4. ВОПЛОЩЕННОЕ И НЕВОПЛОЩЕННОЕ "Я" - Расколотое Я - Р.Д.Лэнг

     До сих  пор  я пытался охарактеризовать некоторые  тревоги,  являющиеся

аспектами   основополагающей   онтологической   неуверенности.  Эти  тревоги

возникают  в конкретной  эк-зистенциональной обстановке и являются  функцией

этой обстановки. Когда личность уверена в своем  собственном  бытии, тревоги

не возникают с такой силой и постоянством, поскольку для них нет возможности

возникнуть и далее существовать.

     При  отсутствии  подобной  основополагающей  уверенности жизнь, тем  не

менее, должна  продолжаться.  Вопрос, на  который  теперь  нужно  попытаться

ответить,  состоит  в  том,  какую  форму   отношений   с   собой  развивает

онтологически  неуверенная  личность.  Я  попробую  показать, как  некоторые

подобные личности, по-видимому, не обладают ощущением того основополагающего

единства,  которое  может  сохраняться в течение самых сильных конфликтов  с

собой, но скорее начинают переживать себя как, главным образом, расщепленные

на разум и тело. Обычно они ощущают более тесное отождествление с "разумом".

     Именно  определенным  последствиям  этого основного  способа,  которыми

собственное  бытие  человека может организоваться  внутри себя,  в  основном

будут  посвящены  остальные  главы  данной  книги.  Это  расщепление   будет

рассмотрено   как   попытка   справиться   с   основополагающей   подспудной

неуверенностью. В некоторых случаях могут существовать средства, позволяющие

с ним эффективно жить,  или даже  попытки его  преодолеть; но  также  весьма

вероятно сохранение  этих  тревог, что в некоторой степени  является защитой

против них,  и  это может обеспечить начальную позицию  для линии  развития,

кончающуюся   психозом.  Последняя  возможность  всегда  имеет  место,  если

индивидуум  начинает отождествлять  себя исключительно  с той своей  частью,

которую  ощущает  невоплощенной.  В  данной  главе я  сперва противопоставлю

схематически и  в более общих  выражениях воплощенное  и невоплощенное  "я";

затем, в последующих  главах,  я  оставлю  в  стороне  все  варианты  такого

положения, которые не приводят человека  к психиатру в качестве пациента,  и

подробно прослежу те последствия этого положения,  которые имеют результатом

тяжелый  раскол  бытия  индивидуума как целого и поэтому  могут  привести  к

психозу.

     Воплощенное и невоплощенное "я"

     Каждый человек,  даже  самая невоплощенная личность, переживает  самого

себя  как   сложным  образом  связанного   со   своим   телом.  При  обычных

обстоятельствах,  в  той степени,  в  какой человек ощущает свое тело живым,

реальным   и   субстанциональным,  он  ощущает   себя  живым,   реальным   и

субстанциональным.  Большинство  людей  чувствуют,  что они начались  тогда,

когда началось их тело, и что  они закончатся тогда, когда их тело умрет. Мы

могли бы сказать, что подобная личность переживает себя как воплощенную.

     Однако об этом нет необходимости  говорить. В отличие от этих "обычных"

людей, ощущающих в  моменты стресса частичное отделение  от тела, существуют

индивидуумы, которые  живут,  не будучи  погруженными в  свои тела, а скорее

обнаруживают себя, как всегда и обнаруживали, неким образом отстраненными от

тела.  О подобном человеке  можно  было  бы сказать, что  "он" так и не стал

олицетворенным и может говорить о себе как о более или менее невоплощенном.

     Здесь мы имеем основополагающее различие в жизненных позициях "я". Если

воплощение и невоплощение всегда  были бы завершены в  обоих направлениях, у

нас было  бы два разных  образа человеческого бытия. Большинство людей может

считать  первых  нормальными  и  здоровыми,  а  последних  -ненормальными  и

патологичными. В данном исследовании подобная оценка совершенно неуместна. С

определенных  точек  зрения  можно  считать  воплощение  желательным. Вполне

вероятно предположить с  другой точки зрения, что индивидуум должен пытаться

выпутать себя  из тела и тем самым достичь желаемого состояния невоплощенной

духовности*.

