XII. ПРОСАЧИВАНИЕ - Сборник - Сатпрем

     И иногда,  по непонятной причине, появлялась из-под вуали грязи ис-

тинная Вибрация,  супраментальная Вибрация или Мощь.  Все, что мы знаем,

это то,  что это переживание приходило все чаще и чаще. Дважды было нас-

тоящее поглощение супраментальным миром,  и оба раза казалось,  что тело

--  действительно физическое тело -- готово было полностью дезинтегриро-

ваться под действием...  того,  что можно было бы назвать противостоящие

условия.  Конечно,  мы  можем  представить себе одно из тех "высоких су-

ществ" на супраментальном берегу,  чье тело было некой конденсацией силы

и света, пытаясь войти в этот жесткий коробок, напичканный нервами, виз-

жащими при малейшей царапине...  И внезапно,  как только мы  представили

это, у нас тут же появляется впечатление, что наши тела сделаны из неко-

его превосходного картона, в котором почти столько же жизни, как и в чу-

челе,  если  сравнивать с той жизнью и тем светом.  Мы начинаем соприка-

саться с грандиозной разницей -- мы просто не знаем,  что такое жизнь. И

когда та жизнь входит в это притворство или карикатуру...  разница между

нашим обычным функционированием и  тем  функционированием  иногда  столь

крайне ошеломительна, что, очевидно, требуется некая адаптация. Способен

ли на адаптацию картон?...  Конечно, мы удивляемся, будет ли эта ложная,

грязная и жесткая субстанция когда-либо "приспосабливаться" и постепенно

становиться настоящей субстанцией, или же вмешается некий иной механизм.

Наверняка сначала должно быть достигнуто, до некоторой степени, проясне-

ние и расширение,  должно начаться просачивание через  завесу  грязи  --

впоследствии, мы поймем или, скорее, тело поймет.

Супраментальная вибрация

     Это просачивание происходило медленно, контролируемым и все более и

более "питательным" образом,  в течение ряда лет, с происходившими время

от времени стремительными натисками супраментальной Силы.  И всякий  раз

описание Матери было очень похожим,  единственная разница состояла в ко-

личестве, которое становилось все более невероятным, так что часто у ме-

ня было ощущение, что я покидал купание в молниях, когда выходил из ком-

наты Матери;  затем мне требовалось несколько часов, чтобы переварить те

новые капли,  что просочились в меня. Но Мать не называла это купанием в

молниях.  Она называло это "душем Господа"! Погоди, я устрою им душ Гос-

пода. И она смеялась, и иногда совершенно цивилизованные люди как пробки

вылетали из ее комнаты, позабыв о всех хороших манерах, не в силах пере-

нести заряд.  Это особая вибрация.  Ты чувствуешь ее?...  нечто подобное

чистому сверхэлектричеству?  И Мать сделала замечание, которое открывало

новые  горизонты:  Когда ты прикасаешься к Тому,  то осознаешь,  что оно

повсюду,  только мы не осознаем это.  Оно везде. В действительности, это

не нечто,  что должно быть привнесено в мир или даже в тело;  оно здесь,

это сама вибрация атома и камней и растений и  животных,  всего  сущего.

Кажется, что только наше жалкое подобие тела, наше ложное тело, не осоз-

нает это или сокрыто от этого:  это просто невыносимо для него. И харак-

терно то, что наше человеческое тело -- это не просто ментальная тюрьма,

которую мы выстроили: это вовсе не "субъективная" тюрьма, как можно было

подумать,  а настоящая тюрьма, которая обрубает все потоки -- другая ма-

терия, настоящая материя, материя животных или растений или камней, вов-

се не такая:  она открытая.  Она не блокирована. Эта вибрация (которую я

чувствую и вижу) дает ощущение огня. Вероятно, именно это Риши Вед назы-

вали  "Огнем" или Агни в человеческом сознании,  в человеке,  в материи;

они всегда говорили о "пламени".  Это действительно вибрация с интенсив-

ностью высшего огня. Несколько раз, когда работа была особенно сконцент-

рированной или сжатой, в теле ощущалось даже что-то наподобие лихорадки.

Но, возможно, это ощущается как "лихорадка" или "огонь" лишь потому, что

тело зажато в клетке.  У птиц нет лихорадки!  По крайней мере, супрамен-

тальной лихорадки. Но они также не знают, что они "птицы".

     Мать описывала  мне эту супраментальную Вибрацию дюжину раз в тече-

ние ряда лет, всякий раз, однако, с неким изумлением. Очень примечатель-

но то,  что кажется, что эта Вибрация вызывает тройную трансформацию или

перестройку наших материальных данных: изменение материальных границ или

кажущихся делений  материи,  изменение  ощущения Времени -- видоизменены

пространство и время -- и полностью радикальное изменение  в  восприятии

жизни (того,  что мы называем "жизнью").  Эти описание будет становиться

все более точными и нарастать по масштабу,  если можно так  сказать,  но

суть выражена уже в первых ее замечаниях. Линия A1, A2, A3 начинает вет-

виться  и  делиться в каждом направлении (бедные мы!).  Сначала исчезает

ощущение непроницаемой материи,  поделенной на маленькие твердые  куски:

Это как порошок, ты понимаешь, более мелкий, чем мельчайшие точки, поро-

шок атомов, наделенный чрезвычайной интенсивностью вибрации -- но это не

движется.  И все же есть постоянное движение. Это движется внутри нечто,

что вибрирует на месте,  не перемещаясь.  Ты понимаешь, есть нечто более

тонкое по природе,  что движется,  оно подобно грандиозному потоку силы,

текущему через тот порошок.  Но сама среда не движется: она вибрирует на

месте с чрезвычайной интенсивностью.  Некий универсальный поток,  струя-

щийся по всем этим порошкообразным концентрациям, без каких-либо границ.

