Страница 6 - Психология человеческой агрессии. Сост. проф. Константин Сельчёнок

Как и в предыдущие 60-70-е годы, главной целью всех исследований в области агрессии в 80-е годы остаются поиски причин и наиболее эффективных средств ее контроля. Большое место занимают также вопросы, связанные с анализом природы тех факторов, которые способствуют агрессии. При этом можно выделить два основных направления поисков:

I. Выявление ряда индивидуально-личностных параметров, содействующих осознанию роли и места самого субъекта агрессии в тех различиях, которые наблюдаются в проявляемых им видах деятельности.

Используя основные парадигмы теории социального научения, американские социологи и социальные психологи К. Джеклин, Р. Джин, Э. Маккоби, Дж. Уайт и другие предпринимают попытки сконцентрировать свое внимание на различии половых характеристик субъекта и ответить на вопрос о том, влияют ли они на характер враждебного поведения.

В рамках этого же направления и с позиций того же подхода такие ученые, как П. Белл, Э. Доннерштейн, Э. О'Нил, Р. Роджерс и другие, уделяют большое место вопросу о том, какое воздействие оказывает на проявления межличностной агрессии расовая принадлежность индивида. Учитывая особую практическую значимость этой проблемы, очевидна необходимость более углубленного изучения природы факторов, способствующих как обострению, так и сдерживанию межрасовых конфликтов.

II. Стремление раскрыть природу действия внешних факторов, оказывающих также весьма существенное влияние на проявления агрессивности. Речь в данном случае идет о негативных факторах окружающей человека среды, таких как влияние шума, загрязнения воды, воздуха, температурных колебаний, большого скопления людей, посягательств на личное пространство и т.д. Этой тематикой занимаются сегодня на Западе Р. Барон, Д. Зилманн, К. Лоо, Дж. Карлсмит, Ч. Мюллер, Дж. Фридмен, X. Холдин и другие.

Определенное место в исследованиях этого направления находят также вопросы о выяснении роли таких факторов, как алкоголь и наркотики, безудержный рост употребления которых отмечается сегодня во всех странах мира. Здесь можно было бы отметить работы А. Арменти, Р. Боятжиза, X. Кэппела, Дж. Карпентера, Д. Капассо, К. Леонарда и С. Тейлора.

Роль половых различий

До недавнего времени в зарубежной экспериментальной литературе традиционным было мнение о том, что представители сильного пола более агрессивны, чем женщины, а также то, что мужчины значительно чаще выступают в роли непосредственных объектов нападения. Это объяснялось главным образом ссылками на физиологические особенности, прежде всего на высокий уровень концентрации в мужском организме ряда гормонов.

Большую роль в обосновании этой точки зрения сыграли многочисленные опыты, проводившиеся на животных еще в конце 40-х годов нашего столетия. Их основной целью было установить связь между агрессией и мужскими половыми гормонами. Один из классических экспериментов в этой области был в свое время описан Э. Бименом. Когда взрослые самцы серых мышей были кастрированы, то уже через некоторое время после операции они не включались так активно во внутривидовую борьбу, как это было до операции, и вели себя абсолютно миролюбиво. Если же им вводили мужской гормон, они начинали драться до тех пор, пока его действие не прекращалось.

Подобные эксперименты позволили Бимену и ряду его коллег сделать вывод о том, что мужские гормоны являются побудителями агрессивного поведения, хотя их не следует рассматривать как условие, без которого это поведение не может иметь место.

К таким же выводам пришли Г. Кларк и Г. Берд, которые провели в 1946 году опыты с шимпанзе. Ими же было установлено, что женский гормон понижает уровень агрессивности.

В более позднее время, в конце 60-х годов, К. Мойер в работе "Психобиология агрессии" показал, что "существует значительный потенциал, являющийся функцией гормональной и нейрофизиологической дифференциации между полами. Например, внутривидовая борьба у мышей обычно ограничивается самцами и не проявляется до тех пор, пока мышь не достигает сексуальной зрелости".

Однако в том случае, когда речь заходит о человеке, становится явно недостаточно объяснений исключительно с позиций биологических факторов. Конечно, аспекты, связанные со спецификой функционирования генетико-гормональных механизмов у каждого из полов, ни в коем случае не могут быть сняты полностью, но их следует обязательно дополнить рассмотрением вопросов о взаимодействии этих механизмов с факторами социальной среды, особенностями процессов социализации у мальчиков и девочек, по-разному протекающих в конкретных общественных структурах.

Уже к середине-концу 70-х годов было накоплено достаточное количество документальных подтверждений, свидетельствующих о случаях, когда женщины ведут себя так же или даже более агрессивно, чем мужчины. Например, четырнадцатилетняя школьница (заметьте, не мальчишка) несколько часов держала под дулом пистолета весь класс и учителя, превратив их в своеобразных заложников.

В настоящее время за рубежом зафиксирован своеобразный скачок женской преступности. Так, в США по числу мошенничеств, магазинных краж, драк и потребления наркотиков девушки в возрасте от 13 до 19 лет, как свидетельствует американский Институт по проблемам молодежи, вполне сравнялись с юношами. Как утверждают многие ученые, женщины разделяют с мужчинами способность к овладению всеми видами причинения вреда их сотоварищам и почти везде существуют женщины, которые так же агрессивны, как и мужчины. Не случайно поэтому в западной психологии и социологии 70-80-x годов все чаще звучит мысль о существовании целого ряда исключений, не соответствующих традиционно сложившемуся стандарту о большей агрессивности мужчин по сравнению с женщинами.

Все это приводит ряд специалистов к мысли о необходимости признать "минимальным биологический вклад по сравнению со значением ситуационных и социализирующих факторов".

Американский ученый Дж. Уайт считает, что "даже в том случае, если биология все же увеличивает готовность мужчин к агрессии, очевидно, что факторы среды могут действовать таким образом, чтобы свести к минимуму или же, наоборот, довести до максимальной величины любое половое различие".

В чем же истоки необычайной живучести утверждений о решающей роли этих биологических факторов? Их сторонники, во-первых, ссылаются на уже упоминавшиеся нами исследования половых различий в агрессии у разных видов животных; во-вторых, на выводы, полученные из гормональных опытов, изучающих действие тестостерона и эстрогена на агрессивность, а также на дискуссии по поводу природы Y-хромосомы; в-третьих, на межкультурные исследования, анализирующие поведение детей на ранних стадиях социализации.

1) Опыты и многочисленные наблюдения за животными показывают, что, действительно, у большинства видов самец обычно агрессивнее, чем самка. Но имеется и целый ряд исключений, служащих серьезным предостережением против признания этих различий в качестве универсальных и уж тем более против переноса результатов этих опытов на человека.

Американский ученый Дж. Уайт приводит в качестве примера поведение хомяков и гиббонов, утверждая, что оно во многом отличается от стереотипизированных ритуалов борьбы, имеющих место среди самцов многих видов. "Гиббон, - замечает он, - будучи очень близким в отношении к человеку приматом, проявляет очень незначительные половые различия в агрессивном поведении".

Многие специалисты, среди которых и известный биолог К. Мойер, обращают внимание на высокую степень агрессивности, наблюдаемую среди самок. Он называет ее "материнской", так как она относится главным образом к беременности, родам и кормлению: "Агрессивное поведение с целью защиты молодняка - характерная черта самок. У многих видов мать будет нападать на любого самца, который приближается к гнезду, включая в некоторых случаях и ее партнера". Возникая, таким образом, в ответ на малейшую угрозу потомству, этот вид враждебности свойствен почти всем позвоночным.

Как видим, и материал, почерпнутый из животного мира, оказывается порой чрезвычайно многообразным, поэтому вряд ли, опираясь только на такого рода свидетельства, можно строить прямые аналогии между агрессивным поведением животных и человека.

2) Другим основанием для широкого распространения идеи о решающей роли биологических факторов явились открытия, а затем и многочисленные спекуляции по поводу природы Y-хромосомы.

Генетический подход к проблемам насилия получил особое распространение примерно 15 лет тому назад, когда несколько ученых заявили о том, что у значительной части высоких мужчин, совершающих преступления, отмечается наличие лишней хромосомы Y. Обычно у людей имеется их 46. Они содержат основной генетический материал. Две из них определяют пол индивида. У мужчин пара хромосом состоит из одной X и одной Y-хромосомы - XY, у женщин - это хромосомы XX. Однако в процессе клеточного деления могут произойти отклонения от нормы. Одним из таких важнейших с точки зрения изучения агрессии отклонений может быть появление лиц мужского пола, имеющих одну X- и две Y-хромосомы (XYY).

Установление зависимости между такой аномалией (XYY) и преступными наклонностями связано с именем англичанки П. Джекобс, которая пришла к этому выводу в результате обследования одной из тюрем Шотландии в 1965 году. У людей, не совершавших уголовных преступлений, заявила она, комбинация XYY встречается гораздо реже, чем у преступников.

Уже через несколько лет, в 1973 году, Рональд Рейган, находившийся тогда на посту губернатора штата Калифорния, одобрил идею по созданию специального центра по изучению и предотвращению насилия, одной из главных задач которого должно было стать выявление связи между агрессивностью и нарушениями комбинаций половых хромосом, К числу важнейших факторов, определяющих высокое распространение насилия, был отнесен прежде всего пол индивида - мужской.

Однако уже тогда многие ученые заявили о том, что сама идея о зависимости преступных наклонностей от структуры хромосом является не чем иным, как возвратом к теории Ч. Ломброзо, утверждавшего, что люди с определенными особенностями в строении черепа более склонны к совершению насильственных актов. Более того, как показал американский ученый С. Чавкин, уже в 70-е годы был проведен ряд аналогичных исследований во Франции, Англии и США, инициаторы которых так и не получили данных, подтвердивших бы выводы Патриции Джекобс.

Так, Эрнст Хук и другие обнаружили комбинацию XYY у тех, кто принадлежал к вполне уважаемым категориям граждан - врачей, управляющих, учителей и т.д., никогда не совершавших преступлений и не отличавшихся высокой степенью агрессивности.