     То, что  мы  имеем,  представляет собой  два  основных экзистенциальных

положения. Различие в положениях не  мешает любому основополагающему вопросу

-добро и зло, жизнь  и смерть, индивидуальность,  реальность  и нереальность

-возникать как в одном контексте,  так  и  в другом,  но  в  корне различные

контексты, в которых они встречаются, определяют основные направления образа

жизни. Две эти крайние возможности требует изучения с точки зрения  способа,

которым  индивидуум, чье положение приближается к той или  иной возможности,

будет переживать связь с другими личностями и с миром.

     Воплощенная личность ощущает, что состоит из плоти, крови и костей, что

она  биологически  жизнеспособна  и  реальна:  такой  человек  осознает себя

субстанциональным. В такой же степени, в какой он основательно находится "в"

своем теле, он ощущает личную непрерывность во времени.  Он будет переживать

себя  как  подверженного  опасностям,   угрожающим   его  телу,-  опасностям

нападения,  уродства,  болезни  и  смерти.  Он  впутан  в плотские  желания,

удовольствия и  расстройства тела.  Таким образом, у  индивидуума в качестве

отправной точки  есть переживание своего тела  как основания,  на котором он

может быть личностью вместе с другими людьми.

     Однако, хотя его  бытие не  расщеплено на  "разум" и  тело, он, тем  не

менее, может быть  разделен множеством способов. В  некоторых отношениях его

положение даже  более рисковано, чем положение индивидуума, каким-то образом

отделенного от  тела,  поскольку первому индивидууму недостает того ощущения

неоскверненности   телесным  злом,  которое  порой  встречается  у  частично

воплощенных личностей.

     *Например,  Бультманн  в  своей  книге  "Первохристианство"  [10]  дает

превосходное описание гностического идеала разъединения души (реального "я")

и  тела. Спасение понималось как полный отрыв от уничтожения души и тела. Он

цитирует следующий  гностический  текст: "Тело есть  темница, живая  смерть,

ощущающий труп,  могила, коею носишь на себе, вороватый друг, коий ненавидит

тебя в любви к тебе и завидует тебе в ненависти к тебе..."

     Для  изучения  вопроса о расколе  разума  и  тела с психопатологической

точки зрения см. работы Клиффорда Скотта [42] и Уинникотта [48].

     Например,  один человек  с шизофреническим расстройством, дважды долгое

время лечившийся в психиатрической больнице, рассказал мне о своих  реакциях

при нападении на него ночью  в темном переулке, когда он  еще был совершенно

здоров.  Он шел по переулку,  а навстречу ему шагали двое  мужчин. Когда они

поравнялись с  ним,  один из них  внезапно ударил его дубинкой.  Удар был не

очень точный и оглушил  его лишь на мгновение.  Он зашатался, но  достаточно

быстро  пришел  в себя, чтобы повернуться и атаковать  бандитов,  хотя и был

невооружен; после короткой схватки они убежали.

     Интересно же здесь то, как  этот человек переживал этот инцидент. Когда

его  ударили, первой реакцией было удивление.  Затем,  пока  он все  еще был

отчасти оглушен, он подумал о том, насколько бессмысленно этим людям на него

нападать: у него с собой не было денег, они ничего не могли с него получить.

