сложным и значимым явлениям социальной жизни, что построение их экспериментов отличалось досконально разработанными инструкциями и запутанными взаимоотношениями между испытуемым и экспериментатором. Такие сложные модели эксперимента практически неизбежно приводят к смешению определенных переменных и необходимости исключать некоторых испытуемых. Но в исследованиях диссонанса так много этого смешения и исключений, что практически невозможно наверняка заключить, что результаты проясняют эффекты диссонанса и только диссонанса.

Может быть, недостатки, связанные со смешением и исключением, возможно исправить. Если будет поменьше воодушевления и рвения, возможно, появятся более простые и правдоподобные модели эксперимента, что позволит лучше проверить теорию диссонанса. Даже если это и так, пока такое исследование не состоялось, мы можем сказать, что еще не доказано, что диссонанс всегда неприятен и избегается. Но, возможно, все еще хуже. Как представляется, Чапанис и Чапанис (1964, с. 20-21) убеждены, что сама теория диссонанса – это колоссальное упрощение, поэтому смешение переменных и исключение испытуемых неизбежно! Свой обзор они завершают следующим утверждением:

"Магическая привлекательность теории Фестингера основана на ее поразительной простоте как в формулировке, так и в приложении. Но в нашем обзоре мы видели, что такая простота обманчива; по сути дела, под ней зачастую скрывается большое количество смешанных переменных. Естественно, тщательное построение эксперимента может многое решить для выяснения этого смешения переменных. Тем не менее все еще остается одна сложность, более фундаментальная, чем эта. В общем интерпретация социальной ситуации с позиций теории когнитивного диссонанса обозначает, что все значимые социальные факторы могут быть сведены в два простых утверждения. Если точнее, Фестингер открыто не заявляет, что интерпретация с позиций теории диссонанса работает только для двух различных утверждений; но это очевидно, потому что практически он действительно вводит такое ограничение, что и обеспечило этой теории такой радушный прием. Это подводит нас к сути проблемы: разве действительно возможно свести все ключевые аспекты сложной социальной ситуации всего лишь к двум фразам? Неохотно мы вынуждены ответить "нет". Свести описание сложнейших социальных ситуаций к двум, и всего лишь к двум, простым противоречивым утверждениям – значит подняться на такой уровень абстрагирования, когда эта модель больше не имеет никакого сходства с реальностью. В действительности экспериментатор в итоге получает такой выхолощенный прогнозирующий механизм, что волей-неволей ему приходится прибегать к множеству специальных гипотез для объяснения неожиданных результатов. Теперь мы видим, что самая привлекательная черта теории когнитивного диссонанса – ее простота – оказывается на самом деле обреченной на провал ограниченностью".

Следующий шаг, который нам необходимо сделать при рассмотрении этого вопроса, – проанализировать данные, собранные различными учеными в попытке доказать, что изменение, новизна и сложность стимуляции нужны человеку и он к ним стремится. Если эти данные убедительны, тогда мы сможем сказать, что когнитивный диссонанс не может всегда быть неприятен и избегаться. Это так, потому что разнообразие неизбежно влечет за собой диссонанс, поскольку такие аспекты разнообразия, как новизна и неожиданность, нужно определить как некое ощущаемое различие между некоторой совокупностью представлений или ожиданий, с одной стороны, и некоторой совокупностью образов восприятия текущих событий – с другой. В исследованиях разнообразия отмечаются, по существу, три момента: разнообразие 1) необходимо для успешного развития и жизнедеятельности взрослого, 2) к нему стремятся и 3) оно приятно, по крайней мере до определенных пределов. Фиске и Мадди (1961) свели воедино данные исследований в различных областях психологии и физиологии в поддержку этих положений, и поэтому в последующем обсуждении мы во многом будем опираться на сделанные ими выводы. Но другие психологи (например, Duffy, 1963; Berlyne, 1960) также сделали доступными обзоры того, что теперь представляет собой большое количество научной литературы.