Как отмечал еще в 1970 году американский ученый С. Шэн, и в настоящее время невозможно утверждать то, что XYY-комплект определенно или неизбежно связан с поведенческими отклонениями. Более того, несмотря на широкую рекламу этих идей, индивиды с XYY-аномалией не обнаруживают большей агрессивности по сравнению с обычными преступниками с нормальной хромосомной конституцией. В этом отношении надо иметь в виду, что преждевременные и необоснованные спекуляции могут неоправданно зачислить XYY-личностей в разряд необычайно агрессивных по сравнению с обычными преступниками.

В настоящее время многие западные специалисты призывают отказаться от такого рода попыток спекулировать на все еще недостаточно изученных взаимосвязях между генетическими, биохимическими и психологическими аспектами враждебного поведения; говорят о недостаточной очевидности для того, чтобы "документировать связь между агрессией и генетикой".

Конечно, нельзя игнорировать данные последней, но не следует и абсолютизировать их роль в решении задачи объяснить отдельные виды отклоняющихся действий. В противном случае мы будем иметь дело с попытками отвлечь внимание людей от осознания подлинных причин, порождающих насилие, коренящихся в социально-экономических условиях жизни самого общества.

Следует упомянуть еще об одном направлении поисков путей влияния биологических факторов на половые различия в агрессии - гормональном. Так, в ряде работ по биохимии были высказаны предположения о том, что избыточное выделение тестостерона у лиц мужского пола вызывает неконтролируемую агрессивность.

Другие данные говорят о решающей роли гормональных нарушений в предменструальный период и во время менструаций, что может приводить женщин к излишней раздражительности, резким изменениям настроения, несчастным случаям, вспышкам гнева и неконтролируемым действиям. Так, К. Мойер пишет, что такое поведение имеет, конечно, много причин, но сегодня хорошо известно, что существует периодичность в раздражительности женщин. "В период овуляции, - считает он, - беспокойство и чувство враждебности находятся на относительно низком уровне; в период, предшествующий менструации, значительное число женщин проявляет ряд симптомов, которые могут быть обозначены как предменструальный синдром. Он включает головную боль, отек лица, рук, ног, изменения аппетита, эмоциональную нестабильность". Мойер делает вывод, что этот отрезок времени очень опасен: "62 процента насильственных преступлений совершается в течение предменструальной недели и только 2 процента в конце периода. Эта связь очень значительна, так что в некоторых странах закон признает менструацию как смягчающее обстоятельство".

Подтверждая в определенной мере тот факт, что мужчины могут иметь потенциально большую врожденную готовность к агрессии, чем женщины, и то, что эта разница имеет, по-видимому, некоторую филогенетическую основу, данные гормональных исследований вносят определенный вклад в объяснение колебаний в агрессивном поведении, и пренебрегать их значением ни в коей мере не следует. Не стоит, однако, и абсолютизировать их роль в понимании причин такого поведения, особенно в тех случаях, когда их сводят к выявлению концентрации в плазме тестостерона, адреналина, эстрогена, прогестерона и т.д., для того, чтобы в последующем изолировать от общества тех, у кого это содержание оказывается повышенным. Видимо, современное состояние исследований о роли этих гормонов мало что дает пока для психологического изучения враждебности. Гораздо лучше изученными являются половые различия в деструктивном поведении, обусловленные особенностями процесса социализации.

3) Часто для обоснования подобных различий зарубежные ученые использовали результаты наблюдений за детьми на ранних стадиях их социализации. Аргументы здесь сводились главным образом к следующему: разница в агрессивности мальчиков и девочек проявляется уже примерно к двухлетнему возрасту, поэтому дело якобы не в особенностях процесса социализации у тех и других, а во врожденной предрасположенности к агрессии лиц мужского пола.

Так, Р. Рохнер, ссылаясь на результаты своих экспериментов, пишет, что в 71 проценте случаев наблюдается большая предрасположенность к агрессивному поведению со стороны мальчиков, чем со стороны девочек. Однако, как считают некоторые другие специалисты, познакомившиеся с его исследованиями, часто за агрессию он выдает резкие выпады, беспорядочные стычки во время детских игр и т.д. Что же касается тех фактов, которые свидетельствовали бы о физических нападениях, о них Рохнер упоминает крайне редко.

Традиционно используется за рубежом и такой аргумент, как признание универсального характера наблюдаемых половых различий в агрессии, то есть наличие таких различий во всех человеческих культурах.

Однако в освещении фактов такого рода имеются и некоторые предубеждения. Так, если половые различия в частоте такого поведения у детей высоки, о них сообщается. Если же они не обнаруживаются, то и фактов на этот счет нигде не приводится. Нечто аналогичное происходит и с сообщениями о половых различиях в поощрениях и наказаниях детей, которые они получают за враждебное поведение. Все это во многом похоже на манипуляцию фактами, когда из пестрого и достаточно разнообразного запаса сведений выбираются именно те, которые соответствуют определенной исследовательской позиции и служат ее подтверждением.

Что касается Рохнера, то, проведя огромную работу (он сделал обзор 101 общества и проанализировал более 130 работ, опубликованных в США, по проблемам психологии половых различий), ученый пришел к выводу, что имеются довольно существенные, распространенные по всему миру колебания, свидетельствующие о том, что конкретная культура часто в большей степени предопределяет агрессию, нежели пол индивида. Иначе говоря, в пределах конкретных единичных обществ половые различия в агрессии обычно невелики, но с перевесом в пользу мужчин. Однако, подчеркивает Рохнер, эти незначительные различия в силу их определенной устойчивости дают на выходе вполне достоверный межкультурный стандарт большей агрессивности у сильного пола, чем у женщин. Ученый отметил также рост в процентах отчетов об отсутствии половых различий во враждебности у детей. Так, 23 процента мальчиков и девочек отличались примерно одинаковым уровнем агрессии, у 6 процентов девочек он был выше. Применительно к подросткам эти цифры выглядели как 37 и 6 процентов.

Таким образом, есть филогенетическая предрасположенность к агрессии у мужчин, что, однако, не исключает возможных влияний со стороны культуры в рамках конкретного общества на формирование поведения индивидов обоих полов.

Превалирующей ориентацией в современной экспериментальной литературе по данной проблеме является своеобразный вариант теории социального научения с акцентом на изучение процессов имитации и дифференцированного подкрепления соответствующих каждому полу образцов поведения. Этими вопросами в зарубежной психологии занимается сегодня А. Бандура, а также ряд его учеников. Особое внимание уделяется при этом выяснению роли стереотипов, используемых родителями в процессе воспитания детей.

Кроме отмеченной, существует и ряд других теоретических ориентаций - ситуативная, эволюционная, а также такой подход, который связан с проверкой индивидуальных особенностей личности - ее привычек, ценностных ориентаций и других.

При этом ситуативная перспектива выявляет сиюминутные контекстуальные переменные, обусловливающие выражение агрессии, а эволюционный подход идентифицирует главным образом саму практику воспитания детей, способствующую формированию агрессии у мальчиков и девочек. Проводившиеся в этих рамках исследования показали, в частности, что независимо от того, имеется или нет у мальчиков биологическая предрасположенность к агрессии по сравнению с девочками, эти различия могут быть сведены к минимуму посредством социализации. Это может достигаться, например, путем изменения значения самого понятия мужественности, удаления из совокупности составляющих его черт агрессивности и осуществления сходной социализации для детей обоего пола.

Трудно во всем согласиться с авторами этой идеи, особенно с их утверждением о необходимости стирания существенных различий в процессах взросления мальчиков и девочек. Психологи и социологи многих стран мира и без того предостерегают нас сегодня против чрезмерной феминизации представителей сильного пола. Не вдаваясь в детали этого весьма актуального и дискуссионного вопроса, отметим, что мальчики и девочки, конечно же, должны воспитываться по-разному. Особенности их социализации связаны со спецификой тех ролей, для которых они предназначены, тех социальных ролей, к которым они должны быть готовы при вступлении во взрослую жизнь. Идеал, с одной стороны, мужественности и, с другой, - женственности. Это - бесспорно. Иное дело, что мужественность ни в коей мере не должна отождествляться с культом жестокости, насилия. Тем не менее подобные отрицательные качества усердно насаждаются в последние десятилетия через кино, телевидение, массовую литературу Запада путем восхваления героя-супермена как образца современного человека вообще. Практика показывает, что и женщины могут развиваться сегодня в аналогичном духе, и примеров тому более чем достаточно. С другой стороны, имеются многочисленные случаи, когда сильный пол социализирован таким же невраждебным, как и прекрасная половина.

Все это доказывает положение о том, что связь половых различий с агрессией не всегда прямолинейна и раз и навсегда дана. Но игнорировать ее также нельзя. Решающая роль в распространении большей агрессивности у мужчин принадлежит, по-видимому, традиционной социализирующей практике, которая воспитывает специфическую приверженность к тем или иным стереотипам поведения.

Этой практике необходимо противопоставить иной, альтернативный вариант социализации, в котором отсутствовали бы такие различия. Но о том, как же конкретно это будет выглядеть, западные ученые не говорят почти ничего. Мало констатировать лишь факт господства в том или ином обществе каких-то конкретных стереотипов; следует, по-видимому, объяснить, почему именно эти стереотипы становятся официально приемлемыми, воспроизводимыми и постоянно тиражируемыми.

Сама социализирующая практика - продукт и одновременно элемент всей системы господствующих экономических, политических и т.д. отношений, и заменить ее противоположной, воспроизводящей качественно иные нормы поведения вот так сразу нельзя, не посягая на саму эту систему.

Важно то, однако, что проблема поставлена, что намечается переход от традиционных представлений о только биологической заданности половых дифференциаций в агрессии к признанию идеи о необходимости учета и социально-культурных компонентов при изучении этих различий.

Итак, при изучении такого сложного феномена поведения, как агрессия, особенно в экспериментальных условиях, ни в коей мере не следует абстрактно подходить к личности наблюдаемого. Каждый человек имеет собственную "индивидуальную историю" агрессивных актов - представления об их правомерности и эффективности, приобретенные образцы реагирования в тех или иных обстоятельствах и т.д. Иногда степень этих различий может доходить до максимума, в других случаях - смягчаться или вообще элиминироваться. Ситуационные факторы часто взаимодействуют с теми или иными социально-классовыми, групповыми и индивидуальными пристрастиями и интересами, привычками и стереотипами людей в отношении, например, к женщине, половым ролям и ориентациям, что суммирует и отражает все множество богатого опыта социализации.