"Они могли бы лишь  избить меня,  но не могли причинить  никакого настоящего

вреда". То есть  любой ущерб, нанесенный телу, не мог по-настоящему, реально

ему  Повредить.  Конечно, существует смысл,  при котором подобная  установка

могла бы являться вершиной мудрости,  когда, к примеру,  Сократ  утверждает,

что  доброму человеку  нельзя  причинить никакого вреда. В данном  же случае

"он"  и его "тело" были  разъединены.  В  такой  ситуации он  боялся гораздо

меньше обычного человека, поскольку, с его  точки зрения, он не мог потерять

ничего, по существу  принадлежавшего ему. Но, с другой  стороны,  его  жизнь

была полна  тревог,  не возникающих у обычных людей. Воплощенный индивидуум,

целиком впутанный  в желания, потребности и поступки  своего тела, подвержен

чувству  вины и  тревоги, сопутствующему  подобным  желаниям, потребностям и

поступкам.  Он  подвержен  как   телесным  расстройствам,  так  и   плотским

наслаждениям.  Собственное  тело   не  является  убежищем  от  уничтожающего

самопорицания.  В  воплощенности  как таковой  нет  гарантии  против чувства

безнадежности или  бессмысленности. За пределами своего тела ему по-прежнему

приходится  узнавать, кто он такой. Его тело  можно  переживать как больное,

отравленное, умирающее. Короче, телесное "я"  не является нерушимым оплотом,

спасающим  от разъединения онтологическими сомнениями и  неопределенностями:

само по  себе оно не  является защитой от  психоза.  И  наоборот,  раскол  в

переживании собственного бытия на  невоплощенную и воплощенную части есть не

больший указатель на латентный психоз, чем полная воплощенность -на гарантию

душевного здоровья.

     Однако,  хотя  из  этого  никоим  образом не следует,  что  индивидуум,

подлинно основанный  на  своем теле, является  иначе  объединенной,  цельной

личностью, это  означает, что  у него есть отправная  точка, неотъемлемая по

крайней мере в этом отношении.  Подобная отправная точка будет  предпосылкой

иерархии   возможностей,  отличной  от  иерархии,   открытой  для  личности,

переживающей себя с точки зрения дуализма "я" и тела.

     Невоплощенное "я"

     При таком положении индивидуум  переживает свое "я" как более или менее

отделенное или  отстраненное от тела. Тело ощущается скорее как объект среди

других объектов  в этом мире, а не  как ядро собственного бытия индивидуума.

Вместо того  чтобы быть ядром истинного "я", тело ощущается как ядро ложного

"я",  на которое  отстраненное,  развоплощенное, "внутреннее",  истинное "я"

взирает с

     нежностью, изумлением или ненавистью в зависимости от

     случая.

     Подобное  отделение   "я"   от  тела   препятствует   прямому   участию

невоплощенного  "я" в любом  аспекте  жизни  этого мира, который опосредован

исключительно   благодаря   телесному  восприятию,  чувствам   и   действиям

(средствам   выразительности,   жестам,   словам,  поступкам   и   т.   п.).

Невоплощенное "я", являющееся сторонним наблюдателем всего, что делает тело,

ни  во  что  прямо не  вовлекается.  Его  функциями  становятся  наблюдение,

контроль и  критика того, что тело переживает и делает,  и об этих операциях

обычно говорят как о чисто "ментальных".

     Невоплощенное "я" становится гиперсознанием. Оно пытается постулировать

свои  собственные   имаго.   Оно   развивает  с  самим   собой   и  с  телом

взаимоотношения, которые могут стать весьма сложными.

     Но,  в то  время  как было  проведено  уже  множество  исследований  по

психопатологии  воплощенной личности, сравнительно мало написано о личности,

бытие  которой  вот  так,  коренным   образом,  расщеплено.   Конечно,  были

исследованы временные состояния  разъединения  "я"  и  тела, но обычно такие

разъединения  рассматриваются как  возникающие из изначального положения,  в

котором  "я"  было  воплощено,  потом  под  воздействием  стресса  на  время

отделилось и возвратилось в изначальное воплощенное положение, когда  кризис

прошел.

     "Пограничный" случай - Дэвид

     Я дам простой отчет  о Дэвиде  с минимальными комментариями,  поскольку

хочу, чтобы  читателю  стало совершенно ясно,  что  подобные люди и подобные

проблемы существуют в действительности, а  не являются моей  выдумкой.  Этот

случай также может служить основой для более общего  обсуждения, проводимого

ниже.

     Когда  я увидел  Дэвида,  ему было восемнадцать.  Он  был  единственным

ребенком в семье, и его мать умерла, когда ему было десять лет. С тех пор он

жил с отцом.  После  средней школы он поступил в  университет на философский

факультет. Его  отец  не видел смысла в консультациях сына у психиатра,  так

как, на его взгляд, ходить на прием к психиатру  ему было  незачем. Однако у

руководителя  группы  юноша  вызывал беспокойство,  поскольку,  по-видимому,

галлюцинировал и вел  себя  иногда довольно странно.  Например,  он  посещал

лекции в  плаще, накинутом на плечи; он носил трость;  его манера  поведения

была исключительно нарочитой; его речь в основном состояла из цитат.

