Глава 9. ОРГАНИЗМИЧЕСКАЯ РЕОРГАНИЗАЦИЯ - Эго, голод и агрессия- Фредерик Перлз

В истории индивидуальной, так же как и в истории целых поколений, взлеты и падения, смена действий и ответных ре­акций подобны движениям маятника. Сложно оставаться в ну­левой точке, не позволяя увлечь себя энтузиазму и не подда­ваясь порывам отчаяния. Механистическое мышление про­шлого столетия вызвало в наше время к жизни свою проти­воположность, развитие психологии и психоанализа.

В сфере психоанализа маятник качнулся от историческо­го мышления Фрейда к футуристическому мышлению Адле­ра. После полного пессимизма фрейдовского заявления: «Мы не хозяева в собственном доме!» мы сталкиваемся с протес­том Адлера, жаждой власти. Крайний психологистический подход, исповедуемый многими аналитиками, презирающими физиологию словно средневековые аскеты, нашел свое зер­кальное отражение в попытке Райха представить характер в виде «панциря», состоящего по большей части из мускульных зажимов.

Вне прогрессивного течения оказались те аналитики, ко­торые (переоценивая частные проблемы и теряя контакт с человеческой личностью как целостностью) основательно от­клонились в сторону, такие как О.Ранк и частично К. Г. Юнг. Хотя они и внесли определенный ценный вклад в развитие психоанализа (например юнговская «экстраверсия» и «инт-роверсия»), оба они сделали акцент на спорных сторонах тео­рии  Фрейда.   Ранк довел до абсурда  исторический  подход,

Юнг — концепцию либидо. Первый оставался зацикленным на муках родовой травмы, второй раздул термины «либидо» и «бессознательное» до такой степени, что, как в понятии Бога у Спинозы, они покрывали почти все и ничего не объясняли.

Никто из них не внес особого вклада в понимание орга­низма как целого, тогда как достижения Адлера и Райха ока­зались намного ценнее для психоанализа, поскольку предос­тавили возможность дополнить некоторые из теоретических взглядов Фрейда. К сожалению, последователи Фрейда и Адлера либо враждуют друг с другом, либо скрывают взаим­ное презрение под маской якобы терпимого, а на деле слепо­го и безразличного отношения, отдавая дань, таким образом, лучшим традициям сектантства. Несмотря на то, что оба при­выкли мыслить противоположностями: Фрейд — всегда, Ад­лер — время от времени (вершина/дно; мужчина/женщина; высший/низший), они отказывались рассматривать друг дру­га как противоположности, во многих отношениях взаимодо­полняющие друг друга.

Помимо изучения диалектики психоаналитического дви­жения, мы также можем заняться диалектикой психоанализа как такового. Начав с самого слова «психоанализ», мы пред­лагаем на рассмотрение следующую взаимодополняющую схему:

ДУША

tr

СИНТЕЗ ----------------------------------------- АНАЛИЗ

ТЕЛО

Противоположности, душа и тело, рассматриваются как дифференциации организма. Говоря об анализе, как настаи­вал Фрейд, синтез не обязателен — однажды освобожденная энергия либидо сама найдет путь к сублимации. Тем не ме­нее, в психоаналитических кругах в полный голос говорят о необходимости переобучения и перестройки. Понимая, напри­мер, что фобическое отношение (склонность избегать конф­ликтов, инстинктов, чувства вины и т.д.) является существен­ной частью всякого невроза, Фрейд предписывает в качестве противоядия контакт с пугающим объектом. На каком-то эта­пе анализа он уговаривает человека, страдающего агорафо­бией, попытаться пересечь улицу. Он осознает, что «простого» разговора здесь недостаточно. Я, однако, сомневаюсь, осоз­навал ли Фрейд полностью тот факт, что интерпретации так­же являются активным психоанализом, ставя пациента лицом

к лицу с той частью его самого, которую он предпочитает не замечать. Это активное поведение, заключающееся в том, что­бы держать перед пациентом «зеркало его души», направлено на синтез и интеграцию, на возобновление им контакта с ра­нее изолированными частями его личности.