Исследователи не могут и не должны не учитывать пол и субъектов агрессии, и тех индивидов, на которых она направляется, и также самих ученых, если речь идет об их экспериментах в лабораториях.

Таким образом, для правильного обобщения результатов тех или иных наблюдений необходимо учитывать ориентации субъекта, то есть мужчина это или женщина, его сексуально-ролевое отношение, что очень часто является важным опосредующим фактором в выражении агрессии.

Другим тесно связанным с субъектом фактором является расовая принадлежность индивидов.

Расовая принадлежность индивидов

В 70-80-e годы в США стали активно изучать влияние этих различий на межличностную и групповую агрессию. Одним из побудительных мотивов, приведших к оживлению таких исследований, явилось резкое обострение расовых конфликтов, а сама эта проблема стала одной из наиболее актуальных для ряда капиталистических государств. Как отметил исполнительный директор Национальной ассоциации за прогресс цветного населения США Бенджамин Хукс, "расовая ненависть сейчас сильнее, чем когда бы то ни было. Дело в том, что началась новая эра соревнования за рабочие места, за влияние и власть. Негритянское население ныне - это люди, которые могут претендовать на вашу работу, могут жить с вами по соседству и т.д. Путь к этому был долог. Но все равно результат - не более чем намек на равноправие".

На почве обострения этих противоречий растет число нападений, вызванных межнациональной ненавистью. Эта цифра увеличилась в 1986 году по сравнению с 1980 годом с 99 до 276 случаев в год (по Нью-Йорку). Причем и эти данные неполные. Например, полицейская служба того же Нью-Йорка сообщает, что число таких происшествий только за последние месяцы 1987 года достигло десяти раз в неделю вместо четырех.

Забывая порой о том, что расовая проблема не исчерпывается отдельными, хотя и достаточно частыми, случаями столкновений, что в основе ее лежат глубокие социальные различия между белыми и цветными гражданами ряда государств, западные исследователи концентрируют свое внимание главным образом на психологической подоплеке таких конфликтов, выясняя истоки различного рода этнических предубеждений и их влияние на агрессию. Большинство ученых сходятся сегодня во мнении о том, что предубежденные люди с большей вероятностью будут вести себя враждебно в отношении членов тех групп, к которым они испытывают неприязнь.

Сравнивая современный этап взаимоотношений между белыми и черными, а также их отношения к представителям собственной расы, американские специалисты отмечают наметившиеся здесь значительные изменения по сравнению с традиционными, глубоко укоренившимися нормами прошлого. Так, с их точки зрения, представители белых утратили во многом свою антинегритянскую предвзятость и встали на позиции эгалитарного взгляда на расы. Но есть некоторые свидетельства, что ранее сложившиеся отрицательные стереотипы все еще могут быть распространены.

Что же касается черных, то им, как полагают, удалось развить новое для них чувство расовой гордости и одновременно - враждебности в отношении белых, что привело в свою очередь к некоторым изменениям в образцах агрессивного поведения. "Мы можем заключить, - пишет, в частности, Р. Роджерс из Алабамского университета, - что люди, сохранившие предубеждения - и черные, и белые, ведут себя одинаково агрессивно".

Данные Р. Барона, Э. Доннерштейна и других ученых показали, что во многих случаях представители белых проявляют гораздо меньше прямой враждебности по отношению к потенциальным жертвам среди негров, чем к согражданам своего цвета кожи. Такое, если можно выразиться, более мягкое отношение к представителям другой расы некоторые авторы обозначили понятием обратной дискриминации, отметив при этом, что со стороны черных она не наблюдается. Получается, что представители обеих рас действуют в таких случаях как бы в противовес со своими старыми, традиционно сложившимися стереотипами отношений. Так, если для белых обычным поведением в предшествующие времена была дискриминация, то сегодня они якобы всячески стремятся избежать этого и относятся к черным значительно менее враждебно, чем к белым. При этом эксперименты, проводившиеся многими западными учеными в лабораторных условиях, выявили, что расовые предубеждения все больше и больше вытесняются эгалитарными взглядами как наиболее социально приемлемыми.

Для черных же граждан США исторически утвердившейся нормой межрасового поведения было всегда сдерживание агрессии в отношении к белым. Теперь негры относятся к ним с большей воинственностью и даже открытой враждебностью. Выходит, таким образом, что и те и другие, хотя и по-разному, как бы отказываются от глубоко укоренившихся в их сознании стереотипов прошлого.

Ограничиваясь часто лишь фиксацией тех результатов, которые были получены в рамках лабораторных исследований, зарубежные авторы не стремятся порой вскрыть реальные истоки ряда действительно наметившихся изменений в осознании традиционных норм межрасовых взаимоотношений. Такая узкая и однобокая подача фактов может логически привести, однако, к выводам, на основе которых могут возникнуть новые предубеждения. А ведь против них выступают сами же эти исследователи. Может показаться, к примеру, что белые в сегодняшней Америке отказались от традиционных норм расизма, черные же относятся к ним воинственно. Отсюда, мол, и причины нынешних столкновений между ними.

Разумеется, прямо об этом говорится не всегда, но возможность для такого заключения открывается, а следовало бы вскрыть корни расизма, традиционно присущего американскому обществу, глубоко уходящие в почву самой истории, культуры и образа жизни США. Надо было бы показать, что в последние десятилетия, и особенно после второй мировой войны, здесь действительно наметился определенный прогресс. Этому способствовал ряд мер, в том числе и принятие верховным судом США в 1954 году решения о десегрегации всех государственных школ и допуск темнокожих к управлению рядом городов - Вашингтона, Чикаго, Детройта, Филадельфии и других.

Эти хотя и ограниченные, но реальные успехи привели к росту самосознания значительной части американских черных, которые вроде бы получили, наконец, свободу считаться полноправными гражданами. Однако социальная пропасть между белыми и неграми по-прежнему остается значительной, примером чему служит громадная разница в доходах. Так, разница в среднем доходе чернокожего и белого в 1985 году составляла 56 процентов. Безработица среди негритянской молодежи с 25 процентов в 1960 году выросла до 40 процентов в 1985 году. Все это толкает афроамериканцев к активному продолжению борьбы за свои гражданские права против расизма и социального неравенства. А подается это нередко как взрывы необузданной враждебности черных.

Итак, в лабораторных исследованиях были получены следующие результаты: действуя на основе новых норм межрасовых взаимоотношений, белые проявляют большую агрессивность к согражданам своего же цвета кожи, чем по отношению к черным (что было названо обратной дискриминацией). Что же касается последних, то они оказываются более агрессивны в отношении белых. Такого рода результаты были обнаружены в условиях отсутствия эмоционального возбуждения, словесных оскорблений или каких-либо иных провоцирующих стрессовых факторов.

В том же случае, когда все эти условия были налицо, воспроизводились реакции старых образцов, более традиционных норм межрасовых взаимоотношений.

Зарегистрированная в экспериментах высокая степень агрессии, проявляемой национальными меньшинствами к своим же соплеменникам, согласуется, по мнению ряда авторов, с полицейскими отчетами о преступлениях среди этой категории американцев. Так, в течение нескольких последних десятилетий нормы смертности среди негров, убивавших друг друга, приблизительно в 8-10 раз превышают эти же данные для белых групп населения. Отсюда делается вывод о том, что у афроамериканцев все еще отсутствует уважение к представителям своей расы и что большая часть их враждебности направляется по-прежнему на других черных. Такой парадокс многие психологи интерпретируют как конфликт между новыми воинственными нормами и остатками расового гнета.

Под влиянием гнева, словесных оскорблений и других провоцирующих факторов происходит как бы своеобразный регресс к более ранним и привычным способам реагирования, при которых белые относятся более нетерпимо к неграм: те же традиционные образцы дискриминации черных. Такое поведение было названо американскими психологами регрессивным расизмом.

Не считая фрустрацию главной детерминантой человеческой агрессии, ряд ученых полагают тем не менее, что в данном случае с ее помощью можно объяснить некоторые аспекты межрасовых столкновений. Так, если одна группа людей постоянно испытывает угнетение и издевательства со стороны другой, то первая становится враждебной по отношению ко второй. Изучение неприязни, проявляемой неграми, показывает, что она растет по мере того, как нецветное большинство продолжает выступать для них в качестве источника постоянной фрустрации. Как считают Гриффин и Роджерс, понятие регрессивного расизма и было введено для того, чтобы показать возможность замены новых норм межрасовых взаимоотношений (которые могут и не всегда быть полностью усвоены индивидами) старыми, более традиционными образцами поведения в условиях эмоционального возбуждения экспериментируемых.

Учитывая специфику нынешних социальных ритмов жизни, трудно предположить, однако, возможность такой ситуации, когда и белые и цветные оказались бы в абсолютно стерильных условиях, в которых отсутствовали бы какие-либо провоцирующие факторы. Поэтому все рассуждения об обратной дискриминации кажутся нам приемлемыми только для лабораторных нужд, а не для объяснения реальных межрасовых взаимоотношений. Здесь, по-видимому, по-прежнему во многом еще господствуют нормы регрессивного расизма. Это тем более справедливо, если учесть тот факт, что описываемая зарубежными специалистами "хроническая фрустрация", которую испытывают черные от белых, является пока не достоянием глубокой истории, а все еще реалией сегодняшних дней.

Определенное место в изучении межрасовой агрессии занимают вопросы, связанные с возможностью ее регулирования и контроля. Речь здесь идет главным образом о механизмах, которые сдерживают межрасовые столкновения, и тех, которые способствуют их возникновению.

Опираясь в целом на основные принципы социального научения, Э. Доннерштейн, С. Прентис-Дунн, Л. Уилсон и другие ученые считают, что враждебные акты могут быть нейтрализованы либо ожиданием общественного осуждения, либо опасением расплаты. Все, что уменьшает этот риск, растормаживает агрессию. Одним из таких условий Э. Доннерштейн считает, в частности, анонимность в отношениях с предполагаемой жертвой.