Разум  хочет  заключить  этот  грандиозный поток в кроличью клетку -- и,

очевидно,  не может это сделать, он даже не может воспринять его, потому

что воспринять уже означало бы внезапно расшириться в нечто, отличное от

себя. А это восприятие действительно стирает границы: У меня такое чувс-

тво,  что  я несу в своем теле гораздо большее существо (под "большим" я

понимаю объемность) и гораздо более мощное.  Кажется,  что оно с  трудом

умещается внутри:  оно превосходит тело. И оно столь начинено силой, что

ощущается какое-то стеснение....  Всегда та "плотность", та "плотная Ма-

терия".  Можно удивляться, не является ли та "плотность" сверхконцентра-

цией сознания-силы,  по сравнению с которой материя, как она проживается

в разуме и через разум, кажется соломинкой -- она выдерживает лишь каплю

этой концентрации,  копию этой концентрации в ментальном  картоне,  что,

конечно же, выглядит жалким подобием по сравнению с оригиналом. Как если

бы была вибрация в каждой клетке,  и все в целом  составляло  бы  единый

БЛОК вибраций... Что дает то ощущение, что материя больше не непрозрачна

или жестка.  Это компактная плотность или "уплотненная масса",  так ска-

зать, вибрации сознания. И оно доходит до сих пор [Мать делает жест, по-

казывающий,  что ее вибрационное тело значительно выходит за пределы  ее

видимого  тела.] Иногда даже кажется,  что все видимое тело растворяется

[когда случается обморок]:  Ты понимаешь, это было как расплавленное зо-

лото -- литое -- и светящееся.  Оно было очень плотным. И оно имело силу

-- ВЕС, ты понимаешь, потрясающий. И больше не было тела, вовсе не было,

не было больше ничего -- ничего,  кроме этого.  Что действительно ставит

много проблем, если мы хотим продолжать жить в теле, подобном нашему, не

падая постоянно в обморок! Как удержать в теле то, к чему оно не готово?

Ложное восприятие разума в его тюрьме служило,  очевидно,  защитой.  Так

что есть проблема "адаптации".

     И время  также  меняется.  Если вы позволите себе предаться "движе-

нию", тому универсальному движению, которое течет через маленькие порош-

кообразные концентрации,  тогда ощущение времени больше  не  такое,  как

прежде,  и пространство тоже другое: Движение столь тотальное -- тоталь-

ное и неизменное, неизменное -- что оно производит впечатление совершен-

ной недвижимости. Движение, являющееся некоторой вечной Вибрацией, кото-

рая никогда не начинается и не кончается...  Нечто из всей вечности,  на

всю вечность,  и без какого-либо деления времени: лишь когда это проеци-

руется на экран,  начинает предполагаться деление времени. Очень хорошо,

но видимое тело,  которое мы сейчас можем назвать ментальным телом, ведь

оно кажется нашим ментальным творением,  продолжает жить от минуты к ми-

нуте, отсчитывая дни, месяцы и годы, или, по меньшей мере, с восприятием

дней и лет... что, возможно, и есть причина старения. Наш экран "предпо-

лагает деление времени".  Но что если больше нет экрана?  Если можно хо-

дить по желанию в прошлом, настоящем и будущем, то как может продолжать-

ся "нормальная" жизнь такого тела среди людей, живущих "по часам"? Здесь

тоже возникает проблема адаптации:  помнить настоящее, чтобы не унестись

бог знает куда...  и,  возможно,  не позабыть в ходе этого видимое тело,

ложно приклеенное к креслу 25 мая 1961 года.  Может показаться,  что еще

должны быть созданы средства перехода, позволяющие вести двойную жизнь в

старом и новом теле, не теряя то или другое. Это физиологические пробле-

мы, вы понимаете, а не метафизические. Что вы будете делать, когда мета-

физика становится физикой!

     Но, возможно,  это полностью ментальная проблема,  потому  что  для

птиц нет  трудности.  Трудность  заключается  в структуре разума и в том

факте, что приходится жить вместе с другими существами, которые приклее-

ны к своему разуму.  Поистине, должен быть сделан переход от одного вида

к другому.

     И жизнь тоже меняется -- когда я говорю "жизнь",  то имею в виду не

только отношение с людьми и с остальными вещами,  а само качество возду-

ха,  которым дышишь,  тот сорт дыхания,  который движет  тобой:  Золотой

свет,  абсолютно неподвижный... и затем видится, как вещи наполняются --

наполняются бесконечным содержимым.  Действительно было  ощущение  нечто

полного вместо пустого.  Жизнь,  которой живут люди, как я вижу, как они

живут,  -- пуста, ложна, суха: она пуста -- тяжела и пуста одновременно.

Она пуста.  Тогда как от той другой жизни немедленно возникает впечатле-

ние: полная, полная, полная, полная -- полная! Ты понимаешь, она перели-

вается через все края,  больше нет пределов.  Она столь полна,  что все,

уничтожаются все пределы,  они стираются,  уходят -- нет больше  ничего,

кроме того, того Нечто.

     Как сделать,  чтобы просочилось это "нечто", как жить в этом нечто,

переносить, выдерживать его,  в то же время видимо оставаясь в теле, ко-

торое кажется сделанным из самой противоположности всех этих качеств?

Сеть

     Она пробиралась сквозь свой лес, изредко озаряемый вспышками света,

и иногда это было почти обескураживающе.  Мы обманываем самих себя в от-

ношении жизни,  мы одеваем ее в идеалы, движения, возбуждение, неистовс-

тво и страсти,  и заявляем "это жизнь", это "волнующе", но это не верно!

