ГЛАВА 5. ТЕХНИКА РАССЛАИВАНИЯ И ЯЗЫК ПОВЕДЕНИЯ - Мастер Самопознания - Эрнест Цветков

Известно, что Бессознательное проецируется. И в конечном итоге оно проецируется в поведение, которое в свою очередь предопределяет цепь собы­тий, чью последовательность принято называть судь­бой. Иными словами, любое событие в жизни чело­века детерминировано и представляет собой реали­зацию проективной деятельности Бессознательно­го.

Все то, что должно произойти — уже произошло в пространстве Бессознательного. Таким образом, то, что уже свершилось, не могло не свершиться.

Мы живем с некоторым запаздыванием — в том смысле, что все наши поступки и ситуации являются лишь повторением того, что уже "отпечатано" в контексте Бессознательного. Поэтому вполне спра­ведлива поговорка: "Это произошло потому, что это должно было произойти".

Стало быть, то, что мы называем судьбой, можно определить как "материализацию" на событийном уровне информационных матриц Бессознательного.

Данное положение позволит нам высказаться на первый взгляд несколько парадоксально:

"Наша жизнь есть постоянное и непрерывное ис­полнение наших желаний".

Ясно, что речь идет о самых глубинных, потаен­ных желаниях и стремлениях, о которых мы зачастую и не подозреваем. Вероятно, хорошей иллюстрацией к данному тезису может послужить пример из повести братьев Стругацких "Пикник на обочине", где один сталкер попросил у Зоны здоровья сыну, но получил мешок денег, так как именно это желание было его истинным, о котором он, однако, и сам не догадывал­ся, но которое распознала и уловила Зона.

Практически то же самое происходит и в нашей жизни. Многие желания, которые мы принимаем за собственные, на самом деле оказываются не нашими. Поэтому, если в нашей жизни что-то произошло, значит, мы этого хотели. Но желание было настолько тщательно запрятано, что о его осознавании не могло быть и речи.

Однажды на прием ко мне пришла женщина с жалобами на чувство угнетенности, подавленности, сниженное настроение. Она рассказала, что страстно хочет выйти замуж и испытывает тягостные пережи­вания по поводу того, что ее стремление оказывается безуспешным, так как она не может найти подходя­щей кандидатуры, хотя партнеров у нее достаточно.

Во время нашей сессии она была крайне удивле­на и даже обескуражена, услышав мое заявление о том, что на самом деле у нее нет абсолютно никакого желания выйти замуж, а то желание, которое испыты­вает она, оказывается не ее истинным. Просто по­средством замужества она пытается реализовать свои другие побуждения — сексуальные и, может быть, социальные (я имею в виду имидж замужней женщи­ны).

Однако в конце-концов она согласилась с моими доводами. Тогда мы решили пойти дальше. Я спросил ее, уверена ли она в том, что стремление к официаль­ному признанию ее как замужней женщины — ее истинное убеждение, на что она не смогла сразу дать ответ, и мы договорились провести эксперимент, смоделировав соответствующую ситуацию, в которой бы она приняла на себя роль замужней дамы. В течение нескольких недель она носила обручальное кольцо и представлялась своим новым знакомым именно в этом образе, после чего я ввел ее в терапев­тическую группу семейных отношений, где ей была предоставлена возможность полного самовыражения относительно своих фантазий и внутренних кон­фликтов.

С увлечением она рассказывала, как изменяет своему "супругу", испытывая при этом угрызения совести, страх разоблачения и боязнь забеременеть от одного из "любовников". При этом во всех этих трех ощущениях отмечалось "нечто сладостное, почти даже сладострастное".

В индивидуальной беседе она высказалась, что, вероятно, эти чувства были бы острее, если бы она на самом деле была замужем.

Я спросил ее, подвержена ли она страхам в настоящее время, на что она дала утвердительный ответ и добавила, что эти неопределенные и бессодер­жательные страхи возникают в ночное время. Мы договорились, что она понаблюдает за своими ощу­щениями во время этих страхов и через два дня, явившись ко мне на прием, она рассказала о "каком-то смутном удовольствии", которое ей доставляли эти страхи. Тогда я напомнил ей первый наш разговор, и она окончательно согласилась, что ее истинное, со­кровенное желание заключается в том, чтобы испы­тывать подобные переживания, а вовсе не в стремле­нии к семейной жизни. Другое дело, что подобное желание может вытесняться, отвергаться и прикры­ваться социально приемлемой маской. Она с легкос­тью отказалась от своих навязчивых идей, которые раньше принимала за страстное желание и ощутила гораздо большую внутреннюю свободу.

Ряд схожих клинических примеров обнаружива­ет достоверность указанного положения. При этом становится ясно, что другая поговорка — "Мы сами не знаем, чего желаем" — также оказывается психо­логически достоверной и точной.

Один мой пациент, попавший в автомобильную аварию, признался впоследствии, что хотел разбить­ся, но "не насмерть" — его жизненная ситуация оказалась настолько тяжелой, что он любыми путями стремился вырваться из нее, однако, ни один из вариантов не позволял это сделать. Отчаяние достиг­ло высшей точки, и его подсознание "устроило" ему автокатастрофу, но с благополучным исходом. Полу­чив травму, он попал в больницу и тем самым "на вполне приемлемых и законных основаниях" ушел от неблагоприятной ситуации.

В некоторых случаях люди предчувствуют те или иные события, которые действительно происходят в их жизни. В данном случае можно сказать, что пред­чувствие есть частичное осознание своих неосознанных желаний. Разумеется, речь идет пока о предчувствиях относительно собственного существования.