Ссылки на данные, полученные при изучении животных, на следующих страницах, возможно, удивят вас, поскольку это кажется несовместимым с моим выраженным ранее нежеланием рассматривать такие данные, когда речь шла об исследовании феномена защиты. На самом деле, здесь нет никакого противоречия. Мы вывели данные об исследованиях животных из рассмотрения вопроса о защитах потому, что эти исследования во многом затрагивают процесс мышления, которое с методологической точки зрения непознаваемо у организмов, стоящих на эволюционной ступени ниже человека. Но два из трех, относящиеся к разнообразию вывода, приведенные в предыдущем абзаце, не нуждаются в том, чтобы в главной или даже значительной степени опираться на исследование мышления. Животные вполне могут быть объектом изучения, когда мы пытаемся установить, является ли разнообразие необходимым для успешного развития и жизнедеятельности взрослого и стремится ли к нему организм, поскольку можно прийти к убедительным решениям этих вопросов на основании наблюдаемых действий и поведения. Конечно, гораздо труднее определить, является ли разнообразие приятным, если мышление в форме словесного отчета недостижимо. Поэтому, как вы увидите, рассматриваемые мною по этому вопросу эксперименты я беру исключительно из исследований человека.

Мы не будем тратить много времени на обсуждение первого положения о том, что разнообразие необходимо для успешного развития и жизнедеятельности взрослого, поскольку оно не так взаимосвязано со стоящим перед нами вопросом, как остальные два положения. Достаточно сказать, что в ходе исследований, относящихся к этому положению, обычно снижали интенсивность и разнообразие стимуляции, воздействующей на организм, и затем наблюдали за последствиями этого на физиологическом или поведенческом уровне. Относится ли эксперимент к развитию или жизнедеятельности взрослого, зависит от возраста испытуемых. В исследовании молодых обезьян, которые жили в условиях недостаточно интенсивной и разнообразной стимуляции с рождения, Райзен (Riesen, 1961) показал появление проблем как на физиологическом уровне, в виде нарушении клеточного строения сетчатки и зрительного нерва, так и на уровне поведения, в виде недостаточной координации движений. Аналогичные результаты были обнаружены и на уровне человека в исследованиях Риббла и Шпитца (Ribble and Spitz, описано в Thompson and Schaefer, 1961), которые сравнивали младенцев, воспитывавшихся в сиротских приютах, с младенцами, воспитывавшимися дома или в тюрьмах со своими матерями. У первых запаздывало развитие ходьбы, речи, они меньше улыбались, хуже ползали и вообще были более апатичными, неэмоциональными и подавленными, чем другие дети. Кроме того, эти дети были более подвержены различным заболеваниям, у них отмечался более высокий уровень смертности. Хотя Риббл и Шпитц, пытаясь объяснить результаты, подчеркивают неясность понятия "материнство", другие психологи, такие, как Ярроу (Yarrow, 1961), убедительно доказывают важность значимого снижения интенсивности и разнообразия стимуляции по сравнению с обычной окружающей средой. Исследования Риббла и Шпитца столь несовершенны с методической точки зрения, что я даже не упомянул бы здесь о них, если бы они не получили такое удивительное совпадение результатов с тем, что Райзен показал при работе с обезьянами. В последнее время Харлоу и другие (Griffin and Harlow, 1966; Harlow, Harlow, Dodsworth, and Arling, 1966; Mitchell, Raymound, Ruppenthal, and Harlow, 1966; Seay and Harlow, 1965) приводят результаты очень тщательно спланированных экспериментов, основанных на работах Райзена. Харлоу обнаружил, что воспитание детенышей обезьян при отсутствии интенсивной и разнообразной стимуляции приводит к тому, что взрослые особи не могут спариваться, боятся других обезьян и живых существ и характеризуются сильными нарушениями эмоциональной сферы. Представляется, что обезьяны не могут научиться справляться с этими проблемами. Мы можем предположить, что разнообразие необходимо и для нормального развития человека.

Исследования, связанные с изучением потребности в разнообразии как условия для нормальной жизнедеятельности взрослого, – это обширная, хорошо известная группа работ, объединенных под названием "сенсорная депривация". Короче говоря, в ряде исследований предполагается (например, Fiske, 1961; Solomon, Kubzansky, Leiderman, Mendelson, Trumbull, and Wexler, 1961), что значительное снижение разнообразия и интенсивности доступной для взрослого человека стимуляции с течением времени приводит к появлению ряда признаков нарушения жизнедеятельности. Это такие симптомы, как неспособность сконцентрироваться, выраженные чувства эмоционального дискомфорта, ненормальности протекания мыслительных процессов, напоминающие галлюцинации и иллюзии. Некоторые из этих проблем сохраняются в течение какого-то времени после выхода из состояния сенсорной депривации. Эти исследования взрослых людей, наряду с произведенными на детях, подтверждают положение о том, что разнообразие необходимо для нормального развития и жизнедеятельности взрослого.