И анализ, и синтез применяются для того, чтобы навести порядок в голове у пациента, заставить организм функцио­нировать с минимумом усилий. Мы можем назвать этот про­цесс перестройкой или реорганизацией. Таким образом, «по­ляризуя» слово «психоанализ» мы приходим к несколько не­уклюжему термину: «организмическая реорганизация индиви­да». Если мы согласимся с этими выводами, нам придется расширить основное правило психоанализа, гласящее: «Па­циент должен высказывать все, что приходит ему на ум, даже если он испытывает смущение и другие препятствующие вы­ражению чувства, и не должен ничего подавлять в себе, что бы это ни было». Вводя добавления в это правило, мы долж­ны, прежде всего, указать, что от пациента требуется сообщать обо всем, что происходит у него в теле. Пациент будет добро­вольно сообщать обо всех острых телесных симптомах, таких как головные боли, усиленное сердцебиение и т.д., но станет игнорировать менее явные, такие как легкий зуд, нетерпели­вость и все те тонкие проявления телесности, важность кото­рых была выделена В.Райхом и Г.Гродеком. Простой метод, позволяющий охватить всю ситуацию в организме, состоит в том, чтобы попросить пациента излагать аналитику все, что он проживает рационально, эмоционально и телесно.

Второе изменение, которое я предлагаю ввести в основ­ное правило, касается подавления смущения. Пациент, жела­ющий удовлетворить требования аналитика, бросается из од­ной крайности в другую: вместо того, чтобы отмалчиваться, он заставляет себя говорить все. Ему удается это сделать за счет подавления своего смущения. Пациент очень скоро ус­ваивает технику выражения щекотливого содержания с по­мощью уклончивых выражений или «берет себя в руки» и заг­лушает свои эмоции. Так он становится бесстыдным, но не освобождается от стыда; способность выносить смущение — наиболее важный результат надлежащего применения основ­ного правила — остается неразвитой. Проблема смущения будет в дальнейшем рассмотрена в следующей главе, посвя­щенной развитию «Я». Таким образом, нам приходится вто­рично менять формулировку основного правила: мы должны так влиять на пациента, чтобы ему не приходилось ни подавлять, ни принуждать себя к чему-либо и чтобы он не забывал сообщать аналитику о самом малейшем сознательном сопро­тивлении, таком как стыд, смущение и т.д.

Соответственно, аналитик не должен давить на пациента, убеждая его говорить, но должен прислушиваться ко всем случаям сопротивления и избегания. Если кому-то нужно, что­бы из крана потекла вода, у него и в мыслях не будет выдав­ливать ее из трубы — он просто ослабит сопротивление, по­вернув кран, сдерживающий воду. Если Ференци утверждает, что запирающая мышца ануса является манометром сопро­тивления, и если Райх распространяет это утверждение на все возможные мышечные сокращения, то они оба оказываются правы. Но мы не должны забывать ни на секунду о том, что эти мышечные сокращения есть лишь «вторичные средства», находящиеся на службе у эмоций, что они запускаются в дей­ствие для того, чтобы избежать чувств отвращения, смущения, страха, стыда и вины.

Вдобавок к анальному сопротивлению существует еще множество других сопротивлений, главным образом сопро­тивление поглощению, оральное сопротивление. Мышечное сопротивление наблюдается и в состоянии тревоги.

Я не могу найти лучшего примера, чем феномен тревож­ности, для того, чтобы продемонстрировать преимущества организмического подхода по сравнению с чисто психоло­гическим или физиологическим. Врач-терапевт, придержива­ющийся традиционных физиологических взглядов, столкнув­шись с приступами тревожности в сочетании с каким-либо сердечным заболеванием, усмотрит в них результат непра­вильного функционирования сердечной системы. Однако если эти приступы являются основной частью заболевания, то они должны происходить постоянно, чего, конечно же, не случается. С другой стороны, он понимает, что имеется не­кий добавочный фактор — волнение, которое еще больше затрудняет работу сердца, и предупреждает пациента об этой опасности. Эти приступы тревоги происходят вслед­ствие совместного действия сердечного заболевания и вол­нения.