Мы просто навешиваем декорацию на некую пустоту каждой секунды,  в кото-

рой есть шаги и еще шаги и ничего + ничего + ничего, и жесты и еще боль-

ше жестов, тысячи жестов ради... чего-то иного, за чем мы бежим и чего у

нас никогда нет. Настоящая жизнь, "чистая", если осмелиться так сказать,

это этот фабрикат, скопище нулей, как счетчик такси, отсчитывающий несу-

ществующее время,  чтобы прибыть "туда".  "Наполненное" время  там,  как

только мы туда прибудем -- но мы никогда не прибываем туда!  Всегда одно

и то же.  Таков базис жизни.  О, но вся жизнь, КАКОЙ БЫ ОНА НИ БЫЛА, по-

добна этому.  Даже те события, которые кажутся с расстояния величайшими,

какими они кажутся большинству людей,  даже те исторические события, ко-

торые  продвинули дальше трансформацию земли и явились настоящим перево-

ротом -- решающие события,  великие завоевания, как их называют -- спле-

тены из ТОЙ ЖЕ ткани,  это ТА ЖЕ САМАЯ вещь! Когда ты взглянешь на них с

расстояния, то в целом они могут произвести значительное впечатление, но

сама жизнь каждой минуты,  каждого часа,  каждой секунды сплетена из ТОЙ

ЖЕ САМОЙ тусклой,  однообразной, скучной ткани, лишенной какой-либо нас-

тоящей жизни -- простое отражение жизни, иллюзия жизни -- лишенная силы,

света или чего-либо еще,  хоть сколь-нибудь напоминающего  радость.  Это

хуже кошмара, некая... О, не безысходность, ты понимаешь, нет даже како-

го-либо ощущения ЧУВСТВОВАНИЯ -- нет НИЧЕГО!  Это пустая,  пустая,  пус-

тая... серая, серая, серая, плотно сплетенная, мелкоячеистая сеть, кото-

рая не пропускает ни воздух,  ни жизнь,  ни свет -- ничего. Мы говорим о

"вуали",  "тюрьме",  но  на  самом  деле это вся та же плотно сплетенная

сеть,  которая обволакивает все,  прямо до клеток тела,  как если бы вся

жизнь была чем-то сглажена. И затем, временами происходит вторжение дру-

гой жизни,  без нашего понимания того,  как все это работает,  причем мы

даже  не способны переносить эту жизнь дольше,  чем несколько секунд или

несколько часов. Величие света -- столь очень мягкого, столь наполненно-

го истинной любви, истинного сочувствия, нечто такое теплое, такое очень

теплое...  Вот что здесь,  всегда здесь,  ожидающее своего часа, если мы

только  позволим ему войти.  Вот что должно выйти на первый план и проя-

виться в вибрации КАЖДОЙ секунды -- не как целое, что видится с расстоя-

ния  и которое кажется интересным,  а вибрации каждой секунды,  сознание

каждой минуты,  иначе...  Да,  иначе... единственная альтернатива -- это

воспарить  в небеса или идти в ад.  Но вуаль должна быть поднята в самом

низу, а не на вершинах. Именно глубоко внизу должны мы найти средство от

удушья.

     Важный секрет поистине должен быть найден на микроскопическом уров-

не каждой секунды, как раз там, куда мы никогда не хотим смотреть, пото-

му что это ужасно -- это "ничто",  как говорит  Мать,  удушающее  ничто,

отбрасывает людей в некую аберрацию, лишь бы только не видеть, не видеть

это любой ценой,  не сталкиваться с ним. Сталкиваться с ним означает на-

девать шкуру черного пигмея.  Для Матери, которая знала все великие рас-

ширения сознания в течение восьмидесяти лет, это было... удушающе. Пото-

му что  физический разум -- это не просто идиот,  бесконечно повторяющий

попугай, который заставляет вас по десять раз проверить,  хорошо ли  за-

крыта дверь,  тогда как вы прекрасно знаете, что заперли ее, но это убо-

гий идиот и попугай, он тормозит все: в одну секунду он предвидит тысячи

деталей, которые произойдут через десять лет; начиная от реплики доктора

"О, придется лечиться два года" (так что, естественно, потребуется дейс-

твительно два  года) до самого изворотливого образа.  Это неумолимая па-

мять,  возможно,  тысячелетняя память.  Это первичный разум Материи. Все

затормаживается и кристаллизуется именно там -- действительно, это стро-

итель тюрьмы.  Все имеет последствие, все связано, все идет от причины к

следствию,  непреклонно. Он склепал нашу тюрьму, тщательно и во всех де-

талях. И ничто не может быть вылечено, пока не вылечено то нашептывание:

за один взмах оно сводит на нет все победы,  одержанные высоко вверху, в

высших областях сознания.  Корни секса скрыты  здесь,  не  в  каком-либо

"сексуальном органе" или "инстинкте",  от которого можно очень легко от-

вязаться,  а в темной маленькой фиксации,  которая хочет...  в  конечном

итоге она хочет ночи, разложения, дезинтеграции всего. Это некое "зацик-

ливание", внедренное в материю. И оно повторяет и повторяет свой малень-

кий шепот смерти в каждом жесте,  при каждом случае и встрече,  во всем.

Болезнь Паркинсона -- крайний восторг для него, его элемент, "представи-

тельный" верх его деятельности. Он хочет лишь остановить все, как столб-

няк -- и,  на самом деле,  он это и делает, скрытно. Это его работа: де-

лать тюрьму. Он хочет воссоздать умиротворенную жесткость камня.

     Смерть -- это его величайший успех.

     Так что  корень зла находится не в каком-либо бездонном или психоа-

налитическом подсознательном:  он здесь,  в пределах  досягаемости  руки

или, скорее, досягаемости уха. Только, чтобы воспринять его, нам не сле-

дует покрывать его всем обычным шумом,  включая моральный.  То, что пре-

пятствует трансформации -- это все те вещи,  которые мы считаем неважны-

ми, вся эта масса вещей,  все они. И поскольку они очень маленькие (или,

скорее, КАЖУТСЯ очень маленькими и несущественными),  то являются самыми

худшими препятствиями. Очень маленькие вещи, принадлежащие подсознатель-

ному механизму,  до такой степени,  что ты можешь быть свободным в своих

мыслях, свободным в своих чувствах, свободным даже в своих импульсах, но

физически ты остаешься рабом.  Все это должно быть уничтожено, уничтоже-

но, уничтожено...  Это ни что иное,  как механическая привычка.  Но  она

цепляется, прилипает, о!... И мы даже не знаем, что нужно сделать, чтобы

уничтожить ее! Ментально мы можем сказать: мы должны очиститься, универ-

сализоваться, имперсонализоваться...  все это очень хорошо,  но это мен-

тальная картина. Как это сделать в теле? Как прорвать ту сеть? Как можно

воздействовать на  тот черный глинистый порошок?  Как только к нему при-

коснешься, он тут же взмывает завесой грязи.

Мантра

     Единственным приспособлением, которое Мать использовала на непрото-

ренном пути,  для которого не было никаких приспособлений, кроме как су-

ществовать определенным образом, просачивать определенным образом и идти

дальше, была мантра.