Еще А. Бандура в 1973 году писал о том, что, "уменьшая страх обнаружения и наказания, анонимность в значительной мере способствует противоправному поведению". У Доннерштейна такой возможностью является также отсутствие в прошлом каких-либо контактов между агрессором и потерпевшим. Наоборот, если последнему был заранее известен нападающий, то может свершиться отмщение.

Проделанные в таком направлении лабораторные эксперименты показали, что в условиях отсутствия анонимности белые "агрессоры" демонстрировали значительно меньше прямой враждебности к черным и больше - к белым. При этом они испытывали куда больший страх перед предполагаемыми контрдействиями негров, нежели белых. Хотя в случае гарантии анонимности и отсутствия у потерпевшего возможности опознать нападающего и затем осудить или наказать его на долю негров обрушивались более интенсивные акты агрессии, чем на белых.

Эти результаты показывают, что американское большинство всем своим жизненным опытом обучено испытывать чувство страха перед возможным отмщением со стороны черного меньшинства в отсутствие анонимности.

Итак, к переменным, обеспечивающим сдерживание межрасовых столкновений, американские психологи относят потенциальное прямое или косвенное осуждение, угрозу расплаты за содеянное, наблюдение неагрессивных моделей такого поведения, отношения подобия между членами внутри и вне расовой группы, к которой принадлежат индивиды, и т.д.

Что имеется в виду под потенциальным осуждением? Так как белые подписываются под эгалитарными расовыми нормами, они вправе ожидать и осуждения за их нарушение. Вполне в духе теории социального научения и модернизированного варианта гипотезы фрустрации выглядят и утверждения о том, что страх перед возможной расплатой за содеянное тоже способствует предотвращению преступления.

Некоторые ученые отмечают, однако, что такого рода условия сдерживают только прямые, открытые виды агрессии и потому обладают ограниченной ценностью для контроля и регуляции межрасового насилия. Они порой даже содействуют возрастанию других, непрямых видов ее проявлений.

Определенное место в анализе механизмов сдерживания межрасовой агрессии занимают исследования о роли болевых сигналов, поступающих со стороны жертвы в момент враждебного акта. Получены данные, что такие сигналы выполняют свою роль в том случае, если страдания потерпевших вызваны непосредственно нападением агрессора. Причем эти сигналы уменьшают уровень последующих атак. Исключением здесь является лишь такая ситуация, когда нападающий был спровоцирован самой же жертвой. В таком случае ее боль и страдания будут усиливать агрессию безотносительно к расе. Обработка анкет, использованных в одном из экспериментов, показала, что "замещающее эмоциональное возбуждение было сильнее по отношению к представителям аналогичной с "агрессором" расы".

Иначе говоря, белые экспериментируемые более эмоционально откликались на обратную связь, поступающую от белых, и были относительно равнодушны к таким же сигналам от черных испытуемых.

Выводы, к которым приходят американские специалисты, звучат довольно пессимистически: "И черные, и белые все еще высоко чувствительны к расе жертвы"; "печально, но ни белые, ни черные не жалуют другую расу эгалитарным обращением" и т.д.

Фиксируя факт наличия угрожающих предубеждений у представителей большинства и меньшинства в их отношениях друг с другом, западные ученые не могут пока предложить ничего обнадеживающего для поиска реальных механизмов сдерживания межрасовой агрессии.

Негативные факторы окружающей среды

Наряду с изучением сущности внутриличностных факторов (пол, возраст, расовая принадлежность субъекта и т.д.) в работах 70-80-х годов определенное место занимает изучение специфики влияния на агрессию окружающей человека среды.

Осознавая угрожающий характер современной экологической ситуации, многие ученые обращаются к поискам причин ее обострения, стремясь наметить действенные меры, позволяющие связать дальнейший прогресс человечества с бережным отношением к природе.

В 70-80-е годы многие специалисты все чаще высказывают мнение о необходимости не только экологизации мировоззрения, но и пересмотра всей традиционной экономики, политики, социологии и психологии с учетом качественных изменений во взаимодействии общества и биосферы.

Именно в этот период сформировались и получили широкий общественный резонанс те работы, в которых прослеживается влияние кардинальных изменений среды обитания на человеческий компонент всей экосистемы. Было замечено, в частности, что загрязнение воды, воздуха, почвы, шум, дальнейшее увеличение числа больших городов отрицательно воздействуют на умственное и физическое здоровье людей. Некоторые ученые попытались даже проследить влияние этих негативных факторов окружающей среды на обострение социальной напряженности, рост преступности, насилия и агрессии в современном мире, трактуя многие из этих явлений как "болезни современной цивилизации".

В работах Р. Барона, Д. Зилманна, Дж. Карлсмита, Ч. Мюллера и других проводится идея о том, что агрессия никогда не возникает в вакууме и что ее существование во многом обусловлено некоторыми аспектами окружающей естественной среды, которые "провоцируют ее возникновение и влияют на форму и направление ее проявлений".

Среди таких стрессоров они выделяют физические, к которым относят шум, жару, загрязнение воздуха и т.д., и межличностные, включающие в себя территориальное вмешательство, нарушение персонального пространства, высокую плотность проживания людей.

Однако лабораторные эксперименты, а также многочисленные социальные наблюдения показывают, что эти стрессоры не всегда производят одни и те же эффекты. Например, шум, жара и чрезмерная скученность людей в определенных условиях вообще не влияют на агрессию. Поэтому если в ряде работ 60-х годов делались выводы о прямой зависимости между ней и рядом факторов среды, то в 70-80-е годы строятся более сложные теоретические модели, описывающие взаимосвязь между этими двумя переменными.

Большинство специалистов приходят к выводу, что наличие стрессора, как среды, так и межличностного, оказывается явно недостаточным для возникновения агрессивного поведения личности. При этом американские ученые разрабатывают своеобразные модели, предусматривающие здесь самые различные варианты взаимосвязи и взаимодействия.

Вариант I. Многие стрессоры среды вызывают состояние эмоционального возбуждения, которое, как считает, к примеру, Ч. Мюллер, может выступать в роли генерализирующего мотива всего последующего поведения. Этот, по его словам, драйв имеет наибольший эффект на доминирующую реакцию индивида. Поэтому если человек был предрасположен действовать агрессивным образом, то переменная среды как бы "взвинчивает", электризует его, подталкивая к такому поведению.

Экспериментально этот вывод может быть проиллюстрирован на следующем примере. Американские психологи взяли две группы испытуемых, одной из которых был предложен шум на уровне 45 децибел, который воспринимается индивидами относительно спокойно. Другая группа подверглась действию шума в 60 децибел - возбуждающего, но не раздражающего. Перед этим каждой из групп был продемонстрирован фильм либо агрессивного, либо противоположного характера. После чего им было предложено проэкзаменовать друг друга с помощью применения электрических ударов небольшой силы за неправильный ответ. Индивиды, которым показали киноленту агрессивного характера и на которых обрушился шум на уровне 60 децибел, проявили несравненно большую степень враждебности, чем те, которым был показан тот же фильм, но которые подверглись при этом воздействию нераздражающего шума. Такого эффекта не возникало после просмотра качественно иного по содержанию фильма.

Вариант II. Ряд исследователей свидетельствуют, что воздействие стрессоров среды может привести к перегрузке стимулов, в результате чего индивид оказывается как бы ошеломлен, а значит, и не способен эффективно перерабатывать поступающую в мозг информацию. Это вынуждает его активно приспосабливаться к ситуации. Если данный процесс проходит успешно, стрессор, скорее всего, не вызывает агрессию. В противном же случае, когда адаптация протекает с большими трудностями, человек может либо вообще пропустить, либо неадекватно проинтерпретировать смысл поступающих извне сигналов. Такие неадекватные восприятия могут раздражать личность и толкать ее к вызывающему поступку.

Вариант III. Стрессор может помешать совершающемуся в данный момент действию. Это способно оказать угнетающее воздействие на индивидов, вызвать у них ощущение безысходности. Уже сама фрустрация может привести к агрессии, Кроме того, потеря контроля над ситуацией часто становится добавочной мотивацией для индивида, стремящегося вновь обрести свое влияние. Часто это осуществляется именно в форме агрессии.

Вариант IV. Стрессоры среды делают человека раздражительным и создают своеобразное ощущение дискомфорта. Многие специалисты экспериментально демонстрируют такую зависимость. Однако Р. Барон и П. Белл пытаются доказать, что отношение между негативным эффектом и агрессией можно представить в виде своеобразной кривой. Так, до определенной точки негативный стрессор, жара к примеру, увеличивает враждебность, но как только эта точка достигнута и даже превышена - отрицательный раздражитель становится настолько силен, что индивиды всячески стремятся избавиться от него и переходят от агрессии к инструментальному поведению. Если при этом дискомфорт уменьшается, враждебность резко падает.

Итак, при рассмотрении данного вопроса западные психологи приходят к следующим выводам:

1) стрессоры среды не увеличивают прямо и однозначно степень агрессивности;

2) они могут влиять на нее лишь в том случае, когда: а) возбужденный таким образом индивид как бы заранее был предрасположен к нападению, б) нарушается способность личности к адекватной переработке получаемой ею информации, в) прерывается осуществляемое в данный момент поведение;

3) физические стрессоры увеличивают степень враждебности лишь до определенного предела, после которого она резко падает по мере того, как замещающие ее инструментальные акты устраняют негативные последствия действий стрессора.

Характеризуя модель описания важнейших механизмов взаимодействия между физическими факторами среды и агрессией, следует заметить, что применительно к характеристике изолированного индивида она имеет определенную объяснительную значимость. Представленные в ее рамках возможные варианты воздействия шума, жары и т.д. на человеческое поведение отличаются экспериментальной выверенностью.

Однако вопрос о переносе полученных в экспериментах данных (оформленных затем в различных вариантах теоретической модели) на реальные процессы социальной действительности вряд ли может быть решен утвердительно. Это в некоторой мере снижает значимость полученных результатов.

Приведем только один пример того, к чему могут привести подобного рода экстраполяции. В конце 60-х начале 70-х годов в США было отмечено резкое возрастание масштабов социального протеста со стороны неимущих слоев населения страны. На борьбу за свои гражданские права поднялись тысячи и тысячи белых, негров и цветных граждан. По времени эти события совпали с необычайно знойной погодой, установившейся тогда почти во всех штатах. "Длинное жаркое лето" - под таким названием вошли эти события в американскую историю.