Второе положение, упомянутое мною выше, заключается в том, что к разнообразию стремятся, а не избегают его, как это можно было бы спрогнозировать исходя из теории когнитивного диссонанса. Многие из важнейших исследований, поддерживающих этот вывод, были произведены на животных. Таких исследований было так много, что не нужно, да и невозможно описать все их здесь. Гораздо важнее понять сущность этой области исследований, чем каждое исследование в отдельности. Эти исследования в основном включают два вида экспериментов. В одном из них вначале организм привыкает к какой-то окружающей среде, затем эту среду изменяют или что-то к ней добавляют и наблюдают за последствиями. Типичный пример такого эксперимента – работа Берлайна (Berlyne, 1955), в которой каждой крысе было разрешено ознакомиться с прямоугольной клеткой с небольшой нишей в ее конце. После того как ознакомление было завершено, в окружающую среду добавлялось несколько объектов, которые помещались в нишу. Берлайна интересовала реакция крысы. Он обнаружил, что различные объекты порождали исследовательское поведение, такое, как обнюхивание, облизывание, прикосновение. Эти результаты типичны для исследований такого рода; если вы изменяете или добавляете что-то в уже знакомую среду, вы получаете увеличение исследовательского поведения. Этот вывод применим и на уровне человека (Maddi, 1961a), несмотря на то, что здесь произведено меньше исследований, чем на уровне животных. Другой вид экспериментов, демонстрирующих стремление к разнообразию, заключается в том, что испытуемого помещают в обстановку, устроенную так, что он сам должен выбрать, какую ее часть он включит в поле переживаемого опыта. В какой-то момент он не может исследовать ее целиком. После того как первый выбор сделан, он снова попадает в эту же обстановку и должен выбрать, с какой частью иметь дело сейчас. Типичным примером таких исследований является работа Денниса (Dennis, 1939), который помещал крыс в лабиринт, напоминающий по форме букву "Т". Пробегая по лабиринту, крысы должны были повернуть налево или направо, достигнув перекладины Т. В этом исследовании, как и во многих аналогичных (см. Dember, 1961), было обнаружено, что, выбрав правую либо левую сторону Т, после возвращения к началу лабиринта крыса бежала затем в противоположную сторону. Это явление было названо "спонтанным чередованием". Выяснилось, что к разнообразию стремятся, поскольку при второй попытке испытуемый выбирает ту часть окружающей обстановки, в которой он не побывал в ходе первой попытки. Хотя на уровне человека таких исследований было произведено недостаточно, представляется, что спонтанное чередование проявляется и там тоже (например, Bakan, 1960; Iwahara, 1959; Lawless and Engstrand, 1960).