     Все организованные формы, как мы видим их, являются скоплением виб-

раций (ученые скажут "скоплением атомов",  потому что видят только  один

слой материи  и сквозь ментальные очки),  выражающими какое-то особенное

качество объекта,  его "стремление",  как говорила Мать,  и таким  путем

она, например,  называла цветы. Некоторым образом, это настоящее имя ве-

щей, их особенная музыка, которая становится довольно печальной на чело-

веческом уровне.  Именно  повторение  вибраций обеспечивает стабильность

форм. Изменение вибрационной игры влечет за собой "разлад" формы  (изме-

нение формы, если это переносимо, или дезинтеграцию и "смерть", если это

непереносимо). Каждая вещь обладает своим собственным "звучанием", явля-

ющимся движением сил,  составляющих его. Мантра -- это чистый звук вещи,

какой бы она ни была,  суть ее вибрации,  которая порождает эту вещь или

проявляет ее в форме.  Есть целая так называемая тантрическая наука, ко-

торая манипулирует этими звуками и кажется, что творит "чудеса", воспро-

изводя  звуки вещей -- дезинтегрирует или реинтегрирует их,  комбинирует

или изменяет их.  Поэзия и музыка -- формы этой "магии звука", когда они

являются  настоящей поэзией и настоящей музыкой,  то есть,  когда они на

самом деле вызывают определенные силы или стремления, определенные формы

бытия -- есть всевозможные уровни, вплоть до самых грубых. Это также на-

ша самая обычная магия -- о которой мы не знаем,  что это магия,  но  ее

воздействие  все  равно  есть,  печальное и грязное -- когда мы ходим по

улицам, бормоча свои немые желания или бедные опасения... что естествен-

но приходит, поскольку мы сами и зовем их. Если бы люди видели чудовищно

раскрашенную слизь (и что за цвет!), в которой они живут, то им бы пока-

залась  совершенно  очаровательной  окись углерода,  которой они дышат в

своих городах.  Но если некий чистый звук введен в материю, то и его эф-

фект  может  быть  также магическим;  только требуется большая настойчи-

вость, поскольку наша ложная материя толстая, липкая и повторяющаяся. То

же  самое  свойство материи и физического разума неустанно все повторять

как попугай,  может быть использовано в другом направлении и,  "чудесным

образом" материя может начать повторять настоящий звук вместо того, что-

бы тянуть свою обычную смертную рутину -- насколько она способна это де-

лать  без травматических последствий или рискованного подрыва своей виб-

рационной моды. Есть тонкая разграничительная черта в переходе от старо-

го материального способа бытия к новому, новому способу бытия материи.

     "Чистый звук" совсем не нужно искать в каком-то мудреном магическом

заклинании. Это ОМ,  санскритский звук,  настоящее чудо, но, как обычно,

настоящая магия кроется в предельной простоте,  которой мы обладаем,  не

зная этого,  в  той  простоте,  которая кажется пустяком,  но может быть

чрезвычайно сильной в своей чистоте,  в своей  предельной  чистоте:  как

крик нашего сердца, потребность всего нашего существа собраться в ту се-

кунду, когда решается вопрос жизни или смерти.  Это последнее слово, ко-

торое остается, когда все остальное ушло. Один чистый звук, непохожий на

другие, который делает нас некой индивидуальностью, а не безликой марио-

неткой, нацепившей  галстук и степень доктора математики.  Каждый из нас

может найти этот звук или выражение этого звука в одном  или  нескольких

словах, которые являются нашим собственным "паролем", так сказать, нашим

особенным "сезам,  откройся": звуком, который представляет некое пережи-

вание и  обладает  силой вспомнить это переживание.  Это может быть звук

пламени, звук уверенности или свободы,  звук радости,  звук чистой  люб-

ви... Того,  что  составляет для нас весь смысл.  Крик на вершине нашего

существа или в пучине нашего существа, когда все потеряно. И мы пытаемся

внедрить этот звук в повседневную материю,  в каждую минуту,  каждую се-

кунду, в каждый жест,  каждую глупость,  любую пустоту,  ошибку, печаль,

радость -- во все.  Это должно стать музыкой нашей материальной субстан-

ции.

     Такова мантра.

     Это способ обожествить эту субстанцию,  - сказала Мать. Звук сам по

себе обладает силой, и заставляя тело повторить некий звук, ты тем самым

заставляешь его воспринять нужную вибрацию.  Механизм воздействия  такой

же, как при ежедневных занятиях за пианино,  например: ты повторяешь ме-

ханически, и в конечном итоге,  это наполняет твои руки сознанием -- на-

полняет тело сознанием.

     Она нашла свою мантру.  Это была первая вещь, необходимость в кото-

рой она почувствовала после своего первого "заболевания" в 1958: Мое те-

ло хотело бы иметь мантру,  чтобы ускорить трансформацию (изменить  свою

темную вибрационную моду),  написала она мне тогда. Она нашла эту мантру

и повторяла ее до своего последнего дыхания, день и ночь и каждую секун-

ду,  в течение пятнадцати лет, как, возможно, делал Шри Ауробиндо, когда

ходил взад-вперед по своему коридору с высоким  потолком.  И,  возможна,

она все еще повторяет эту мантру сейчас. Ведь что же может дезинтегриро-

вать ту вибрацию?

     Эта мантра  обладает  поразительной  силой  над вибрационной сетью,

темной сетью грязи, которая обволакивает нас и порождает все наши болез-

ни и старение и всевозможные несчастные случаи.  Эта мантра воздействует

на мое тело,  - сначала отметила она. Это странно, мантра как бы сгущает

нечто: вся клеточная жизнь становится компактной, прочной массой гранди-

озной концентрации -- и ОДНОЙ ЕДИНОЙ вибрацией. Вместо всех обычных виб-

раций тела,  нет ничего, кроме единой вибрации. Единой массы. Вся дрожь,

несчетные колебания,  поползновения тела внезапно сгустились в одну еди-

ную вибрационную массу. Смерть не может войти туда. Болезни и несчастные

случаи также не могут войти.  Тело наполнено "неприступной" субстанцией,

так сказать. Но нужно быть способным вынести эту "субстанцию". Все же, в

самом начале,  она заметила:  Как только я остаюсь в покое на минуту или

концентрируюсь, всегда начинается эта мантра, и есть ответ в клетках те-

ла: они начинают вибрировать. В дугой раз, когда это пришло, оно охвати-

ло все тело, таким вот образом: все клетки затрепетали. И с какой силой!