Ссылаясь на мнение известных специалистов, все газеты США писали о том, что решающую роль в возникновении этих "бунтов" сыграла жара, ибо длительная подверженность людей таким высоким температурам (27-32 градуса по Цельсию) подрывала якобы их обычное самообладание, увеличивала раздражительность и способствовала росту коллективного насилия.

Уже в конце 70-х годов Р. Барон и В. Рансбергер вновь обращаются к рассмотрению событий "жаркого лета". Сопоставляя график отмеченных тогда температур с числом выступлений, они обнаруживают, как им кажется, отношение по типу кривой, той самой, которая была выявлена ими еще в лабораторных исследованиях. У них получилось, что сначала возрастает количество "бунтов", а затем оно резко падает после достижения пика высокой температуры.

Не ясно, однако, каким образом максимум жары приводит к резкому снижению числа выступлений. Ведь согласно выводам этих же авторов, полученным в экспериментальных условиях, агрессия резко падает только в том случае, когда замещающее ее инструментальное поведение уменьшает испытываемое индивидами ощущение резкого дискомфорта. Ведь в лаборатории, где индивиды хорошо осознают временный характер действия раздражителя, это понятно. Но как быть с реальными людьми, подверженными длительному воздействию изнуряющей духоты? Вряд ли у них есть хоть малейшая надежда на уменьшение состояния дискомфорта. Это особенно касается тех многочисленных представителей неимущих слоев, для которых недоступны ни бассейны, ни кондиционеры. Бегство от стрессоров в данном случае для них просто бесполезно, а замещающее агрессию инструментальное поведение, призванное уменьшить вызванные этой жарой неудобства, будет неизбежно блокироваться. Поэтому вряд ли стоит связывать падение числа выступлений именно с наступлением высшей точки действия раздражителя.

Не умаляя провоцирующего характера температурных колебаний, не стоит, по-видимому, полностью подменять анализ социально-экономических причин такого рода событий ссылками на жару, шум и другие факторы среды.

Еще менее изученным является вопрос о влиянии на агрессию межличностных стрессоров, к которым относят: а) территориальное вмешательство, б) нарушение персонального пространства, в) высокую плотность населения.

Работ по этой проблематике пока немного, да и в тех, которые имеются, постоянно проводится мысль о необычайной сложности установления прямой зависимости между агрессией и этими факторами. При этом ссылки идут главным образом на групповую природу межличностных стрессоров, что не позволяет якобы строго и однозначно предсказывать возможные последствия влияния каждого из них на человеческое поведение. Тем самым затрудняется контроль за этими стрессорами, а выдвигаемые западными специалистами меры по обузданию вызываемой таким образом агрессии становятся уязвимыми по многим позициям.

Рассмотрим, как описывается влияние каждого из этих факторов в современных исследованиях.

Территориальное вмешательство. В советской философской литературе получили достаточно широкое освещение, а также были подвергнуты критическому анализу распространенные в 60-70-е годы на Западе концепции Р. Ардри, Д. Морриса и Д. Стеа о территориальном императиве. В них человек трактуется как существо, которое должно для своего нормального функционирования обладать строго фиксированным жизненным пространством. Обладание им, считает, в частности, Ардри, жестокий императив, он лишь в некоторой мере модифицируется в условиях современной цивилизации и оказывается основой стабильности и процветания общества, а детерриторизация - соответственно причиной всех жизненных невзгод.

Аналогичные идеи мы находим и у Морриса, который считал все человеческие аномалии результатом отсутствия у людей оптимальных пространственных норм.

Большой резонанс получили также в свое время за рубежом взгляды П. Ванден Берга, видевшего в территориальности основу человеческой агрессивности.

Сегодня такие взгляды переосмысливаются и большинством западных авторов.

Было бы неверно, однако, отождествлять процесс переосмысления этих идей с полным отказом от них. В настоящее время зарубежные специалисты признают, что не все животные виды территориальны, что люди вполне могут принимать других на своем пространстве, не прибегая при этом к открытой агрессии, и что, наконец, они в течение какого-то времени делят его с посторонними.

Мало кто из западных исследователей агрессии признает сегодня утверждение Ардри о том, что люди движимы инстинктивными факторами - атавизмами их биологической природы. Сформулированная этим австрийским антропологом концепция о территориальном императиве не находит достаточно серьезной поддержки в широких кругах академической общественности. И все-таки одной из наиболее важных в этом спектре проблем по-прежнему остается выяснение того, "какая часть нашего повседневного поведения связана и находится под влиянием человеческого эволюционного прошлого".

Исследования, ставящие своей целью выяснение связи между территориальностью индивидов и агрессией, сегодня очень немногочисленны. Среди авторов, работающих в этой области, можно назвать С. Барски, Л. Лефебра, М. Пассера, Б. Швартца.

В их книгах выдвигаются и анализируются понятия первичной и вторичной территории. Под первичной разумеют область, принадлежащую и используемую исключительно одной личностью или первичной группой (здесь индивиды, как правило, не подвергаются угрозам со стороны посторонних, чувствуют себя в большей безопасности, расслаблены, доброжелательно настроены и менее скованы; свое пространство они защищают от какого бы то ни было нежелательного вторжения извне).

Вторичная территория играет менее важную роль в жизни человека. Кроме того, как утверждают некоторые авторы, она более доступна для других, менее протяженна по сравнению с первичной.

По мнению Б. Швартца и С. Барски, индивид осуществляет меньше контроля над этими областями и, как правило, владеет вторичной территорией в течение менее продолжительного срока. Однако именно здесь, как заявляют они, чаще всего дают о себе знать доминирование и агрессия.

Ученый А. Эссер полагает, что если физическое столкновение имеет место на нейтральной территории, то поединок обычно заканчивается победой доминирующего в конкретной иерархии индивида; если же столкновение происходит на чьем-либо более или менее фиксированном пространстве, то в 85 процентах случаев выигрыш приходится на долю того, кто постоянно проживает здесь, причем независимо от субординации.

Особенно часто объектом рассмотрения американских и западноевропейских специалистов становятся различные спортивные состязания. Можно даже сказать, что большая часть всех выводов, касающихся влияния вторичных территорий на человеческое поведение, получены именно в этой области. Подавляющее большинство авторов обнаружили, что спортивные команды выигрывают значительно больше игр у себя дома, чем в гостях. В этом и проявляется, на их взгляд, эффект вторичного пространства, суть которого они видят в том, что свое поле, площадка и т.д. как бы придают силу их обладателю, способствуя возникновению ярко выраженного наступательного поведения в его инструментальной форме. Это преимущество хозяев территории известно настолько хорошо, что постоянно учитывается различного рода дельцами за рубежом при заключении сделок.

Итак, выводы, к которым приходят ученые, можно свести кратко к следующему: у себя "дома" индивиды находятся в большей безопасности, располагают большим влиянием, более склонны к соперничеству, а иногда и более агрессивны.

Почему так происходит? Большинство авторов считают, что это дело дальнейших исследований, призванных восполнить многочисленные пока пробелы в данной области.

Так же мало сегодня и работ, касающихся выяснения связи между так называемым личным пространством, его границами и их нарушениями, с одной стороны, и агрессией, с другой. Здесь имеется в виду другой, существующий наряду с первичным и вторичным, вид свободного пространства, представляющий собой как бы воображаемую границу вокруг индивида, за пределы которой никто не может выйти. Любые пересечения этой незримой границы могут заставить человека броситься в бегство, вызвать у него чувство возмущения или же помешать нарушителям в исполнении их задач.

Американский психолог из Милуоки Чарльз Мюллер показывает, что такое нарушение может привести к агрессии главным образом по двум причинам. Во-первых, появляющееся при этом возбуждение будет всячески способствовать выполнению индивидом доминирующей реакции, если же такой доминантой в поведении является враждебность, то можно предположить возможность со стороны индивида отыскать облегчение в такого рода агрессивной реакции.

Во-вторых, такое поведение может выступить в роли инструментального. Это, по мнению Мюллера, произойдет в том случае, если человек не сможет никакими своими другими действиями избавить себя от излишнего стресса. Так, если при нарушении личного пространства возможность бегства полностью блокируется, индивид может прибегнуть к прямой агрессии.

Ясно, что подобные ситуации вовсе не обязательно завершаются нападением со стороны пострадавшего. Оно здесь выступает только как одна из возможных реакций личности и проявляет себя лишь в том случае, когда исчерпан весь арсенал альтернативных ответов. Исключение составляют случаи с необычайно разгневанными индивидами, для которых, согласно Мюллеру, агрессия является доминирующим мотивом, а также те, кто обладает своеобразной "агрессивной историей".

В ряде исследований было установлено, что различные люди по-разному переживают нарушение их личного пространства и возникающее как следствие этого состояние телесной близости. Одно из возможных объяснений этого факта основывается на сравнении главных функций межличностного дистанцирования. Показывается, что здесь возможны два варианта - либо позитивно окрашенное притяжение, интимность, либо ассоциация с угрозой применения силы и доминированием. Как оказалось, разгневанные и обладающие своеобразной "агрессивной историей" люди воспринимают подобную близость именно как угрозу и стремятся по мере возможности предотвратить или избежать ее. Склонные к насилию, они отличаются, как считает Мюллер, завышенными по сравнению с другими индивидами требованиями в отношении личного пространства. Для иллюстрации этого вывода Мюллер ссылается на многочисленные исследования, проводившиеся в федеральных тюрьмах США и ФРГ.

Спрашивается, ведет ли предрасположенность к враждебности к появлению завышенных требований в отношении личного пространства или же само наличие у человека этих кажущихся аномальными по сравнению с другими людьми территориальных границ вынуждает его прибегать к частым насильственным нападениям?

Прямого ответа на этот вопрос мы так и не находим в работах по данной проблематике, хотя отдельные авторы высказывают ряд догадок и склоняются скорее в пользу первого предположения. Аргументация здесь чаще всего опирается на результаты исследований среди заключенных, и поэтому она вряд ли может быть перенесена без соответствующих оговорок на всех других индивидов.

Основным направлением исследований становится сейчас стремление некоторых авторов определить личное пространство у индивидов с "агрессивной историей" и попытаться экспериментальным путем манипулировать с возникающими у них состояниями гнева и раздражения. После этого производятся замеры индивидуальных пространственных границ.