     Описание  его отцом  было весьма  скудным.  Он  всегда  был  совершенно

нормальным,  и отец считал, что его  теперешняя эксцентричность  объяснялась

просто юностью. Он всегда был очень хорошим ребенком, который делал все, что

ему велели, и  никогда не доставлял  никаких хлопот. Мать была к нему сильно

привязана.  Они были  неразлучны.  Он  был  "очень мужественен",  когда  она

умерла,  и во всем  помогал  отцу.  Он вел  хозяйство, готовил еду,  покупал

большинство  продуктов. Он "принял"  место матери или "перенял" его до такой

степени, что проявил ее способности в вышивании, вязании и в украшении дома.

Отец хвалил его за это и отзывался о сыне очень одобрительно.

     Юноша был самым что ни на есть фантастическим с виду персонажем -этакий

юный  Киркегор   в  исполнении  Денни  Кея.  Волосы  были  слишком  длинные,

воротничок слишком высокий, брюки слишком короткие, ботинки слишком большие,

а  вдобавок  подержанный  сценический  плащ  и  трость!  Он  был  не  просто

эксцентричен -я  не  мог избавиться от впечатления, что этот молодой человек

играет в эксцентричность. Все это производило эффект

     манерности  и  надуманности.  Но  зачем  кому-то  понадобился  подобный

эффект?

     На самом деле  он был  уже опытным актером, поскольку играл ту или иную

роль по крайней мере  со времени смерти матери. До этого, по его словам,  он

"просто был таким, каким его хотела видеть она". О ее смерти он сказал так:

     "Насколько помню,  я  бьл  довольно-таки  обрадован. Вероятно, я ощущал

некоторую  грусть.-Во всяком  случае, мне бы хотелось так думать". До смерти

матери он  был просто тем, чем хотела  его видеть мать. После ее смерти быть

самим собой  для него  стало не легче. Он рос,  полностью принимая  как само

собой разумеющееся, что то, что  он называл  своим  "я",  и  его  "личность"

являются двумя совершенно разными вещами.  Он никогда всерьез не представлял

себе  другой  возможности   и  равным   образом   принимал  как  само  собой

разумеющееся, что  все  остальные устроены  сходным  образом. Его взгляд  на

человеческую природу  в  целом, основанный на собственном переживании самого

себя, заключался в том, что каждый является актером. Важно осознать, что это

устойчивое убеждение или предположение в отношении людей руководило всей его

жизнью. Такое мировоззрение сделало для него очень легким быть кем угодно по

желанию матери, поскольку все его поступки просто  составляли часть той  или

иной роли, которую он  играл. Если  говорить о том, что они принадлежали его

"я",  то  они  принадлежали лишь ложному  "я",  тому  "я", которое  играло в

соответствии с ее волей, а не с его.

     Его "я" никогда прямо в его поступках не проявлялось. По-видимому, суть

в том, что он вышел из детства, с одной стороны, со своим собственным "я", а

с другой  стороны, с тем,  "какого хотела от него  мать", с "личностью".  Он

начал с этого и  сделал  своей  целью и  идеалом совершить как  можно  более

полное разъединение своего собственного "я" (которое знал только он) и того,

что  видели в нем другие люди. В дальнейшем он  был вынужден  придерживаться

такого  курса  из-за  того,  что вопреки  себе  всегда  ощущал  себя робким,

застенчивым и легко ранимым.  Вечно играя какую-то  роль, он обнаружил,  что

может в какой-то мере преодолеть свою робость, застенчивость и ранимость. Он

обрел  уверенность  в  том  соображении,  что,  чего  бы он ни делал,  он не

является самим собой.  Таким  образом, он  использовал  ту  же  самую  форму

защиты, которая уже упоминалась:  в попытке  ослабить тревогу  он  усугублял

условия, ее вызвавшие.