Основная критика, нацеленная на эту группу исследований, касается того, что непонятно, действительно ли они показывают стремление к разнообразию или же какое-то другое объяснение исследовательского поведения и спонтанного чередования является более адекватным. Эта общая критика принимает ряд конкретных форм. Например, спонтанное чередование объясняется некоторыми психологами такими причинами, как пресыщенность определенными мышечными движениями, совершаемыми при повороте в одну сторону, а не в другую (реактивным торможением), или пресыщенность стимулами, замеченными в той части лабиринта, что была увидена в первый раз. Считается, что оба объяснения представляют альтернативу той точке зрения, согласно которой разнообразие является привлекательным стимулом. Дембер (Dember, 1956) провел эксперимент, убедительно доказывающий, что объяснение, связанное с разнообразием, лучше. Это оригинальный эксперимент, и он заслуживает нашего внимания. Этот исследователь также использовал Т-образный лабиринт, но изменил его двумя путями. В одном случае он установил стеклянные двери в месте, где ножка буквы "Т" встречается с перекладинами, так что крысы могли смотреть в обе стороны, но не могли ни в одну из них пойти. А еще он раскрасил одну сторону "Т" черной краской, а другую – белой. Таким образом, в ходе первой попытки пройти лабиринт крысы видели и черную, и белую части, в которые они не могли в действительности войти. Для второй попытки исследователь несколько изменил лабиринт. Он убрал стеклянные двери, и стало возможно войти в обе стороны от перекладины "Т". Он изменял цвет одной из частей с черного на белый, и они обе стали одного цвета. Сторонники версии реактивного торможения при объяснении спонтанного чередования не могли ожидать, что будут выявлены какие-либо различия в частоте входа в одну из сторон перекладины во время второй попытки, потому что в течение первой попытки ни в одну из сторон войти было нельзя и, следовательно, не могло произойти перенасыщения мышечными движениями при повороте направо или налево, так чтобы эти движения в дальнейшем избегались. Точно так же сторонники версии стимульного пресыщения не могли ожидать, что крысы будут заходить в различные части перекладины с разной частотой, потому что при второй попытке обе они были одного цвета, а поскольку этот цвет был представлен в первый раз, не должно было быть различий в той мере пресыщения, которую вызывают эти две стороны. Но сторонники точки зрения, согласно которой к разнообразию стремятся, наверняка бы предсказали, что во время второй попытки крысы должны было пойти в ту сторону перекладины "Т", которая изменила свой цвет. С ошеломляющим успехом Демберу удалось продемонстрировать вероятность своего объяснения, поскольку 17 из 20 крыс в ходе второй попытки вошли в измененную сторону перекладины! Этот эксперимент был так остроумно построен, что реактивное торможение и пресыщенность стимулами в качестве возможных объяснений спонтанного чередования были опровергнуты в один миг.

Но существует еще одно альтернативное объяснение спонтанного чередования и исследовательского поведения, которое не опровергается экспериментом Дембера. Это объяснение, предложенное Берлайном (1957; 1960; 1963), состоит в том, что стремление к разнообразию действительно существует, но не потому, что оно приятно, желанно или необходимо, а потому, что оно усиливает конфликт и неопределенность и поэтому достаточно неприятно, чтобы вызывать попытку лучше ознакомиться с источником разнообразия в надежде уменьшить неопределенность и конфликт. Исследуя новый аспект окружающей обстановки или прибегая к спонтанному чередованию, организм пытается получить информацию, с помощью которой новое можно превратить в старое и знакомое, следовательно, не пугающее. Очевидно, исходя из этой позиции, тоже можно было бы предсказать выбор измененной стороны "Т" в эксперименте Дембера, и поэтому она является действующим конкурентом представлению о том, что к разнообразию стремятся, поскольку оно привлекательно и интересно. Хотя точка зрения Берлайна может объяснить имеющиеся результаты исследования на том же уровне, на каком дается объяснение представлению о привлекательности разнообразия, мы не можем заключить, что существуют эмпирические подтверждения тому, что разнообразие всегда неприятно и избегается.

Хотя концепция Берлайна оригинальна, мало вероятно, что она истинна, поскольку в ней теряется различие между приближением к стимулу и избеганием его. Я хочу сказать, что, если новизна на самом деле пугает, можно с одинаковой легкостью предположить, что организм будет избегать ее или с ней контактировать. Но все же избежание чего-то и вступление с ним в контакт – очень разные вещи, трудно поверить, что это всего лишь альтернативные способы достижения одной и той же цели. С точки зрения логики позиция Берлайна слабовата. А раз мы упомянули потерю разграничения между приближением и избежанием, на ум приходит эмпирическое исследование, говорящее об ошибочности такого подхода. Велкер (Welker, 1959) поместил крыс в большую прямоугольную коробку, которая хорошо освещалась и содержала несколько разнообразных предметов. С одной стороны прямоугольника была маленькая, темная, пустая ниша. Крысы неистово носились, пока не находили нишу, а потом прятались в нее. Через некоторое время они начинали совершать набеги из этой ниши, причем их движения в большом прямоугольнике становились более спокойными и неторопливыми. Существует ясно наблюдаемое различие в поведении в большом прямоугольнике до входа в нишу и после выхода из нее. Более раннее поведение похоже на избежание, а более позднее – на приближение. Если это различие важно, мы должны серьезно отнестись к неспособности позиции, подобной той, что занимает Берлайн, это различие учитывать. Берлаин вынужден был бы назвать и первое, и второе поведение исследовательским и объяснять оба вида поведения одинаково, а именно как попытку снизить конфликт, вызванный новизной. Меня, например, это не убеждает.