Рассматривая проблему тревожности с точки зрения психологического подхода, я ограничусь выводами из неко­торых психоаналитических теорий. Фрейд определил невроз тревожности  как заболевание,  отличное от всех остальных

неврозов; и, как и следовало ожидать от создателя теории либидо, приписал его возникновение подавленным сексу­альным импульсам. Но как эти сексуальные импульсы пре­вращаются в тревогу, осталось для него загадкой. С одной стороны, он объяснил ее телеологически, подобно Адлеру (утверждая, что тревога заглядывает в будущее, что она яв­ляется сигналом или предупреждением об опасности, про­дуцируемым Бессознательным), с другой — исторически, по­заимствовав у Ранка идею о родовой травме как источнике тревоги. Как только мы попадаем в опасную ситуацию, на­стаивает он, Бессознательное предупреждает нас, мгновен­но воскрешая в памяти события, происходившие во время нашего рождения.

Другие психоаналитики выдвигают различные теории о происхождении тревоги. Харник придерживается того мне­ния, что младенец, утыкаясь носом в материнскую грудь, испы­тывает тревогу. Возникающие позднее приступы тревоги яв­ляются лишь повторением этих эпизодов. По мнению Адлера, Райха и Хорни, в развитии тревожности виновата подавлен­ная агрессия, тогда как Бенедикт, следуя поздней фрейдовс­кой теории, полагает тревожность результатом подавленного «влечения к смерти».

Так как эти теории были выдвинуты выдающимися уче­ными, мы должны признать их верность, но лишь в тех случа­ях, которые послужили для них основой. Но мы не должны доверять всякого рода спекуляциям, которые в науке, как и везде, приводят к незрелым обобщениям. Либо слово «тре­вожность» является лишь ширмой для многих слов, и тогда различные объяснения применяются по отношению к различ­ным феноменам, либо все же «тревожностью» называется какой-то специфический феномен, и тогда различные тео­рии есть ничто иное, как неполные объяснения, которые, воз­можно, упускают один общий фактор, специфический имен­но для тревожности. Наблюдения подтверждают последнее, и нам приходится искать этот фактор для выдвижения соб­ственной гипотезы.

Мы располагаем тремя группами психоаналитических те­орий. Первая гласит, что тревожность — это следствие родо­вой травмы или травмы, вызванной материнской грудью, вто­рая — следствие подавления инстинктов. Третья группа тео­рий — теории опасности, которые можно пропустить, как не специфические для тревожности. Тревога часто возникает как ответ организма на реальную или воображаемую опасность, но другие реакции (обретение присутствия духа, подо­зрение, страх, паника и т.д.) также возможны.

Первая группа подчеркивает важность дыхания и снаб­жения организма кислородом. Переход только что родивше­гося ребенка от получения кислорода из материнской пла­центы к активному легочному дыханию действительно может привести к кислородной депривации, острой его нехватке и связанному с этим сильному кислородному голоданию. То же относится и к теории Харника, в соответствии с которой материнская грудь может затруднить дыхание ребенка и при­вести к подобному же недостатку кислорода.

Рассматривая вторую группу, мы находим ключ к реше­нию нашей проблемы в предупреждении терапевта об опас­ности волнения и физического перенапряжения в случае сер­дечных неполадок. В концентрированном выражении инстинк­тов мы видим те же черты, что и в синдроме усилия (усиление сердечной и дыхательной активности появляется уже при бо­лее умеренных состояниях). И сексуальный оргазм, и вспыш­ки темперамента являются вершинами возбуждения.

Исключая все случайные факторы, мы приходим к выво­ду, что возбуждение и недостаток кислорода формируют ядра вышеупомянутых теорий, и наблюдая приступ тревоги, мы неизбежно сталкиваемся с волнением и затрудненным дыханием. Все же это не ответ на вопрос, каким образом появляется тревога и как соотносятся возбуждение и ды­хание, с одной стороны, а с другой — тревога и затрудне­ние дыхания1.