     Важным пунктом, который он  всегда держал в уме, было то, что он играет

роль.  Обычно  у себя в голове  он играл роль кого-то другого,  но иногда он

играл роль самого себя (своего собственного "я"), то есть он не был просто И

спонтанно самим собой, но играл себя. Его идеал -  "никогда не выдать себя".

Как следствие этого, он практиковал  по отношению к другим самые  что  ни на

есть уклончивые двусмысленности в ролях, которые играл.  Однако по отношению

к  самому  себе  его  идеалом  являлась  как  можно  большая  искренность  и

честность.

     Вся организация его бытия основывалась на разъединении  внутреннего "я"

и внешней "личности". Нужно отметить, что такое положение дел существовало в

течение  нескольких  лет,  но  его  "личность",  то есть  образ  поведения с

другими, не казалась необычной.

     Видимая кажимость не могла раскрыть того факта, что его "личность" была

не  истинным  самовыражением, но  в  основном  набором  олицетворений. Роль,

которую, по его мнению, он играл главным образом в школьные годы, была ролью

необычайно  развитого  ребенка  с  острым  умом, но несколько  равнодушного.

Однако  он говорил, что, когда ему исполнилось  пятнадцать лет, он  осознал,

что это действующее лицо становится непопулярным, поскольку "оно имело  злой

язык". Соответственно он  решил  видоизменить эту  роль  в  более  приятного

персонажа и сделал это "с хорошими результатами".

     Однако   его   попытки  поддержать   такую  организацию  своего   бытия

подвергались угрозам с  двух  сторон.  Первая угроза  очень  серьезно его не

волновала. Она заключалась в  риске спонтанности. Как актер, он всегда хотел

быть  отстранен от роли, которую играл.  Тем  самым  он ощущал себя хозяином

ситуации,  при  полном  контроле  сознанием  своих выразительных  средств  и

поступков, точно рассчитывая  их  воздействие  на других. Быть  спонтанным -

значит просто  быть  глупым. Это означало  отдавать  себя  во власть  другим

людям.

     В детстве он всегда очень любил разыгрывать разные роли перед зеркалом.

Теперь он продолжал  играть роли  перед зеркалом,  но при этом позволял себе

погружаться   в  роль,  которую  играл   (становиться  спонтанным).  Как  он

чувствовал,  здесь  таилась  его  гибель.  Роли, которые он разыгрывал перед

зеркалом,  всегда были  женскими.  Он  одевался  в  сохранившиеся от  матери

платья.  Он  репетировал  женские  роли  из  великих  трагедий. Но потом  он

обнаружил, что уже  не может не играть роль женщины. Он  поймал себя на том,

что вынужден ходить по-женски, говорить по-женски, даже видеть и думать так,

как могла бы видеть и думать женщина. Таково было его  нынешнее положение, и

этим он  объяснял  свой фантастический  наряд. Поскольку,  до его словам, он

обнаружил, что вынужден одеваться  и действовать в теперешней манере,  чтобы

приостановить  процесс  поглощения  себя  женской  ролью.  Не   только   его

поступкам, но  даже  его собственному  "я" угрожала потеря  столь  лелеемого

контроля и  господства над своим бытием. Почему  он был вынужден играть  эту

роль, которую ненавидел и над  которой, как он знал, все смеялись, он понять

не мог. Но такая "шизофреническая" роль была единственным  убежищем, которое

он  знал, от  полного поглощения женщиной, находившейся внутри него  и,  как

казалось, всегда стремившейся выйти наружу.

     Таков   тип  личности,  которую   мы  будем  обсуждать  на  последующих

страницах. Очевидно,  что нельзя будет понять тип личности, самым "типичным"

представителем  которой является  Дэвид,  без более  подробного рассмотрения

такого вида шизоидной организации. В  случае Дэвида нам пришлось  бы описать

подробно  природу его собственного "я", отношение  этого  "я" к  "личности",

важность  для Дэвида  быть "застенчивым" и "ранимым", смысл его обдуманных и

нарочитых олицетворений  и путь, которым  женская чуждая "личность" начинает

вторгаться в его  "личность"  -явно  автономно  и  бесконтрольно -и угрожать

существованию даже его собственного "я".