Первые полученные здесь выводы показывают, что возмущенные и оскорбленные субъекты обнаруживают необычайно высокие требования в отношении личного пространства, а также то, что такие границы оказываются несравненно большими у тех индивидов, которые склонны к насилию.

Высокая плотность. Под высокой плотностью населения западные исследователи понимают большое количество людей на относительно малом пространстве. Гораздо больше работ за рубежом посвящены влиянию эффекта высокой плотности населения на поступки и действия людей, в том числе и враждебные.

Следует заметить, что в работах 60-х начала 70-х годов это влияние бесспорно считалось негативным. При этом большинство ученых опиралось главным образом на данные, полученные при изучении животных, на которых такой фон действительно оказывает неблагоприятное воздействие.

Такие специалисты, как Дж. Кэлхун, К. Саузвик и Р. Микитович, обнаружили, что высокая скученность оказывает сильное воздействие на крыс, мышей и некоторые виды обезьян, повышая у них уровень агрессии.

Опираясь на эти эксперименты, некоторые авторы попытались рассмотреть по аналогии ряд явлений в обществе и обнаружили, как им казалось, то, что многие симптомы из животного мира очень напоминают те проблемы, с которыми мы сегодня сталкиваемся в больших городах, - высокая детская смертность, сексуальные отклонения, преступность, распространение ряда болезней и т.д. и т.п.

Иные ученые стали даже утверждать, что существует строгая взаимозависимость между скученностью индивидов и всеми вышеперечисленными отрицательными последствиями. Причем чем она выше, тем больше социальная патология.

Отдельные специалисты дошли даже до того, что полностью отождествили современные условия обитания людей с ситуацией зверинца, деформирующей и делающей невозможной нормальную человеческую жизнедеятельность.

В нашей литературе эта позиция была подвергнута основательной и аргументированной критике. Было показано, в частности, что первичной причиной указанных социальных бед является не скученность людей, что она сама обусловлена общественным неравенством, порождаемым капитализмом, который оказывается не в состоянии решить проблемы крупных городов. Буржуазные же идеологи стремятся представить их не как продукт этого строя, а как результат действия каких-то иных, в том числе и биологических, факторов.

Примерно с середины 70-х годов начался кардинальный пересмотр подобных представлений. По этому поводу канадский исследователь Дж. Фридмен пишет: "Нам говорили в течение ряда лет, что скученность вызывает напряжение, агрессивность, умственную болезнь, преступления и даже войну. Однако результаты последних исследований показывают, что все это не так. Скученность, проживание или работа в условиях высокой плотности населения не всегда плохо воздействует на людей. Крысы, мыши, цыплята и другие животные испытывают ужасные последствия от скученности, но люди - нет"; "люди точно так же живут и действуют в условиях скученности, как и в нормальных условиях, и не проявляют при этом какой-либо физической или умственной патологии".

Другой крупный знаток в этой области Ч. Мюллер считает, что влияние высокой плотности на человеческое поведение гораздо менее ясно, чем у животных, и его последствия необходимо самостоятельно изучать в обществе, не перенося на него автоматически результаты, полученные при экспериментах с другими видами.

Некоторые авторы предложили уточнить смысл и значение ряда исходных понятий, используемых при описании исключительно человеческого поведения, и даже внести ряд новых, которые были излишни при изучении действий животных. Так, по мнению Д. Стоколза, необходимо различать плотность населения как объективный показатель количества индивидов на единицу пространства и скученность, то есть субъективно-психологическую реакцию на стресс. При этом высокая плотность является необходимым, но недостаточным условием для того, чтобы возникло состояние скученности. Здесь должен присутствовать целый ряд дополнительных условий - перегруженность стимулами, нарушение персонального пространства, негативные раздражители, отсутствие контроля и т.д. Все они, по мнению ученого, очень близки по своей природе к тем переменным, которые влияют на проявления человеческой агрессии.

Другое такого рода уточнение было сделано К. Лоо, который предложил различать плотность территориальную (когда изменяется площадь при том же количестве находящихся в нем индивидов) и социальную (когда иным становится число индивидов в данном фиксированном пространстве). При этом, подчеркивает ученый, само присутствие новичков оказывает сильное воздействие на многие виды социального поведения, в том числе и преступного. Таким примером, по его мнению, являются действия людей в больших группах, когда ощущение анонимности и деиндивидуализации способствует возрастанию уровня агрессии.

Какое же влияние на нее оказывает плотность населения? Наиболее полно этот вопрос представлен в работах Дж. Фридмена, его коллег и учеников С. Клевански, П. Эрлиха и других.

Первые эксперименты Дж. Фридмена (в начале 70-х годов) были направлены на то, чтобы показать, что нахождение в ситуации скученности имеет губительные последствия. Были взяты две группы испытуемых (одна в обычных условиях, а другая - в состоянии скученности). Их членам было предложено решить ряд задач различной степени сложности. Результаты анализа показали, что высокая плотность существенно влияет на качество ответов.

Учитывая, однако, тот факт, что скученность все же оказывает довольно сложное воздействие на определенные виды социального поведения, Фридмен и его коллеги в следующей серии своих исследований сосредоточили внимание на влиянии высокой плотности на агрессивность, конкуренцию и те или иные чувства, возникающие в группе людей. Вывод был следующий: скученность может усиливать эти реакции. Так, если первоначальным состоянием индивидов в группе был страх, в условиях высокой плотности они стали бояться еще больше. Если же атмосфера была сердечной и доброжелательной, она становилась еще теплее и привлекательнее. Примерно аналогичным образом дело обстояло и с агрессией.

Но так как все эти эксперименты проходили в лабораторной обстановке, где испытуемые хорошо осознавали исключительный характер ситуации и возможность ее скорого завершения, Фридмен и его коллеги не спешили приложить полученные здесь результаты к реальной жизненной практике. Они предприняли еще одну попытку оценить воздействие высокой плотности в естественных условиях. С этой целью Фридмен сравнил отношения между нею в различных регионах США и количеством проявлений в них социальной патологии.

Особенно убедительны те аспекты его анализа, которые связаны с насилием. Ведь именно в крупных городах угрожающее число обитателей становится сегодня жертвами таких преступлений. Так, только в 1979 году тут было совершено более 5 миллионов правонарушений. Число их, согласно американской статистике, постоянно растет, особенно сейчас.

Это привело многих специалистов к выводу о том, что скученность людей и агрессия причинно обусловлены в городском окружении. Но, как показали исследования Фридмена, такие заключения оказались преждевременными.

Получив данные о плотности населения в столицах всех штатов США, он и его сотрудники сравнили их с количеством криминальных происшествий в этих же районах, но при этом не обнаружили какой-либо связи между этими двумя переменными. Она совершенно отсутствовала между числом убийств, изнасилований, грабительских нападений и плотностью населения. Это было особенно впечатляющим фактом. "Если скученность вызывает агрессивные чувства, - пишет Фридмен, - то ясно, что насильственные преступления должны более тесно ассоциироваться с плотностью. Но этого нет".

В качестве одного из примеров, иллюстрирующих отсутствие подобной строгой зависимости, ученый приводит ситуацию на Манхэттенском острове в Нью-Йорке, являющемся наиболее перенаселенным районом США - примерно 70.000 человек на 1 кв. милю. "Этот остров, - пишет он, - был еще более перенаселен в 1900, 1915, 1920, 1925 годах, чем сейчас. Плотность населения здесь сегодня меньше, а число преступлений - значительно выше".

Вслед за Фридменом и другие социологи указывают на тот факт, что почти все американские города населены сегодня значительно менее плотно по сравнению с предыдущими десятилетиями и живущие в них люди имеют гораздо больше пространства, однако кривая правонарушений в них не падает, а продолжает расти бурными темпами.

В отличие от своих предшественников исследователи 70-80-х годов приходят к выводу о том, что города не потому имеют большое количество преступлений, что они перенаселены, и проблемы городов не следует связывать только с высокой плотностью. Истинную подоплеку этих трудностей многие авторы справедливо усматривают в бедности, расовых конфликтах, коррупции и отсутствии заботы со стороны федерального правительства США. Остается сделать один шаг в сторону выявления подлинных механизмов, детерминирующих все отмеченные явления, связанные часто с антигуманными последствиями капиталистической урбанизации. Вместо этого многие стремления западных авторов осмыслить проблемы крупных городов остаются на уровне поверхностного эмпирического описания, не вторгающегося в область глубинных истоков социальных процессов.

Что же касается выдвигаемых здесь прожектов по улучшению условий существования людей, то они звучат по меньшей мере наивно, если не сказать хуже, в отношении большого числа тех, кто живет сегодня за чертой бедности. Например, предлагается так проектировать здания и другие виды пространства города, чтобы максимально использовать все позитивные эффекты высокой плотности и сводить к минимуму ее негативные последствия. Мысль действительно интересная и заслуживающая внимания. Но как реализовать ее практически в обществе, где высокая концентрация людей в трущобах, гетто и т.д., заселенных бедняками и цветными, обусловлена не архитектурными издержками, а элементарным общественным неравенством.

Алкоголь и наркотики

В своем стремлении связать ряд внешних факторов с проявлениями агрессивности западные исследователи обращаются к изучению последствий употребления алкоголя и наркотиков.

В работах, главным образом американских, а также ряда западноевропейских ученых выявлены некоторые особенности действия марихуаны, барбитуратов, амфетамина и кокаина. Более тщательно рассмотрены отрицательные последствия принятия алкоголя, особенно для выяснения влияния его на агрессивное поведение личности. При этом учитывается подобное же воздействие на человеческий организм и наркотиков.

Такое пристальное внимание к данной проблеме объясняется тем, что только в США число алкоголиков достигает огромной цифры - 10 миллионов. Еще более велико количество регулярно курящих марихуану - более 16 миллионов человек. Кроме того, около 400.000 американцев употребляют героин, 1,8 миллиона - амфетамин, 1,1 миллиона - сильнодействующие седативы, 1,6 миллиона - кокаин и т.д. Поэтому становится очевидным, что анализ динамики взаимосвязи алкоголя и наркотиков с агрессией приобретает исключительно важное значение не только в теоретическом, но и в практическом аспекте.