Вибрация продолжала усиливаться и расти,  тогда как сам звук  становился

все громче  и  громче,  и  все клетки тела были охвачены такой интенсив-

ностью стремления, как если бы все тело начало распухать -- это станови-

лось грандиозно.  Я чувствовала,  что все готово было взорваться.  И это

обладало такой силой трансформации!  Я чувствовала, что если бы это про-

должалось,  то нечто бы произошло, в том смысле, что изменилось бы некое

равновесие клеток тела... Опасная переломная точка. И мы снова сталкива-

емся  с  проблемой  "адаптации" субстанции.  С какого конца ни подходи к

проблеме,  все время наталкиваешься на одну и ту  же  сеть,  опутывающую

все:  можно ли разрушить эту сеть, эту смертную вибрационную паутину, не

разрушив саму жизнь и не дезинтегрировав форму?

     Это станет главной проблемой Матери на многие годы:  проблемой, пе-

реживаемой из минуты в минуту,  физиологически. Короче говоря, она пыта-

лась сконструировать  первое  "новое тело".  Или,  возможно,  освободить

настоящее. И это означает... рискованный переход.

     В мантре Матери было семь слогов:

                           OM NAMO BHAGAVATEH

     Мать дала ее миру.

Окружающие мысли

     Лес Матери был не только в ее теле,  но и в тех 1300 маленьких  об-

разчиков (в  1960),  каждый  из  которых  представлял свой особый способ

смерти, определенный способ бытия в сети и  культивирования  этой  сети.

Поскольку она прекратила свою внешнюю деятельность, то проблема заостри-

лась, вместо того, чтобы ослабиться: теперь они больше не могли осаждать

ее на  Плэйграунде  или теннисном корте или где-то,  куда она приходила;

вместо этого они сами наводняли коридоры,  подходили к двери  ее  ванной

комнаты или  к двери холодильной установки,  где она держала свои цветы,

поджидали ее за каждой дверью и в любую секунду. Это было непрекращающе-

еся  вторжение.  И  если она позволяла кому-то войти хотя бы раз,  чтобы

дать цветок или свой взгляд,  то это становилось законным правом на  всю

вечность -- и,  естественно, "почему не я?". Каждый был я, я, я. Не было

недостатка в маленьких я, утаскивающих свои цветы от Матери и продолжаю-

щих культивировать свою сеть. И если Мать не делала в точности того, что

они хотели,  тогда темная и неистовая сеть выбрасывала массу грязных ма-

леньких вибраций, которые Мать все поглощала и поглощала. Она никогда не

говорила "нет" никому.  Мать никогда не говорила "нет", люди сами должны

были открыть удушение собственной сети. Она просто накладывала свой спо-

койный свет на сеть...  и она еще больше перекручивалась и переворачива-

лась под ее давлением.  И письма тоже: Они убивают меня своими письмами.

О,  если бы ты только знал,  какие письма они мне пишут... прежде всего,

тошнотворное  количество глупостей,  которые никогда не следовало бы пи-

сать;  затем,  вдобавок к этому,  такая демонстрация неведения, эгоизма,

злой воли,  полного непонимания и беспримерной неблагодарности,  и затем

все это... столь прямо, мой мальчик! Они сбрасывают на меня это ежеднев-

но, ты понимаешь, и это исходит из самых неожиданных мест. И она отвеча-

ла,  отвечала.  И иногда у нее вырывался крик: Шри Ауробиндо ослеп, я не

хочу ослепнуть!...  Она садилась в свое большое кресло с резной спинкой,

на мгновение закрывала глаза, а руки ее покоились на подлокотнике, такие

бледные:  Труден  контакт  с  людьми Ашрама.  Будь это только постоянная

ходьба, чтобы дать им цветок... И они так несознательно эгоистичны! Если

я не делаю обычной концентрации на каждом,  они возмущаются: что не так,

я сделал что-то не то?  И разворачивается все зрелище.  Ее  ноги,  столь

тщательно укрытые японскими табами,  опухли от филаризиса,  как железные

палки.  И она продолжала свои ежедневные хождения,  переходя  туда-сюда,

все  время повторяя мантру.  Но все равно проблема оставалась той же са-

мой:  каждый человек, каждое письмо вносит свою степень беспорядка, дис-

гармонии  и дезинтеграции.  Как если бы все выливалось на твою голову из

помойного ведра. И ты должен все это поглощать... Каждая вещь, поглощен-

ная снаружи,  порождает беспорядок [в теле], раскалывает все и порождает

неправильные связи, нарушает организацию; и иногда требуются часы, чтобы

навести  порядок.  Что означает,  что если бы я действительно хотела ис-

пользовать это тело как инструмент,  не меняя его из-за того,  что он не

может следовать движению,  то я должна была бы остановить, насколько это

возможно,  материальное поглощение всех вещей,  которые отбрасывают меня

на годы назад.

     Она продолжала "поглощать" до самого конца,  и все больше и  больше

-- чем ближе она подходила к цели, тем неумолимей становилась окружающая

сеть, отбрасывая к смерти. Это была не "ее" сеть: это поистине была сеть

мира. И  проблема  все более запутывалась,  поскольку это было не просто

физическое присутствие 1000 или 1300 образчиков,  танцующих свой неисто-

вый танец в ее теле, а это была вся невидимая толпа. И для начала мысли.

Пока нам уютно и тепло в сети,  мы не понимаем,  но как только сеть рас-

пускается, это полное вторжение. Мысли -- это не нечто безвредное; мысли

-- это действия.  Требуется наша обычная броня,  чтобы не быть  разбитым

вдребезги. Некоторые мысли столь же смертельны, как скорпионы, это целое

болото разнообразных сороконожек. Да, совершенно ужасная смесь, "как ес-

ли  бы я постоянно опускалась,  подхватывая новое заболевание,  и должна

была найти лекарство от нее". Если бы ты знал, в какую атмосферу они ме-

ня погружают,  мой мальчик!  [и Мать зажимала свою голову между рук, как

если бы ее били] Бессмыслица, нонсенс, глупость, идиотизм; все это пере-

ливается через все края.  Ты не можешь дышать,  не вдыхая этого!  Еще на

Плэйграунде она пыталась втолковать им это: Если бы люди вокруг меня бы-

ли бы восприимчивы, то это значительно помогло бы моему телу, потому что

все вибрации проходили бы через тело и помогли бы ему. Но кто понял это,

за исключением маленькой группки молчаливых, кто никогда не просил ниче-

го, никогда не искал с ней встреч и работал молча? И по истечении време-

ни ее  собственная сеть распускалась:  Тело стало ужасно чувствительным.