     Основная   трещина  проходит  между  тем,   что  Дэвид   называл  своим

собственным "я",  и тем, что  он  называл своей "личностью".  Эта  дихотомия

встречается  снова  и снова. То,  что индивидуум по-разному  определяет  как

"собственное",  "внутреннее",  "истинное", настоящее "я",  переживается  как

отделенное  от  всей  деятельности,  наблюдаемой  другими,-того,  что  Дэвид

называл  своей  "личностью".  Для  удобства такую  "личность" можно  назвать

ложным  "я"  или системой  ложного "я"  индивидуума.  Причина,  по которой я

предлагаю говорить  о системе  ложного "я",  состоит  в том, что "личность",

ложное  "я",  маска,  "фасад",  личина  или  персона, которые  могут  носить

подобные индивидуумы, состоят из смеси всевозможных  частичных "я", ни  одно

из  которых  не  развито  столь  полно,  чтобы  обладать  своей  собственной

всесторонней "личностью". Близкое знакомство с подобной личностью открывает,

что  ее  наблюдаемое  поведение   может   объединять  полностью   обдуманные

олицетворения наряду

     различными вынужденными поступками. Очевидно, можно стать свидетелем не

единственного   ложного   "я",  но  огром-ного   количества  лишь   частично

разработанных  фрагментов  того, что  могло  бы составить  личность, если бы

любой  из  них  получил  полную  власть. Поэтому,  кажется,  лучше  называть

общность подобных элементов системой ложного "я" или системой ложных "я".

     При такой шизоидной организации "я" обычно более или менее невоплощено.

Оно  переживается  как  ментальная  сущность.  Оно  находится  в  состоянии,

названном  Кирке-гором "заколоченностью". Поступки индивидуума не  ощущаются

выражениями  его  "я".  Его  поступки  -все  то,  что  Дэвид  называл  своей

"личностью"  и что  я  предложил  называть  системой ложного "я",-становятся

отделенными и частично  автономными. Нет ощущения, что "я" участвует в делах

ложного  "я" или ложных "я", а их поступки ощущаются  как все более ложные и

тщетные.  "Я", с другой стороны, заколачивается от  всего на свете и считает

себя истинным "я", а  персону  -ложным.  Индивидуум  жалуется  на тщету,  на

недостаток  спонтанности,  но,  возможно,  он  взращивает  этот   недостаток

спонтанности  и,  таким  образом, усугубляет  свое  ощущение  тщетности.  Он

говорит, что он нереален и находится  вне реальности, что он не  совсем жив.

Экзистенциально  он  совершенно  прав.  "Я"  предельно  знает  само  себя  и

наблюдает за ложным "я",  как  правило, весьма  критично. С  другой стороны,

характерной чертой  организации ложного "я", или персоны, является то, что в

одном она  обычно несовершенна, а именно в рефлективном знании. Но "я" может

чувствовать себя  в опасности со стороны  всеобщего  распространения системы

ложного  "я"  или  со  стороны  какой-то  ее  части  (ср.   ужас  Дэвида  от

олицетворения женщин).

     Индивидуум в таком положении неизменно до  ужаса "застенчив" (см. главу

7) в  том смысле,  в  каком  это слово  употребляется  для обозначения прямо

противоположного, а именно ощущения наблюдения себя другим*.

     Такие изменения во взаимоотношениях между различ-

     ными аспектами  отношений личности  к себе самой постоянно связаны с ее

межличностными  взаимоотношениями. Они сложны и никогда  не бывают  одними и

теми же у

     разных личностей.

     Взаимоотношения индивидуума  с "я"  становятся псев-домежличностными, и

"я"  обращается с ложными  "я", словно они  являются другими людьми, которых

оно депер-сонализирует. К  примеру, Дэвид сослался на роль,  которую играл и

которая, как  он  обнаружил, вызывала неприязнь,  сказав:  "Оно  имело  злой

язык". Теперь "я" изнутри смотрит  на сказанные  и  сделанные ложные вещи  и

презирает говорящего и  делающего,  словно это  кто-то другой. Во  всем этом

видится  попытка  создать  взаимоотношения  с  личностями  и  вещами  внутри

индивидуума  вообще  без обращения  за  помощью к внешнему  миру личностей и

вещей.  Индивидуум  конструирует внутри себя микрокосм. Но, конечно же, этот

аутистский,  частный,  интраиндиви-дуальный  "мир"  не  является  подходящим

заменителем единственного мира,  который реально  существует. Если бы  такой

проект был осуществим, не было бы нужды в психозах.