На первый план здесь выдвигается анализ факторов, взаимодействующих с алкоголем и способствующих агрессивному реагированию индивида. Делается это для того, чтобы понять опосредствующие данную связь процессы, что дает в свою очередь возможность определить наиболее эффективные средства контроля за враждебным поведением людей, находящихся в состоянии опьянения.

Такие исследования органически вплетаются в общий круг проблем всей темы агрессии в современной западной социологии и социальной психологии, то есть поиска причин ее возникновения и средств борьбы с нею.

Систематические исследования по выявлению зависимости между алкоголем и насильственными преступлениями начинают проводить во многих странах мира с середины XX века (опираясь главным образом на методы коррелятивного анализа). Так, в 1956 году американцы М. Вольфганг и Р. Строхм на основе обработки обширных материалов, предоставленных им полицией, установили, что из 688 случаев убийств, совершенных в Филадельфии с 1948 по 1952 год, в 64 процентах случаев пьянство выступало в роли толчка, способствующего преступлению: здесь либо жертва, либо правонарушитель находились под воздействием алкоголя.

Другие американские ученые, такие как Г. Восс и Дж. Хепберн, анализируя убийства, произошедшие в конце 50-х годов в Чикаго, обнаружили присутствие спиртного в организме человека в 53,5 процента случаев. Было установлено также, что алкоголь оказывает заметное влияние и на то, что расправа при этом совершается наиболее жестоким образом. Так, Вольфганг и Ферракути обнаружили алкоголь в 72 процентах случаев из тех, когда жертвы заколоты ножом, в 69 процентах случаев они погибли от побоев, в 55 процентах были застрелены.

Подобного рода факты были выявлены не только в Америке, но и в других странах. Имеется ряд аналогичных исследований во Франции, ФРГ, Финляндии, Аргентине, Мексике и других.

Так, финский исследователь Т. Ахо, изучая причины убийств, произошедших в Хельсинки с конца 50-х годов до конца 70-х, обнаружил, что 85 процентов всех правонарушителей принимали алкоголь непосредственно перед преступлением.

Давно обратили внимание на такую взаимосвязь и советские специалисты, проследившие закономерность, суть которой в том, что с ростом потребления спиртных напитков неизбежно увеличивается преступность, ухудшается нравственный климат нашего общества, тяжело страдает физическое и нравственное здоровье людей.

По данным Исполкома ВОЗ (Всемирной организации здравоохранения), в мире под влиянием опьянения совершается до 50 процентов всех изнасилований, до 72 процентов вооруженных нападений, до 86 процентов убийств и т.д.

Характеризуя вышеприведенные работы западных исследователей, можно заметить, что с точки зрения качества приводимых в них данных они носят корреляционный характер, ибо получены не в эксперименте, а при использовании различных методов статистического анализа. Так, сведения об общем числе убийств сопоставляются здесь с количеством этих случаев, совершенных после принятия спиртного. Затем делаются выводы о прямой зависимости между употреблением алкоголя и правонарушениями индивидов.

На первый взгляд такая методика кажется вполне очевидной и высокоэффективной. Следует заметить, однако, что здесь надо учитывать и целый ряд опосредствующих переменных, которые, как оказалось, не могут быть выявлены с помощью корреляционных способов. Поэтому с начала 70-х годов некоторые зарубежные социологи и социальные психологи начинают выдвигать существенные возражения против использования исключительно таких методов при анализе взаимосвязи алкоголь-агрессия.

Так, С. Тейлор и К. Леонард показали, к примеру, что такой высокий процент лиц, находящихся в состоянии опьянения, среди преступников можно объяснить тем, что, во-первых, их легче задержать, чем трезвых. Кроме того, корреляционные методы часто опираются на данные, полученные из устных или письменных донесений полиции, порой весьма субъективные, а не на прямые измерения уровня алкоголя в крови задержанных. И наконец, при этом отсутствуют сведения о количестве лиц, которые хотя и увлекаются спиртным, но отнюдь не склонны при этом к применению насилия.

С точки зрения этих ученых, для того, чтобы установить тесную связь между пьянством и агрессией, необходимо доказать, что в строго контролируемых экспериментальных условиях употребление алкоголя ведет к большой вероятности враждебного поведения.

Руководствуясь этими соображениями, некоторые специалисты попытались использовать методы прямого измерения агрессии с целью изучения влияния на нее алкоголя. Полученные данные отличаются, однако, во многом своей противоречивостью. Так, ряд ученых, среди которых американцы Р. Беннет, А. Басс, Дж. Карпентер и другие, не обнаружили такой связи в своих экспериментах. В противовес им Р. Шунтих и уже упоминавшийся С. Тейлор сообщают о том, что пьяные субъекты ведут себя более враждебно по сравнению с трезвыми.

Преобладающая часть всех последовавших затем экспериментальных работ показала вполне однозначно, что алкоголь следует рассматривать в качестве фактора, способствующего выражению физической агрессии. При этом чем больше доза потребленного спиртного, тем сильнее выражено агрессивное реагирование. Здесь надо добавить, что немалое значение имеет также и крепость употребляемого напитка.

Анализируя нынешний этап подобных исследований, можно проследить четко выраженную тенденцию отказа от ранее широко распространенной методики, фиксирующей чисто внешнюю очевидность, и создание более или менее сложных совершенных моделей, описывающих различные факторы, под влиянием которых алкоголь вызывает агрессивное поведение.

До недавнего времени одной из самых влиятельных была модель фармакологического растормаживания, представленная двумя основными своими разновидностями: физиологической и психодинамической.

Главное значение здесь имеет прямое фармакологическое действие на определенные нервные процессы, прежде всего процессы торможения. В первом варианте алкоголь первоначально воздействует на доли мозга, в значительной мере ответственные за сдерживающий контроль над поведением. Как результат повреждения этих корковых процессов происходит псевдостимуляция более низких, относительно примитивных центров мозга.

С позиций второй версии - психодинамической - спиртное дает простор подавленной агрессии путем ослабления системы цензуры. Ученые Р. Джеллес и М. Штраус показывают, что в основе этой модели лежит утверждение о том, что "алкоголь и наркотики нарушают торможение в суперэго и тем самым высвобождают человеческий врожденный или приобретенный потенциал к насилию".

Можно заметить, что в основе вышеописанных механизмов лежат два основных предположения: 1) алкоголь непосредственно воздействует или, образно говоря, имеет прямое попадание на сдерживающие нервные центры; 2) люди обладают некоей врожденной тенденцией причинять вред себе подобным, и этот мотив будет обязательно выражаться в том случае, если нарушены сдерживающие нервные механизмы.

Получается, таким образом, что пьянство неизбежно усиливает агрессивность, сдерживаемую в обычных условиях.

Эта широко распространенная и на сегодня модель описания взаимосвязи между алкоголем и агрессией оказывается неспособной ответил на целый ряд важных вопросов: почему среди принявших алкоголь не все и не всегда ведут себя в исключительно враждебной манере? Почему без наличия предшествующего побуждения ни трезвые, ни находящиеся в состоянии опьянения не стремятся обычно к причинению вреда окружающим?

Модель фармакологического растормаживания можно рассматривать как своего рода дань, один из отголосков популярных в свое время биологизаторских теорий, в основе которых лежит утверждение о том, что алкоголь освобождает примитивные, подавленные агрессивные импульсы посредством ослабления либо кортикального контроля, либо системы цензуры. Главным аргументом против этой схемы следует считать ее несовместимость с очевидными фактами как в самой действительности, так и в экспериментально очерченных ситуациях, когда состязающиеся в непровоцируемых условиях пьяные субъекты ведут себя относительно неагрессивно.

Следующая модель, предложенная Р. Боятжизом, как и предыдущая, основана главным образом на фармакологическом воздействии. Однако если в первой акцент делался на растормаживающем влиянии спиртного, то здесь на первый план выдвигаются его физиологически пробуждающие эффекты.

По мысли ученого, алкоголь вызывает состояние повышенного физиологического возбуждения, которое похоже на состояние, сопровождающее враждебное поведение. К числу таких предполагаемых изменений относятся: возросшее кровяное давление, увеличение содержания сахара в крови, прилив крови к мускулатуре и т.д. Боятжиз пишет, в частности, что главный эффект алкогольного потребления связан с межличностной агрессией через индивидуальную интерпретацию чьего-либо состояния возбуждения.

Иначе говоря, выходит, что в определенной ситуации это возбуждение может быть объяснено как гнев или угроза и тем самым ассоциироваться с возросшим опасным поведением.

Модель Боятжиза также не разъясняет процессов, посредством которых алкоголь способствует агрессии. Тут подчеркивается только один из возможных аспектов его действия на человека и игнорируются все другие важные факторы. Как и в первой интерпретации, в ней излишне акцентируются медико-биологические стороны воздействия спиртного, то есть признается только его прямое влияние на физиологические процессы в организме, не учитывается то, что связь алкоголь-агрессия представляет собой необычайно сложный комплекс, имеющий несколько взаимообусловленных переменных. Они обязательно взаимодействуют с социальными и средовыми факторами, и лишь в некоторых случаях физиологические моменты являются более важными и значительными в определении враждебного поведения личности.

Существуют, на наш взгляд, и некоторые другие сомнения по поводу утверждения Боятжиза о том, что принятие спиртного последовательно увеличивает физиологическое возбуждение. Различными специалистами показано, что при этом обе функции - и возбуждение, и торможение - подавляются. Кроме того, в современной литературе не решен еще однозначно и окончательно вопрос о связи агрессии с возбуждением. Не до конца ясна и природа последнего. Многие считают, в частности, что высокие уровни возбуждения, вызванные алкоголем и другими наркотиками, не обязательно ведут к опасному поведению. Они могут ускорить ритмы сердца и т.п., но не привести к возрастанию агрессивного потенциала.

В роли другого рода крайности выступает теория так называемого обучаемого растормаживания. Ее авторы (В. Адессо, Д. Гоэкнер, А. Ланг, Б. Марлатт и Д. Розенау) утверждают, что ответственной за наблюдаемое возрастание враждебности, следующей за приемом спиртного, является сигнальная значимость самого акта этого употребления.

