О. Крышталь. Я И МЫ – СЦЕНАРИЙ ОПТИМИЗМА

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Почитав отрывки этого текста, приятель сказал:

– Будто большой шмель утробно жужжит и бьется о стекло.

Мне остается разве что заниматься украшательством, "уточняя" печальный образ: "...безнадежно бьется" или "...в тщетной попытке стекло разбить".

Точно зная, что стекло хоть и прозрачно, но непреодолимо, не говоря уж о Стене, которая непреодолима и непрозрачна, я призываю себя к спокойствию. Я знаю, что успокоиться невозможно, но у беспокойства должны же быть свои пределы!

Шмель до смерти неустанен не потому, что говорит себе

– А вдруг?

Говорить он не умеет, слов у него нет.

Но он будет жужжать до конца, потому что в этом "а вдруг" – вся его Надежда.

*   *   *

Самое смешное, что в тот же день, как приятель сказал мне о шмеле, я обнаружил в научном журнале интересную статью. Оказывается, если попросить больного человека вспомнить и описать самое страшное, что с ним случалось в жизни, то этот человек болеет легче и выздоравливает скорей.

Я понял, что эмоциональный голод, собирающий толпы смотреть не только на бега, но и на казнь, назван голодом неслучайно: это тоже настоящий голод.

Насыщаться, чтобы жить.

Выздоравливать, чтобы на время ощутить здоровье.

Искусство – заразная болезнь эмоций, обладающая живительной силой.

Не удивительно, что искусство может стоить дороже, чем лекарства.

Пример Платонова показывает, что признанный гений может оставаться в забвении: не его вина, если он заражает болезнью, болеть которой слишком больно.

– Андрей Платонович, мне не дано, как Вам, придумать новый язык, но, как и Вы, я заглядываю под ноги только для того, чтобы можно было, не споткнувшись, поднять глаза к небу.

Липкость боится одиночества – и я ничего не могу с собой поделать, рассуждаю о том, что меня касается, и чего боюсь – ищу спасения.

Теперь мне понятно: я это делаю с терапевтической целью.

Мой текст – история недуга, он пишется в попытке образовать иммунитет.

*   *   *

Вспомнилась грусть от сказки об оловянном солдатике. Я так и не научился делать бумажные корабли, потому что меня отвлекли бумажные самолеты.

До того, как появились самолеты, летательные аппараты из бумаги называли голубями.

Мы соревновались, чей голубь дальше пролетит, зная, что все они падают.

*   *   *

Уже давно я провозгласил конец Личности, потому что на смену Царству Слова спешит – просто таки стремительно надвигается Царство Метаязыка, в котором не будет Я, а будем Мы.

Я и провозглашал-то, может, надеясь, что меня опровергнут и высмеют, а сейчас понял, что, к сожалению, Личность и Слово связаны неразрывно, а это значит, что я вполне могу оказаться прав.

– Без одного нет другого, – заявляю Городу и Миру, гордясь своей первобытной правотой.

Пусть считают мою гордость игрушечной и смеются надо мной. Я над собой и сам смеюсь – и от того горжусь еще больше.

Это не я выбирал, родиться ли мне на свет.

Это не я выбирал, чего мне хотеть, а чего бояться.

А разве я виноват, что меня привлекает запах Истин, и я брожу вокруг Стены?

В озорстве и в возмущении молекулярным произволом, кричу вслед за Ходжой Насреддином, у которого торговец потребовал плату за вкусный запах жарящегося мяса – кричу, чтобы там услышали:

– Кто торгует запахом пищи, получает взамен звон монет!

Возмущение справедливо. Так не пора ли логически расписать, как Я САМ это понимаю, что стоит, а чего не стоит делать в этой жизни дальше?

Да только всем аргументам будет грош цена, потому что мотивация – рабыня светлячка эмоций, который зажжен не мной.

Я уже упоминал, что мир в тонах теплоты выглядит совсем иначе, чем в видимом свете.

А теперь скажу красиво и про свет эмоций, что это

– Тот самый Свет.

*   *   *

Взаимопревращая восторги и метафоры, внутренняя жизнь похожа на огонь.

Прелесть огня и метафор – в игре.

Если та внутренняя сущность, что живет в отблесках эмоций, показалась кому-то шмелем – пусть.

Метафора возникла и, жужжа, не хочет умирать.

Вслед за многими, Кай ищет Путь к Спасению, не желая исчезать.

Взывая к небу и считая звезды, Кай пробует углубить свое вербальное Я во вневербальную бесконечность.

Он надеется извлечь, наконец, оттуда неоспоримую Веру.

Однако трагедия Личности в том, что Веру не передашь словами: вот и Спасителю понадобились чудеса.

Мне показалось, что это и есть Главное Противоречие Сознательного Бытия.

Если уподобить писание этого текста движению по дороге, то я снова в тупике.