Например,  дурная реакция в ком-то, некое противоречие или самая обычная

реакция вызывают внезапную усталость в теле, как если бы оно истощилось.

Мало-помалу ее тело становилось всеми телами.  Те невинные (или не такие

уж невинные) маленькие мысли и нашептывания окружающих тел виделись в их

истинном свете -- почти сразу же они показывали свое настоящее лицо,  то

есть, смерть, содержащуюся внутри них. Каждое из этих маленьких бормота-

ний поистине,  действительно и материально является лапой смерти.  Мы не

умираем от этого,  потому что доза не достаточно велика, и требуется не-

которое время. И к тому же мы толстокожи. Но все это входило в Мать, как

есть,  "чистым", если можно так выразиться. И Мать начала сталкиваться с

великой проблемой: Какая досада, все эти мысли людей, о!... Все и каждые

думают все время о преклонных годах и смерти,  и смерти и преклонных го-

дах и болезни.  О,  какая это досада! Мы не осознаем это, мысль о смерти

является смертью.  Мы не ведаем о настоящем движении сил подобно примату

Палеолита,  мы не знаем ничего о игре и силе вибраций,  мы замурованы  в

собственную ментальную  сеть!  Но  кто же не замурован?...  Вы почти что

окаменели до смерти из-за всего этого.  Это было уже в 1961 -- она будет

поглощать  их мысли о смерти прямо до самого конца.  Они выделяли смерть

каждый день (и каждый час), прямо до конца. И затем ее юмор достигал на-

ивысшей точки, она смеялась: Многие из них -- множество -- думают, что я

умру, так чтобы это не застало их врасплох, когда это произойдет: я знаю

все это.  Но это все ребячество,  в том смысле,  что если я уйду, то они

будут правы,  а если я не уйду,  то это не имеет никакого значения!  Это

все. Это было в апреле 1961. Еще двенадцать лет в том же режиме.

     Проблема, поставленная перед Матерью,  или скорее,  в Матери,  была

ясна.

     Так что же было делать?  Или,  более того, как можно было устранить

эту сеть,  не умерев, без того, чтобы буквально быть задушенной окружаю-

щим воздухом? Можно спросить и так: как умереть, не умерев от этого?

Имперсонализация

     Между 1958 и 1962 годами Мать выучила один большой урок,  микроско-

пический урок,  материальные результаты которого более важны для  нашего

вида, чем  расщепление урана.  Мы еще не осознали,  сколь потрясающи эти

микроскопические открытия -- у них даже нет названия.  Они  столь  ради-

кально новые,  что в нашем языке нет подходящего для них названия.  Мать

даже не знала, что она делала! Иногда она совершенно неожиданно произно-

сила слово или предложение, в середине разговора, что ошеломляло меня, и

годы спустя вы говорите: "о, так ведь же...!" Это не об расщеплении ато-

ма,  но  это касалось полной обусловленности вида.  Это сама мощь атома,

которая представала перед вами с улыбкой и в почти дразнящей  атмосфере:

о, так ты хочешь чудес! Что же, взгляни... Взгляни на этот закон, взгля-

ни на тот.  Это как сама сущность чуда, которая просовывает свой нос че-

рез щель в двери или сквозь ячейку сети; и она не делает ничего сенсаци-

онного:  она попросту ударяет по маленькому "неизбежному" закону,  чтобы

вы ясно увидели,  как все на самом деле устроено...  естественно.  Вы на

секунду протираете свои глаза:  но как же...?  И все ушло.  Еще остается

"но как же?",  которое следует устранить. Но затем вы осознаете, что мир

действительно стоит на грани чуда,  которое зависит от... нечто, что все

еще остается загадкой,  но ощущается как мельчайшая мистерия, "ничто" --

удивительное ничто. Нечто удивительное, которое кажется пустяком, - ска-

зала  Мать в конце.  Возможно,  мы споткнемся на этом,  если Мать крепко

держит нас за руки с другой стороны вуали.

     Первый урок -- возможно,  единственный урок -- заключается  в  том,

что на самом деле мы не можем ничего делать. Мы входим в сеть и наталки-

ваемся на все,  завязываем везде, запутываемся в каждом жесте, как в на-

шем желании творить благо, так и в потемках "дурных" действий. Все реак-

ции ложны, как плохие, так и хорошие. Вы отказываетесь от чего-то, и оно

отскакивает вам в лицо как теннисный мяч;  вы приемлите это,  и оно идет

бесчисленными извилинами. И все ощущения ложны. "Я не хочу ослепнуть", и

мгновенно нечто хочет,  чтобы вы ослепли, и вы видите в десять раз хуже;

"я измучен",  и вы чувствуете себя совершенно раздавленным, как под тон-

ной свинца.  "Но посмотри,  я укололся,  и идет кровь! Это действительно

серьезно..." И вы ловите маленькое нечто, которое хочет быть серьезным и

хочет, чтобы его воспринимали серьезно,  и оно очень ранит вас, если его

не воспринимают серьезно.  В тот день,  когда Мать произнесла: Но почему

ты не скажешь своим клеткам,  что они глупы,  выделяя кровь при уколе, я

был  очень  обижен.  Глупость безмерна,  она повсюду,  в каждом укромном

уголке: она "серьезна", действительно. Она смертельна. Вся медицина сом-

нительна,  вся  физика сомнительна,  вся физиология -- вся невысказанная

Глупость,  которая опутывает нас непроницаемой и  неопровержимой  сетью,

которая  хуже гидры:  мириапод с тысячью микроскопических голов -- и ОНА

ПРАВА.  Эта глупость всегда права,  она всегда напичкана здравомыслием и

ослепляющими доказательствами. Она заставляет вас завязнуть: так что же,

ты сам видишь! Она заставляет вас упасть: так что же, ты сам все видишь!