Если две предыдущие модели приписывали главную роль именно фармакологическим действиям алкоголя, то здесь всячески превозносится роль социально-культурных факторов научения. Авторы этой позиции делают акцент, в частности, на то, что вся жизнь современного общества как бы наставляет людей относиться к некоторым общественно неприемлемым поступкам более терпимо тогда, когда они совершаются под влиянием алкоголя. При этом само употребление алкоголя воспринимается человеком как своеобразный перерыв в отправлении обычного круга норм социального поведения.

Выходит, что люди как бы проникаются убеждением, что они могут действовать более свободно в том случае, когда пьяны. При этом не будут привлечены к ответственности за аморальные действия.

В своих работах Б. Марлатт и Д. Розенау утверждают, что прием спиртного служит как бы отличительным сигналом для растормаживающего поведения даже в том случае, если употребляемый напиток - безвредное лекарство, или, как его называют медики, плацебо.

Данная точка зрения предполагает, таким образом, что именно вера в сам факт, что употребление алкоголя служит определенного рода сигналом, делает позволительным агрессию. И она не будет меняться в зависимости от фармакологической силы введенного напитка, ибо главное - вера в то, что спиртное принято. Даже получив в действительности безалкогольный напиток, такие субъекты будут отличаться повышенной враждебностью.

Характеризуя эту модель, следует заметить, что здесь анализ связи между алкоголем и насилием переместился с традиционного рассмотрения его химико-фармакологических воздействий на мозг к социально-психологическому и даже социо-лингвистическому пониманию.

С одной стороны, авторы теории обучаемого растормаживания справедливо акцентируют внимание на одном из важнейших аспектов взаимодействия алкоголь-агрессия, освещая ту сторону, которая полностью выпадала в рамках ранее приводившихся схем. Здесь прежде всего имеются в виду социально-культурные факторы, так или иначе оказывающие свое воздействие на поведение индивидов, ставших агрессивными под влиянием спиртного.

Давно замечено, что во многих культурах (особенно в субкультурах) человек в самом деле как бы автоматически освобождается от ответственности за свои поступки, если он находится в состоянии опьянения. Это служит для многих своеобразным способом уклонения от выполнения общепринятых правил и норм поведения. Один из сторонников этой модели Р. Джеллес пишет: "Пьяница может использовать период времени, на протяжении которого он пьян, как перерыв, как средство нейтрализации и дезавуирования..."

С другой стороны, в рамках данного описания, скорее всего из-за его излишнего социологизма, полностью игнорируется фармакологическое действие алкоголя, что, разумеется, совершенно несправедливо. Если считать, что не опьянение, а сам факт питья ответствен за опасное поведение, то невозможно объяснить, почему небольшие доли алкоголя и манипуляции с плацебо не способны повысить степень агрессии. Почему также наивысшие ее вспышки мы наблюдаем у субъектов, принявших большие дозы спиртного или же особо крепкие его разновидности.

В новейших работах по данной проблематике наметилась своеобразная тенденция к преодолению крайностей всех вышеперечисленных подходов и созданию более совершенной синтетической схемы описания взаимозависимости алкоголь-агрессия.

Ученые Тейлор и Леонард показали, в частности, что агрессия не является ни прямым следствием фармакологических свойств спиртного, ни опосредованным результатом сигналов, связанных с его употреблением. Результаты проведенных ими многочисленных экспериментов свидетельствуют, что это "совместная функция как фармакологического состояния, вызванного алкоголем, так и ситуативных факторов".

Было установлено также, что незначительные доли выпитого и манипуляции с плацебо не приводят к возрастанию враждебности. Более того, эти авторы получили важный результат, согласно которому само по себе фармакологическое состояние опьянения не способствует агрессии в отсутствие соответствующих ситуативных сигналов. Она возникает и изменяется при взаимодействии видоизмененного состояния, вызванного алкоголем, и провоцирующих сигналов.

Аналогичные результаты были получены американскими учеными Дж. Карпентером и Н. Арменти, которые пришли к выводу, что алкоголь изменяет проявления агрессивного поведения в том случае, если он соответствует некоторому набору стимулирующих условий. А вот что пишут по этому поводу П. Плинер и Г. Кэппел: "Фармакологическое действие порождает состояние пластичности, в котором организм отвечает более интенсивно, чем обычно, на превалирующее социальное окружение".

Закономерно встает вопрос, почему все-таки возникает такое состояние, или, иначе говоря, что способствует возрастанию агрессивных склонностей индивида?

Медики давно установили, что отравление спиртными напитками характеризуется ослаблением основных нервных процессов, оказывающих отрицательное влияние на поведение, мышление, память, речь и т.д. Именно этим определяется и возникновение нарушения способности усваивать внешние впечатления, перерабатывать их в своих суждениях и закреплять в памяти. Ведь даже самые незначительные количества алкоголя заметно понижают способность человека к физическому и умственному труду. Представления утрачивают ясность и остроту, а тончайшие детали и отношения между ними ускользают от внимания.

Таким образом, при этом нарушаются сложные когнитивные процессы, наступает дефицит памяти, происходит замедление центральных мозговых процессов и т.д. Спрашивается, как все эти нарушения влияют на агрессию?

Тейлор и Леонард справедливо полагают, что она контролируется посредством побуждающих и сдерживающих сигналов. В виде различного рода угроз, словесных оскорблений и т.д. они всячески увеличивают возможность опасного реагирования через постепенно возрастающие уровни возбуждения и посредством обеспечения информацией, касающейся как угрожающих намерений потенциального противника, так и позитивных последствий возможных агрессивных актов. Внешние и внутренние сдерживающие сигналы (нормы взаимности, физическая сила потенциального противника и т.д.) всячески уменьшают саму вероятность таких межличностных столкновений путем понижения уровня возбуждения, переоценки ситуации и своевременного доступа информации о негативных последствиях агрессии. Однако она, с точки зрения Тейлора и Леонарда, будет иметь место лишь в том случае, если влияние провоцирующих сигналов, переработанных индивидом, оказывается сильнее, чем сопротивление сдерживающих сигналов.

Но что же происходит в мозгу человека под влиянием алкоголя? Уменьшается способность индивида осуществлять адекватную переработку сигналов среды и одновременно с этим своевременно переключать внимание от одного источника информации к другому. Такое сокращение поля внимания означает, что "для опьяненного субъекта, находящегося во враждебном столкновении, будет достаточно меньшего количества ситуативных сигналов, чем для того, кто алкоголь не принимал".

Сужение поля восприятия понижает, таким образом, количество сигналов, доступных для человека, поэтому он будет оценивать действия других людей неправильно, случайно, наобум, то есть здесь увеличивается опасность для индивида встать на путь агрессии. "Действие другого человека, - пишет по этому поводу американский исследователь К. Пернанен, - будет казаться опьяненному субъекту более произвольным и поэтому вызовет больше агрессии".

Нарушая способность мозга заниматься несколькими сигналами одновременно, алкоголь тем самым вынуждает субъекта отвечать на них неадекватно и часто акцентирует его внимание лишь на доминирующих сигналах, что с большей вероятностью заставляет отвечать на них агрессивным образом. Однако, по мнению Тейлора и Леонарда, если количество провоцирующих сигналов будет минимальным, такой реакции не будет. "Алкогольное опьянение, - пишут они, - может способствовать агрессивному поведению в присутствии доминирующих провоцирующих сигналов посредством привлечения к ним чьего-либо внимания и понижения доли внимания в направлении всех других непровоцирующих, сдерживающих сигналов".

Итак, из-за когнитивного нарушения после опьянения индивид становится как бы более связанным внешними стимулами и, следовательно, в меньшей мере способен управлять своими действиями. Он немедленно реагирует на доминирующие сигналы, отвечая на них излишне ситуативно. Если же они идут в виде угроз, словесных оскорблений и т.д., то опьяненные индивиды будут неизбежно реагировать с большей агрессивностью, чем трезвые. Однако те же субъекты ведут себя более спокойно при отсутствии таких сигналов.

Таким образом, ученые сегодня уже не исходят из признания простого соответствия между алкоголем как чисто фармакологическим агентом и агрессией индивида. Согласно итогам многочисленных экспериментов, проводившихся прежде всего американцами, большую роль в возникновении такого поведения выполняют различного рода сигналы среды, с которыми так или иначе вынуждены взаимодействовать опьяненные субъекты. Непосредственное социальное окружение, в котором они находятся, во многом приобретает роль и значение опосредствующего фактора, который, взаимодействуя с индивидами, побуждает их (или сдерживает) к враждебным действиям. Отсюда становится ясна та важная роль, которую призвано играть непосредственное окружение субъекта в процессе предотвращения актов насилия.

Нельзя не признать, что американские специалисты, занятые изучением проблемы влияния алкоголя и наркотиков на человеческое поведение, добились определенных успехов в описании и объяснении переменных, взаимодействующих с алкоголем и способствующих опасному реагированию индивида. Ими разработаны новые, несомненно, более совершенные по сравнению с предыдущими десятилетиями, научно перспективные и нетривиальные исследовательские программы, высказаны интересные догадки и предположения, способные обогатить наше понимание всех этих непростых вопросов, связанных с деятельностью человека. Особый интерес здесь должна представлять последняя, так называемая синтетическая, модель.

Можно, конечно, спорить по поводу ее достоинств, ссылаясь на ряд присущих ей недостатков. К ним прежде всего можно было бы отнести крайне ограниченное понимание самой природы внешних воздействий на индивида, под которыми имеется в виду лишь его ближайшее, непосредственное окружение, часто вообще сводимое лишь к различным вариантам диадического взаимодействия. Все социально-групповые процессы, по существу, выпадают из поля зрения сторонников этой ориентации, что несколько снижает значимость полученных результатов.

Однако некоторые выводы и разработки западных исследователей, касающиеся влияния алкоголя на агрессивное поведение людей, могут сыграть определенную позитивную роль и в наших условиях для дальнейшего теоретического изучения этой взаимосвязи, а также практического поиска возможных методов и средств по предотвращению и контролю прямой межличностной агрессии, возникающей под действием алкоголя (включая и ее самые крайние проявления в виде различных форм антиобщественного поведения).

Румянцева Т.Г. Агрессия: проблемы и поиски в западной философии и науке. - М., 1991, с.89-133.