1 В случае синдрома усилия и других сердечно-сосудистых недостатков сердце не справляется с убыстрением обмена веществ, которое имеет место при возбуждении и повышенной мышечной активности. Неадек­ватность сердечной реакции особенно бросается в глаза при нарушении стероццного баланса, проявляющегося, как я уже упоминал ранее, в преде­лах от легковозбудимости больных базедовой болезнью до эмоциональ­ной тупости микседемического типа. Любой врач подтвердит справедли­вость двух фактов: во-первых, легкость, с которой больной базедовой бо­лезнью поддается приступам тревоги и относительную невосприимчи­вость к ним микседемического типа; во-вторых, то, что первый обладает повышенным, а второй — пониженным уровнем общего метаболизма.

Метаболизм является химическим процессом, происходящим внутри нашего организма и обеспечивающим поддержание жизненно необходи­мых условий его существования, например, тепла. В этом отношении орга­низм ведет себя в точности как камера сгорания. Печь для того, чтобы гореть и вырабатывать тепло, нуждается в двух видах топлива: кислороде и углеродсодержащих веществах. Обычно мы думаем лишь о последнем

Картина возбуждения, как всем известно, такова: повы­шенный метаболизм, усиленная сердечная деятельность, убы­стренный пульс, учащенное дыхание. Это — возбуждение, а не тревога. Если, однако, ребенок при родах или в процессе кормления грудью страдает от недостатка кислорода, ситуа­ция становится тревожной. И все же, когда взрослый человек испытывает нахлынувшую вдруг тревогу, он в этот момент ни рождается, ни задыхается. Если бы в вызывающих возбужде­ние ситуациях мы смогли обнаружить такой же недостаток в снабжении кислородом, как и в двух вышеупомянутых ситуа­циях младенчества, мы смогли бы понять, каким образом воз­буждение превращается в тревожность и, тем самым, разре­шили бы тысячелетнюю загадку.

Подсказка приходит к нам со стороны языка. Слово «anxi­ous» («тревожный», «озабоченный»), подобно латинскому сло­ву «altus», имеет расплывчатое значение («находящийся в сос­тоянии сильного напряжения»), в котором состояния возбуж­дения и тревоги никак не разделены. Слово это происходит от латинского «angustus» («узкий»), указывая, таким образом, на чувство сдавленности в груди. В состоянии тревоги мы «сокращаем», «сужаем» свою грудь.

Существует множество ситуаций, в которых люди не по­зволяют себе выказывать возбуждение и его симптомы, в особенности шумное, усиленное дыхание. Возьмите случай мастурбирующего мальчика, который боится, что его пыхте­ние может быть кем-то услышано и выдаст его. В развитии «контролируемого» характера (ровного, спокойного, собран-

(угле или древесине) и забываем о другом виде топлива (воздухе), кото­рый достается нам бесплатно. Печь не может гореть, если в ней нет дос-тачного количества твердого топлива или если не обеспечивается надле­жащий приток воздуха. Сжигание веществ внутри организма происходит в тканях. Углеродное топливо — это наша еда, обращенная в жидкость в ходе сложного процесса ассимиляции, который мы рассмотрим в даль­нейшем в деталях. Кислород поступает в ткани с помощью красных кро­вяных телец.

Возбуждение — то же самое, что и увеличение метаболизма, ускоренное сжигание, увеличенная потребность в жидком топливе и кислороде. Чтобы справиться с этой возросшей потребностью, кровь должна поставлять тка­ням больше кислорода. Насос — сердце — должно работать быстрее и кровеносные сосуды должны расширяться, чтобы справиться с возрос­шим потоком крови, поскольку единичное фовяное тельце физиологичес­ки не способно нести в себе больше кислорода. Возросшая потребность в кислороде побуждает легкие делать дыхание более интенсивным (либо путем ускорения дыхания, либо за счет увеличения объема каждого вдоха, либо же обоими способами)ного) подавлению возбуждения зачастую придается слишком большое внимание. Это избегаемое возбуждение может при­вести к возникновению холодного, безразличного характера, но не тревоги; но, несмотря на всю тренировку, такой человек все же возбуждается и подавляет свое возбуждение, напри­мер, сдерживает дыхание. Он уменьшает поступление кисло­рода в свой организм посредством обездвиживания мышеч­ной системы (в той мере, в какой она связана с дыханием), сжимая грудную клетку вместо того, чтобы расширять ее, под­тягивает диафрагму кверху, тем самым лишая легкие возмож­ности растяжения. Он одевает «панцирь», как сказал бы Райх. (Этот термин не совсем уместен, поскольку «панцирь» — это нечто механическое.)