Справедливости ради нужно отметить, что это исследование трудно объяснить и психологам, придерживающимся той точки зрения, что разнообразие в любой степени привлекательно и к нему стремятся. Если бы это было так, почему же тогда первоначальное поведение, описанное Велкером, так напоминает попытку выбраться из новой обстановки? Чтобы объяснить как первый, так и второй вид наблюдаемого Велкером поведения, нам нужна позиция, сочетающая представление о том, что новизна может быть привлекательна, но и признающая, что новизна может быть отталкивающей. Это не такой парадокс, как может показаться. На самом деле, вариант теории соответствия, предложенный Мак-Клелландом, разумно соединяет в себе обе идеи, полагая, что небольшие расхождения между ожиданиями и реальностью приятны и к ним стремятся, в то время как большие расхождения неприятны и избегаются. Фиске и Мадди приходят во многом к похожей точке зрения, исходя из несколько иных первоначальных посылок. Вполне можно представить, что высокая степень новизны, возникшая в результате первого помещения в прямоугольник в исследовании Велкера, эквивалентна большому расхождению, в то время как возвращение в прямоугольник после ниши уже не вызывало такого ощущения новизны и поэтому может быть эквивалентно небольшому расхождению.

Вне зависимости от разумности только что высказанных мною предположений нужно понимать, что эмпирические доказательства, на которых это предположение основывается, очень скудны. Но есть еще одно исследование, которое не совсем согласуется с позицией Берлайна и в общем говорит в пользу представления о том, что разнообразие (по крайней мере, в некоторой степени) привлекательно. Объяснение Берлайна основано на логичности представления о том, что даже несмотря на то, что к разнообразию стремятся приблизиться, оно некомфортно, и поэтому поведение приближения нельзя истолковывать привлекательностью. Но то, что люди говорят о своих реакциях к разнообразию, должно учитываться при условии, приятно оно или нет. И только если они считают его некомфортным, объяснение Берлайна можно считать разумным. То исследование, о котором я думаю, содержит информацию не только о существовании стремления к разнообразию, но и о том, описывается ли разнообразие человеком как нечто привлекательное.

Особую важность имеют в этой связи две работы, сделанные Мадди и Эндрюс (Maddi and Andrews, 1966), в которых степень стремления к разнообразию измерялась по уровню оригинальности составляемых по картинкам рассказов. Поскольку картинки были довольно неструктурированными и позволяли сочинять различные истории, можно было справедливо заключить, что составляющие оригинальные рассказы люди на самом деле создают свое собственное разнообразие. То, что оригинальность рассказов вполне может служить показателем стремления к разнообразию и ничем более, доказывается отсутствием взаимосвязей между нею и такими другими общими характеристиками, как уровень интеллекта, социальное положение, продуктивность, потребности в достижении, аффилиации и власти и стремление отвечать в социально желательной манере (Maddi, Propst and Feldinger, 1965; Maddi and Andrews, 1966). В исследование Мадди и Эндрюс также было включено описание, касающееся проблем привлекательности разнообразия. Эти описания проводились в форме определения того, нравятся или нет испытуемому утверждения, такие, как "Я часто передвигаю свою мебель" и "Я часто меняю свои занятия". Эти утверждения были включены в стандартные шкалы нескольких личностных опросников, таких, как шкала потребности в изменениях по признаку деятельности Штерна (Stern, 1958). Как в табл. 5.7, в обоих исследованиях Мадди и Эндрюс обнаружили подтверждения тому, что чем выше стремление к поиску разнообразия, тем выше предпочтение и привлекательность разнообразия. Берлайну было бы очень трудно объяснить стремление к разнообразию, исходя из его дискомфортной и пугающей сущности, результаты, подобные тем, что были получены Мадди и Эндрюс. Эти исследователи показали, что именно те люди, которым нравится разнообразие, проявляют максимальные усилия, чтобы его добиться. Кроме того, результаты также показывают, что те, кто не любят разнообразия, не стремятся к нему. Это означает, что разнообразие привлекательно не для всех людей, а только иногда для некоторых из них.