Невозмутимо, самым разнообразным образом, она поставляет вам все отрица-

ния,  все поражения,  все падения,  все свои доказательства.  Нужно быть

немножко ребенком, чтобы противоречить ньютонову яблоку. Нужно быть сов-

сем ребенком,  чтобы хотеть выбраться из сети. Мы слишком разумны, чтобы

быть ребенком.  Мать двигалась во всем этом,  ударяясь то об одну,  то о

другую сторону, затыкая дыру здесь, тогда как она снова открывается там,

вынимая одну глупость из ее оболочки лишь для того, чтобы обнаружить ты-

сячи других:  вы находите, что переполнены глупостями, переполнены ошиб-

ками, по уши в грязи. Мириады маленьких вспыхивающих заболеваний. Мириа-

ды маленьких смертей,  с которыми сталкиваешься, просто проходя по кори-

дору.  Вы переполнены ожидаемой болезнью, ожидаемой смертью. Все это ки-

шит и копошится,  все это невероятно. Это ничтожно мало. Лишь потому что

оно множится миллионы раз, может приобрести оно некую важность -- но это

ничтожество!  Ничтожество.  И все это блокирует путь. Все это составляет

сеть.  Все  это преграждает путь настоящей Вибрации -- естественному ...

"чуду".  Это напоминает мне миниатюрные работы, которые делаешь с увели-

чительным  стеклом,  нанося  мельчайшие  точки -- эти миниатюры делаются

тончайшей,  очень заостренной кисточкой,  и ты ставишь  очень  маленькие

точки, используя увеличительное стекло. И требуется поставить множество,

много-много маленьких точек,  чтобы сделать лишь часть щеки.  Очень  ма-

леньких точек, очень маленьких.

     И затем, если вы начинаете смотреть на эти точки, они также начина-

ют непропорционально нарастать.  Вы не знаете,  что делать,  все кажется

везде подделкой. Хорошее -- подделка, плохое -- подделка. И есть все ма-

ленькие  образчики подле вас,  которые увеличивают размах проблемы.  Это

как бы проблема всей земли. Вы говорите "нет" кому-то -- или, скорее, вы

говорите  "нет" пагубной реакции в ком-то -- и мгновенно происходит так,

как если бы вы возвели стену между собой и этой реакцией: вас она больше

не касается,  но и вы больше не затрагиваете эту пагубную реакцию -- она

ерзает по другую сторону от стены. И в конечном итоге она возвращается к

вам,  потому  что несовершенство в ком-то -- это наше несовершенство,  и

все -- наше несовершенство. То, что говорит в вас "нет" -- это в точнос-

ти то, что может быть затронуто этим частным несовершенством: оно в вас,

та же самая вещь,  скрытая,  только она говорит "нет" вместо того, чтобы

говорить "да",  и это все. Пока есть отклик на несовершенство, это озна-

чает, что мы все варимся в одном и том же супе. И, естественно, для каж-

дого из нас, наше "нет" является на самом деле "да", облаченным в мантию

святош -- это святой суп.  Вы вовсе не выбрались из этого  супа,  совсем

нет.  Это все одно и то же.  Но, конечно же, все тела сделаны из одной и

той же материи.  Нет святой материи в противовес дьявольской: есть Мате-

рия.  Мать выучила и этот урок:  Тебя бьют и бьют до тех пор, пока ты не

поймешь. До тех пор, пока ты не окажешься в том состоянии, когда все те-

ла являются твоим телом. Тогда ты начинаешь смеяться! Ты обычно атаковы-

вался этим,  ранился тем, страдал от этого или того -- каким смешным все

это кажется сейчас!  Да, все это одно и то же. Тело простирается до гра-

ниц земли.  Нет ни одной глупости, которая бы абсолютно, полностью и ин-

тегрально не являлась бы нашей собственной глупостью. Только она отража-

ется в нас другим образом. Заметьте, что я сказал "отражается": эта Глу-

пость скрывается в нас, держится в нас благодаря экрану -- даже если это

микроскопический экран, не больше клетки. Но это отражение глупости, и в

действительности  не  сама глупость -- это отражение болезни,  отражение

смерти... тысяча отражений одной и той же вещи, которая играет и мерцает

в или на всех телах.  Может даже показаться,  что этот экран и порождает

глупость.

     Мать наощупь продвигалась к простому  и  монументальному  открытию,

которые другие сделали на вершинах освобожденного разума,  но она делала

его в своем теле.  Когда вы покончили со всеми маленькими точками, этими

нескончаемыми частями щеки, когда вы ударяетесь обо все повсюду, завязли

везде  -- пресыщены этим человеком,  пресыщены тем -- когда вы сбились и

еще раз сбились,  и все сбивает вас с пути, как "да", так и "нет", добро

как и зло, личное усилие, как и не-усилие, когда желание очищения стано-

вится даже толще вуали грязи, когда желание к универсализации становится

даже более тяжкой тюрьмой,  когда стремление к трансформации подобно еще

одному затмению,  поскольку вы просто не знаете, что искать и как искать

-- вы не знаете пути,  вы не знаете,  что ведет к цели,  а что уводит от

нее, вы даже не знаете, каковы требуемые качества или, возможно, требуе-

мые дефекты... когда кажется, что вы отдубасены со всех сторон, разламы-

ваетесь от усталости (и, возможно, это тоже подделка усталости), разбиты

невозможностями со всех направлений,  атакованы кишащими мыслями,  когда

вы уподобляетесь накаченному наркотиками человеку в туче боли,  тогда...

тогда вы раскрываете свои руки:  Единственное,  что я делаю, это [и Мать

кладет свои руки на колени, раскрывая их вверх, совсем белые руки с фио-

летовыми венами,  они кажутся просвечивающими],  все время так, везде, в

мыслях, чувствах, ощущениях, в клетках тела, все время: "Тебе, Тебе, Те-

бе.  Это Ты, это Ты, это Ты." Это все... больше ничего. Другими словами,

все более и более полное согласие,  все более и более интегральное и все

больше  такое [и она сделала жест,  как бы позволяя себе унестись];  это

когда ты чувствуешь,  что должен полностью стать ребенком. Если ты начи-

наешь думать:  О,  я должен быть таким!  О,  мне следует быть так! -- ты

попросту теряешь время. Усилие -- это просто экран в другом направлении.

"Я не хочу болеть", -- это еще одна болезнь. "Я не хочу умереть", -- еще

одна смерть.  И "Я хочу быть бессмертным", -- еще одна смерть на экране.