В состоянии тревоги имеет место острый конфликт меж­ду желанием дышать (преодолеть чувство удушения) и про­тивостоящим ему самоконтролем.

Если мы поймем, что ограниченное снабжение кислоро­дом приводит к ускорению сердечного ритма, мы сможем осознать, почему в состоянии тревоги так сильно бьется сер­дце. Могут последовать многочисленные осложнения, напри­мер, сужение кровеносных сосудов, против которого медици­на борется с помощью особых лекарств. Но в любом случае наша проблема может быть решена следующей формулой: Тревога равняется возбуждению плюс недостаточное поступ­ление кислорода.

Существует еще один симптом наступления тревоги, а именно нетерпеливость, обычно присутствующая в таком со­стоянии возбуждения, которое не находит себе естественно­го выхода. Возбуждение продуцируется нашим организмом в ситуациях, требующих огромного количества главным обра­зом моторной активности. Состояние ярости тождественно желанию атаковать, причем с мобилизацией всей своей мус­кульной энергии. Известны случаи, когда в отчаянии или в состоянии помешательства люди «выходили из себя» — вы­казывали свехчеловеческую силу. Если возбуждение пере­адресовывается со своей реальной цели на что-либо другое, моторная активность направляется частично на приведение в действие мышц-антагонистов, то есть тех мышц, которые нуж­ны для ограничения мышечной активности, для практикования «самоконтроля». Но остается все же достаточно возбуждения для того, чтобы вызывать всяческие некоординируемые дви­жения, вроде размахивания руками, ходьбы взад-вперед и переворачивания с одного бока на другой в кровати. За счет

этого избытка возбуждения организмический баланс не мо­жет быть восстановлен. Препятствуя разрядке возбуждения, двигательная система организма не приходит в состояние покоя, а остается беспокойной.

Для этого состояния Фрейд предложил термин «свобод­но блуждающая тревожность», понятие, характерное для этого изоляциониста. Тревожность не может независимо блуждать по организму.

Состояние недифференцированой тревоги очевидно в случаях «страха сцены» и «экзаменационной лихорадки». «Страх сцены» (волнение перед спектаклем) испытывает большинство актеров; их жалобы, однако, необоснованны, по­скольку без этого волнения их выступление окажется холод­ным и безжизненным. Опасность заключается в том, что они могут попытаться подавить свое волнение, не понимая его значения и будучи не в состоянии вынести неопределен­ность ожидания и волнение одновременно. Эта неопреде­ленность часто будет посредством самоконтроля превра­щать возбуждение в тревогу, если только актер не выберет такой исход, как сильное беспокойство и неугомонность или истерический припадок. Нет необходимости вдаваться в детали «экзаменационной лихорадки». Чем важнее оказыва­ется экзамен, тем успешнее ученик сможет мобилизовать свои силы. Чем меньше он способен выдерживать напряже­ние, тем легче его возбуждение превратится в тревогу.

Хотя мы и можем проследить это изменение в истории отдельной личности, каждая последующая вспышка тревож­ности не просто механически копирует предыдущую, но зано­во возникает в каждый момент времени. Тревога может быть растворена и преобразована в возбуждение без необходи­мости погружаться в прошлое. Прошлое может помочь нам лишь в восстановлении обстоятельств, при которых сформи­ровалась привычка задерживать дыхание.

Можно научиться преодолевать тревогу, расслабляя мыш­цы груди и давая выход возбуждению. Зачастую не требует­ся никакого особого анализа, но если бессознательные спаз­мы груди и диафрагмы превратились в устойчивую привычку, концентрационная терапия может оказаться необходимой.