Таблица 5.7

Корреляции смешанного момента между оригинальностью продуктов деятельности
и переменными, отражающими склонности к разнообразию

* Используемые термины рекомендованы Кеттелом для обозначения полюсов факторов. Первое понятие соответствует низкому значению фактора.

** – вероятность меньше 0,005 по критерию для распределений с одним конечным участком;
*** – вероятность меньше 0,01 по критерию для распределений с одним конечным участком;
**** – вероятность меньше 0,05 по критерию для распределений с одним конечным участком;
***** – вероятность меньше 0,025 по критерию для распределений с одним конечным участком.

Сост. по: Мадди С.Р., Эндрюс С. Потребность в разнообразии в фантазиях и самоописаниях // J. Pers., 1966.

У Мадди (1962с) есть еще одна работа, имеющая отношение к характеру эмоциональной реакции на различные степени разнообразия. Это весьма важная работа для получения ответа на обсуждаемый нами вопрос. Испытуемым дали брошюру и попросили выполнить одновременно два задания. Как только они слышат сигнал, они должны написать, что, по их мнению, будет на следующей странице брошюры: число или начало предложения. После написания такого прогноза они переворачивали страницу и снова слышали сигнал к тому, чтобы предсказать, что будет написано на следующей странице, и снова переворачивали страницу и т.д. Итак, первым заданием было спрогнозировать, что написано дальше. По ходу эксперимента испытуемые получали ответ относительно точности или неточности своих предсказаний. Когда перевернутая ими страница содержала начало предложения, также подразумевалось, что они должны закончить предложение так, как им будет угодно. Итак, вторым заданием было закончить предложения.

Испытуемые в экспериментальной группе столкнулись со стандартным набором стимулов, а именно: каждая группа из трех последующих страниц брошюры, начиная с первой, демонстрировала очередность "число, число, начало предложения". Этот паттерн повторялся восемь раз подряд. Из прогнозов испытуемых было возможно посчитать процент точных прогнозов внутри каждого паттерна "число, число, начало предложения". Как могли догадаться, средний процент точности поднялся от низкого 26 до высокого 95 в течение восьми повторений паттерна. А окончания предложений, которые испытуемые придумывали в конце каждого паттерна, использовались для определения эмоционального тона или степени, в которой испытуемые ощущали приятные или неприятные чувства. Каждое окончание предложения оценивалось по пятибалльной шкале в зависимости от того, говорило ли оно о наличии выраженной положительной эмоции (5), умеренно позитивной эмоции (4), нейтрального эмоционального состояния (3), умеренно отрицательной эмоции (2) или выраженной отрицательной эмоции (1). Были подсчитаны средние показатели эмоционального состояния, связанного с каждым паттерном. Как показано на рис. 5.1, Мадди обнаружил, что в экспериментальной группе эмоции были вначале отрицательными или неприятными, но по мере повторения паттерна эмоции поднялись до верхних положительных или приятных показателей, а затем снова стали отрицательными. Довольно интересно, что самая высокая выраженность позитивного аффекта наблюдалась во время третьего повторения паттерна, когда испытуемые в 33% случаев ошибались в своих прогнозах. Когда неточность прогнозов опустилась с 76 до 33% в течение первых трех повторений паттерна, эмоциональный настрой изменился с отрицательного на положительный. А когда неточность прогнозов опустилась с 33 до 6% в течение последних пяти повторений паттерна, аффективный тон сменился с позитивного на негативный.

Рисунок 5.1
Средние показатели эмоционального состояния
как функция пройденных серий эксперимента

Цит. по: Мадди С.Р., Эмоциональное состояние в условиях стабильной и изменяющейся окружающей среды // J. Abnorm. Soc. Psychol., 1961e.