А как  только  "Я  не хочу больше делать ошибок",  так сразу же приходит

Ошибка: ее тень схватывается на экране. Не должно быть больше экранов, и

тогда  болезнь течет сквозь вас,  ошибка течет сквозь вас,  смерть течет

сквозь вас -- не осталось ничего,  кроме вечности.  Сеть разрушена. Глу-

пости больше нет. Глупость -- это экран; смерть -- это экран. Нет реаль-

ности глупости,  нет реальности болезни, нет реальности смерти, есть РЕ-

АЛЬНОСТЬ экрана.

     Физический разум является эти экраном.

     Убери экран, и больше нет смерти.

     То, что составляет экран, вызывает смерть.

     Имперсонализация -- это непосредственная универсализация и мгновен-

ное прояснение, включая прояснение смерти.

     Годы спустя,  Мать скажет мне: Я пыталась действовать по-разному, я

очень много учила,  но я увидела лишь одну абсолютную вещь -- это единс-

твенны абсолют,  который может принести абсолютный результат:  для Тебя,

Господи -- Ты, Ты, для Тебя... И при каждой трудности, всякий раз, прос-

то это:  "Это все Твое,  Господи,  все для Тебя,  Твое. Только Ты можешь

действовать, единственно Ты.  Только Ты,  Ты -- Истина, только Ты -- Си-

ла..." И эти слова по сути ничто,  они просто очень неуклюжее  выражение

... нечто...  грандиозной Силы. Это лишь неспособность, неуклюжесть, ут-

рата веры,  которую мы примешиваем в Его мощь.  С той минуты,  когда  мы

по-настоящему чисты, что означает, что мы находимся лишь под Его влияни-

ем, больше нет пределов, нет пределов -- ничего, ничего, нет ничего, нет

законов Природы, которые могли бы противостоять, нет ничего, ничего.

     Нет законов Природы.

     И, действительно,  целая серия физических, физиологических последс-

твий -- невероятных для нашего физического разума --  начинает  просачи-

ваться сквозь ячейки сети, как если бы мы имели дело с другой физической

Природой -- или, возможно, настоящей Природой. Мы совершенно заблуждаем-

ся, мы  совершенно сбиты с толку не только ложной материей,  но и ложным

Богом, который правил этой ложной материей.  Реальность совершенно  дру-

гая: совершенно другой "Бог" и совершенно другая "Материя". Тот Бог идет

рука об руку с той материей, которой сопутствует та Смерть. Мать говори-

ла "Ты",  потому что еще нет языка для той другой материальной реальнос-

ти: Вот в чем беда,  ты говоришь  "Божественное",  а  они  подразумевают

"Бог" -- существует ЛИШЬ То: То одно существует. То, что? Единственно То

существует! она называла это "Господь",  вы можете называть это как  вам

угодно -- это другая вещь.  Это та Вещь,  в которой больше не существует

"Я": раздавлено,  ушло.  Тотальное сознание.  Полное движение, тотальная

мощь. Существует лишь тотальность.  Без экрана. Следующее сознание. Дру-

гой вид,  который не является больше ни человечеством,  ни  сверхчелове-

чеством, не улучшением животных: нечто иное. Нечто, подчиняющееся друго-

му  закону,  который не имеет ничего общего со всемирной гравитацией.  И

все же это происходит в  физическом,  материальном  теле.  Божественная,

материальная реальность.  И  "божественное",  больше не являющееся "дру-

гим"...  это то,  чем вы являетесь на самом деле, что составляет все. Не

некий "Ты", высоко вверху, за сотни миль, кого вы не знаете: Он повсюду,

Он постоянно здесь,  Он внутри -- и вы прилипаете к Нему. Это единствен-

ное решение.  Понятие "Бог" использовалось, чтобы достичь другой стороны

-- но что вы скажете, когда все окажется на одной и той же стороне?

     Первый и абсолютный ключ -- сдача. Только это больше не мистическая

сдача на вершинах существа:  это материальная, телесная сдача. Пока есть

персональное усилие,  это...  О!  Подобно человеку,  толкающему бочку на

вершину горы, когда бочка всякий раз скатывается назад... Потому что, по

мере того,  как меняется равновесие между различными частями существа, и

возрастает доля светлых частей,  тогда остальное кажется все более и бо-

лее неуместным и невыносимым,  и действительно становится очень отврати-

тельно; так  что все чаще и чаще возникает совсем спонтанное,  простое и

полное движение:  "Я сам ничего не могу поделать с этим. Это невозможно,

я не могу, это такой сизифов труд, что это невозможно -- Господь, сделай

это за меня." И когда ты делаешь это с простотой  ребенка,  просто  так,

искренне, действительно убежденным,  что не можешь сделать это: "Это не-

возможно,  я никогда не смогу сделать это -- сделай это за меня",  тогда

все чудесно!  О, Он делает это, мой мальчик, и впоследствии ты ошарашен:

Как!...  Масса вещей исчезли и никогда не вернутся впредь -- ушли,  пуф!

Некоторое время спустя ты начинаешь изумляться:  "Как это возможно;  это

было здесь..." просто так, пуф! В одну секунду... Это единственное реше-

ние,  нет других. Все остальное... стремления, концепции, надежды... это

все еще сверхчеловеческое, но это не супраментальное. Это высший тип че-

ловечества, пытающийся подтянуть все человечество, но это бесполезно. От

этого нужно отказаться.  Тогда может прийти эта Вещь, сможет занять свое

место.  В этом весь секрет... и позволить себе быть поднятым, пока ты не

исчезнешь.

     Лучший способ пройти через сеть -- стать потоком воздуха.

     Должно исчезнуть  "я рептилия", чтобы могло возникнуть "это птица".

Компетенция рептилии совершенно бесполезна для птицы.

     И, в конечном итоге, единственно исчезающей вещью является экран. И

ВОТ МЫ.

     Только, -  добавила Мать,  - ты не должен пугаться -- если ты напу-

ган, то становится ужасно. К счастью, мое тело не из пугливых!

     Действительно, существуют совсем радикальные последствия,  по срав-

нению с которыми наши ядерные расщепления выглядят как  некое  дурное  и

неуместное ребячество,  за  исключением смерти,  которая остается единс-

твенной силой в этом ложном мире.

     Теперь мы действительно вступаем в магический лес.

     Теперь может начать просачиваться Вибрация.

     Теперь мы вступаем в другой мир, и тем не менее, тот же самый.