     Подобный   шизоидный  индивидуум  в   одном  отношении  пытается  стать

всемогущим, заключив  внутри собственного бытия,  без обращения к творческим

взаимоотношениям с другими,  образы взаимоотношений, требующие  эффективного

присутствия других людей и внешнего мира. Он хотел бы оказаться -нереальным,

невозможным   образом   -для   самого  себя   всеми  личностями   и  вещами-

Воображаемыми выгодами являются безопасность истинного "я", изолированность,

а следовательно, свобода от других, самодостаточность и контроль.

     *То есть состояния поставленного  к стенке, а не находящегося за ней. В

английском игра слов иная: слово "selfconscious" означает как "застенчивый",

так и "осознающий самого себя". (Примеч. перев.)

     Действительные  же невыгодные стороны, которые можно  здесь  упомянуть,

состоят в  том, что такой проект невозможен и, будучи ложной надеждой, ведет

к  постоянному  отчаянию;  во-вторых,   постоянное,   преследующее  ощущение

тщетности   равным   образом   является  неизбежным  результатом,  поскольку

сокрытое, заколоченное "я", при отрицании соучастия (разве что, как в случае

Дэвида,  при  появлении  в  качестве еще одной  персоны)  с  квазиавтономной

деятельностью систем ложных "я", живет только "ментально". Более того, такое

заколоченное "я", будучи  изолированным,  не  способно  обогащаться  внешним

опытом, и  поэтому весь внутренний мир  стремится все  к большему и большему

обнищанию,  пока  индивидуум  не  начинает  ощущать  себя  просто  вакуумом.

Ощущение способности  сделать что угодно и чувство владения  всем существует

тогда бок о бок с чувством бессилия и пустоты. Индивидуум, который мог  одно

время преимущественно  "снаружи" ощущать протекающую  там  жизнь, которую он

любил презирать как мелкую и банальную по сравнению  с богатством, имеющимся

у  него здесь, внутри него  самого,  теперь жаждет вновь получить внутреннюю

жизнь и получить жизнь внутри  самого себя, настолько  ужасна его внутренняя

мертвенность.

     Определяющей чертой  шизоидного  индивидуума  такого  типа, которую  мы

должны понять, является природа его тревог.  Мы  уже обрисовали некоторые из

форм таких  тревог под терминами "поглощение", "разрывание" и  ужас потерять

внутреннюю автономию  и свободу,  то  есть быть превращенным  из  человека с

субъективностью в вещь, механизм, камень - окаменеть.

     Однако  нам  придется  исследовать,  как  такие  тревоги возникают  при

развитии шизоидной организации.

     Когда "я" частично покидает тело и его действия, участвуя исключительно

в ментальной  деятельностью, оно переживает  само себя  как  некую сущность,

вероятно  локализованную  где-то  в теле. Мы  предположили,  что такой  уход

отчасти  является   попыткой   сохранить   свое   бытие,   поскольку   любые

взаимоотношения с другими переживаются как угроза  индивидуальности "я". Оно

чувствует себя в безопасности, только  когда скрыто и изолировано.  Конечно,

подобное "я" может изолироваться в  любое время, неважно, присутствуют рядом

другие люди или нет.

     Но это не срабатывает.