Именно этот мой пациент в довольно, недву­смысленной форме заявлял о том, что он "словно

предчувствовал, будто случится что-то неординар­ное". Нетрудно заметить, что его предчувствие было определенной формой поведения. Оно представляло со­бой некий канал, по которому информация из бессо­знательного шла в глубинные пласты сознания, кото­рые обозначаются как предсознание. (Таким образом получается, что предчувствие ощущается как таковое именно в предсознании).

Психоаналитическим психотерапевтам хорошо известна знаменитая формула Лакана: "Бессозна­тельное структурируется как язык".

Было бы вполне правомерным расширить преде­лы структурирования Бессознательного, выведя их на уровень поведения. Ведь и язык, в конечном итоге, одна из форм поведения.

Допустим, что вне поведения нет человека. Это значит, что среди живущих мы не сможем найти человека, который бы никак себя не вел, ни одного живого существа, которое бы никак себя не вело. Значит, поведение есть некая форма активности, отличающая живое от неживого. В свою очередь понятие активность самораскрывается как сумма актов. Но, с другой стороны, активность может быть присуща и неодушевленной материи в таких ее про­явлениях, например, как солнечная активность, ак­тивность ветра и т. д. В чем же заключается разница между поведением человека и действием ветра или солнечного излучения? А в том, что активность не­одушевленных предметов представляет собой сумму актов, активность же одушевленных существ есть сумма акций. В процессе поведения любой акт стремит­ся превратиться в акцию, что вполне естественно, так как суть любого поведения — сообщение, сигнал.

Подобная функция сформировалась на той ста­дии развития первобытнообщинной орды, когда сло­весная информация не достигла еще должного уровня и не могла обеспечить полноценный контакт между членами сообщества. Именно тогда возникла опреде­ленная психомоторная культура, проявившая себя в закрепленных формах — то есть поведение. Поведе­ние приняло на себя роль первого языка и языка довольно изощренного. По мере развития и обогащения речевого материала необходимость в поведении как прямом средстве выражения и сообщения отпала, и оно стало символическим и скрытым сигнализато­ром душевных импульсов. То, что было сознатель­ным, ушло в глубину и сделалось бессознательным. Никакой необходимости в полном исчезновении не было, так как социальные требования цензуры бы­стро закрепили возникшую диссоциацию между по­ведением и словами. Носителем языка, который вы­дает (а еще вернее, сообщает) истинные намерения, все-таки осталось тело, и потому любой моторный акт до сих пор представляет собой акцию. Если слово социально, то поведение биологично.

Эта функция поведения сохраняется даже тогда, когда оно выступает в форме речевого эквивалента. Если мы внимательно проследим за употребляемыми словами и сопоставим их с тем подтекстом, который они могут нести, то без труда сможем определить бессознательные импульсы и намерения субъекта.

В связи с этим мне вспоминается случай, кото­рый довольно конкретно иллюстрирует данную идею. Однажды в одном учреждении группа мужчин стояла в ожидании лифта. В это время в холле появилась женщина средних лет, несколько манерная в одежде и походке. Когда дверцы лифта уже открылись, она громко попросила: "Возьмите меня. Я такая малень­кая и худенькая".

Впоследствии я с ней встретился еще раз, но уже в качестве консультанта, и мои интерпретации ее реплики подтвердились в ходе совместного с нею анализа.

Начальная часть фразы — "Возьмите меня" — может ассоциироваться в двух направлениях. Первое заставляет вспомнить знаменитое идиоматическое клише, где выражение "взять женщину" воспринима­ется в конкретном сексуальном содержании. Поэтому добровольный призыв "Возьмите меня" эквивален­тен предложению "Овладейте мной, я хочу этого" и в данном случае может выражать скрытые сексуальные фантазии. Второе направление интерпретации пред­полагает наличие регрессии, инфантильной фикса­ции, где "Возьмите меня" может быть расшифровано как "Возьмите меня на ручки", что подтверждается остальной частью фразы — "Я маленькая...". Причем обе интерпретации не противоречат, а дополняют друг друга, так как хорошо известно, что у истеричных субъектов неосознанные фантазмы связаны с инфан­тильной сексуальностью. Понятно, что поведение этой женщины пыталось сообщить именно о данной стороне ее личностных переживаний.

Что позволило мне сделать некие априорные выводы, которые подтвердились на практике? Общий методологический принцип, рассматривающий по­ведение прежде всего как язык, систему сигналов, посредством которых субъект стремится заявить о своих притязаниях. В данном случае мы имеем дело с вербальным поведением, расшифровка которого по­зволяет обнаружить скрытый контекст личностных маневров. Прием оказался прост — употребляемые слова следует понимать буквально. Всякое выражение, которое может звучать двусмысленно, следует воспри­нимать также двусмысленно.

Можно сказать "возьмите меня", можно — "по­дождите пожалуйста".

Существует множество идиоматических выраже­ний, но мы не используем их все, а выбираем для себя, исходя из своих собственных причин и комплексов, те или иные, делая бессознательный выбор.

Таким образом получается, что восприятие речи в качестве точного психологического документа явля­ется вполне обоснованным и наряду с общепринятым интересом исследователей к тому, как и почему гово­рит тот или иной человек, вполне допустимо про­явить определенный интерес к тому, что он говорит. Ибо в этом что таится и как, и зачем.

Получается, что наша речь представляет собой наши высказанные невысказанные желания и одновре­менно является легальным оправданием для них. Во всяком случае, она явно демонстрирует то, как акт превращается в акцию.