Давайте подробно разберемся в этих результатах. Процент неточности – это явный признак степени расхождения между тем, что ожидается, и реально происходящим. Следовательно, если бы ученые, подчеркивающие неприятный характер неожиданности и диссонанса, такие, как Келли и Фестингер, были правы, Мадди получил бы результаты, показывающие, что по мере возрастания процента точности отрицательные эмоции сменяются положительными. Берлайн предположил бы то же самое, потому что в данном случае неточность обозначает нечто неожиданное и, значит, новое. Когда мы это понимаем, невероятно важным становится то, что результаты Мадди говорят о пике положительных эмоций, когда прогноз остается все еще в 33% неточным, и что дальнейшее снижение неточности оказывается связанным с усилением выраженности отрицательных эмоций. Эти результаты поддерживают представление о том, что умеренное разнообразие, назовите его неожиданностью, диссонансом или расхождением, является приятным переживанием. Наиболее полное заключение, к которому можно прийти, принимая во внимание результаты Мадди, – это то, что небольшая выраженность разнообразия приятна, в то время как значительная является неприятной.

Мадди также описывает еще два сделанных в этом исследовании открытия, которые тоже поддерживают только что приведенное нами толкование. Первое из них касается взаимоотношений между прогнозом и аффектом, когда паттерн чисел и начал предложений был изменен после восьми повторений. Некоторые испытуемые в экспериментальной группе столкнулись с резким изменением паттерна, в то время как остальные – с незначительными изменениями; наличие этого эффекта подтверждается увеличением неточности прогнозирования. Как показано на рисунке 5.2, испытуемые из экспериментальной группы, пережившие небольшое изменение, демонстрируют поразительное увеличение выраженности позитивного аффекта, хотя в действительности их прогнозы стали менее точными, чем во время повторений паттернов. И наоборот, испытуемые из экспериментальной группы, столкнувшиеся со значительными изменениями, отнюдь не демонстрируют внезапного увеличения выраженности позитивного аффекта, и, естественно, их прогнозы становятся в значительной степени неточными. Последний результат этого исследования относится к контрольной группе, испытуемые которой также получали написанные на страницах брошюры числа и слова, но эти слова и числа чередовались в случайном порядке и поэтому были непредсказуемы. На рисунках 5.1 и 5.2 показаны результаты этой группы, которые совершенно отличаются от уже описанных результатов. Испытуемые из контрольной группы в основном испытывали негативные эмоции в течение всего эксперимента.

Рисунок 5.2
Средние различия в значениях показателей, связанные с условиями 0, 1 и 2

* Условия представляют, соответственно, 0, 1 и 2 степени изменений в порядке следования событий для прогнозирующей и непрогнозирующей групп.

Цит. по: Мадди С.Р. Эмоциональное состояние в условиях стабильной и изменяющейся окружающей среды // J. Abnorm. Soc. Psychol., 1961c.

Соединив различные направления обсуждения третьего вопроса, мы можем сказать, что эмпирические данные свидетельствуют о том, что когнитивный диссонанс не всегда неприятен и избегается. И действительно, есть доказательства того, что средняя степень неожиданности и новизны переживается как нечто приятное (например, Maddi, 1961c) и человек стремится к ней приблизиться (см. Welker, 1961). Хотя некоторые ученые утверждают, что любая степень разнообразия порождает поведение приближения, возможно, это утверждение не совсем точно, поскольку в исследованиях воздействия разнообразия выявляется тенденция использовать то, что в действительности представляет собой разнообразие лишь средней степени выраженности. Тем не менее есть данные (например, Maddi and Andrews, 1966), свидетельствующие о том, что люди, которым очень нравится разнообразие, активно его ищут, в то время как не любящие разнообразие люди его избегают; это означает, что также необходимо учитывать различия между людьми в реакции на разнообразие. Может даже оказаться так, что степень разнообразия, испытываемая в качестве приятной, у разных людей будет различна.

В результате сказанного можно сделать вывод, что традиционная теория когнитивного диссонанса в рамках модели согласованности является довольно ненадежной, поскольку она подчеркивает, что все степени несоответствия неприятны и избегаются всеми людьми. Очевидно, что результаты нашего обсуждения говорят в пользу теории Мак-Клелланда и активационной версии модели согласованности.

Как я отметил ранее, этот вопрос не дает никаких четких представлений о том, являются ли модели конфликта и самореализации более или менее надежными, чем модели согласованности. Сторонники модели конфликта и самореализации иногда сходятся во мнении со сторонниками модели согласованности, а иногда нет, что свидетельствует о том, что для первой группы вопросы согласованности и несогласованности не входят в разряд основных. Большее значение имеет для них содержание этих непротиворечивых и противоречивых элементов.