Для того чтобы приведенная картина тревожности не выг­лядела размытой, я воздержался от рассмотрения некоторых сложных случаев, например, того факта, что при нарушении кровяного баланса диоксида углерода гипервентиляция не помогает  против   тревоги.   Организм   не   будет  нормально

функционировать до тех пор, пока мышечные спазмы не пре­кратятся или пока пациент не перестанет придавать особое значение вдоху. Подробно лечение и техника правильного дыхания будут описаны в последней главе.

В заключение приведу рассказ одного пациента как до­казательство чередования тревоги и возбуждения.

«Мое первое воспоминание о случае подавления возбуж­дения или нетерпения относится к периоду семнадцатилет­ней давности, как раз перед тем, как я должен был писать вступительный экзамен в высшее учебное заведение. Я чув­ствовал возбуждение в области груди, но в то же время я сдерживал это чувство, не выпуская его наружу. Девять лет назад оно снова появилось во время каких-то теннисных со­стязаний. Я обнаружил, что просто наблюдая за матчем, я ис­пытываю возбуждение или предвкушение (как бы его не на­звали), которое оказалось настолько сильным, что преврати­лось в тревогу и затем стало абсолютно невыносимым. Я по­давил эту эмоцию, не позволив ей проявиться. Когда исход игры зависел от одного сета, я не мог стерпеть возбуждения и шагал взад-вперед как тигр в клетке, не в силах сесть или просто спокойно стоять. Часто я уходил до конца матча и воз­вращался, когда думал, что сет закончился и результат уже объявлен. Я был натянут как струна и напрягал все возмож­ные мышцы (особенно в области груди) так, что после пяти-шести подач у меня начиналась одышка. Эти ощущения со временем стали настолько остры, что я сделал все, что было в моей власти, чтобы наш маленький теннисный клуб отказался от участия в этих соревнованиях, и даже прибегнул к всевоз­можным отговоркам, только бы отвертеться от них. Это чув­ство, к сожалению, стало преследовать меня и на поле для игры в гольф, и я не мог, конечно же, успокоиться, просто уйдя с него. Это привело к тому, что я настолько напрягал мышцы груди, что порой для меня представляло трудность правильно ударить по шарику. В некоторых случаях напряжение усили­валось до такой степени, что пульс начинал биться у меня в горле, и это чуть ли не удушало меня.

Однажды я должен был сдать небольшой экзамен, со­стоящий из письменного задания утром и устного вечером. За день до экзамена я почувствовал знакомое чувство того, как мой желудок куда-то проваливается. Все это сопровож­далось чувством возбуждения, но попробовать описать то, что я испытывал в промежутке между утренним и дневным за­данием, почти невозможно. Моя грудь была зажата так, что я

с трудом мог дышать, я не способен был сидеть или стоять и бродил по дому как лунатик, а когда, наконец, меня вызвал экзаменатор, я почти онемел и трясся как осиновый лист. Я испытывал те же эмоции и ощущения на скачках: выиграв на первом забеге, я обнаружил, что не смогу вынести второ­го и ушел, чтобы вернуться после скачек. Я мог бы привес­ти множество подобных примеров: как только у меня воз­никает чувство предвкушения, возбуждения или тревоги, я ощущаю ужасное давление в груди, я не могу дать выход своим эмоциям, через некоторое время подавляю себя и на­хожу, что я потерял все свое мужество и не могу встать ли­цом к лицу с ситуацией, в которой возникает хотя бы одна из этих эмоций».

На примере феномена тревожности я хотел продемон­стрировать те огромные изменения в теории и практике, ко­торые являются следствиями на первый взгляд небольших поправок к основам теории Фрейда. Но они также знамену­ют переход от техники «свободных ассоциаций» к «концент­рационной терапии», изобретенной В.Райхом, которую я пы­таюсь систематически развивать. Конечная цель этой техни­ки состоит в сокращении срока излечения невроза и пост­роении основы для подхода к некоторым психозам.