     Никто не  ощущает себя более  "ранимым",  более открытым взгляду другой

личности, чем шизоидный индивидуум. Если он не очень остро ощущает видимость

другими  (не "застенчив"), то он временно  избегает  своих тревог, становясь

явным  с помощью того или  иного из двух методов. Либо  он превращает другую

личность в вещь и деперсо-нализирует  или объективирует собственные  чувства

по  отношению  к  этой вещи,  либо  проявляет  безразличие. Деперсонализация

личности  и  (или)  позиция  безразличия  тесно  связаны,  но  не  абсолютно

тождественны.   Деперсонализиро-ванной   личностью   можно  воспользоваться,

манипулировать и играть. Как мы  утверждали выше  (в  главе 1), существенной

чертой вещи в  противоположность личности является то, что  вещь не обладает

собственной субъективностью и, следовательно, не может иметь соответственных

интенций.  При  позиции   безразличия  с  личностью  или  вещью   обращаются

бессердечно  и  небрежно, будто они абсолютно  не волнуют, в  конечном счете

будто  они  не  существуют. Личность без субъективности все  еще  может быть

важна.  Вещь все еще может  волновать.  Безразличие отрицает у  личностей  и

вещей их значимость. Мы  помним, что окаменение было одним из методов Персея

при  убийстве врагов.  С  помощью  глаз в голове  Медузы  он превращал  их в

камень.  Окаменение  - один из  способов  убийства. Конечно,  ощущение,  что

другая личность обращается с тобой или рассматривает тебя не как личность, а

как  вещь, само по себе не должно  пугать, если  человек достаточно уверен в

собственном  существовании.  Таким образом, быть вещью  в чьих-то глазах  не

представляет  для "нормальной" личности катастрофической опасности,  но  для

шизоидного индивидуума  любая пара глаз есть глаза в голове Медузы, которые,

по  его ощущениям, обладают  способностью  убить или  умертвить в нем  нечто

живое. Поэтому он пытается предвосхитить собственное окаменение, превращая в

камень других. Делая это, он ощущает, что может достичь определенной степени

безопасности.

     Вообще  говоря,  шизоидный   индивидуум  не  воздвигает  оборонительных

сооружений против потери  части  своего  тела. Все его попытки сосредоточены

скорее на  сохранении своего  "я".  Это, как мы  уже  указывали, рискованное

занятие: он подвержен боязни собственного исчезновения в "ничто", в том, что

Вильям Блейк назвал "хаотичным небытием". Его автономии угрожает поглощение.

Ему приходится охранять себя от потери субъективности и ощущения собственной

жизни.  Поскольку он ощущает  себя пустым, полная, субстанциональная и живая

реальность других  является покушением  на  его права;  она всегда  способна

выйти из-под контроля и стать  взрывоопасной, угрожающей полностью сокрушить

и  уничтожить  его "я", как газ  уничтожает  вакуум или поток воды заполняет

пустую   запруду.   Шизоидный   индивидуум  боится   живых,   диалектических

взаимоотношений с реальными,  живыми людьми. Он может связывать  себя лишь с

деперсонализированными личностями, с фантомами собственных фантазий (имаго),

вероятно, с вещами, вероятно, с животными.

     Поэтому  мы предполагаем, что описанное нами  шизоидное состояние может

быть понято как попытка сохранить  некое ненадежно  структурированное бытие.

Позднее мы  выдвинем предположение,  что изначальная структурализа-ция бытия

на основные элементы  происходит в раннем детстве. При нормальном протекании

она оказывается настолько  стабильной в своих  основных элементах (например,

непрерывности времени, различении "я" и "не-я", фантазии  и реальности), что

впредь все это  может считаться само собой разумеющимся: на таком стабильном

основании может существовать  значительное количество гибкости в том, что мы

называем  "характером"  личности. С  другой  стороны, в структуре шизоидного

характера   наблюдаются   ненадежность   при   закладывании   фундамента   и

уравновешивающая ее жесткость надстройки.

     Если все бытие индивидуума  нельзя защитить, индивидуум оттягивает свои

оборонительные линии до тех пор, пока не оказывается в главной  цитадели. Он

готов отдать все, чем он является, за исключением своего "я". Но трагический

парадокс заключается  в  том, что чем сильнее защищается  "я" таким образом,

тем  сильнее оно разрушается. Явное конечное разрушение и исчезновение таких

"я" при шизофрении завершается не посредством внешних атак врага (настоящего

или предполагаемого),  не  снаружи,  а  из-за опустошения, вызванного самими

внутренними оборонительными маневрами.